Артюр Рембо

В начале 1876 года дом Рембо наполнился музыкой: г-жа Рембо согласилась взять напрокат пианино, вероятно, надеясь удержать Артюра при себе.

«Как твои музыкальные успехи? — спрашивал Делаэ у Верлена, тоже засевшего за инструмент. — Наш красавчик заполучил наконец пианино и бренчит теперь с утра до вечера — какое достижение! Кстати, при этом случилось забавное происшествие, о котором я тебе расскажу в следующий раз»¹. В другом письме Делаэ сообщает, что Рембо, устав ждать, в один прекрасный день отправился в город и взял пианино напрокат, оставив адрес своей матери, не предупредив ее об этом. Когда инструмент привезли, одна из квартиросъемщиц принялась протестовать: хозяин заверял ее, что пианино в его доме не появится никогда.

— Для кого это? — спросила она.

— Для г-жи Рембо.

Мать Артюра, услышав свою фамилию, выскочила на лестничную площадку и во всеуслышание заявила, что никто не помешает ей играть на пианино ни днем, ни ночью, если ей так вздумается².

Луи Пьеркен добавляет такую деталь: пианино внесли с черного хода, взломав дверь. Когда грузчики закончили работу, г-жа Рембо выпроводила их, не дав ни гроша на чай.

Артюр взял несколько уроков у одного из своих сверстников, Луи Летранжа; он был председателем любительского хорового общества и играл на органе. Он был главным служащим у г-на Лефевра, торговца скобяным товаром³. Позже Луи Летранж женится на сестре Эрнеста Мило. Его сын, Эрнест Летранж, как сообщает де Грааф, нашел в торговой книге своего отца запись: «1875 год (…) «Самоучитель игры на фортепьяно» мадмуазель Карпентье для Рембо».

Верлен проиллюстрировал это музыкальное ученичество, нарисовав Рембо с «Самоучителем» Карпентье, терзающего несчастный инструмент. Его мать, «мегера», убегает в отчаянии и испуге, а домовладелец на первом этаже поднимает глаза ropé. Название этой карикатуры — «Музыка объединяет людей».

Всю зиму наш герой провел в занятиях музыкой и иностранными языками.

В феврале 1876 года произошло знаменательное событие: Делаэ уехал в Ретель, где получил место помощника учителя в коллеже Нотр-Дам. С этого времени в его письмах к Верлену появляются забавные рисунки. Они активно обсуждают Рембо. «Как поживает наш красавчик? — пишет он в конце февраля. — Я буду писать ему не переставая. Ты, наверное, знаешь, что здесь целый месяц льет дождь. А у вас? Можно не сомневаться, что нашей любопытной Варваре в такую погоду приходится сидеть дома. В общем, пока погода не улучшится, новостей никаких»⁴.

И действительно: как только в начале апреля погода стала сухой и солнечной, Рембо отложил в сторону словари, собрал вещи и умчался в Центральную Европу, намереваясь сесть в Варне[175] на корабль и отплыть на Ближний Восток.

Верлен, как только его известили об отъезде Артюра, сделал рисунок карандашом с подписью столь же афористичной, как и под рисунком с пианино: «Путешествия — лучшее образование для молодежи». На нем Рембо, направляясь к железнодорожному вокзалу, с развязным видом произносит: «Гори, мегера, синим огнем, я отваливаю в Вену!»⁵ Он элегантен, одет с иголочки, а на его шляпе в память о сестре приколота траурная лента.

У Артюра был с собой план австрийской столицы (хранится в Музее Рембо). Дегустируя местное пиво, он, по-видимому, выпил лишнего и заснул, катаясь по городу в пролетке, да так крепко, что извозчик стащил с него пальто вместе с бумажником и всеми деньгами. Некоторые биографы Рембо пишут, что после драки с этим грабителем он был подобран на мостовой в бесчувственном состоянии и отвезен в больницу, откуда якобы сообщил Делаэ об аресте извозчика и возвращении украденного; однако Делаэ, который был в курсе дела, не подтвердил эту версию. По его словам, Рембо, чтобы заработать на хлеб, пришлось сделаться уличным торговцем, что позволяло ему наблюдать за городскими извозчиками — однако своего обидчика он так и не встретил. Впрочем, в этой неопределенной ситуации он находился недолго. Повздорив с каким-то полицейским, Рембо попал в отделение, где выяснилось, что у него нет никаких документов; поэтому его как иностранца, не имеющего средств к существованию, выслали из страны. Он был препровожден через границу на территорию Баварии, потом высылался из одного немецкого государства в другое, пока в конце концов, побывав в Страсбурге и Монмеди, не вернулся в Шарлевиль. Делаэ блестяще изобразил Верлену бесславное возвращение «норого Вечного Жида». Рембо размашисто шагает от Шварцваальда в сторону Шарлевиля; его приветствуют офицеры, таможенники, австрийские и баварские крестьяне; на голове у него помятая шляпа, из кармана торчит «пасс-пор»[176], а перед ним летит «огромный, как слон, майский жук»[177]⁶.

Верлен тоже нарисовал картинку про эту венскую авантюру и изложил ее суть в стихах. Голый по пояс Рембо чешет в затылке посреди улицы с названием «Атамщуштрассе», а вдали удирает проклятый извозчик⁷. Рисунок поясняет следующая «коппейка»:

Под стихами подпись: «Франсуа Коппе». На полях пометка: «Читать с парижско-арденнским акцентом».

Неизвестно, успел ли Рембо в Шарлевиль к шестому мая 1876 года, когда сгорел его бывший коллеж.

Неужели это идиотское приключение испортит ему весну и лето? Ни за что! Несколько дней свободы только разожгли его аппетит, и больше он в Шарлевиле оставаться был не намерен. Едва успев вернуться, Артюр вновь отправляется, теперь уже пешком, в направлении Брюсселя и Роттердама. Если верить Изабель, он еще в Лондоне узнал, какие выгоды можно извлечь, завербовавшись в голландскую колониальную армию, в которой разрешалось служить иностранцам; возможно, он просто встретил в Бельгии какого-нибудь вербовщика или бывшего дезертира, расписавшего ему прелести морского плавания и очарование острова Ява — точно неизвестно, но, как бы то ни было, он направился через Утрехт в порт Хардервейк. Для него не имело значения, в какой армии служить наемником — в испанской или голландской, просто ему, как всегда, хотелось приключений.

18 мая он явился в Колониальное призывное бюро. Его приняли на довольствие, а на следующий день сообщили, что он зачислен сроком на шесть месяцев. Ему предстояло отправиться на остров Суматра, чтобы участвовать в подавлении восстания в бывшем султанате Аче. Ему выдали аванс в триста флоринов (600 франков золотом, целое состояние!) и обмундирование, состоявшее из синего саржевого мундира, серой шинели и кепи, обшитого оранжевой тесьмой.

Мармельштейн приводит выдержку из реестра Военного отдела в Бандунге[179], касающуюся Рембо. Его приметы описаны так: Лицо: овальное. Лоб, нос: обычные. Глаза: голубые. Подбородок: круглый. Волосы и брови: темно-русые. Рост в метрах: 1,77. Особые приметы: отсутствуют⁸.

Через несколько дней новобранцы, среди которых и Рембо, под грохот военного оркестра отправились пешим маршем через Утрехт в порт Хелдер под конвоем охранников с винтовками и с примкнутыми штыками.

В стихотворении «Демократия» («Озарения») наш поэт рисует эту сцену столь точно, что мы ограничимся цитатой:

10 июня пароход «Принц Оранский», принадлежавший нидерландской почтовой компании, снялся с якоря в порту города Хелдера. На его борту находились четырнадцать офицеров под командованием капитана Окса, двенадцать унтер-офицеров, три капрала и сто девяносто четыре рядовых пехотинца, среди них шестеро французов. Мы можем проследить движение корабля по газетам того времени¹⁰. 11-го, в 10 часов вечера, он зашел в Саутгемптон, чтобы принять на борт груз свежего мяса, и тут же появился первый дезертир. Убежал один из французов, Луи-Жозеф Маре, проживавший до этого в Лондоне двадцативосьмилетний уроженец Парижа. Возможно, именно его пример подсказал Рембо эту лазейку. 13-го, в два часа пополудни, судно поднимает якорь и 17-го проходит вблизи города Сагриш (на мысу Сан-Висенти, на юге Португалии). «На борту все нормально», — сообщает капитан. 22-го, во второй половине дня, судно заходит в Неаполь и тем же вечером уходит. Через несколько дней, когда корабль находился уже в Красном море, побеги участились. По словам Делаэ, Рембо видел, как многие его товарищи бросались в воду и добирались до берега вплавь: 26-го — итальянец, 28-го — еще шесть (одного поймают), 2 июля — немец (считается, что он утонул). В Красном море раздают «тропическое» обмундирование: белые полотняные халаты, штаны в бело-голубую полоску и шотландские береты.

Всесторонние исследования г-на Ван Дама, голландского писателя, живущего в Индонезии, дают довольно точные сведения о жизни солдат голландской колониальной армии, так что мы легко можем представить себе, как Рембо проводил дни в этой плавучей казарме. Подъем был в пять часов утра; днем солдаты выполняли наряды, развлекались играми (карты, лото, домино), музыкой, просто отдыхали в шезлонгах на палубе. Военная подготовка занимала всего один час в день, после обеда. Алкогольные напитки были запрещены, только по субботам интендантская служба выдавала по стаканчику водки, а также чай и табак. В воскресенье меню включало свежее мясо и пирожные. Из этого можно заключить, что «солдаты» чувствовали себя пассажирами кругосветного круиза¹¹.

В среду, 19 июля «Принц Оранский» наконец бросил якорь на рейде Паданга (Суматра), а 24 часа спустя судно взяло курс на Джакарту (тогда еще называвшуюся Батавией), на северном побережье острова Ява; там находился сборный пункт.

Последовали высадка на берег в пирогах, построение и марш с оркестром. С 1848 года казармы находились в военном городке под названием Местер Корнелис в десяти километрах от порта, к юго-востоку от города. В помещении казарм ранее находилась чайная фабрика.

Рембо определили в четвертую роту первого батальона. Он пробыл в казарме всего неделю, а затем — если верить Ван Даму — 30 июля вместе с полутора сотнями человек был отправлен на каботажном судне в Семаранг[181]. Оттуда поезд доставил их в Тун-Тан, что близ форта «Вильгельм I», после чего рота пешим маршем направилась в Салатигу. Город находился на высоте 600 метров над уровнем моря, в глубине острова.

Рембо ожидал только какого-нибудь благоприятного обстоятельства, например увольнения (очередные увольнительные должны были выдать 15 августа), чтобы вырваться на свободу. 3 августа умер один из французов, двадцативосьмилетний Огюст Мишодо. Это, вероятно, придало Артюру решимости, и 15 августа он не явился на поверку. Согласно уставу через 28 суток его объявили дезертиром и вычеркнули из списков личного состава. Интендантская служба реализовала оставленное обмундирование, а полученную сумму (1 флорин 81 цент) передала в приют для сирот в Салатиге. Вот перечень брошенных им вещей: одна пара аксельбантов с погонами, одна шинель, три галстука, две рубашки, одни подштанники, две пилотки, пара синих штанов, две гимнастерки, одно полотенце, один деревянный сундучок¹². Оружие он забрал с собой.

Артюр, несомненно, тщательно разведал обстановку, подготавливая свой побег. Вероятнее всего, он направился туда же, откуда и приехал, то есть в Семаранг. Представления о том, что вместо этого он шатался по яванским джунглям, кишащим тиграми, удавами и орангутангами, явно относятся к разряду многочисленных фантастических легенд, связанных с именем нашего героя.

Более других, как кажется, заслуживают доверия слова Изабель, согласно которым Рембо провел на острове один месяц: «Целый месяц мы блуждали в обжигающем воздухе Явы» («Мой брат Артюр»).

В случае, если бы его поймали, ему угрожало не повешение, как пишут некоторые, а всего лишь несколько месяцев тюрьмы.

Все это время Верлену и Делаэ ничего не оставалось, кроме как обмениваться вопросами о судьбе путешественника: «Куда же это наш красавец запропастился?» Может быть, его занесло к дикарям в самое сердце Африки, предполагали они и поэтому называли его в письмах то сенегальцем, то готтентотом, то кафром и так далее; по той же причине Делаэ в письмах к Верлену рисует разные забавные картинки, на которых Рембо изображен то миссионером, то негром, то царем дикарей и т. д. В июле 1876 года Верлен по приглашению Делаэ приехал на несколько дней в Мезьер. Они могли только повторить друг другу свои вопросы: где, в какой части света теперь их приятель? Вскоре и Жермен Нуво добавил к «картинной галерее» несколько своих рисунков: Рембо, бегущий за шляпой на фоне «негритянского пейзажа», или его профиль в толще морской воды, намек на возможное кораблекрушение.

Начался учебный год. Молчание продолжалось. «О готтентоте, как прежде, никаких вестей, — пишет Делаэ Верлену. — Что же с ним сталось? может быть, его кости белеют теперь на какой-нибудь заколдованной пирамиде… Но, в конце концов, моей вины тут нет!»

К концу ноября они оба, должно быть, решили, что известий о Рембо не будет больше никогда, что он нашел вечный приют в джунглях, а может быть, в океане или пустыне. Артюр вернулся в Шарлевиль только 9 декабря 1876 года. Это известно из письма Делаэ к Эрнесту Мило от 28 января:

Прилагавшиеся рисунки сохранились плохо. Три из них были опубликованы в «Альбоме Рембо»: Рембо на борту «Принца Оранского», Рембо пересекает яванские джунгли, и, наконец, Рембо сидит за столиком в каком-то саду вместе с Делаэ, который спрашивает его:

— Когда ты уезжаешь?

— Как только будет возможно, — отвечает он.

Над ним нарисован парусник, сражающийся с волнами. Подпись гласит: «Маленькая гроза, ничего серьезного». На самом деле это был ужасный шторм, корабль потерял бизань-мачту, брам-стеньги и весь такелаж. Волны бились о борт столь бешено, что, по словам Делаэ, моряки на глазах у Рембо становились на колени и читали молитвы.

Один из ранее не печатавшихся рисунков изображает Рембо перед удивленными полуголыми аборигенами, держащими в руках кухонную утварь (видимо, они собрались его зажарить); на другом — тот же Рембо в мэрии Явы, которую украшает бюст Тьера.

Перед нами встает вопрос, на каком корабле возвращался Рембо. Ответить на него не так-то просто. Во-первых, этот корабль должен быть зарегистрирован в Шотландии, так как Рембо в своем письме к консулу Соединенных Штатов в Бремене от 14 мая 1877 года (см. ниже) заявляет, что в течение четырех месяцев был матросом «на шотландском паруснике в плавании с о. Явы в Куинстаун, с августа по декабрь 1876 года». Во-вторых, он должен был заходить в те порты, которые указаны в процитированном выше письме Делаэ к Эрнесту Мило (их ему назвал сам Рембо). Необходимо, наконец, чтобы корабль к 30 августа 1876 года уже отплыл из Семаранга и чтобы Рембо имел при этом возможность оказаться в Шарлевиле к 9 декабря.

Старки, отвергнув «Лартингтон», «Сити оф Эксетер» и «Леонию», указывает на «Главаря», удивляясь тому, что имя Рембо не фигурирует в Центральном регистре плаваний и моряков, в каковой оно должно было быть занесено, если бы он отправился в плавание наемным матросом. Мы отводим это возражение: нетрудно догадаться, что Рембо знал, что его разыскивает нидерландская полиция, и остерегся назвать настоящее имя.

Парусник «Главарь» был зарегистрирован в шотландском городе Банф, экипаж в основном состоял из шотландцев. Под командованием капитана Брауна он отплыл 30 августа из Семаранга, направляясь с грузом сахара в Фалмут (графство Корнуолл). На один день, 23 октября, корабль зашел на остров Святой Елены, и это опровергает легенду, гласящую, что, поскольку капитан отказался остановиться на острове, Рембо бросился в воду, намереваясь добраться туда вплавь, и был выловлен из воды каким-то матросом.

В ирландский Куинстаун судно пришло 6 декабря. Но, так как «Главарь» не поплыл затем в Ливерпуль (а в письме Делаэ указано, что Рембо побывал в этом городе), Ундервуд не без основания предположил, что Рембо сошел с корабля в Куинстауне (что согласуется с его письмом от 14 мая 1877 года) и отправился в Корк на пароме (от Куинстауна до Корка двадцать одна минута). Там он, вероятно, сел на пароход, шедший в Ливерпуль, где, наверное, нашел какое-то каботажное судно, которое доставило его в Гавр¹⁴. Ступив на французскую землю с сэкономленными голландскими деньгами, он легко мог добраться до Парижа по железной дороге.

В столице, по словам Делаэ, Рембо видели одетым в форму английских моряков — видимо, поэтому Жермен Нуво называл его «Рембо-мореход», по аналогии с Синдбадом-мореходом¹⁵.

Наш путешественник благоразумно переждал зиму 1876/77 года в Шарлевиле, целиком погрузившись в изучение иностранных языков.

Верный своей привычке, он снова уехал, когда настала весна. Ему в голову пришла мысль: почему бы из новобранца не стать вербовщиком, нанявшись помощником к какому-нибудь голландскому агенту? Кто лучше него смог бы расхваливать сказочную Яву, намекая при этом, с какой легкостью оттуда можно удрать? Поэтому его видели в Кёльне, в мае 1877 года, где он пытался завлечь в ряды голландской колониальной армии молодых рейнландцев, жаждавших поиграть в героев и поглядеть на экзотические страны. Получив комиссионные за десяток жертв, он смог добраться до Гамбурга, ворот волшебного Востока. Ему хотелось найти работу в заморском филиале какой-нибудь торговой компании.

По дороге он остановился в Бремене, откуда 14 мая 1877 года написал весьма интересное письмо на английском языке (далеком, впрочем, от совершенства¹⁶), чтобы осведомиться об условиях найма в американский военный флот. Вот это письмо:

Консул ответил, что при всех отличных качествах, для того чтобы его просьбу можно было принять к рассмотрению, ему не хватает сущего пустяка: американского гражданства.

Поэтому Рембо отправился дальше. В Гамбурге, от нечего делать зайдя в казино, он, не успев оглянуться, проиграл все сбережения (следовательно, он отнюдь не был «без средств к существованию»).

Но на этот раз он не вернется в Шарлевиль, как после Вены! Его выручили газетные объявления. Передвижному цирку, отправлявшемуся в турне по Скандинавии, требовался кассир и билетер. Почему бы и нет? Это был цирк Луассе, руководил им Франсуа Луассе, весьма уважаемый в то время мастер верховой езды¹⁸.

Об этом его найме мы не имеем никаких известий, кроме свидетельства Делаэ; Изабель, не допуская мысли о том, что ее брат был бродячим акробатом, говорит о службе на каком-то лесопильном заводе в Швеции. Как бы то ни было, уезжая, он не сообщил, куда отправляется; поэтому Делаэ, приехав в июне в Шарлевиль и не найдя его там, не смог написать Верлену ничего, кроме: «О нашем чокнутом путешественнике новостей нет. Наверное, умчался далеко, очень далеко, так как я не видал его с моего прибытия сюда»¹⁹.

Он действительно был очень далеко — в конце июля он находился в Копенгагене, на обратном пути из Стокгольма. Это следует из письма Делаэ к Эрнесту Мило (сохранилось в плохом состоянии, опубликовано в 1951 году):

«Человека, которого (я знаю с) детства и которого ты видишь чокающимся с (белым медведем), ты с легкостью узнаешь (…) Я тебе говорю, что о нем сообщали в последний раз из Стокгольма, потом из Копенгагена, потом новостей не было. Наиболее авторитетные географы полагают, что он на 76 параллели[184], поэтому я скромно передаю их мнение…» Конец отсутствует.

На обратной стороне мы видим Рембо в эскимосской шубе, он чокается с полярным медведем и восклицает: «О-ля-ля! Не нужно мне больше никаких яванцев!»

Верлен получил те же сведения (письмо утеряно) и тот же рисунок (сохранился) 9 августа 1877 года. Как легко догадаться, ответом стала новая «коппейка»:

И если он покинул цирк Луассе, то причиной тому была по-военному суровая дисциплина. По слухам, его репатриировали (или просто помогли ему доехать домой, так как никаких документов о репатриации в консульстве Франции в Стокгольме не обнаружено). Секретарь мэрии Шарлевиля Эмери якобы подтвердил Делаэ, что ему присылали из Стокгольма запрос по поводу Рембо.

Надо полагать, что в Копенгаген он заехал по пути домой. Но возможно также, что он съездил и в Норвегию, как утверждает Верлен.

Конец лета Рембо провел в Шарлевиле. «Кроме присутствия нашего красавца, ничего нового, — сообщает Делаэ Верлену. — Только солнце, мостовые, которые им воняют, ручьи, которые им смердят…»²⁰

Все это время Верлен, окончательно вернувшийся из Англии, отдыхал у матери в Аррасе. В сентябре он пригласил к себе на несколько дней Жермена Нуво, который и передал ему (это почти бесспорно) рукопись «Озарений». Легко представить, с какой жадностью, с каким энтузиазмом он впервые прочел стихи в прозе своего друга.

Кроме того, его мать после ареста Верлена привезла из Брюсселя стихи и песни 1872 года, переписанные Рембо по его просьбе, так как оригинальные рукописи остались в Париже. Копии выполнены в спешке — знаков препинания нет, названия зачастую пропущены; Рембо сделал их по памяти в Бельгии и в Лондоне в 1872 году.

Верлен, что вполне естественно, собрал в одну папку стихи и прозу своего друга. Он допустил неосторожность одолжить ее ненадолго Шарлю де Сиври, и она была на долгие годы конфискована Матильдой. Выйдя в 1886 году замуж во второй раз, она позволила Сиври распоряжаться рукописью, как ему будет угодно, запретив только возвращать ее Верлену. На этих условиях проза вперемешку со стихами была опубликована Гюставом Каном в журнале «Вог», и публика долгое время считала, что все это — единое произведение.

Вернемся же, однако, в Арденны.

Г-жа Рембо обосновалась, по-видимому, осенью 1877 года в принадлежавшем ей домике в Сен-Лоране, деревне в двух километрах от Мезьера.

Артюр часто наведывался в Шарлевиль. Здесь, со старыми друзьями, особенно с. Пьеркеном и Мило, он часто выпивал по кружке пива в кафе Дютерма или винном погребке под аркадой на Герцогской площади.

Луи Пьеркен пишет: «После каждого дальнего путешествия он возвращается, чтобы прикоснуться к родной земле. Однако контакты с друзьями для него разорваны. Они олицетворяют для него прошлое, литературу. Его отстраненность поражала нас задолго до его окончательного отъезда. Я представляю себе встречу с ним, говорил Мило, посреди Сахары, после долгих лет разлуки. Мы одни, идем навстречу друг другу:

— Здравствуй, как дела?

Он на мгновение останавливается:

— Хорошо. До встречи.

И идет дальше. Никаких эмоций, ни слова больше»…

Как сильно он изменился! Изабель, которой было уже восемнадцать, гордясь старшим братом, нарисовала его сидящим скрестив ноги, приветливого и серьезного; его можно было принять за того, кем он хотел быть: молодого инженера.

При первых же осенних холодах, опасаясь скверного арденнского климата, он решился попытать счастья в теплых странах и уехал в Египет.

Об этом приключении мы не знаем почти ничего. Изабель отныне — наш единственный источник, но так как она писала много позже этих событий и ее тенденциозность очевидна, наш рассказ становится менее достоверным — и менее живописным: в заметках Изабель нет ни рисунков, ни историй, ни стихов, они сухи, как история болезни.

Если верить ей, Артюр поехал в Марсель, сел на корабль, идущий в Александрию, но, пригвожденный к постели лихорадкой, покинул судно на остановке в Чивитавеккья. Корабельный врач поставил диагноз: воспаление стенок брюшной полости, вызванное длительными путешествиями пешком. По ее словам, Артюр, набравшись сил за несколько дней в госпитале, посетил Рим и вернулся домой через Марсель.

Зима прошла в тепле, среди словарей и иностранных грамматик. Появились также и книги по естественным наукам, учебники математики, различные издания по технике.

Мы не будем рассказывать здесь об обстоятельствах, воскресивших Рембо-поэта, о том, как были обнаружены его стихи и произведения, считавшиеся утерянными. Мы сделаем исключение лишь для первого знака этого воскресения— публикации в Лондоне, в январе 1878 года, в «Журнале джентльмена» «Завороженных» (под названием «Маленькие бедняки»), подписанного почему-то «Альфред Рембо». Неизвестно, кто предоставил этот текст в журнал. Возможно, Верлен передал его когда-то Камилю Барреру, работавшему в этом журнале. Не будем копать глубже, но запомним это знамение, этот первый распустившийся цветок…

Весной 1878 года его следы теряются; возможно, он ездил в Гамбург — по словам Ж. М. Карре, или в Швейцарию — по словам Изабель. Честнее будет сказать, что ничего не известно. Единственное свидетельство — и то очень недостоверное — это строчка из письма Делаэ к Верлену от 28 сентября 1878 года:

«Ремба видели в Париже, это совершенно точно. Один мой друг видел его в Латинском квартале на Пасху»²¹.

По поводу этих сведений высказывалась гипотеза, что ему захотелось посетить Всемирную выставку, проходившую в этот год в Париже и торжественно открывшуюся 1 мая. Такое вполне можно допустить²².

Делаэ ничего не знал об этом. В конце июля 1878 года он не мог сказать о Рембо вообще ничего. Верлену, который отработал свой первый год в Ретеле, он сообщает: «Наш вертопрах пропал — как в воду канул. О нем — абсолютно ничего»²³.

В это время Рембо находился в Роше. Его мать решила переехать туда, когда от нее ушел последний арендатор — его попытки вести хозяйство на ферме окончились полным провалом; кроме того, вернулся Фредерик, отслужив свой срок по контракту. На этот раз Артюр сам вызвался помогать собирать урожай.

Как заявил первым биографам Рембо Луи Пьеркен, «именно в августе 1878 года мы его видели в последний раз. Насколько мы помним тогдашний наш разговор, всю вторую половину дня Рембо насмехался над нашими ужимками начинающих библиофилов».

Позже Пьеркен датировал эту встречу 1879 годом (наверное, по ошибке): «Однажды летом 1879 года Эрнест Мило пригласил меня отправиться вечерком в маленькое кафе на Герцогской площади, ставшее потом обычным местом наших встреч с Верленом, когда он возвращался в Арденны. «Рембо, — сказал мне Мило, — только что купил костюм, попросив портного отправить счет его матери. Это значит, что он уезжает». Он делал так перед каждым путешествием, не ставя никого в известность. Рембо появился в восемь. Он был довольно молчалив, но, когда Мило поздравлял меня с приобретением нескольких книг, вышедших в издательстве Лемерра, вдруг обрел дар речи и резко сказал мне: «Покупать книжки, да еще такие, совершеннейший идиотизм. У тебя на плечах есть штука, которая заменит тебе все книги на свете. А эта бумага, стоящая на полках, годится лишь на то, чтобы прикрывать плесень на стенах!» Всю остальную часть вечера он был безудержно весел какой-то бьющей через край веселостью и в одиннадцать вечера покинул нас навсегда».

Делаэ потерял след своего друга. В это время (конец лета 1878 года) он послал Верлену пять «коппеек» собственного сочинения и пригласил его приехать в Шарлевиль, не обмолвившись о Рембо ни словом. В октябре он уехал преподавать в Кенуа (департамент Нор).

Что же до Рембо, которого неотступно преследовали мечты о солнце, он уехал 20 октября 1878 года. Эту дату он называет сам в письме, посланном в декабре из Александрии — в нем он просит мать засвидетельствовать, что работал у нее на ферме.

О его путешествии до Генуи мы имеем документ из первых рук, длинное письмо, отправленное им домой в воскресенье 17 ноября 1878 года — в день кончины его отца в Дижоне, о которой он узнал много позже²⁴. Вот его начало:

Следует невероятно выразительный отрывок о переходе через знаменитый горный массив, об Альтдорфе, о пропастях под Чертовым мостом, о подъеме к Госпенталю:

Через два дня после прибытия в Геную он нашел корабль, шедший в Александрию, но добрался до нее только через месяц. Здесь Артюру улыбнулась удача: ему предложили временную работу — он заменил французского инженера, проводившего какие-то работы недалеко от города. При этом у него был широкий выбор постоянных вакансий на будущее: в крупном земледельческом хозяйстве, на франко-египетской таможне или переводчиком при группе рабочих на каком-то заводе на Кипре. В конце концов, приняв последнее предложение, он подписал контракт с французской фирмой «Эрнест Жан и Тиаль Младший», расположенной в Ларнаке, главном порту острова, и приступил к исполнению обязанностей 16 декабря. Точность этой даты несомненна, так как 15 февраля Рембо написал своим: «Завтра, 16 февраля, будет ровно два месяца, как я здесь работаю».

Здесь необходимо сделать отступление. Эмиль Дешан, агент Морской почтовой компании, утверждал, что в конце 1879 года какой-то Рембо находился в Адене, откуда собирался отправиться с небольшой командой к мысу Гвардафуй (северо-восточная оконечность Сомали), чтобы ограбить судно, потерпевшее там крушение. Разумеется, это не может быть наш Рембо — времени с конца ноября до 16 декабря не могло хватить на путешествие в 800 километров туда и обратно. Объяснение мы найдем в постскриптуме к письму, отправленному Рембо (настоящим) домой 22 сентября 1880 года: «Правильно пишите мой адрес, потому что здесь, в Адене, есть еще один Рембо, агент Морской почтовой компании»²⁵.

Вот наш Рембо надсмотрщик при группе рабочих в каменоломне близ моря, в двадцати четырех километрах от Ларнаки. Г-н Роже Милье, атташе по культуре при посольстве Франции в Никозии, разыскал это место, так называемый «Потамос», недалеко от деревни Ксилофагу²⁶. Артюр отвечал за 60 человек, киприотов, греков, турок и арабов. Он намечал работу на день, распоряжался инструментом, писал отчеты в дирекцию, вел учет еды и всех прочих расходов, рассчитывался с рабочими. Его обязанности — скорее обязанности бригадира, а не надсмотрщика, так как он следил не только за выемкой камня, но и за его погрузкой на баржи. Однако положение его было не столь уж прочным: он мог потерять место, так как Кипр вот-вот должен был отойти англичанам. К тому же стояла невыносимая жара (все европейцы болели и некоторые умирали), блох же было видимо-невидимо. К этому добавлялись трудности с рабочими, среди которых были очень ленивые и вспыльчивые. Письмо без даты, где Рембо жаловался, что не получил высланных кинжала и палатки, несомненно, относится к этому времени, так как 24 апреля 1879 года он сообщил родным, что поссорился с рабочими и вынужден просить их прислать оружие.

Жизнь его вовсе не была безоблачной. Делаэ он рассказал такую историю. Однажды кто-то взломал кассу с зарплатой рабочих; виновного скоро обнаружили. Рембо, вместо строгого наказания, втолковал ему, какой ущерб он наносит своим товарищам, и сумел убедить вернуть украденные деньги. «Они меня очень зауважали», — заключал он.

Ему нравилась дикая жизнь на свежем воздухе, вдали от цивилизации, среди простых и грубых людей (среди них был даже один русский поп), учивших его новым языкам. Он спал в хижине на пляже или жил под открытым небом, переходя от одной команды к другой, лежа полураздевшись на солнце после обеда. Вечером он забавлялся вместе с рабочими, делавшими хлопушки из взрывчатого порошка.

Увы! Он болел лихорадкой и день ото дня худел. В конце мая 1879 года ему срочно пришлось вернуться в Рош, где врач поставил диагноз: брюшной тиф и прописал абсолютный покой. Но сельский воздух и врачебный уход быстро вернули ему силы: в конце июля он уже помогал при жатве. Рисунок Изабель на обложке бухгалтерской книги изображает Артюра в его новой ипостаси сельскохозяйственного рабочего, плохо одетого, небритого, с взъерошенными волосами, с каким-то земледельческим инструментом в руках (внизу слева — силуэт г-жи Рембо со спины).

В сентябре Делаэ выразил желание повидаться с Рембо и был приглашен на несколько дней в Рош. Это было их последнее свидание.

Рембо, как рассказывает его друг, сам открыл ему неструганую калитку фермы. «Сначала я узнал лишь фантастически красивые глаза! — со светло-голубой радужной оболочкой, окруженной более темным, чуть сиреневым кольцом. Щеки, бывшие раньше круглыми, ввалились, скулы заострились. Нежно-телесный, как у английского ребенка, оттенок кожи сменился за эти два года темным загаром кабила[186], и, что меня позабавило, на этой коричневой коже вилась бледно-рыжая борода, которая у него долго не прорастала, как это, думается, бывает у людей с хорошей наследственностью. Другое проявление полного физического возмужания — его голос потерял знакомый мне нервный оттенок и стал низким, глубоким, полным спокойной силы»²⁷.

Он только что вышел из амбара с таким видом, будто всю жизнь только и занимался, что сбором урожая. Когда утихли первые эмоции, он рассказал, что делал на Кипре, и с гордостью (ему ведь часто повторяли, что он ни на что не годен) вынул свидетельство от своих работодателей, датированное 27 мая 1879 года: «Мы удостоверяем, что г-н Артюр Рембо работал у нас в должности начальника выработки в течение шести месяцев. Мы полностью удовлетворены его услугами и свидетельствуем, что он свободен от обязательств перед фирмой».

Делаэ продолжает: «Вечером после обеда я рискнул спросить у него, думает ли он еще… о литературе. Он засмеялся, покачав головой, полуобиженно-полунасмешливо, как будто я спросил его: «Ты еще играешь в лошадки?» и ответил только: «Я этим больше не занимаюсь».

В том, как он выделил словечко «это» и в том, как на меня смотрел, было что-то иронично-издевательское, раздраженное; он как будто хотел сказать: «Я был бы рад полагать, что ты понимаешь, что не стоит меня больше об этом спрашивать»²⁸.

Они несколько раз прогулялись по окрестностям. Рембо заявил, что может жить только в какой-нибудь теплой стране, на берегах Средиземного моря, в Африке… или в Америке! В данный момент он собирался вновь отправиться на Кипр через Александрию.

На дороге Аттиньи — Шесн, рассказывает Делаэ, Рембо внезапно покинул его, произнеся:

— Лихорадка! Сейчас у меня начнется приступ!

Тем временем Верлен, два года проработав учителем в Ретеле, вновь уехал в Англию вместе со своим любимым учеником Люсьеном Летинуа и нашел место в школе в Лимингтоне, городке напротив острова Уайт. Именно здесь из письма Делаэ он узнал, что Рембо ведет крестьянскую жизнь в Роше. Верлен немедленно, чтобы не расслабляться, сочинил новую «коппейку», но его смех уже больше походил на оскал:

Через некоторое время после визита Делаэ Рембо вновь собрался и уехал в Александрию, но ему пришлось прервать свое путешествие в Марселе: жесточайший приступ лихорадки заставил его спешно вернуться домой.

Мало-помалу он становился все молчаливее и раздражительнее, умереннее — до аскетизма — в еде. Только лежа на теплом сеновале с книжками по прикладным наукам, сообщает Изабель, он чувствовал себя хорошо. Это было настолько невыносимо, что и два года спустя он не мог забыть тех тяжелых дней. «Я не хочу второго издания зимы 1879/80 года, — пишет он семье 15 февраля 1881 года, — я слишком хорошо ее помню».

В марте 1880-го, не в силах больше ждать возвращения тепла, он опять — на этот раз окончательно — уехал в Александрию.

Осенью 1880 года Делаэ, узнав, что Верлен поселился в Куйоме, в шести километрах от Роша, шутки ради нарисовал случайную встречу двух старых друзей, изобразив обоих крестьянами, в деревянных башмаках и хлопковых колпаках. Верлен, возделывающий поле, кричит «Ба!», окликая идущего по дороге Рембо, а тот отвечает традиционным «Черт побери!»²⁹. Очевидно, что это шутка, иначе бы Верлен не написал Франциску Виеле-Гриффену 5 января 1882 года: «В мою последнюю встречу с Рембо, то есть в феврале 1875-го».

В Александрии Артюр не нашел подходящей работы и уехал на Кипр. Фирма «Эрнест Жан и Тиаль Младший» обанкротилась. Остров был сдан турками англичанам в июне 1878 года, как раз тогда, когда Рембо его покидал. Однако именно благодаря этому он смог найти место бригадира. На этот раз нужно было не добывать камень, а укладывать его. Британская администрация сооружала на горе Троодос, высшей точке острова (2100 метров над уровнем моря), резиденцию генерал-губернатора. Рембо вновь стал начальником группы рабочих; ее снабжение требовало частых разъездов верхом. Ему платили всего двести франков в месяц, но в мае оплата увеличилась. «Идет дождь, град, ветер такой, что на ногах стоять невозможно», — писал он домой в это время; его здоровье (начавшаяся аритмия) причиняло ему беспокойство. Другая забота — дворец губернатора должны были сдать в сентябре. В сложившейся ситуации он просил, чтобы ему прислали две книги, одну на английском, «Справочник по лесопромышленным и сельскохозяйственным лесопилкам», другую на французском, «Карманную книгу плотника». В конце письма он спрашивал о папаше Мишеле, батраке из Люксембурга, работавшем у г-жи Рембо, и о «Гашыне» (кобыла Графиня — так ее называл папаша Мишель).

С наступлением весны все, казалось бы, уладилось. К 20 июня Артюр уволился, так как нашел работу получше, на предприятии, поставлявшем строительный камень и известь, с которым он, наверное, и до того имел дело каждый день. Немного позже между ним, главным бухгалтером и инженером, под началом которого он работал, возникли трения, и ему пришлось уйти. «Если бы я остался, я мог бы 276 достигнуть неплохого положения, — писал он 17 августа 1880 года. — Но я могу еще туда и вернуться». Эта фраза при условии, что она правдива, как будто опровергает воспоминания итальянского коммерсанта Отторино Роза, которому Рембо якобы признался в Хараре, что в порыве гнева бросил камнем в рабочего и убил его³⁰. Этим объяснялось бы его поспешное бегство в Африку, а также довольно неожиданные заявления, сделанные им своему новому работодателю в Адене, Пьеру Барде. Однако, за недостатком доказательств, трудно сказать что-либо определенное.

Когда Рембо уплыл на африканский континент, у него было 400 франков сбережений, чем он был очень горд. Перед ним открывалась новая жизнь, полная возможностей и надежд: арабские страны, Эфиопия, Судан, Занзибар… какими красивыми выглядели эти края на карте!

Рембо сплетет целую паутину между Аденом и Джибути, между Сайлой и Хараром, и сам же в ней запутается. И когда вырвется из этого ада, на нем уже будет лежать печать смерти.

Примечания к разделу

¹ Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 105.

² Э. Делаэ, Rimbaud (1923), с. 63, прим.

³ См. воспоминания Эрнеста Летранжа (сына Луи) в la Grive, № 83, октябрь 1954 г.

⁴ Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 64 (рисунок относится к выборам 20 февраля 1876 г.)

⁵ Рисунок впервые опубликован в la Revue blanche от 15 апреля 1897 г.

⁶ Тетрадь Дусе, рис. 12.

⁷ Тетрадь Дусе, рис. 10.

⁸ Выдержка из реестра Военного отдела была опубликована Мармельштейном в Bulletin des Amis de Rimbaud (прил. к la Grive, № 37, июль 1937). В книге Д.-А. де Граафа Rimbaud et la durée de son activité littéraire на c. 136 опубликована фотография страницы из реестра Бандунга (прочесть на ней невозможно ни слова). Сам реестр погиб во время последней войны.

⁹ Предполагается, что на эту вещь Артюра вдохновил текст листовки, призывавшей записываться добровольцами в экспедиционный корпус в Алжире.

¹⁰ См. Utrechtsh Dagsblad за июнь-июль 1976 г.

¹¹ Ван Дам, «Le légionnaire Rimbaud— Episodes d’une vie aventureuse», de Fakkel, Djakarta, февраль 1941 г.; см. также. Серж Гай Люк, «France-Asie», июнь 1946 г., Мохаммед Сиах, Indonésia, № 10, октябрь 1954 г., и Луи-Шарль Демо, «Arthur Rimbaud à Java», Bulletin de la Société d’études indochinoises, 1967, t. XLII, № 4, c. 337–349.

¹² См. Мармелыптейн, Mercure de France, 15 июля 1922 г.

¹³ Письмо опубликовано Д.-А. де Граафом в la Revue des sciences humaines, c октября по декабрь 1951 г.

¹⁴ См. В.-Ф. Ундервуд, «Rimbald le marin», Mercure de France, декабрь 1960 г. и Rimbaud et l’Angleterre, c. 201–215.

¹⁵ Э. Делаэ, Les Illuminations et Une saison en enfer de Rimbaud, c. 16, прим.

¹⁶ В.-Ф. Ундервуд, Rimbaud et l’Angleterre, c. 217.

¹⁷ Письмо впервые опубликовано в le Figaro littéraire от 20 мая 1961 г. Факсимиле в Г Album Rimbaud.

¹⁸ См. Анри Тетар, «Arthur Rimbaud et le cirque», Revue des deux mondes, 1 декабря 1948 г.

¹⁹ Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 18, на котором изображен Делаэ, собирающий с каким-то своим другом (или учеником) цветы.

²⁰ Написано на оборотной стороне рисунка, на котором изображен огорченный Рембо, — он не смог найти Шаналя, своего старого учителя риторики из шарлевильского коллежа (хранится в Bibliothèque littéraire Jacques Doucet).

²¹ Письмо хранится в Bibliothèque littéraire Jacques Doucet.

²² См. Д.-А. де Грааф, Revue des Sciences humaines, апрель — июнь 1955 г. Если Рембо посещал Выставку 1878 г., он мог там встретить Верлена (см. Verlaine [Julliard], с. 244).

²³ Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 78.

²⁴ Рембо единственный раз упоминает о смерти отца — в письме матери от 24 апреля 1879 г.: «Только сегодня я получил подтверждение из канцелярии». Об отношениях Рембо с семьей наши данные крайне скудны: ни одно его письмо, где он или излишне откровенен, или говорит о своих близких, не было опубликовано, а те, что попали в печать, прошли «цензуру» Изабель и П. Берри-шона.

²⁵ Указано у Ж.-М. Карре, Lettres de la vie littéraire d’Arthur Rimbaud.

Противоположное мнение высказывает А. Гильемен в Mercure de France, 1 июня 1953 г.

²⁶ См. В.-Ф. Ундервуд, Rimbaud et l’Angleterre (с. 223); там цитируется работа Р. Милье «Le premier séjour d’Arthur Rimbaud à Chypre», опубликованная в Kupriakai Spoudai (Nicosie) в 1965 г. Фотографии этих мест — в Figaro от 18 сентября 1954 г.

²⁷ Э. Делаэ, Rimbaud (1906), с. 185.

²⁸ Э. Делаэ, Rimbaud (1906), с. 186.

²⁹ Впервые рисунок опубликован Шарлем Донуа в Verlaine intime (1898).

³⁰ См. Лидия Херлинг Крое, «Rimbaud à Chypre, à Aden et au Harar, documents inédits», Etudes rimbaldiennes, т. III (1972).