Артюр Рембо

В сентябре 1885 года Рембо познакомился с Пьером Лабатю, французом из Гаскони, который предложил ему участвовать в «фантастически выгодном деле» — ввозе оружия в Шоа, абиссинскую провинцию, где правил король Менелик. Лабатю утверждал, что получил от короля и нескольких его сановников, в частности от раса[207] Гованы, крупный заказ на оружие; в Шоа готовились к военным действиям.

Этот Лабатю был корреспондентом братьев Барде в Шоа и был очень известен в европейских коммерческих кругах. Поль Солейе, коммерсант и путешественник, рисует его таким: «Г-н Пьер Лабатю работал разносчиком во Франции и Италии, подрядчиком в Египте, потом, около десяти лет назад, приехал в Шоа, и там, благодаря таким качествам, как приветливость, искренность и преданность, сумел завоевать доверие короля, уважение великих и любовь малых. Г-н Лабатю— единственный европейский коммерсант, укрепившийся в Присредиземноморской Эфиопии, он ведет довольно крупную торговлю между Шоа и Аденом» (Путешествие в Эфиопию, Руан, 1884). Лабатю был женат на абиссинке и вел привычную для местных жителей жизнь, окруженный своими лошадьми, мулами, домашней птицей и слугами. Он казался серьезным партнером, ведь он был дружен с королем.

Рембо очень заинтересовался планом Лабатю. Он состоял в том, чтобы закупить в Льеже устаревшие пистонные ружья по семь-восемь франков за штуку и перепродать их Менелику, который остро в них нуждался. Король заплатит натурой (слоновой костью, мускусом, золотом), в денежном выражении — 40 франков за ружье. Перепродажа этих товаров в Адене принесет дополнительный доход. Разумеется, предприятие было связано с большими опасностями, но на бумаге выглядело очень выгодным: предположим, они вкладывают от пятнадцати до двадцати тысяч франков — это две тысячи ружей — а получают шестьдесят тысяч, не считая прибыли от продажи товаров, полученных в качестве оплаты. Игра стоила свеч. И потом, вступить в игру означало начать наконец что-то делать.

Лабатю немедленно (5 октября) дал письменное обязательство уплатить Рембо пять тысяч талеров Марии-Терезии[208] (21 500 франков) в течение года и взять на себя все расходы по сделке. Несколько позже, 23 ноября, Лабатю занял у него 800 талеров Марии-Терезии (3 440 франков) на один год.

Ружья были заказаны.

Наконец-то Рембо улыбнулась удача.

Чтобы успешно провернуть дело, нужно было развязать себе руки — и для этого, в первую очередь, отослать абиссинку, что и было сделано.

Аугусто Франзой, итальянский журналист и путешественник, корреспондент «Туринской газеты», ждал в Таджура[209] разрешения отправиться в Шоа с научной экспедицией. Он, вероятно, послал Рембо письмо, в котором спрашивал, намеревается ли тот взять женщину с собой, потому что мы располагаем следующим ответом Артюра:

Во-вторых, необходимо было освободиться от рабской зависимости от Барде.

Едва Артюр заговорил об увольнении, Альфред Барде оборвал его:

— Не очень-то хорошо вот так уходить от нас. Прежде чем принимать решение, вам следовало посоветоваться с нами. Но здесь все обо всем знают. Нам известны ваши планы. Вы свободны — то есть будете свободны через три месяца, как это записано в контракте.

Раздосадованный тем, что с ним так поступают, Рембо дал волю гневу: ему надоело, что его эксплуатируют, ему так много наобещали, но ничего не исполнили, все четыре года он оставался лишь подчиненным. Что же, они думают, что смогут вечно держать его в этом унизительном положении? Что до контракта, то разве они сами не расторгли в одностороннем порядке один такой контракт с ним в 1884 году? Рембо требовал, чтобы ему позволили уехать немедленно.

В ответ он услышал следующее:

— Вы уезжаете, решено, мы не будем чинить вам препятствий. Но будьте очень осторожны. Ваши дела в Шоа могут принять дурной оборот. Я сам три года назад отказался провернуть такого рода дело с Лабатю, хотя он мне его описывал как очень выгодное. Поверьте моему опыту, вы лезете в осиное гнездо и вы все потеряете.

Он едва не полез на своего начальника с кулаками.

Хотя Рембо и ответил, что предпочитает разорение рабству, его уверенность была поколеблена, ведь Альфред Барде знал, что говорит.

22 октября он написал своим близким о случившемся:

В кармане у Рембо лежало свидетельство, датированное 14 октября 1885 года. «Я, нижеподписавшийся Альфред Барде, заявляю, что г-н Артюр Рембо состоял у меня на службе в качестве агента и закупщика с 30 апреля 1884 г. по ноябрь 1885 г. Я остался доволен его услугами и порядочностью. Он свободен от всех обязательств передо мной».

В одном письме Рембо говорит: «Я надеюсь, что все пройдет хорошо. Надейтесь на это вместе со мной; мне это очень нужно». Тот факт, что он обратился за моральной поддержкой к семье, указывает на то, что дурные предчувствия взяли верх над оптимизмом.,

Рембо было известно, что ружья придется везти через безводные пустыни, где на путешественников нападают банды жестоких грабителей. Ну что ж! Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Перед отъездом он благоразумно помирился с Барде, обещал им «Амхарский словарь» г-на Аббади (книга будет идти к ним полгода) и заказал у них походное снаряжение для войск короля (кружки, железные пластинки для жарения галет и т. д.).

Ожидая, пока Лабатю выполнит свои обещания, Рембо вложил почти все свои деньги в предприятие, оплатив покупку ружей.

Рембо планировал сразу же отплыть на данакильский[210] берег, в Таджура (французская колония Обок), куда должен был прийти груз, но ряд осложнений вынудили его задержаться. Тогда он поселился в Кэмп-Аден, в Гранд-Отель де л’Юнивер, великолепной — вывеска была три метра в высоту — гостинице, владельцем которой был Жюль Сюэль — родственник г-на Дюбара, человек лет шестидесяти, высокий и подвижный; он уже давно работал с братьями Барде, которые планировали доверить ему управление филиалом в Адене.

Наконец, в начале декабря Рембо приступил к работе. «Таджура, — пишет он 3 декабря, — маленькая данакильская деревня, несколько мечетей и несколько пальм. Здесь есть укрепление, когда-то давно построенное египтянами, где сейчас скучают шестеро французских солдат под началом сержанта (он и командует фортом)». Рембо окружали враждебно настроенные люди. Эти бедуины были в большинстве своем работорговцы. «Только не думайте, что я занялся торговлей рабами», — пишет Рембо в Рош.

В начале 1886 года он все еще оставался в Таджура в полном бездействии: «Дела продвигаются очень медленно, но я надеюсь, что положение изменится к лучшему. В этом краю нужно обладать сверхчеловеческим терпением». Если выполнение плана задержится еще, то возможность вернуться во Францию появится у него только весной 1887 года.

В это время с Рембо виделся итальянский путешественник Уго Ферранди: «Караван Солейе и караван Франзоя расположились в пальмовой роще за пределами данакильской деревни, а Рембо поселился в хижине в самой деревне. Это был высокий, худой человек, с седеющими висками, одетый на европейский манер, но очень небрежно. На нем были широкие брюки, вязаная фуфайка, просторная куртка серо-зеленого цвета, а на голове он носил только тюбетейку, тоже серую. Он бросал вызов знойному солнцу афаров, как будто сам родился тут»¹.

Один исследователь получил такое — не слишком лестное — свидетельство от содержателей гостиниц и торговцев в Обоке: «Рембо был человек довольно стройный, выше среднего роста, скорее худой. Лицо у него было малоприятное, скорее уродливое; хозяйка гостиницы, в которой он жил, глядя на него, говорила: «Этот человек не украсит ту великолепную коллекцию французов, которой обладает Абиссиния». Говорили также, что он травил себя алкоголем, табаком, гашишем, даже опиумом — чтобы избавиться от тоски — и что, приходя в себя, он был «осунувшийся, рассеянный, угрюмый, ел совсем мало, зато много пил». Если это правда, значит, он очень изменился: 14 апреля 1885 года Рембо писал, что пьет «исключительно» воду и совсем не курит.

Ходили слухи, что для путешествия во внутренние районы невозможно найти ни верблюдов, ни погонщиков, потому что местные жители, недовольные тем, что великие державы чинят препятствия работорговле, бастуют.

Неужели все провалится?

«Все плохо», — пишет Рембо домой 6 января 1886 года. Он снова становится пессимистом: «Человек планирует провести три четверти жизни в страданиях, чтобы отдохнуть в последнюю четверть; но чаще всего он подыхает в нищете, не зная, в каком месте плана остановился».

Наконец груз оружия прибыл: 2040 пистонных ружей, 60 000 патронов «Ремингтон» и многое другое. Все было сложено в хижине Рембо и тщательно охранялось.

Помимо каравана Рембо, другие караваны — Солейе, Савуре, Франзоя — ожидали в Таджура официального разрешения отправиться в направлении Шоа. Это разрешение выдавали губернатор Обока и местный султан; обычно это была простая формальность.

В феврале, рассмотрев прошение Солейе (его оружие было провезено транзитом в Аден и на сомалийский берег), английский губернатор напомнил французскому консулу в Адене, что по условиям франко-английского соглашения от 1884 года ввоз оружия во внутренние районы страны запрещен из опасения, что это оружие попадет в руки банд грабителей и обратится против белого населения, а также потому, что, как говорили, под прикрытием торговли оружием процветает торговля рабами (Рембо отрицал это). Наконец — эту причину держали в тайне — Англия, враждебно настроенная к королю Менелику, опасалась, что он расширит свое королевство и усилит свою власть. Однако для Солейе было сделано последнее исключение.

12 апреля 1886 года Рембо узнал, что губернатор Обока и султан Таджура воспротивились отправлению каравана!

Рембо оставалось только зарыть ружья в песок, чтобы избежать конфискации, и подать вместе с Лабатю протест в министерство иностранных дел в Париже (15 апреля): «Мы задействовали в этом предприятии все наши капиталы, всю нашу собственность, наших служащих и все наше время и поставили на карту само наше существование». Если французское правительство не снимет свое вето, оно будет должно двум компаньонам 258 000 франков.

Доводы, которыми оправдывали запрет на ввоз оружия, были, разумеется, безосновательны, так как было хорошо известно, что данакильские бандиты не любят огнестрельного оружия, им хватает копий; они доказали это, когда разгромили караван француза Барраля, возвращавшегося из Анкобера. Известие об этом событии ошеломило европейцев, живших в Таджура. «Здесь произошли печальные события, — пишет Рембо своим близким 9 июля. — На побережье все спокойно — разбойники напали на один караван в пути и перебили людей, но случилось это только потому, что караван плохо охранялся».

Протест Рембо и Лабатю с пояснительной запиской был передан 24 мая министру военно-морских сил и колоний. Документ представлял собой прошение о расследовании по приведенным фактам, а также размышление о том, что назрела острая необходимость выработать ясную и последовательную политику в отношении торговли оружием, ввиду того, что нынешняя неопределенность только поощряет англичан и итальянцев действовать в ущерб Франции.

В конце концов всем все надоело. Франзой заявил о намерении отправиться на свой страх и риск с французским караваном. Министр военно-морских сил, который узнал об этом решении от губернатора Обока, Лагарда, 10 июня 1886 года, ответил, что может оказать посредничество итальянской миссии и французскому каравану.

Рембо большего и не желал. Он мог наконец выехать. Все было готово: в мае он из предосторожности оставил во французском консульстве в Адене на хранение свой контракт с Лабатю (утерян).

Увы! У Лабатю обнаружили рак горла, и он не смог отправиться в путь. Он должен был в срочном порядке вернуться во Францию, чтобы проконсультироваться со специалистом.

Настало лето. Франзой уехал, Рембо продолжал ждать. К концу августа начали приходить тревожные известия о Лабатю, вскоре стало ясно, что его дни сочтены.

В смятении Рембо подумывал о том, чтобы присоединить свой караван к каравану Солейе, который стоял там же, в Таджура. Идея была хорошая — Солейе был стреляный воробей, знал Шоа как никто. Лучшего проводника было не найти.

Пришла беда — отворяй ворота! 9 сентября Поль Солейе умер от кровоизлияния в мозг прямо на улице в Адене.

Несчастье за несчастьем обрушиваются на Рембо. Скре-пя сердце, он решает отправиться один. 15 сентября Рембо объявил о своем намерении близким: он тронется в путь в конце месяца.

Когда Лабатю, наконец, умрет, его смерть будет лишь небольшим осложнением, которое не может уже ничему помешать. «У вас будет время все уладить; не волнуйтесь о наследниках, они, вероятно узнают о его смерти еще не скоро», — заверяет Жюль Сюэль в письме к Рембо из Адена от 16 сентября. Но о чем-о чем, а об этом Рембо не беспокоился.

Его караван состоял примерно из пятидесяти верблюдов, и охраняли его 34 абиссинца.

Перед самым отъездом Рембо сообщили о смерти Лабатю.

В отъезде, которого так ждали, больше не было ничего победного. Это было скорее «отступление вперед».

Он выехал, ни на что уже не рассчитывая, ожидая «многих опасностей и неописуемых неприятностей». Но его не оставляла надежда. Дорога к Шоа, так называемая Гобадская[211] дорога, была одной из самых плохих дорог в мире. Она проходила через голые плоскогорья, «усыпанные железистыми камешками, раскаленными на солнце»². Нередко термометр показывал больше 72°. Можно себе представить, сколько Рембо вынес, ведь шел он большую часть времени пешком, рядом со своим мулом.

Сначала караван спустился к озеру Ассаль, берега которого, как бахромой, украшены полосами голубых кристаллов соли. Но Рембо смотрел на окружавшее его скорее как экономист, чем как турист: перевозка соли по дороге Дековиль на побережье не была бы выгодна, рассудил он. Это было бы «грабительски дорого» (письмо к Альфреду Барде от 26 августа 1887 года). На пути от Ассаля к Харару через Гобад (23 этапа) они пересекли вулканическую пустыню — «вид ее ужасен; так, должно быть, выглядит луна». Путешествовать там было небезопасно из-за набегов племен дебне, которые испокон веку вели здесь войну с соседями. Чтобы пройти от Харара к реке Аваш, нужно было еще восемь или девять дней. Рембо осознал, как глупы были проекты устройства каналов на этом водном пути. «У бедного Солейе, — пишет Рембо Барде 26 августа 1887 года, — строилось для этого в Нанте специальное небольшое судно!» Аваш — это «сточная канава с извилистым руслом, перегороженным деревьями и заваленным каменными глыбами».

Наконец он достиг Фарре, на границе Шоа. В тот момент, когда он въезжал на главную площадь поселка со своими верблюдами, ему навстречу откуда ни возьмись появился караван с бочками, принадлежавший Азагу[212] (министру-администратору короля). После традиционных приветствий важный сановник заявил, что «frangui» (Лабатю), которого представлял Рембо, должен ему крупную сумму денег. «У него был такой вид, будто он хочет получить весь мой караван в залог, — пишет Рембо. — Я на время охладил его пыл, отдав ему свою подзорную трубу и две баночки драже Мортон[213]. Потом я отдал ему все, что, как я считал, ему причиталось. Он был крайне разочарован и с этих пор враждебно ко мне относился; среди прочего, он помешал другому мошеннику, абуне[214], оплатить изюм, который я привез для изготовления вина для причастия».

Хорошенькое начало!

Дальнейший путь Рембо проходил по более зеленым местностям. 7 февраля 1887 года караван прибыл в Анкобер, столицу Шоа[215], жалкую деревеньку с лачугами из прутьев.

И снова неудача: Менелика в Шоа не было.

Несчастный Рембо! Он оказался в Анкобере в исторический момент. Шла война с эмиром Харара, Абделлаи. Король, устав от бесконечных стычек на границе, решил перейти в наступление и уничтожить противника. Менелик сам возглавил свою армию, 6 января 1887 года разбил эмира при Чаланко[216] и захватил значительное количество оружия. Через несколько дней король с триумфом вошел в Харар и поставил там нового правителя, дядю побежденного эмира Али Абу Бекра; Маконнен[217] вскоре сместил его и переправил, закованного в цепи, Менелику.

Путешественник Жюль Борелли пишет в своем «Дневнике» (среда, 9 февраля 1887 года):

«Анкобер. — Выехали в 6 часов. Г-н Рембо, французский торговец, едет из Таджура со своим караваном. В пути он не избежал неприятностей. Все время одно и то же: дурное поведение, алчность и предательство людей, мелкие и крупные пакости (засады) афаров, нехватка воды, погонщики мулов, которые постоянно требуют денег. Наш соотечественник некоторое время жил в Хараре. Он знает арабский и говорит на амхарском и оромо[218]. Он неутомим. Его способности к языкам, сильная воля и терпение во всех испытаниях делают его образцовым путешественником»³.

Рембо со своей стороны был очень рад познакомиться с Борелли: наконец-то хоть один образованный человек!

Сразу же по приезде в Анкобер Рембо написал Менелику. Король ответил ему:

В Анкобере Рембо не ведал покоя. Сначала он поругался с погонщиками: каждому из них он обязался выплатить 15 талеров, сверх того — плату за два месяца, которую был должен. Но выведенный из себя их наглыми требованиями Рембо разорвал контракт, и это стоило ему судебного процесса с Азагом. Второй процесс, по совету некоего француза по имени Энон, возбудила против него вдова Лабатю. Энон, бывший кавалерийский офицер, был интриган, выдававший себя за посла Французской республики при дворе Менелика. «После неприятной беседы, в которой то я, то они брали верх, — пишет Рембо, — Азаз отдал мне разрешение на арест имущества покойного. Но вдова уже давно припрятала товары, вещи и редкие предметы, оставшиеся от него (на общую сумму в несколько сот талеров), и когда я, несмотря на сопротивление, вошел в его дом с тем, чтобы наложить арест, я нашел там лишь несколько старых кальсон, которые вдова выхватила у меня с рыданиями, гильзы и дюжину беременных рабынь. От всего этого я отказался». (Письмо к г-ну де Гаспари, вице-консулу Франции в Адене, от 9 ноября 1887 года.) Однако Артюр сумел отыскать счета Лабатю — 34 записные книжки. В одной из них он нашел расписку Азага о поставке слоновой кости на общую сумму в 300 талеров и решил их вернуть, но дальше решимости дело не пошло, и под громкие «вопли» вдовы записные книжки полетели в огонь. Среди сожженных бумаг были, кажется, документы невосполнимые, в частности о правах на собственность.

Тогда вдова Лабатю подала жалобу, и Азаг, «ошеломленный, предоставил решать это дело французам, которые тогда находились в Анкобере».

«Суд» под председательством г-на Бремона, главы французской общины, вынес решение об отмене конфискации и возвращении г-же Лабатю земель, садов и скота. Было также решено, что все европейцы, находящиеся в Анкобере, соберут 100 талеров для вдовы своего покойного коллеги (это решение, однако, не было исполнено).

Когда все было кончено, Рембо узнал, что Менелик остановился по пути домой в Энтотто, в ста двадцати километрах от Анкобера. Он отправился со своим грузом в этот город, который представлял собой, в сущности, еще одно скопление жалких лачуг.

Там его ждало новое разочарование: он узнал, что король, занятый преследованием взбунтовавшихся племен, еще не прибыл. Это новое вынужденное ожидание дало возможность Рембо познакомиться со швейцарским инженером, Альфредом Илгом, советником Менелика. Альфред Илг родился в 1854 году, а с 1879 года жил в Шоа. Это был высокий, крупный человек. На него иногда нападало дурное расположение духа, но в общем он был сама сердечность и искренность. Илг был прост и прямолинеен — именно такие люди нравились Рембо.

6 марта 1887 года король торжественно въехал в славный город Энтотто. Рембо присутствовал при въезде, и вот как он об этом рассказывал: «Сначала шли музыканты, они во всю мочь трубили в египетские трубы из Харара, потом ехал сам король, а за ним следовало войско, нагруженное военными трофеями, среди которых, в частности, было две крупповских[219] пушки, каждую тащили восемьдесят человек». (Письмо директору «Египетского Босфора» от 20 августа 1887 года.)

Через несколько дней Рембо наконец смог отправиться в сопровождении Илга в королевское «гуэби». Они пришли в большую круглую хижину, разделенную на три части. Стены были обтянуты грубой тканью, на которой висело различное оружие.

Негус[220] был красавец-мужчина в полном расцвете сил, с лицом, покрытым оспинами. «У него были живые и умные глаза, — пишет Энид Старки, — по ним было видно, что король — человек скрытный. В сущности, его лицо выражало искреннее плутовство, без ложной скромности. Он принял Рембо в своем обычном одеянии: огромная расшитая накидка поверх бесформенной массы белья; этот костюм дополняла черная квакерская шляпа с широкими полями, надетая поверх повязанного на голову шелкового платка» («Рембо в Абиссинии», с. 125).

Король не выразил энтузиазма, когда Рембо предложил ему ружья. Он только что вывез из Харара очень много оружия и ждал новых поступлений из Ассаба. Кроме того, ему продали «ремингтоны», намного превосходящие устаревшую модель, которую предлагал Рембо. Однако, подумав о будущих войнах на юге, Менелик решил в конце концов согласиться на сделку и предложил за все про все 14 000 талеров. Рембо был возмущен, но Менелик ответил, что это его последнее слово и что, если торговца это не устраивает, ему остается только вернуться на побережье. История (или легенда) добавляет, что это жестокое решение было принято не без участия королевы Уэизено Таиту и что можно было добиться гораздо большего, стоило только найти к ней подход и поднести богатые подарки. Но разве можно было требовать этого от Артюра!

На жалобы Рембо вице-консул Франции в Адене ответил чуть позже (8 ноября 1887 года):

«Ваши потери были бы гораздо менее значительными, если бы вы, как другие коммерсанты, торгующие с абиссинскими властями, смогли приноровиться к особым требованиям, которые предъявляют эти страны и их главы».

— К тому же, — продолжал Менелик, — Лабатю должен был мне много денег…

«Дело было в субботу, — рассказывает Рембо, — и Менелик заявил, что еще должен свериться со счетами. В понедельник он объявил, что в архивах указано, что Лабатю должен ему примерно три с половиной тысячи талеров, каковую сумму он удерживает из выплаты по нашему договору. Король также добавил, что, помимо прочего, все состояние Лабатю должно перейти к нему; все это было сказано тоном, не допускающим возражений. Я стал говорить о том, что европейские банки дали мне кредит, и, под давлением г-на Илга, король лицемерно согласился отказаться от трех восьмых того, что считал принадлежащим себе по праву». (Письмо г-ну де Гаспари от 9 ноября 1887 года.)

Но вскоре король возместил потери, которые понес из-за такого проявления благородства: сначала он потребовал 2500 талеров за содержание каравана, которые нужно было уплатить Азагу, потом еще 3000 на оплату различных счетов Лабатю и т. д.

В конце концов Рембо вынужден был признать очевидным факт, что у Менелика нет денег — или, по крайней мере, он вообще не хочет платить. Может быть, тогда получить плату в слоновой кости? Это оказалось неприемлемым, так как стоимость предложенного в обмен товара была слишком завышена.

Наконец было найдено компромиссное решение: Рембо получит чек на 9866 талеров. По этому чеку заплатит в Хараре двоюродный брат короля, рас Маконнен.

Напомнило ли все это Рембо о мрачных предсказаниях Альфреда Барде? Во всяком случае, переписка между Артюром и его матерью и сестрой стала менее регулярной, письма становились лаконичнее: «Я надеюсь вернуться в Аден к октябрю — в этой ужасной стране все делается смертельно медленно» (7 апреля 1887 года).

Но это был еще не конец. Когда на следующий день Рембо пришел в сопровождении Илга за обещанным чеком, он с ужасом заметил г-на Энона и за ним — «бурнус безутешной вдовы». Пока Рембо томился в ожидании приема, его противники, которым удалось опередить его, старались добиться от короля Менелика, чтобы тот добавил к долгу Артюра 100 талеров, обещанных госпоже Лабатю, потому что, конечно же, деньги для нее никто собирать не стал. Король заявил, что у него нет намерения переносить дружеские чувства, которые он испытывал к Пьеру Лабатю, на его наследников, в доказательство чего тут же лишил заплаканную вдову права владения землями, которое когда-то было дано ее покойному мужу.

С быстротой молнии распространилась новость о том, что «француз» оплачивает все долги Лабатю. Отовсюду начали приходить толпы так называемых кредиторов. «Их мольбы или угрозы заставляют меня бледнеть», — замечает Рембо. Приходили вдовы слуг, которые умерли на службе у Лабатю, люди, которым покойный обещал ружье или кусок ткани, и, наконец, люди, которые просто требовали денег. «Поскольку все это честные люди, их просьбы трогали меня, и я платил, — признается Артюр. — Так, у меня потребовал 20 талеров некий господин Дюбуа, я убедился, что он имеет на это право, и отдал ему деньги, прибавив в качестве процентов пару своих ботинок, потому что бедняга жаловался, что ему приходится ходить босиком».

Действиями Рембо руководило своеобразное сочетание милосердия и нетерпения: по своей природе он не был склонен к словесным баталиям и одним платил из жалости, а другим — из нежелания спорить. Даже когда Рембо уединялся в своей хижине, это не спасало его от навязчивых посетителей:

Рембо вел тщательный учет своих «несчастий»: «Различные долги местным жителям и европейцам, заплаченные мной за Лабатю, составили примерно 120 талеров».

Если бы Рембо продлил свое пребывание в Энтотто, он был бы совершенно разорен; поэтому он постарался как можно быстрее получить от короля охранное свидетельство, чтобы вернуться в Харар по самому короткому пути. Когда Артюр получил это свидетельство, к нему обратился Жюль Борелли; его очень интересовал маршрут, по которому Рембо собирался отправиться, и он попросил разрешения сопровождать его. Артюр согласился.

Они выехали 1 мая 1887 года. «Я помню, что в утро моего отъезда, — пишет Рембо, — когда мы уже ехали в направлении север-северо-запад, я увидел, как из кустов вылез посланец жены одного из друзей Лабатю и потребовал у меня именем Девы Марии 19 талеров. Чуть позже со скалы слезло какое-то существо в накидке из бараньей кожи. Оно спросило, заплатил ли я 12 талеров его брату, которые у того когда-то занял Лабатю и т. д. Всем этим людям я кричал, что время выплат прошло». (Из письма г-ну де Гаспари от 9 ноября 1887 года.)

О так называемой Королевской дороге из Энтотто в Харар (500 км) было мало что известно; только один европеец проехал по ней за год до этого — это был итальянский врач Винченцо Рагацци, который сопровождал армию Менелика. Рембо рискнул воспользоваться ею, когда ехал из Харара, но не смог далеко уехать. Вся долина Минджара и земли за Карейу и Иту были совершенно не исследованы. Таким образом, у Артюра появился исключительный шанс получить заслуженное вознаграждение за все свалившиеся на него неприятности, а для Борелли, бывалого путешественника по восточной Африке, большой удачей представлялось путешествовать в компании Рембо, которого он очень ценил. («Наш любезный и утонченный соотечественник», — говорил Борелли о Рембо.)

Эта дорога насчитывает восемь этапов по 25–30 километров до реки Аваш и еще десять этапов до Харара. Эти сведения почерпнуты из описания маршрута, составленного Рембо и отосланного впоследствии Альфреду Барде. В этом кратком и сухом документе мы не найдем описаний. Рембо лаконичен, но не упускает из виду ни одной подробности: возделанное плато, разные сорта хлопка, кустарник, заросли мимозы, большие леса и горы, на которые открывается прекрасный вид, кофейные деревья и т. д.

Если же вы хотите от рассказа об этом пути больше жизни и красок, вам следует обратиться к «Дневнику» Борелли. Поэтом в том путешествии был Борелли, в то время как Рембо олицетворял ученого. Вот отрывок из «Дневника»: «Порой кажется, что мы попали в настоящий земной рай! Повсюду кусты жасмина, шиповника, целые леса смоковниц. Лианы сплетаются и зелеными гирляндами висят на ветвях вековых оливковых, тутовых деревьев и молочая колоссальных размеров».

Все события, приятные и неприятные, произошедшие по пути, аккуратно записаны: бегства погонщиков мулов и проводников, приемы у знатных особ, нередкие ссоры с местными жителями, не слишком обрадованными посещением чужаков. 20 мая Рембо и Борелли пересекли поле битвы в Чаланко, где одержал победу король Менелик и где теперь лежали человеческие скелеты, оставленные уже даже гиенами. Немного дальше, в Варра-Белле, они видели дерево, к которому прислонили француза Люсро после его убийства.

Рембо спешил покончить со всем этим. В субботу 21 мая Борелли записал в своем дневнике: «Арро. — Ранним утром мы отправляемся в путь. Г-н Рембо меня обогнал. Он хочет уже сегодня вечером прибыть в Харар».

Харар неприятно поразил обоих путешественников: город превратился в настоящую «клоаку» (это слово употребляют и Рембо, и Борелли), где свирепствовали голод, чума и всевозможные преступники, — немой и зловонный город, где, запершись в своих домах, дрожали от страха несколько греков и армян. Помимо прочего, Рембо в Хараре ждало еще одно бедствие — кредиторы Лабатю, которые и там не давали ему покоя.

Жюль Борелли не мешкая вернулся в Энтотто, где ему удалось получить от короля разрешение на исследование южных провинций. Рембо же пришлось ждать — как всегда! — целый месяц, пока ему заплатят по чеку (и это еще была «ускоренная процедура»).

Артюр оценил утонченность и изысканность двоюродного брата короля, раса Маконнена. Принцу тогда было тридцать пять лет, рядом с ним Менелик казался неотесанным мужланом.

Как только Рембо получил свои деньги, он сразу же уехал. Конечно, он не поехал по Северной дороге. Он отправился по хорошо знакомой ему дороге в Сайлу и, проехав две недели по пустыне, прибыл в Аден 25 июля 1887 года.

Одной из первых забот Рембо было представить отчет о своих действиях французскому вице-консулу в Адене. Действительно, было необходимо, чтобы состояние его счетов было безупречно — он взял на себя обязанность сделать в Шоа несколько выплат от имени разных людей. В письме от 30 июля он подводит итог: «Я выхожу из этого пропащего дела, потеряв 60 % капитала, не говоря уже о без малого двух годах жизни».

Жара стала невыносимой: каждый день 50–60°. Надо полагать, Рембо, ослабленный семью годами жизни в тяжелейших условиях и, по его собственным словам, «в самых невыносимых лишениях», почувствовал, что пора сменить обстановку.

Однако Артюр не захотел вернуться в старушку Европу, и в начале августа 1887 года покинул Аден, чтобы несколько месяцев отдохнуть в Египте. В Обоке он сел на корабль Национальной компании со своим слугой Джами Вадаи, шестнадцати-семнадцати лет от роду, которого вывез некогда из Харара, чтобы спасти от голода. В Массауа, итальянском (с 1884 года) владении, где Рембо высадился на берег, карабинеры потребовали у него документы. Новоприбывший не стал сопротивляться; карабинеры получили возможность поглядеть на несколько доверенностей, подписанных подателем и неким Лабатю, а также на два переводных векселя на общую сумму 7500 талеров к итальянским и индийским торговцам. Артюра препроводили к французскому консулу, Александру Мерсинье, который был вынужден навести о нем справки у своего коллеги в Адене (5 августа): «Некий г-н Рембо, ведущий, по его словам, торговую деятельность в Хараре и Адене, прибыл в Массауа на почтовом корабле, который каждую неделю приходит из Адена. Это высокий, худой человек с серыми глазами и небольшими светлыми усами. Ко мне его доставили карабинеры. (…) Я был бы Вам очень обязан, г-н консул, если бы Вы сообщили мне сведения об этом человеке, поскольку мне он кажется подозрительной личностью».

Очень скоро г-н де Гаспари успокоил своего коллегу, и Рембо, получив в консульстве Массауа паспорт установленного образца, смог продолжать путь.

Чтобы исправить свою оплошность, Александр Мерсинье рекомендовал Артюра маркизу де Гримальди-Регюссу, адвокату в апелляционном суде Каира: «Мне очень приятно напомнить Вам о себе и особенно рекомендовать Вам г-на Артюра Рембо, очень достойного человека, одновременно торговца и исследователя из Шоа и Харара. Он знает эти края в совершенстве, так как прожил там более девяти лет. Г-н Рембо едет в Египет, чтобы немного отдохнуть от своей тяжелой жизни. Он расскажет Вам, как идут дела у брата г-на Борелли бея, которого он встретил в Шоа».

По пути Рембо остановился в Суакине и Суэце, где познакомился с Люсьеном Лабоссом, вице-консулом Франции, а 20 августа прибыл в Каир.

Жюль Борелли дал ему адрес своего брата Октава (по прозвищу Борелли бей), богатого каирского адвоката и сотрудника «Египетского Босфора», ежедневной газеты, которой руководил некто Баррьер бей.

Рембо снова охватила страсть к журналистике, которая владела им в юности, и он сразу же завязал контакты с «Босфором». 22 августа в газете появилась следующая заметка:

«Г-н Рембо, французский путешественник и коммерсант из Шоа, приехал в Египет несколько дней назад. По нашим сведениям, г-н Рембо не собирается задерживаться здесь и готовится отбыть в Судан».

О пребывании Рембо в Каире известно только то, что он остановился в отеле «Европа» и много писал.

Для начала он рассказал матери и сестре о своих злоключениях в Шоа: «Если бы мой компаньон не умер, у меня сейчас было бы порядка тридцати тысяч франков, вместо тех пятнадцати, которые были у меня и так. И это после двух лет труда! Я устал.

Мне не везет!»

Он сообщал о своем здоровье, состояние которого вызывало опасения. Он очень ослаб и страдал ревматическими болями в левом колене, спине и правом плече. «Я, — писал Рембо, — совсем поседел. Мне кажется, что моя жизнь близится к концу».

Попробовав снова включиться в цивилизованную жизнь, Рембо быстро понял, что никогда не сможет к ней привыкнуть и что он приговорен остаться навеки в своем аду: «Видимо, мне суждено провести остаток своих дней в треволнениях и лишениях, имея перед собой одну перспективу — умереть за работой» (письмо от 23 августа). «Тут все слишком дорого; мне скучно здесь» (письмо от 25 августа).

Поскольку Рембо все время носил зашитыми в пояс около 16 000 франков в золотых монетах (8 кг), он решил, что будет удобнее поместить свой капитал на полгода в банк «Лионский кредит» под четыре процента. Банковская расписка сохранилась⁵.

Будущее представлялось Рембо туманным: «Я не могу вернуться в Европу по целому ряду причин; прежде всего зима убьет меня».

В какую страну ему направиться? В Аравию? В Абиссинию? В Занзибар, куда у него есть рекомендации? В Китай, Японию? Может быть, он бы и в самом деле сел на пароход, отправлявшийся в Занзибар 15–18 сентября, если бы мать вовремя выслала ему 500 франков (они были необходимы Артюру, чтобы ничего не снимать с банковского счета). Но нужная сумма прибыла слишком поздно — или вообще не прибыла.

Рембо был рад увидеть в номерах от 25, 26 и 27 августа 1887 года свое письмо к главному редактору «Египетского Босфора», где рассказывалось о его путешествии в Шоа. Это обзор политики, географии и экономики, представляющий большой интерес. Автор письма не распространяется о неприятностях, которые ему довелось испытать, а излагает авторитетное мнение о возможностях проникновения в Шоа. Он подчеркивает, что по дороге, которую открыли он, Рембо, и Жюль Борелли, «наш любезный и отважный соотечественник», можно всего за месяц с небольшим добраться от побережья до этой провинции, исключительно богатой плодородной землей; все эти земли «пригодны для европейской колонизации».

При чтении отчета складывается впечатление, что человек, его писавший, проницателен, уверен в себе и очень хорошо знает особенности жизни в Африке. Рембо был одним из первых, кто понял, что Джибути ожидает экономический рост, если оттуда провести в Шоа железную дорогу. Строгий стиль Рембо идеально подходит к затрагиваемой теме; это стиль практика, а не теоретика… и не поэта.

«Египетский Босфор» — это, конечно, хорошо, но Рембо метил выше: 26 августа он направил в Географическое общество просьбу разрешить ему переслать подробное исследование о дороге из Энтотто в Харар. Размер вознаграждения за эту работу Рембо определил сам. В тот же день Рембо отправил Альфреду Барде план, коротко описывающий 18 этапов пути. Говоря в сопроводительной записке, очень любезной, о результатах своей деятельности, он ограничивается следующим: «Мое предприятие было столь безуспешным, потому что я взял в компаньоны этого идиота Лабатю, который, в довершение всего, умер, повесив мне на шею свою семью в Шоа и всех своих кредиторов». Конец удивляет: «Я к Вашим услугам в любом деле, где мог бы быть Вам полезен. Я не могу оставаться здесь, потому что привык к свободной жизни. Будьте так добры подумать обо мне».

Путь из Энтотто в Харар живо заинтересовал Альфреда Барде; вспомнив о том, что он — член-корреспондент Географического общества, 22 сентября Барде отправил туда копию плана Рембо. План был обсужден на заседании Общества 4 ноября 1887 года и опубликован в ученых записках.

Именно тогда генеральный секретарь, Шарль Монуар, вспомнил о письме Рембо и ответил ему 4 октября, что сожалеет, что вынужден отвергнуть его просьбу «из-за режима экономии, вот уже несколько месяцев действующего в министерствах». Возможно, Рембо воспользовался бы предложением генерального секретаря испросить в министерстве народного образования официальную миссию… если бы не режим экономии. Поэтому Рембо отверг предложение Монуара.

Итог этой истории следующий: автор ценного доклада, присланного в Общество Альфредом Барде, требовал слишком высокую цену; Общество решило денег автору не высылать, так что вышло, что оно получило этот доклад бесплатно.

Барде едва не присвоил себе заслугу открытия пути из Энтотто в Харар. В 1898 году в своих «Заметках о Хараре»⁶ он писал: «Этот путь был впервые пройден г-ном Артюром Рембо, моим служащим (а не директором филиала! — 7Z.77.) в Хараре». В этой же книге он оказал Рембо следующую медвежью услугу, добавив: «Речь идет о хорошо известном поэте-декаденте».

Сообщение Рембо наделало шума в научных кругах. Географы писали о нем в Германии («Peterman’s Geographische Mitteilungen», 1887), в Австрии («Das Ausland», 1888), в Англии («Proceedings of the Royal Geographical Society», 1888), в Италии («Bolletino della Societa Geografica Italiana», 1888)… но вполне возможно, что сам он не подозревал о своей популярности; такая уж у него была судьба — слава все время была рядом, но он никак не мог с ней встретиться.

В конце сентября 1887 года Рембо наконец принял решение. Он поедет в Сирию выполнять заказ короля Менелика. Нужно было купить четырех крупных жеребцов-производителей, потому что мулы в Шоа были слишком маленькие. Для выполнения этого заказа Рембо выписал из французского консульства в Бейруте паспорт на въезд в Сирию (сохранился⁷). Этот документ интересен тем, что в нем указаны приметы Рембо (рост: 1 м 80 см), а также тем, что он подтверждает присутствие в Каире Джами.

Несмотря на то что из письма консула следовало, что, по его мнению, выполнить такой заказ вполне можно и даже выгодно, Артюр, получив паспорт, отправился не в Бейрут[222], а в Аден.

Примечания к разделу

¹ Уго Ферранди, письмо к Оттону Шанцеру, опубликовано Бенджаменом Кремье в Nouvelles littéraires от 20 октября 1923 г.

² Леме, цит. Сюзанной Брие, Rimbaud notre prochain.

³ Жюль Борелли, L’Ethiopie méridionale. Journal de mon voyage aux pays Amhara, Oromo et Sidama (septembre 1885 à novembre 1888), Paris, ancienne Maison Quantin, 1890.

⁴ См. Г. Дегерен, Figures coloniales françaises et étrangères, Paris, Société d’éditions géographiques, maritimes et coloniales, 1931 (письмо не включено в издание l’éaition de la Pléiade).

⁵ Эта расписка хранится в Музее Рембо в Шарлевиле — Мезьере, напечатана в le Goéland, № 96, июнь-июль 1949 г.

⁶ Отдельный оттиск Bulletin de géographie historique et descriptive, № 1, 1897, Imprimerie nationale.

⁷ См. Ф. Рюшоп, Rimbaud, documents iconographiques, рис. 74.