Артюр Рембо

Почему же Рембо отправился в Аден?

Во-первых, потому, что сирийское дело еще не было начато, и к тому же он не собирался возвращаться в Шоа через пустыню, рискуя жизнью ради того, чтобы привести Менелику четырех ослов. Во-вторых, он рассчитывал, что его вновь возьмут на работу в компанию Барде.

По приезде его ждал сюрприз. Некто А. Дешан обратился 28 октября 1887 года с официальной жалобой во Французское консульство в Адене. Речь опять шла о деле Лабатю. Покойный Лабатю должен был заплатить 1810 талеров некоему г-ну Одону, агенту Дешана в Шоа. Рембо, однако, оплатил этот долг. Вице-консул г-н де Гаспари попросил Артюра объясниться и предоставить полный отчет о проведенных сделках и доказательства их совершения. 3 ноября Рембо передал ему все бумаги, за исключением бухгалтерских счетов. Среди представленных документов была следующая запись: «Переведено на имя г-на Одона в счет долга Лабатю: талеры 1088». Но это ничего не доказывало, так как г-н Одон продолжал утверждать, что ничего не получал. 4 ноября Рембо сообщил о происходящем его высокопреосвященству г-ну Торен-Каню и попросил его о помощи, каковую тот согласился предоставить. А произошло вот что. Рембо перед отъездом из Шоа остался практически без средств, так как Менелик — будем называть вещи своими именами — откровенно ограбил его. Поэтому Артюр решил соответственно сократить свои долги третьим лицам; в то время действовал некий подзаконный акт о порядке расчетов между кредитором и несостоятельным должником, позволявший ему так поступить. Но так как г-н Одон не считал, что у Артюра было такое право, Рембо обратился к Маконнену, с которым у него были кое-какие счеты, с просьбой выплатить Одону 866 талеров (47 % долга г-ну Дешану). Маконнен прислал Артюру квитанцию об «уплате г-ну Одону 866 талеров». На деле же последний опять ничего не получил.

С этого момента Рембо заподозрил, что Маконнен обманул его заодно с г-ном Одоном и присвоил деньги себе.

Артюр обратился к консулу в Адене с жалобой, что был вынужден отдать две трети своих активов за долги различным кредиторам.

— Вы сами совершили ошибку, — был ответ (8 ноября 1887 года), — поэтому сами и разбирайтесь.

После этого Рембо взялся за перо, с воодушевлением рассказывая в письме от 9 ноября, на которое мы уже ссылались, про свои неурядицы с кредиторами (иногда самозванными).

Все это было очень забавно, но проблема оставалась неразрешимой.

Рембо считал, что с делом покончено, но в 1890 году, когда он вернулся в Харар, вновь возникли неприятности, связанные с долгами Лабатю.

8 января 1890 года Менелик приказал задержать его товар на складе Илга в Энтотто в связи с тем, что он якобы должен 100 талеров наследникам Лабатю. Дешан сразу послал в Харар свое доверенное лицо, Шефне, с поручением пронаблюдать за тем, что товар действительно арестован. Рембо показал ему квитанцию Маконнена и доказал таким образом, что в целом выплатил г-ну Одону 80 % долга Дешану. Расследование показало, что Маконнен использовал деньги на погашение долга покойного Лабатю в пользу раса Гованы, так как не знал, кому передать эту сумму. Бесконечные разбирательства ни к чему не привели, и Дешан, желая поставить наконец точку в этом деле, которое тянулось уже пять лет, в срочном порядке направил на место брата Шефне по имени Тейар. Рембо пришлось подчиниться требованиям последнего, но он сократил сумму выплат до 600 талеров (плюс 100 талеров наследникам Лабатю — от этого ему не удалось отвертеться). 19 февраля 1891 года Дешан вручил ему расписку, в которой значилось, что больше он не имеет претензий к Рембо.

Вернемся к осени 1887 года.

Поскольку единственным перспективным товаром было оружие («Если вы не будете поставлять мне оружие, — говорил европейцам Менелик, — я запрещу вам торговать здесь»), Рембо решил заняться импортом материалов для производства ружей и патронов. Почему бы не стать промышленником в Анкобере? Если удастся привлечь к этому 328 делу солидных инвесторов, он мог бы возглавить производство. Но реализация этого проекта полностью зависела от разрешения на ввоз оружия. В этом вопросе, казалось, наметились сдвиги. Доказательством тому мог служить факт, что ружья Солейе, пролежавшие довольно долго на складе в Таджура, в конце концов были доставлены в Шоа. На самом же деле ничего не изменилось: франко-английское соглашение от 16 ноября 1886 года о запрещении ввоза в Эфиопию каких бы то ни было видов оружия оставалось в силе, исключения делались лишь в особых случаях. Однако Франция, кажется, подходила к этому не столь категорично.

Ни на что не надеясь, Рембо при поддержке депутата от Вузьера г-на Фаго обратился с официальной просьбой к министру военно-морских сил и колоний, г-ну Феликсу Фору. Он подчеркивал, что речь идет о поставке в Шоа, «край христиан и друзей европейцев», сырья для изготовления оружия и боеприпасов; контроль над производством будут осуществлять исключительно французы.

Отрицательный ответ, полученный 18 января 1888 года, был сух и краток: это противоречит соглашению.

Рембо не очень удивился: он никогда не питал больших надежд на подобные обращения к министрам. «Писать чиновникам — только зря бумагу переводить», — говорил он.

Дальнейшие события показывают, сколь непостоянной на самом деле являлась официальная точка зрения. 2 мая 1888 года Рембо получил противоположный приказ, разрешавший поставки, который был в свою очередь отменен 15 мая, то есть двумя неделями позже.

Однако все это уже не интересовало Рембо, он решил заняться другим делом. А его идею с оружейным заводом подхватит Илг и наладит, хотя и не без трудностей, серийное производство патронов в Анкобере.

Итак, к концу 1887 года Рембо по-прежнему оставался в Адене, «не занятый ничем»; он негодовал, но ничего не мог поделать.

Праздность заставила его взяться за перо. «Я составил описание моего путешествия по Абиссинии для Французского Географического общества, — говорит он в письме домой 15 декабря. — Я послал статьи во «Время», в «Фигаро» и другие издания. Также я собираюсь послать несколько интересных рассказов о моих поездках в Восточную Африку в «Арденнский курьер». Думаю, это будет полезно для меня». Но его статьи не были опубликованы. Знакомые в Европе посмеивались над ним. «В Адене Рембо занимается тем, что пишет всякие глупости для прессы», — замечает Савуре в письме Илгу от 13 февраля 1888 года.

Относительно сотрудничества со «Временем» Берришон уточняет, что Рембо обратился туда, имея рекомендацию своего старого товарища по шарлевильскому коллежу, Поля Бурда, о котором мы уже рассказывали. Но предложенные условия оказались столь невыгодными, что Артюр отказался от этой затеи. Берришон упоминает письмо Поля Бурда к Рембо (недатированное), в котором тот, чтобы утешить последнего, убеждает его, что о нем говорят в Париже и что имя его чуть ли не овеяно славой. «Там образовался поэтический кружок; его члены называют Вас своим учителем, и хотя они не знают, где Вы и что Вы, они верят, что в один прекрасный день Вы появитесь неизвестно откуда и вырвете их из тьмы безвестности».

Подлинность этого письма сомнительна (бывшие соученики обычно обращаются друг к другу на «ты»).

Экономический упадок, скорее даже полный застой, был следствием политической анархии; любой человек, обладавший хотя бы минимальной властью, жил по принципу «каждый за себя», и по этой причине в стране ничего не менялось. Не хватало продуктов питания, нависла угроза голода и войны (назревал итало-эфиопский кризис). «Виной всему — массовое нашествие европейцев, — пишет Рембо домой 25 января 1888 года. — Англичане в Египте, итальянцы в Массауа, французы в Обоке, англичане в Бербере и так далее. Поговаривают, что испанцы тоже собираются захватить несколько портов в проливе. Правительства всех стран пришли сюда, рассчитывали выдоить из этих земель миллионы и даже миллиарды, а обнаружили богом забытые пустынные края, где самый жестокий климат на планете, где местные жители месяцами скитаются без пищи и воды».

Наконец на горизонте возникло выгодное дело: речь шла о сопровождении очень большого каравана (более двухсот верблюдов) с грузом товаров и оружия по поручению Андре Савуре от побережья до Харара (естественно, оттуда кто-то другой должен был повести караван до Шоа). Плата за сопровождение грузов составляла 2000 франков плюс надбавка за перепродажу «ремингтонов».

Рембо отправился в путь 14 февраля 1888 года, а не в конце марта, как пишет Старки на основании письма Савуре от 27 января, в котором тот сообщал Рембо, что бутр будет ждать его между Дорале и Амбаду начиная с 15 марта. Все произошло на месяц раньше.

Караван, следуя указаниям слуги Савуре, Али Фара, шел по одной из тайных «рабских дорог».

14 марта Рембо вернулся в Аден. В письме Илгу от 29 марта он излагает все подробности этого путешествия, прошедшего без осложнений:

Кампания была проведена блестяще и результаты полностью удовлетворили Савуре. «У Вас все всегда идет как по маслу, что случается крайне редко в этой части Африки», — напишет Илг Рембо 27 апреля 1888 года.

Что же дальше? Рембо не собирался сидеть без дела в Адене или проводить все время в седле на лошади или муле, изматывая себя путешествиями к черту на рога ради горстки талеров. И он действовал — терпеливо творил свое собственное будущее. Он был обречен снова — на этот раз как полностью независимый коммерсант, полномочный представитель известного торговца Сезара Тиана — поселиться в Хараре.

В это время Савуре обратился к нему с новым поручением. На этот раз речь шла только о том, чтобы, договорившись с неким Маконелем, подобрать верблюдов для большого каравана с грузом оружия (3000 ружей и 5000 патронов), который должен был повести Мохаммед Абу Бекр. Строгое предписание, данное Артюру — не сопровождать караван, — официально объяснялось плохими отношениями с итальянцами; в действительности же дело заключалось в том, что Бекры вели очень активную торговлю рабами и не желали раскрывать свои секретные маршруты.

Это поручение ничуть не интересовало Рембо, и он, получив задаток 2000 франков, не сделал ровным счетом ничего. Поэтому вполне обоснованы упреки Савуре в письме от 26 апреля 1888 года: «Я считаю, что Вы не справились с поручением, во-первых, потому что Вы недостаточно поработали, а во-вторых, потому что Вы не доверяли мне».

Рембо, разумеется, не хотел запятнать свою репутацию, оказавшись замешанным в таком подозрительном деле. Кроме того, когда Савуре писал ему это письмо, он был уже совсем рядом с Хараром.

А тем временем в обратном направлении, из Шоа и Харара, внутренних районов на побережье, шел другой караван с грузом слоновой кости и рабами. Караван вел брат Мохаммеда Ибрагим Абу Бекр.

В секретном докладе итальянского генерального консула в Адене г-на Чекки на имя министра иностранных дел г-на Криспи от 22 мая 1888 года сообщается: «Как мне стало известно из конфиденциальных сообщений губернатора данной местности (Адена) и других источников непосредственно в Сайле, 10 числа текущего месяца (мая) в Амбос прибыл большой караван, который привел Ибрагим Абу Бекр (один из многочисленных сыновей ныне покойного Абу Бекра, эмира, а затем паши Лейлаха). Караван сопровождал коммерсант г-н Рембо, один из наиболее образованных и активных агентов французского правительства в этом регионе»¹.

Естественно, английский губернатор в Адене обратился 16 июня 1888 года со сходным по содержанию докладом в министерство иностранных дел Великобритании (там, однако, уже не указывается число (10 мая) и речь идет о «г-не Рембане» вместо «Рембо»[223]). Старки обнаружила этот доклад и на его основании в своей книге «Рембо в Абиссинии» заключает, что экс-поэт сошелся с гнуснейшими бандитами на всем побережье Красного моря и занялся работорговлей и другим делами, не делающими чести его репутации.

Сведения были ложными, но это «открытие» стало сенсацией — и продолжало ею оставаться до момента, пока Марио Матуччи не удалось установить истину².

Нас не должно удивлять плохое отношение к Рембо в английском докладе, поскольку, как мы могли убедиться, он не очень-то жаловал политику Англии. Любая сплетня, способная запятнать его честь или дискредитировать его, становилось оружием в своеобразной франко-английской войне за сферы влияния в этой части земного шара.

Остается задаться вопросом, что за злополучная прихоть, внезапно зародившаяся в мозгу Рембо, толкнула его на то, чтобы вмешаться в такое грязное дело, ведь если бы об этом узнали, Менелик отлучил бы его от своего двора. В самом деле, ни один европеец еще не был замешан в торговле рабами, монополии семьи Абу Бекр (после смерти главы семейства в 1885 году у него осталось И сыновей!).

Они не потерпели бы вмешательства в свои тайные операции.

Если проследить хронологию, становится очевидным вся лживость обвинения англичан.

У нас есть неоспоримое свидетельство о поездке Рембо из Адена в Харар — это дневник Уго Ферранди, его спутника в этом путешествии.

Приплыв в Харар, Рембо сразу пишет письмо Альфреду Барде. Тот в свою очередь сообщает Географическому обществу следующее (письмо от 4 июня):

Письмо домой от 15 мая, в котором Рембо сообщает, что «вновь и надолго обосновался здесь», ясно свидетельствует о том, что через пять дней он не мог оказаться на побережье с караваном рабов Ибрагима Абу Бекра.

Итак, Рембо снова в Хараре. Он снимает маленький домик (сохранились фотографии этого дома, сам же он разрушен) и живет только со слугой Джами Вадаи (у Сотироса собственное дело в Сайле, как и у братьев Ригас, Димитрия и Афанасия). Слуга вскоре женится. Вообще, кажется, у Артюра никогда не было постоянной прислуги. Он нанимает людей только в случае необходимости. Он один и ни от кого не зависит. Он практически не общается с Сезаром Тианом, своим начальником в Адене. Этот человек, с белой бородой святого отца, спокойный, немного медлительный, но честный и надежный, очень устраивал Рембо. Их отношения всегда складывались замечательно: не было ни жесткого контроля, ни строгих приказов, ни недоверчивости. К тому же Тиан никуда не ездил, и Рембо это очень устраивало. Какое отличие от братьев Барде, людей столь же честных, но не допускавших никаких замечаний и регулярно напоминавших, кто в фирме хозяин. Это доказывает, что когда с Рембо вели себя действительно порядочно, с ним можно было ладить. Впрочем, он не был злопамятен: несмотря на прошлые конфликты, он, когда сам того хотел, переписывался и сотрудничал с братьями Барде.

В течение трех лет его деятельность в Хараре, перевалочном пункте между Шоа и побережьем, будет иметь первостепенное значение. Он и один священник из Католической миссии были там единственными французами. Рембо поддерживал постоянные деловые отношения с двадцатью европейцами, постоянно жившими в этом регионе. Также он общался с путешественниками, которые приезжали разведать экономическую, географическую или политическую ситуацию, купить что-нибудь в Адене, с тем чтобы перепродать потом в столице или наоборот; он выступал то в роли вкладчика, то в роли посредника, то в роли банкира. «Сюда привозят шелка, хлопчатобумажные изделия, деньги и кое-что еще, — пишет Артюр 4 августа 1888 года. — Отсюда вывозится кофе, резина, духи, слоновая кость, золото (не местное, его добывают достаточно далеко отсюда)».

Перечень этот далеко не полон. В «кое-что еще» входила самая разнообразная продукция: скобяные товары (кастрюли, кубки, различная утварь), ювелирные украшения (жемчуг, колье, бижутерия), измерительные приборы (весы). На экспорт шла также козья и обезьянья кожа. Вывозилось и сырье для производства парфюмерии, в первую очередь мускус и цибетин.

Рембо занимался получением и учетом товаров, поставляемых из Адена и Сайлы, а также их перепродажей, чаще не в Хараре, а в Анкобере, где был крупный заказчик — король. Илг был основным покупателем его продукции. Рембо скупал кофе и слоновую кость в Хараре и его окрестностях, снаряжал караваны на побережье, но не сопровождал их; для этого он использовал «аббанов» (погонщиков из местного населения).

Он постоянно жаловался на одиночество, как если бы жил отшельником. «Пустыни, населенные тупыми неграми, бездорожье, отсутствие почты и приезжих: о чем писать? О том, что ты тоскуешь, глупеешь, скучаешь; что тебе все надоело, но конца этому не видно и так далее и тому подобное. Вот все, о чем можно рассказать; а так как это никому не интересно, лучше уж молчать».

Но он вовсе не был одинок и каждый день получал послания или принимал гостей. Все предприниматели по пути с побережья или обратно останавливались у него. Он принимал как французов, так и иностранцев. По нескольку дней или недель у него жили Борелли, Савуре, Илг (в конце 1888 года), несколько итальянцев.

Он входил в состав Европейской общины, очень деятельной и очень сплоченной: против беззакония Менелика и его чиновников нужно было выступать единым фронтом.

Информация поступала к нему быстро и он был всегда в курсе событий, как если бы имел телефон или телеграф.

Его лучшим другом был Альфред Илг, швейцарский инженер, который впоследствии займет пост премьер-министра у Менелика. Его открытость и радушие очень нравились Рембо и давали возможность отдохнуть и отвлечься от хитрых абиссинцев или скрытных европейцев, с которыми ему приходилось ежедневно общаться.

Однажды, получив от Рембо груз различных товаров на продажу, Илг написал ему:

В другой раз он упрекает Рембо за мрачный пессимизм:

Заметно, что в письмах, адресованных Илгу, Рембо более образен, а также более язвителен, чего нет в письмах другим адресатам. Только Илгу он полностью доверяет в делах.

Напротив, его переписка с Арманом Савуре была строго официальной: никаких шуток и ничего личного. Как-то между ними даже возник конфликт из-за истории с кофейными зернами, которые, видимо, Рембо купил — с большим трудом — с тем, чтобы расплатиться ими за партию товара. Но Савуре не согласился принять их, требуя, чтобы ему заплатили талерами, привезенными из Адена. Сохранился черновик письма Артюра Савуре на розовой бумаге. Было ли отправлено само письмо или нет, неизвестно, но найденный отрывок свидетельствует о крайнем раздражении автора («На кой черт мне сдался ваш мерзкий кофе…»). Этот выпад совсем не задел Савуре. 4 мая 1890 года он пишет Рембо: «Относительно Вашего письма, спасибо за совет. Я знаю, что, даже учитывая Вашу склонность к преувеличению, Вы в чем-то правы. Но Вы бы сделали, как я просил, если бы знали, что я задумал, если, конечно, мне удастся совершить что-либо значительное прежде, чем эти бандиты заставят меня уехать отсюда».

Среди корреспондентов Рембо, помимо Борелли, назовем также:

Антуана Бремона, главу французской общины в Абиссинии, добропорядочного и рассудительного человека;

Элоя Пино, бывшего капитана дальнего плавания, обосновавшегося в Анкобере в качестве представителя марсельского торгового дома Трамье-Лафарж и советника раса Гованы;

Леона Шефне, который, прежде чем стать представителем Дешана в Адене, работал на Солейе;

Е. Лаффинера — он приехал в Абиссинию из Фекана для приобретения коллекционного оружия и остался там, обнаружив в себе способности к коммерции;

Бидо, объект нескончаемых насмешек («Он только и делает, что строит воздушные замки», — говорит о нем Рембо Борелли 25 февраля 1889 года.); в июне 1889 года у него начались крупные неприятности, и он бесследно исчез;

г-на Эрнеста Циммермана и г-на Аппенцеллера, соответственно столяра и механика при королевском дворе, соотечественников Илга.

Разъезжали по стране и другие торговцы, переодетые политические агенты, инженеры и географы из Италии; назовем, среди прочих, Уго Ферранди, Сезара Незарино, Луиджи Робекки-Брикетти, Отторино Роза, Армандо Рондали, Науфраджио и Траверси.

Как видим, довольно многие люди делили с Рембо его «одиночество».

Поначалу дела шли хорошо. «Торговая ситуация в Шоа очень неплоха, — пишет Рембо Илгу 25 января 1888 года. — Спрос на оружие велик как никогда. Сообщение с Шоа достаточно активное, а дороги отсюда в Сайлу вполне приличные». Но так будет не всегда. 3 декабря 1889 года возле Энсы между Сайлой и Хараром подвергся нападению караван, перевозивший товары и деньги на сумму 25 000 талеров. Два капуцина-француза (монах Амброзий Кириерский и монах Этьен д’Этуаль) и с ними двое греков и несколько людей из сопровождения были зверски убиты в палатках во время отдыха. Сезар Тиан, опасаясь, что г-жа Рембо прочитает об этом в газетах, предупредил ее 8 января 1890 года, что с ее сыном все в порядке.

Вскоре безоблачное небо обложило черными тучами.

Сначала обрисуем политическую ситуацию.

В январе 1887 года итальянцы объявили войну императору Эфиопии Йоханнесу. Этот шаг должен был ускорить развитие событий и положить конец соперничеству между императором и королем Менеликом. Последний с жадностью принимал подарки и оружие от итальянцев, но не предлагал взамен своей дружбы. Подобное лавирование раздражало императора, который поддерживал идею общенационального восстания против экспансии итальянцев. К тому же он обвинял Менелика в том, что тот настроил против него короля провинции Годжам. Несмотря на уверения в дружбе с обеих сторон, все ждали столкновения. Именно в этот момент, очень своевременно для Менелика, произошло восстание интегристов (махдистов). Император отправился подавлять его и, уже практически держа в руках победу, был смертельно ранен в сражении при Матаме[226], а на следующий день, 10 мая 1889 года, скончался.

Вот что пишет Рембо домой 18 мая:

Хотя законным наследником «Жана» являлся рас Мангата, Менелику удалось завладеть троном и 3 ноября 1889 года в соборе Энтотто он был коронован и получил титул «негус, король королей, Иудейский Лев».

Вскоре, чтобы ограничить бешеную активность итальянцев ему пришлось применить всю силу власти. В особенности это касалось северных провинций (Эритреи). 2 мая 1889 года он и граф Антонелли подписали Уччиальский договор, крайне лицемерный по содержанию, который не обязывал ни к чему Менелика, но содержал определенные требования к другой стороне. Вместе с тем у всех сохранялось ощущение, что в любой момент может разразиться война (на самом деле она началась лишь в 1896 году).

Естественно, все эти события катастрофически отразились на внутренней торговле. Гордый Менелик ненавидел белых, но скрывал это под маской патриотизма и вел себя крайне авторитарно и подозрительно, отказываясь идти на любые контакты. Он отдавал предпочтение итальянцам. Те засыпали его подарками и выгодными предложениями. Другим европейцам оставалось только платить огромные и к тому же постоянно растущие налоги.

Кроме того, чиновники в Хараре требовали все больше и больше. В отсутствие Маконнена, уехавшего в Италию, они установили новые таможенные пошлины на ввоз и вывоз товаров.

И наконец, в сентябре 1889 года Менелик решил ввести новый специальный налог для всех европейцев и заставил их подписаться на обязательный заём.

7 сентября 1889 года Рембо пишет Илгу о невыносимом самоуправстве властей: «Уже месяц людей ограничивают во всем, избивают палками, отнимают собственность, сажают в тюрьму, чтобы отобрать у них как можно больше денег. Каждый горожанин платил налог уже три или четыре раза. Этим налогом облагаются все европейцы, так как они приравнены к мусульманам. Я заплатил 100 талеров из требуемых двухсот, и еще меня вынудили, кажется, совершенно беззаконно и грабительски, предоставить ссуду в размере 4000 талеров. Это происшествие стало причиной письма, которое я прилагаю к этому посланию. И я был бы тебе очень благодарен, если бы ты передал его от моего имени королю».

Напрасные старания!

Ситуация сложилась действительно угрожающая. Королевские чиновники под угрозой расправы вымогали деньги, не выдавали расписок, не предоставляли никаких гарантий, не определяли сроков выплат по займам. «Все это очень меня удручает, — пишет Рембо, — если так будет продолжаться, я не выдержу».

Среди этих бурь и сложностей, непредвиденных и малоприятных, он все же старался крепиться.

Все считали его человеком честным, щепетильным, методичным, одинаково требовательным к другим и к себе. Его счета были в полном порядке, и, вероятно, только бесконечные изменения курса в Адене, Хараре или Обоке и рост таможенных пошлин вносили в них некоторую путаницу.

Как мы видим, он был аккуратный коммерсант, к тому же аскет. Его высокопреосвященство г-н Жароссо рассказывал братьям Таро: «Он жил очень просто. Много раз я встречал его с караванами мулов и ослов. Весь запас провизии, горсть сухого проса, он нес в кармане»⁴. Он же сообщал Анри д’Акремону: «Можно сказать, он жил в целомудрии и воздержании. Если здесь уместно такое сравнение, он жил как монах-бенедиктинец»⁵.

Он был честным предпринимателем. По словам Жюля Борелли, даже абиссинские чиновники уважали его за прямоту характера.

И вдруг в письме Илгу 20 декабря 1889 года в списке заказов и уведомлений о получении товаров мы находим фразу, послужившую в свое время поводом к большому числу дискуссий:

«Я напоминаю о своей просьбе достать мне хорошего мула и двух мальчиков-рабов».

В письме 23 августа 1890 года Илг ответил ему категорическим отказом. «Я нашел Вам хорошего мула (…) Что касается рабов, простите, я не могу этим заниматься, я никогда не покупал рабов и не хочу ввязываться в это. Я уверен в порядочности Ваших намерений, но я никогда этого не сделаю, даже для себя».

Снова Рембо обвиняют в торговле людьми — теперь, кажется, он пойман «с поличным». Черт возьми, начнут злословить некоторые, он покупал и продавал рабов кому угодно. Так можно говорить только не зная, что работорговля в Абиссинии была нелегальной. Отношение всех европейцев к ней было таким же, как у Илга. Лишь очень немногие, стремясь найти дешевую прислугу, покупали рабов. Г-н Е. Эммануэлли рассказывал, что у Аугусто Франзоя было три раба, которым он платил, как обычной прислуге из местного населения.

Добавим, что рабство в Шоа не имело ничего общего с древнеримским: в точности было неизвестно, кто свободен, а кто нет. Телесных наказаний не существовало. «Раб свободен, — писал 28 марта 1939 года Жюль Борелли Андре Тиану, сыну Сезара, — он работает в меру и у него всегда есть еда, так как его хозяин не имеет права уволить его».

Таким образом, не стоит делать из мухи слона; Рембо просто была нужна прислуга.

Второе, в чем его упрекал Илг (8 октября 1888 года), когда Рембо еще был жив, — это плачевное состояние его караванов. Животные приходили оголодавшими и больными. Рембо отвечал, что этого не может быть, и ссылался на свою, известную всем, щедрость. Но, вероятно, он и не был виноват; должно быть, его погонщики экономили на содержании доверенных им животных. Это больше похоже на правду, чем жалкие и глупые обвинения в «скаредности».

Он обладал практически всеми чертами, необходимыми руководителю фирмы: строгостью, методичностью, умением предугадать ситуацию, хорошим отношением к людям. Ему не хватало одного — уравновешенного характера. Ему мешали его частые «перепады настроения».

Хорошее настроение обычно проявлялось в иронических насмешках. «Можно добавить, — пишет. Альфред Барде П. Берришону, — что своим острым языком он нажил себе много врагов. Он всегда старался казаться злым и язвительным. Но это была лишь маска, под которой скрывалась его истинная душа. Его шутки задевали, но сам он не делал никому зла. Возможно, впрочем, что ему мстили за них, и вот тогда он уже отвечал по-настоящему — некоторые путешественники, появлявшиеся в те времена в Хараре и Шоа, до сих пор хранят исключительно неприятные воспоминания о его насмешках» (7 июля 1897 года).

Артюр был желанным гостем и веселил своим остроумием одних в ущерб другим. «Вы нас очень позабавили Вашими рассказами о Бидо, — пишет ему Илг 16 июня 1889 года, — и жаль, что я не могу написать с Вашей помощью его портрет. Он несомненно мог бы иметь успех».

Арман Савуре рассказывал о его «уморительных» посланиях: «Люди собирались вместе и развлекались чтением его писем. Но сам он почти не смеялся. Я редко видел его веселым. При этом он обладал удивительным талантом рассказывать веселые истории и анекдоты столь забавно, что невольно возникал вопрос, где он находит такие смешные слова»⁶.

Исследователь Луиджи Робекки-Брикетти опубликовал в 1896 году свое произведение («Nell’Harrar»), в котором шутливо пишет, что Рембо оставил перо во Франции и затем «попал как кур в ощип» в Африке (лишившись тем самым всего «оперения»), но тем не менее не утратил воображения и «истинно французского остроумия».

В нем осталось какое-то ребячество. Увольняя бедуина, он насмешливо смотрел на него или показывал язык ему вслед⁷.

Можно привести еще много высказываний Луиджи Робекки-Брикетти на его счет. Ограничимся следующим отрывком из письма другу (31 декабря 1888 года):

«Мы встретили Рождество в очень милой и веселой компании. Ко мне пришли инженер Илг, приехавший накануне, отец Иоаким из миссии и г-да Рембо и Бидо, последний — фотограф, а первый — опытный коммерсант, а кроме того, путешественник и выдающийся писатель; также двое итальянцев: некий Роза, представитель фирмы Биененфельд в Адене, и Ферранди, симпатичный и необычный человек, который занимается здесь мелким бизнесом»⁸.

Подобные празднества, видимо, происходили также в 1889 году на Пасху, так как Рембо пишет Уго Ферранди 30 апреля: «Здесь все по-старому: оргии пасхальной недели закончились».

Но когда настроение Рембо ухудшалось, он, по воспоминаниям Альфреда Барде (письмо от 9 декабря 1897 года), становился раздражительным, был постоянно всем недоволен, жаловался на судьбу, говорил, что все окружающие гнусны и омерзительны.

Тот же Барде ответил отказом на просьбу Берришона написать предисловие к «Африканским письмам» Рембо, мотивируя это следующим образом: «Я не хочу, чтобы Рембо снился мне в кошмарных снах. Он и при жизни был достаточно надоедлив (зачеркнуто: гадок)» (в письме от 9 декабря).

Арман Савуре, знавший Артюра довольно хорошо, 10 декабря 1889 года написал ему: «У меня есть недостаток, который является полной противоположностью Вашему. Вы уверены, что все люди мерзавцы, а я столь же безоговорочно почитаю всех порядочными». В этом «отвращении ко всему и вся» и «озлобленности на каждую мелочь» упрекал его и Верлен (письмо от 12 декабря 1875 года).

Можно привести великое множество примеров его неуживчивости.

Однажды он согласился принять участие в охоте вместе с несколькими европейцами, но вечером на стоянке его не оказалось; никого не предупредив, он вернулся домой один (сообщение Г. Л. Гиньони, агента Савуре, в пересказе Пьера Рипера⁹).

В другой раз, когда у него остановился Жюль Борелли, Рембо хотел заставить того подмести в доме, так как его мулы были уже навьючены и он уезжал в отпуск. Борелли не захотел исполнить приказание, которое вовсе не было шуткой, и обратился к хозяину «неподобающе», за что позднее извинялся в письме от 26 июля 1888 года.

Но самый большой шум наделала история с отравленными собаками.

Собаки бегали тут и там, метили территорию и портили таким образом шкуры, которые Рембо раскладывал для просушки. Поэтому Артюр их травил и очень преуспел в этом деле. Говорят также, что от яда погибли несколько баранов, а заодно и те, кто их потом съел, «гиены и греки» (Г. Л. Гиньони).

Конечно, это преувеличение. Однако, кажется, он даже попал в тюрьму.

Над историей много смеялись, а так как подобные сплетни горячо обсуждались от Харара до Шоа, то вскоре о них стали говорить и с самим героем:

«Мы поговорим об этом с Вами при встрече, — пишет Бремон Артюру 10 февраля 1889 года, — и посмотрим, можно ли что-то предпринять вместе, но при условии, что Вы прекратите травить собак в Хараре, а следовательно, гиен, баранов и греков. Последним, впрочем, Вы, а следовательно и я, уже довольно отомстили (так что дерите с них три шкуры с чистой совестью)».

Савуре в письме от 11 апреля 1889 года более резок:

«Что это за история с ядом? Кажется, Вас теперь называют Рембо Собачья погибель».

Здесь нужно отметить, что тот жестокий образ Рембо, который, быть может, сложился у нас по прочтении этих строк — в известной мере иллюзия. В его поведении проявлялась вовсе не злоба или жестокость, а скорее живость характера. На самом деле он любил делать добро тем, кто его окружал; об этом нужно сказать потому, что это действительно было так. Однако следует также избегать и другой крайности и видеть в нем ангела или святого.

Альфред Барде писал П. Берришону: «Он умел проявлять сострадание и всегда был готов помочь, особенно эмигрантам из Франции. Они приехали сюда в поисках приключений и в надежде быстро нажить состояние, но не нашли ничего, пережили горькие несчастья и разорились и желали лишь поскорее вернуться на родину; и вот для таких его сердце было всегда открыто. Сострадание, очень сдержанное, но вместе с тем не знающее границ — пожалуй, единственное из проявлений его чувств, не сопровождавшееся ухмылкой или безумными криками» (10 июля 1897 года).

Он был просто добр и человечен и понимал, что людям нужна помощь.

Вокруг него была нищета, нищета еще более ужасная и нетерпимая, чем та, какую он видел в Европе. Поэтому возможностью «доставить себе удовольствие» — дать одному несколько рупий (одна рупия — 2 франка золотом), другому— немного жареного проса, третьему — рубаху — он пользовался не так уж редко.

Возможно, на эти поступки его подвигли визиты в католическую миссию — там он видел живые примеры религиозного самопожертвования, и это оказало на него гораздо большее воздействие, чем проповеди, от которых его тошнило.

Миссия, организованная в апреле 1881 года, занимала двухэтажный дом из дерева и глины¹⁰, смешанной с соломой. В нем располагались часовня, зал для собраний, школа и поликлиника. Миссия владела подсобными помещениями и земельным наделом. Миссионеры были люди небогатые, их было десять человек — священники и монахи-капуцины итальянского, испанского или французского происхождения, отцы Иоаким, Сезер, Фердинанд, Жюльен, Эрнест, Луиджи Гонзага, будущий его высокопреосвященство Лассерр и вместе с ними несколько монахинь.

Наиболее заметной фигурой в этом сообществе был отец Андре (Жароссо), который в 1900 году стал епископом галласов, приняв этот титул после его высокопреосвященства г-на Торен-Каня¹¹.

Деятельность миссии состояла в том, чтобы преподавать основы веры двум десяткам детей, в особенности выходцам из коптских провинций, так как преобладающая часть населения Харара исповедовала мусульманство. Также миссионеры лечили больных и вообще старались оказать любую посильную помощь, когда это было нужно.

Отношения Рембо с миссией складывались «по-добрососедски». «Время от времени, — рассказывал его высокопреосвященство г-н Жароссо Генриетте Селарье, — он приходил к нам. Зная нашу бедность, он приносил нам пробы золота и серебра, которые получал из Франции в качестве образцов. Наши сестры делали из них украшения для алтаря. Мы говорили ему, что церковь — это его призвание, что он должен был стать монахом траппистом, или картезианцем»[227]¹².

Обе стороны тщательно избегали разговоров о вере и Боге. Беседы касались более земных и насущных вещей — европейцам нужно было демонстрировать свою солидарность перед лицом капризного Менелика и его чиновников и иметь возможность выступать против них единым фронтом.

Все, о чем говорилось выше, касается отношений Рембо с христианством; но в его жизни был и Коран.

Мы уже говорили о том, что Рембо очень стремился обрести духовное равновесие и веру в судьбу, столь свойственные мусульманам, хотя, вероятно, полностью достичь этого не сумел. Заказав в октябре 1883 года Коран в издательстве «Ашетт», он прочитал его и нашел много близких себе идей. Более того, он стал своего рода «мусульманским миссионером». Говорят, что этим он обеспечивал себе более благосклонный прием у своих клиентов, продавцов кофе, и возможно, это действительно так. Собираясь в Бубассу, он переодевался мусульманином. Он перенял также многие привычки мусульман, например, садился на корточки, чтобы помочиться. «Мне он советовал делать то же самое», — пишет У го Ферранди.

Г-н Лагард, который был в то время губернатором в Обоке, рассказывал, что Рембо даже делился своим пониманием Корана с мусульманами, с которыми ему случалось общаться. «Подобные попытки могли обернуться плохо для него, — считает Анри д’Акремон. — Его личное понимание некоторых положений Корана провоцировало на гневные выпады против него. В один прекрасный день где-то в окрестностях Харара на него, кажется, напала группа религиозных фанатиков. Его избили. И если он остался жив, то только потому, что мусульмане не убивают безумцев. После этого происшествия он долго приходил в себя».

Изабель Рембо в «Воспоминаниях» подтвердила факт нападения, равно как Уго Ферранди и следователь в Обоке.

Другое доказательство обращения Рембо в ислам — его печать (г-жа Рембо скрепила ею письмо от 13 марта 1897 года, адресованное Эрнесту Делаэ, в котором она просила рассказать о человеке по имени Пьер Дюфур, который просил руки ее дочери). На печати есть несколько слов на арабском языке:

…………………………….(?)

NAQQUALLUBA (?)

(A)BDOH RINB(O)

ПОСТАВЩИК ЛАДАНА¹³ (?)

«Abdoh» — сокращение от «Abdallah», «служитель Аллаха» (формула из Корана).

Впрочем, это надо понимать как своего рода пароль. Ведь и к Сотиросу, православному греку, когда он ездил в Огаден, обращались «Хаджи Абдаллах». Успех торговца в этих краях напрямую зависел от его религиозных убеждений.

Возможно, именно обращение в ислам заставляло его чувствовать себя совершенно чужим среди европейцев. Новые убеждения усилили его неразговорчивость, но первопричины ее были гораздо более основательны. Активная жизнь, богатая делами, сделала его скупым на слова.

Когда говорят, что Рембо молчал, прежде всего имеют в виду, что он молчал как поэт. Но в Африке он молчал и о своем прошлом, о своей родине, о семье, а также о Верлене и парнасцах.

Впрочем, что он мог рассказать о своем кратком пребывании на поэтическом Олимпе? Что сначала его довольно хорошо приняли в Париже, а потом стали избегать, как зачумленного; что единственное произведение, которое он опубликовал, на прилавки не попало, а тираж был уничтожен; что в те дни он нищенствовал, лгал и предавался пороку. Конечно же, он хранил молчание: неудачами не хвастают.

Все, кто был знаком с ним в Африке, описывали его как человека молчаливого, скрытного и крайне необщительного. Он и не располагал к общению. Абсолютно замкнутый, он был «далек от всего, что происходило вокруг» (его высокопреосвященство г-н Жароссо).

Поэтому свидетельства об обратном, исходящие от людей, которые знали Рембо лишь понаслышке, можно a priori считать подозрительными. Например, это позднее откровение следователя из Обока:

«Чтобы произвести впечатление на своих приятелей, или же ради большей известности, Рембо вступил как-то раз в Обоке в беседу с одним очень образованным греческим священником, который нашел, что спорить с ним чрезвычайно трудно; беседа велась на древнегреческом, и впоследствии этот священнослужитель оценивал своего собеседника как человека, «значительно превосходящего его по знаниям».

К этому добавляется еще и шутка, пущенная для того, чтобы сделать из Рембо, автора множества стихотворений и новых «Озарений», сенсационного поэта Африки.

Точно известно, что писал он много. На этот счет существует множество свидетельств: «Я вам уже говорил, там никто из нас не знал, что Артюр был талантливым поэтом. Днем и ночью он постоянно что-то писал, но мы были в полном неведении относительно того, что именно он делал». (Письмо А. Савуре Ж. Мореверу от 23 апреля 1930 года.) Или еще: «Писал он много, говорил, что это будут прекрасные произведения. Я узнала, уже не помню, от кого, что все его книги и бумаги хранились у отца Франсуа. Должна вам признаться, с некоторых пор память изменяет мне». (Письмо Франсуазы Гризар к П. Берришону от 22 июля 1897 года.) Отец Франсуа, испанец по национальности, на список вопросов, которые ему прислал П. Берришон, ответил в письме от 10 августа 1897 года, что Рембо никогда не доверял ему ни свои книги, ни свои бумаги¹⁴.

Много времени он отдавал ведению бухгалтерского учета и переписке. Но могли существовать и другие занятия: Альфред Барде рассказал как-то Ж.-П. Вайану, что однажды, когда в присутствии Рембо обсуждали книгу о галласах, которую писал его высокопреосвященство г-н Торен-Кань, поэт гордо сообщил: «Я тоже собираюсь написать нечто в этом роде и таким образом перебежать дорогу его высокопреосвященству»¹⁵.

Из всего вышесказанного ясно, что поэт разделил свою жизнь в Европе и в Африке непреодолимой стеной, и лишь Полю Бурду удалось — впрочем, в этом нет четкой уверенности — дважды преодолеть ее.

Существуют ли другие примеры?

Альфред Барде рассказал Ж.-П. Вайану, что как-то в порыве откровенности Рембо поделился с ним кое-какими воспоминаниями о своей жизни в Латинском квартале. Там ему якобы доводилось встречаться с художниками, писателями и актерами, «но не с музыкантами» (он позабыл о Кабане-ре). Однако вскоре оборвал беседу, как это было ему свойственно, сказав, что «достаточно изучил всех этих типчиков».

В завуалированных выражениях Рембо рассказал ему также о пребывании в Лондоне, которое он вспоминал, как период беспробудного пьянства¹⁶.

Вот другие свидетельства. 10 декабря 1889 года Савуре сообщил Рембо: «К вам придет очаровательный молодой человек, г-н Жорж Ришар. Он лучше моего осведомлен о том, что происходило на Выставке, которую мне довелось увидеть лишь мельком. Он расскажет вам о ней много чудесного. К тому же, мне кажется, он дружен с людьми, которые прежде были и вашими друзьями». О ком идет речь? Эту тайну не раскрыть никогда.

Есть более достоверное свидетельство Мориса Риеса, который с сентября 1889 года был доверенным лицом Сезара Тиана и поэтому регулярно переписывался и беседовал с Рембо. Однажды последний признался ему, что в молодости писал стихи, и прибавил следующее:

— Помои! Это были самые настоящие помои!

Эти слова, известные в изложении Андре Тиана, сына Сезара, звучат вполне в духе Рембо¹⁷.

Но вот что самое удивительное: среди бумаг поэта было найдено письмо из редакции марсельской газеты «Современная Франция»[228], освещавшей вопросы литературы, науки и искусства. Письмо датировано 17 июля 1890 года и адресовано французскому консульству в Адене:

Ответил ли Рембо? Не исключено. В номере газеты за 19 февраля — 4 марта 1891 года было напечатано: «На этот раз он попался! Мы знаем, где находится Артюр Рембо, настоящий Рембо, автор «Озарений». И это вовсе не очередная декадентская мистификация. Мы утверждаем, что нам на самом деле известно, где прячется пропавшая знаменитость».

Можно, однако, предполагать, что адрес Рембо стал известен редакции из ответа французского консула в Адене, который, получив от редакции запрос о судьбе письма г-на де Гавоти, подтвердил, что его переслали в Харар, где проживает адресат.

Тон письма изумителен, однако еще более изумительно то, что Рембо не изорвал его в клочки.

В начале 1891 года Рембо почувствовал, что как никогда устал и пал духом. Торговля в Шоа шла все хуже. Илг больше ничем не торговал, и Рембо жаловался ему, что влип в скверную историю. Тот же «жуткий маразм» царил и в Адене. Курс постоянно «прыгал», а талер постоянно падал. Будущее представало в трагическом свете. «Через несколько месяцев здесь начнется страшный голод», — пишет Рембо Илгу 5 февраля 1891 года (так оно и случилось). Политические новости были не лучше: разрыв между Менеликом и итальянцами означал, что скоро начнется война. Все указывало на конец эпохи мира и процветания. Рембо это чувствовал, понимал, что надвигается катастрофа, и подумывал «переменить профессию», то есть все распродать и уехать.

Ему снова пришла в голову мысль о возвращении во Францию и женитьбе. Но он понимал, что это мечты, ведь ему нужна была жена, которая согласилась бы сопровождать его в его бесконечных скитаниях. К тому же он старел. 21 апреля 1890 года в письме к матери и сестре он сетует: «Я седею не по дням, а по часам».

Рембо был на грани разорения, положение его с каждым днем ухудшалось. Он чувствовал, что стоит на краю пропасти.

Примечания к разделу

¹ Текст в книге Марио Матуччи Le dernier visage de Rimbaud en Afrique.

² Там же.

³ Выдержки из дневника У го Ферранди опубликованы в la Table ronde в январе 1950 г. Полная копия дневника хранится в la Bibliothèque de Novare.

⁴ Жан и Жером Торо, Le passant d’Ethiopie.

⁵ Revue hebdomadaire, 27 августа 1932 г.

⁶ Les Nouvelles littéraires, 16 января 1947 г.

⁷ Письмо Жюля Борелли П. Берришону, опубликовано в la Vie de J.-A. Rimbaud, c. 184. Свидетельство A. Барде цитирует Э. Делаэ в Les Illuminations et Une saison en enfer de Rimbaud, c. 70, прим.

⁸ Письмо опубликовано Карло Загги в Nuova Antologia, 16 августа 1940 г., с. 405.

⁹ См. Пьер Рипер, Marseille, № 52, июль — сентябрь 1952 г.

¹⁰ Фотография напечатана в книге Андре Дотеля Vie de Rimbaud. Там указано, что это дом Рембо. Это очевидная ошибка — Рембо ни за что не стал бы жить в доме с крестом над крышей!

¹¹ О его высокопреосвященстве Жароссо см. книгу Гаэтана Бернонвиля Mgr Jarosseau и книгу Омера Дениса Mgr Marie-Elie Jarosseau, Toulouse, éditions du Clocher, 1951 г.

¹² Г. Селарье, «A propos de Rimbaud, souvenirs d’Ethiopie», le Temps, 10 июня 1933 г.

¹³ См. le Figaro littéraire, статьи Жана-Поля Вайана (16 октября 1954) и Р. Этьембля (23 октября).

¹⁴ Документ хранится в Bibliothèque littéraire Jacques Doucet.

¹⁵ Ж.-П. Вайан, Rimbaud tel qu’il fut.

¹⁶ Письмо Альфреда Барде от 15 февраля 1923 г., опубликовано в Carrefour 2 ноября 1949 г.

¹⁷ См. Андре Бильи, le Figaro littéraire от 24 декабря 1940 г. Об Андре Тиане см. Mercure de France, 1 октября 1954 г.