Австралийские рассказы

Возвращение домой

Перевод И. Красногорской

Он позвал девочек в дом и озабоченно оглядел их лица. На румяных щеках темнела грязь.

— Не хочу умываться, — захныкала Джулия. Она казалась меньше своих трех лет и вечно капризничала, — Никаких разговоров! — твердо сказал он. — Сегодня приезжает мама.

Он повел девочек в спальню, где на дощатых стенах тонкие заусеницы шевелились от ветра, и влажным концом полотенца обтер каждой лицо.

— Теперь смотрите не пачкайтесь, — предупредил он, беспомощно теребя косички старшей дочери.

— Не развязывай ленточки, Кэт, и слушайся мисс Бауден.

Он выпроводил их добродушным шлепком и принялся прохаживаться по коридору, заглядывая в комнаты. Нигде ни пылинки. Дом просто пахнет чистотой. Накануне он проработал до позднего вечера и наспех подоил коров, чтобы скорей заняться кухонной плитой. Теперь плита выглядит великолепно, как любит Мадж, — она сияет, словно отлакированная. Все кастрюльки начищены, а беленые кирпичи похожи на розовый мусс. Такой же порядок царит и в тесной маленькой столовой, где он подновил выщербленный камин и выкрасил охрой его решетку. Буфет, покрытый чистой салфеткой с зубчатой каемкой, протерт до блеска, а стекло на зеленой керосиновой лампе такое прозрачное и тонкое, что, кажется, лопнет сейчас, как мыльный пузырь. На стол он поставил вазу с цветами, и короткие ветки желтого жасмина с кирпично-красными острыми почками словно еще хранили отпечаток его неловких пальцев.

Он стоял, любуясь своей работой, — молодой худощавый мужчина высокого роста, с продолговатым, побуревшим от загара лицом. Черты лица у него были тонкие, высокий лоб с туго натянутой кожей казался чистым и гладким, как отполированный морем камень; серые глаза глядели пытливо и немного растерянно, словно пестрый калейдоскоп жизни не только пленял, но и озадачивал его.

Нахлобучив фетровую шляпу на редеющие темные волосы, он вышел во двор стремительным шагом энергичного человека, ставя носки немного внутрь. Теперь он может с легким сердцем тронуться в путь. Мисс Бауден, услужливая старая дева, живущая по ту сторону пастбища, должна прийти с минуты на минуту, чтобы присмотреть за ребятишками. Она уже вышла из дома — он видел, как среди сухостоя замелькала ее низенькая, похожая на перечницу, фигура. Он неторопливо вывел из сарая дешевый двухместный автомобиль, помахал на прощанье детям, которые сгребали листья под раскидистым эвкалиптом, и, обогнув простенький, обшитый досками домик, поехал к воротам.

У мостика его окликнул краснолицый мужчина в раздуваемой ветром блузе.

— Здорово, Джо! — гаркнул он. — За хозяйкой?

— За ней, Тэд, — Джо снял руку с руля и приветственно поднял ее. Это был жест человека, привыкшего взмахивать кнутом. — Вернусь часа через два, а то и раньше.

Когда машина выбралась на дорогу, он пожалел, что не поехал на двуколке. Того и гляди застрянешь колесом в глубокой колее с засохшей грязью или вдруг скользнешь в яму, полную молочно-желтой воды. Но он представил себе, как Мадж возвращается домой на двуколке, как она сидит, ничем не защищенная от колючих ветров равнины, держа на руках двухнедельного ребенка, и самая мысль об этом показалась ему невыносимой. Ведь он сейчас едет в городскую больницу, едет за Мадж и мальчишкой. При этой мысли его охватило трепетное чувство гордости и какого-то благоговения. До чего же приятно везти домой жену и ребенка — в жилище, которое он для них приготовил. Уже два раза он вот так же привозил ее домой, но сейчас ему казалось, что он едет за ней в первый раз. Джо выпрямился над дергающимся рулем и пригнул голову к смотровому стеклу, машина запрыгала по луже, и между ним и небом повисла тонкая пляшущая завеса из янтарных брызг.

«Бедная Мадж, — подумал он, — бедная девочка, достается ей тут!»

Вздохнув, он окинул взглядом унылый, однообразный ландшафт; голые пастбища с клочьями поблекшей прошлогодней травы и бесконечные проволочные ограды, ровные, как нотные линейки; неожиданно зеленые островки нежных молодых всходов, отливающие ртутью там, где вода затопила ложбины; по сторонам дороги — побуревшие плети омелы на развесистых эвкалиптах; грязная трава и тростники; то тут, то там мелькнет ферма с косматыми скирдами, а сараи, кажется, только тронь — и они развалятся. И над всем этим бесцветное, как тающий лед, небо, чуть розоватое по краям, струящееся, мутное и бесформенное, как дыхание на морозе.

Он снова подумал о своей ферме. Не так уж она плоха, на севере он видывал и похуже, — но, пожалуй, он сделал не все, что мог. «Надо держаться, — говорил он вначале, — держаться во что бы то ни стало!» Он держится вот уже десять лет и теперь все реже объясняет свои неудачи давно износившимся оправданием — тем, что он начинал на пустом месте. Десять лет, а сделано не так уж много. Дом кажется недостроенным: крыша до сих пор не выкрашена, веранда доведена только до половины дома. Но, видит бог, он трудился, не жалея сил; превратил неподатливую землю в пашню и выгон до самой фермы Симпсона, содержал коров в чистоте и холе и вырубал чащу сухостоя позади дома. Вскладчину с Тэдом Симпсоном он купил лесопильную раму, и теперь они распиливают бревна и складывают их штабелями для отправки. Звук пилы, вгрызающейся в твердое дерево, этот резкий, пронзительный визг, рождающий звонкое, как медный колокол, эхо, успокаивает и радует его, вызывая ощущение бьющей через край энергии.

«Тэд, должно быть, собирается сегодня пилить», — подумал он, вспомнив соседа, окликнувшего его у мостика. Его начало грызть беспокойство: как бы дети не забрели на задний двор и не вздумали рыться в куче опилок. Там работает Тэд с сыном, но ему ведь и в голову не придет присмотреть за ними. С детьми может случиться все что угодно. Эти ржавые гвозди в старом заборе вокруг курятника, они очень опасны, от ржавчины бывает столбняк. Вдруг он спохватился, что не закрыл дверку курятника, — и теперь уже, наверное, куры разбрелись по всей ферме…

Судорожно глотнув, он вывел машину на более ровный участок дороги, и под колесами жестко зашуршал щебень. Джо вдруг почувствовал прилив необычайного волнения, и у него засосало под ложечкой. Уже почти доехал. Вот она, эта путаница крыш, столбов и заборов, которая называется городом: вот белая водокачка, разрисованная узорами ржавчины, вот гордо вздымающаяся стена новой церкви из красного кирпича, а вот и сверкающие стекла больничного балкона.

Он остановил машину у большого белого здания больницы, гордости города, и взглянул на часы. Его вдруг сковала мучительная робость. Он четыре раза навещал Мадж и всегда чувствовал себя здесь неуклюжим и неловким, — когда он шел на цыпочках по коридору, ему казалось, что сестры над ним смеются, потому что он то и дело спотыкается и забывает, куда идти. На лице у него выступил пот. Он провел пальцами по заросшей шее. «Еще рано, — подумал он с облегчением, — Сбегаю пока в парикмахерскую».

В больнице, на деревянных скамьях, уныло и терпеливо ожидали посетители. Мимо, шурша халатами, проплывали сестры, важно ступая затянутыми в грубые черные чулки ногами, которые, казалось, вовсе им не принадлежат. Из-за стеклянных дверей детской доносился слабый писк новорожденных, похожий на голоса сорок, перекликающихся в туманной пустоте раннего утра.

Мадж сидела на стуле в маленькой двуместной палате и ждала. Это была крупная и спокойная молодая женщина с копной пушистых рыжеватых волос и внезапно вспыхивающим румянцем. На ней была полинявшая коричневая кофточка и потертая суконная юбка с незастегнутыми крючками, а на больших ногах — стоптанные шлепанцы.

В палату с бодрым и деловым видом вошла сестра:

— Вы уже едете, миссис Андерсон? Ребенок готов.

— Да, я его в два покормила, и его у меня забрали, — Мадж говорила негромко, неторопливо и рассеянно. — Теперь он будет со мной всегда.

— Не вздумайте баловать его, — предостерегающе сказала сестра. — Уж эти мне мамаши! Кормить надо строго по часам. И не забудьте, что брать его к себе в постель не следует.

Она зашагала к дверям, и пузырьки на тумбочках зазвенели, как колокольчики. Мадж и седая женщина на соседней кровати обменялись долгой понимающей улыбкой.

— Много они тут знают! — насмешливо проговорила женщина с седыми волосами. — Я вот двоих похоронила и пятерых вырастила, и каждого брала к себе в постель. Всю ночь, бывало, сосет и сосет, пока сам не отвалится.

— Да, это верно, — сказала молодая женщина задумчиво.

— Что-то ваш муж запаздывает, милочка. Наверно, задержали.

— Ничего, я подожду.

Мадж сидела, сложив на коленях большие красные руки и умиротворенно глядя перед собой. Возвращаться домой, конечно, приятно, но здесь ей было так хорошо: дни шли за днями, похожие один на другой, в точном, неизменном ритме. Сон, умывание, еда, кормление ребенка, которого приносили ей в определенные часы и уносили прежде, чем она успевала к нему привыкнуть… опять сон… еда… Дома все будет иначе, там столько дела. Вести хозяйство, чинить одежду, стирать пеленки и шерстяные вещи, которые садятся буквально на глазах, съеживаясь в комок. Там Джулия и Кэт и славный Джо, всегда готовый помочь, но такой неуклюжий…

Мысли текли легко и спокойно. А вот и запыхавшийся Джо, — он поцеловал ее, неловко согнувшись, и теперь стоит перед ней, смущенно теребя шляпу, с засаленной лентой, бормоча извинения. Он очень огорчен, что опоздал. Зашел к Хогану подстричься. Этот тип усадил его в кресло и куда-то исчез, а он так и сидел, закутанный в простыню, а то бы…

— Ничего, — сказала Мадж, и на ее улыбающемся лице красными пятнами вспыхнул румянец и побежал книзу, теряясь в складках шеи. — Я попрошу сестру, принести ребенка. Ты захватил мои ботинки?

— Тьфу черт! Забыл. — Джо растерянно и удрученно уставился на ее шлепанцы.

— Ну, не важно… — Она нажала кнопку звонка, и ее рассеянный и затуманенный, как у котенка, взгляд скользнул мимо него. — Достань мои вещи вон из того шкафа, надо завернуть малыша в теплую шаль, а сверху укрыть еще пледом. А то как бы он…

Только в машине, где его уже не преследовал визгливый, покровительственный смех сестры, Джо почувствовал себя вполне счастливым. Он взглянул на Мадж: она сидела низко наклонив голову, придерживая подбородком бахрому шерстяной шали. Он испытывал к ней нежность и смутную благодарность. Он испытывал нежность и благодарность ко всем женщинам, которые, не жалуясь, спускаются в Долину Теней и приносят оттуда жизнь. У мужчин все иначе. Вся тяжесть выпадает на долю женщины — бремя физической и душевной боли. Взять хотя бы Мадж. Для нее все начинается сызнова: вставать к ребенку по ночам, без конца гнуть спину над лоханью, бороться с неизбежными болезнями — то вдруг сыпь, когда режутся зубы, то круп или еще что-нибудь такое. Теперь ведь у нее на руках трое. Трое детей! И домишко у них невзрачный, и денег мало. Где наскребет, где придержит — так и сводит концы с концами. Его пронизала острая жалость к Мадж, которая сидела молча и не отрываясь глядела на розовый упругий комочек, видневшийся между складками шали, пока автомобиль подпрыгивал на ухабах дороги.

Вдруг Мадж свободной рукой поправила съехавшую шляпу и отуманенным, почти невидящим взглядом посмотрела на Джо — на его худощавое подвижное лицо с высоким лбом, на его узкие плечи, согнутые над рулем, на руки со следами заживающих болячек. «Милый Джо, — подумала она, — он добрый, хороший… Другие мужья… Приятно почувствовать, что ты снова дома… Не забыть бы про новое детское питание в жестянках. У каждой кормящей матери должно быть про запас несколько штук. Нужно купить…»

— Как дома, все в порядке? — с усилием спросила она.

— Ого, еще как! — радостно откликнулся Джо. Ему хотелось рассказать обо всем сразу. Ведь когда женщина надолго уезжает из дома, у нее душа не на месте, ей мерещится бог знает что.

— Кэт и Джулия — славные девчушки. Собирают в курятнике яйца. Белые куры уже несутся. Я прибил несколько новых насестов в дальнем углу…

Он вдруг запнулся. Мадж не слушала. Она думала о чем-то своем. Ее губы полураскрылись, взгляд карих глаз был, казалось, устремлен внутрь. Она тихонько, радостно рассмеялась.

— Хорошо, что он у меня не искусственник, как Джулия. Придется, конечно, кормить его в шесть утра — брать к себе в постель.

Джо что-то буркнул в ответ, испытывая смутную обиду. Машина спустилась в грязный ручей, выбралась на противоположный берег. Ветер гудел в новых проволочных оградах Симпсона. Белые какаду взлетели трепещущим облаком, и их сверкающая пенная волна разбилась о свод небес. Машина пыхтела и хрипела на последних ухабах. Вдали показался дом — маленький, простой и четкий, как макет на витрине у агента.

Едва они вошли в дом, младенец заплакал. Мисс Бауден, деликатно держась в сторонке, зацокала языком, и Мадж поглядела на нее каким-то далеким, холодноватым взглядом.

— Сейчас он успокоится, — тихо проговорила она.

— Чай готов, — сказала мисс Бауден, собираясь уходить. — Я уже пила. Ну, мне пора. Очень, очень милый малютка.

Джо проводил ее до дверей и вернулся. Мадж укладывала ребенка в кроватку. Девочки цеплялись за ее руки. Когда она вышла из спальни, ведя за руки льнувших к ней дочек, Джо уже накрыл на стол. Он старался угодить ей, чем только мог: пододвинул ей стул поближе к огню, подставил под ноги скамеечку, налил ей чаю, старательно его помешивая. Чай хорош, правда? Самый лучший у старика Тодда, экстра. Не то, что эта бурда в больнице. А камин? Заметила ли она, какая ровная теперь задняя стенка? Ну и намучился же он с этими кирпичами.

— Камин чудесный, — сказала Мадж, улыбаясь. — Ну конечно я сразу увидела. — Привычными пальцами она начала расплетать тугие светлые косички Кэт.

— А цветы? — пробормотал Джо, откашливаясь и вытягивая худую шею. Он говорил с напускной небрежностью. Как же еще говорить о простом желтом жасмине. — Они на вид ничего, я их поставил…

— Букет чудесный, — сказала Мадж, рассеянно оглядывая комнату. — Я его тоже сразу заметила.

Но Джо помрачнел. Нет, она не заметила. Она ничего не замечала. Радость исчезла. Он устало улыбнулся, прислушиваясь к тоненькому голоску младшей дочки:

— …А курочки вышли из курятника и рылись в маминой грядке.

— Ах ты черт! Прости, старушка, забыл закрыть дверку, — виновато сказал Джо. — Только потом вспомнил.

— Ничего, дорогой, — сказала Мадж, щуря глаза. «Несколько увядших ростков, — думала она. — Стоит ли жалеть! Грядка на солнечной стороне. Я буду ставить туда коляску».

Гремя на кухне посудой, Джо сокрушенно спрашивал себя, заметит ли Мадж начищенную до блеска плиту. Вдруг откуда-то с заднего двора ворвался в дом пронзительный, назойливый визг пилы. Конечно, это Тэд со своим верзилой сыном. Черт! Этот вой пронизывает его насквозь и режет, как ножом, — раньше он не замечал, как раздражающе противен звук пилы. Джо быстро подошел и открыл дверь в столовую.

— Сейчас я их остановлю, — сказал он, — сию минуту.

Мадж сидела вытянув ноги и, глядя перед собой, радостно улыбалась неизвестно чему. Джо увидел, что она сейчас далеко, недосягаемая, погруженная в свои мечты.

— Что остановишь? — спросила она глуховатым голосом.

— Пилу, — произнес он растерянно. — Она так воет. Еще разбудит малыша.

— Что ты! Он не услышит, — удивленно сказала Мадж. — Мне она не мешает. Я даже не слышала.

Джо на цыпочках вышел во двор. Странно, что Мадж не мешает вой пилы. Странно, что ее не рассердила разрытая грядка. Случись это прежде — вот был бы скандал! Джо внимательно поглядел вокруг. Дневной свет уже угасал. Тускло-серебристый лес, сараи, косматый эвкалипт, коровы в стойлах, белые куры, выискивающие что-то в траве у ограды, — все казалось окрашенным в холодные серовато-сиреневые тона; казалось, все это вот-вот растает, растворится в призрачном сиреневом свете, сольется с ним воедино. Куда бы Джо ни взглянул, все казалось нужным и дорогим. Хотелось вобрать в себя каждую мельчайшую подробность. Он понял. Мадж здесь, дома. Она лишь на время от него отдалилась, замкнувшись в себе, счастливая и спокойная, вдали от раздражающих мелочей и требований повседневной жизни. Чувство материнства надежно защищает ее от всего, точно плотный кокон.

«Она сидит и грезит, — думал он, бродя в сиреневых сумерках, — сидит и грезит».