Австралийские рассказы

Бродячий актер

Перевод Ф. Рейзенкинд

Портье держал на ладони бумагу, придерживая ее растопыренными пальцами. Он быстро просмотрел ее и наколол на предназначенную для этого шпильку. Острие прошло между указательным и средним пальцем. Портье усмехнулся.

— С этим надо быть осторожней, — сказал он. — Вам нужна комната?

— Да, — сказал человек, — мне нужна комната на первом этаже.

— На первом этаже комнат нет.

— Все заняты? — спросил человек. Его звали Роумер Вестон. Он был актером.

— Внизу у нас вообще нет номеров, — ответил портье, — и никогда не было.

— Не люблю комнат на верхних этажах, — звучно и нараспев, как священник, произнес Вестон. Это был пожилой человек с длинным лицом. Поля его серой шляпы были загнуты вверх.

— Очень сожалею, — сказал портье, пристально глядя на приезжего. — Во всех гостиницах города… ни в одной нет номеров на нижнем этаже.

— Понимаю…

— Да… вот так, — сказал портье. — Но есть хорошая комната на втором этаже.

Актер не ответил. Портье подозвал коридорного. Коридорный быстро подошел к ним. В верхней челюсти у него блестел золотой зуб.

— Что угодно? — спросил коридорный.

Портье перевел взгляд с коридорного на приезжего. Он ждал, что скажет приезжий.

— Хорошая комната, — сказал портье. — Можете посмотреть.

— Да, — произнес приезжий. — Да…

— Желаете сейчас подняться, сэр? — спросил коридорный с золотым зубом.

— Я не желаю сейчас подниматься, — проговорил актер. — Я вообще не хочу никуда подниматься. Можете отнести мои вещи.

— Слушаю, сэр. Сейчас отнесу.

Коридорный отошел и взял два чемодана. Роумер смотрел, как он поднимается по лестнице, и вдруг побежал за ним.

— Окно в номере запирается? — спросил он коридорного.

— На нем есть задвижка. Окно запирается.

— Я пойду посмотрю, — сказал Роумер и вошел вслед за коридорным в номер. Окно было открыто, оно выходило в переулок. Человек по имени Роумер Вестон подошел к окну и захлопнул его. Между рамой и кружевной занавеской валялись мертвые мухи; закрывая окно, он раздавил их. Поднявшаяся пыль набилась ему в нос. Актер подергал окно.

— Эта задвижка…

— Сэр? — вежливо спросил коридорный.

— Не годится. Самая обыкновенная задвижка.

— Это хорошие задвижки, сэр, — сказал коридорный, — их нельзя открыть снаружи.

— Мне нужно, чтобы окно нельзя было открыть изнутри, — сказал человек по имени Роумер Вестон.

— Как вы сказали, сэр? — вежливо спросил коридорный.

— Чтобы окно нельзя было открыть изнутри.

— Все окна открываются, сэр, — сказал коридорный. — Приезжие хотят, чтобы окна открывались. У нас был один постоялец, сэр, — кажется, биржевой маклер, — так он поднял шум из-за того, что окно не открывалось. Он сказал…

— Послушайте, — сказал актер, повышая голос. — Я хочу, чтобы окно не открывалось изнутри!

— Таких нет во всей гостинице, сэр, — сказал коридорный. — Во всей гостинице — ни одного.

— Ладно, — сказал актер, — ладно, это не важно. Я три недели жил в комнате на втором этаже в последнем городе, где я играл.

— Играли? — спросил коридорный.

— Я актер, — сказал приезжий.

— Вы играете в пьесах? На сцене? — спросил коридорный.

— Да.

— Это, наверно, интересно… играть в пьесах, сэр, — сказал коридорный.

— Интересно? А, да… очень.

— Я так и думал, что очень интересно, — сказал коридорный. — Так я пойду, сэр? Что-нибудь еще, сэр?

— Нет, все хорошо, — ответил актер. — Знаете, у меня была комната на втором этаже, пожалуй недели три, — и все было хорошо.

— Обслуживают хорошо? Хорошая гостиница? — спросил коридорный.

— Что? — спросил приезжий. — Ах да, очень хорошая.

— У нас вам тоже понравится, сэр, — сказал коридорный и пошел к двери. — Так я пойду, сэр, если вам ничего не нужно.

— Нет, ничего не нужно, — сказал приезжий.

Коридорный вышел. Он спустился вниз и подошел к конторке.

— Понравилась ему комната? — спросил портье.

— Понравилась, — сказал коридорный. — Ему окно не понравилось.

— Как так — не понравилось окно?

— Он хотел, чтоб не открывалось изнутри.

— Изнутри? Ты хочешь сказать — снаружи? — сказал портье.

— Нет, — сказал коридорный. — Он именно этого хотел. Он хотел, чтобы окно нельзя было открыть изнутри.

— Не врешь? — спросил портье.

— Ей-богу, — сказал коридорный. — Он именно этого хотел. И страшно разволновался.

— Господи! — сказал портье.

Коридорный постучал себя пальцем по лбу и подмигнул.

Портье усмехнулся.

— Ты так думаешь? — спросил он.

— Он из этих, из актеров, — сказал коридорный. Сверкнул золотой зуб.

В половине десятого к конторке подошел человек.

— Что угодно? — спросил портье.

— Здесь остановился актер Роумер Вестон?

— Он снял здесь номер, — сказал портье.

— Мне нужно видеть его, — сказал вошедший. Он был высокого роста. На нем было синее пальто.

— Я пошлю коридорного узнать, у себя ли он, — сказал портье.

— Не нужно, — сказал человек. — В каком он номере? Не стоит затруднять коридорного.

— Это его не затруднит, — сказал портье.

— Так в каком же он номере?

— В пятьдесят третьем, на втором этаже, — сказал портье. — Поднимитесь по лестнице, вторая дверь налево.

— Я поднимусь, — сказал человек. — Не хочу беспокоить коридорного, у него, наверно, и так достаточно дел.

Он быстро поднялся по лестнице и постучал в дверь. Никто не ответил. Он снова постучал. Затем назвал Роумера по имени. Снова никто не ответил. Дверь была приоткрыта. Он толкнул ее и вошел. Он включил свет. С кровати был снят матрац. Решето пружин было обнажено. Затем вошедший увидел две руки, крепко ухватившиеся за ножки кровати.

— Эй, Роумер! — позвал человек.

Актер проснулся. Он вылез из-под кровати.

— Здравствуй, — сказал он.

— Что с тобой? Почему ты так спишь?

— Я теперь всегда так сплю, — сказал Роумер, — всякий раз, когда приходится ночевать на верхних этажах.

— Что? Вот так?

— Именно так. Том, — сказал Роумер.

— Зачем же? — изумился человек по имени Том.

— Приходится. Мне это вовсе не нравится. Иногда бывает довольно-таки неудобно.

— Что значит — приходится?

— Это значит — приходится! — громко сказал Роумер. — Если не уцеплюсь за ножки, я могу выброситься из окна. Приходится!..

— Чтобы удержаться?

— Чтобы удержаться, — сказал Роумер. — Каждый раз, как только ложусь, — это находит на меня. Я должен крепко ухватиться за что-нибудь.

— И давно это с тобой? — спросил Том.

— Около года. Том, — сказал Роумер. — Пожалуй, около года — с тех пор, как я понял, что не могу играть.

— Да ведь ты прекрасный актер, Роумер!

— Ты думаешь?

— Не сомневаюсь, — сказал Том. — Все это знают. Ведь у тебя такая известность!

— Известность бродячего актера! — сказал Роумер.

— Не нужно так думать, — сказал Том.

— Не могу не думать, Том, — сказал Роумер. — Ничего не поделаешь, так уж получается.

— Но ведь у тебя же есть роль? — спросил Том.

— Да, у меня есть роль, — сказал Роумер, — как раз для бродячего актера.

— Ты слишком много работал, — сказал Том, — тебе нужна передышка.

— Потому-то мне и хочется выброситься из окна, — сказал Роумер.

— Не говори так, — сказал Том. — Ничего хорошего из этого не выйдет. Тебе надо обратиться к врачу.

— Из этого ничего хорошего не выйдет, — сказал Роумер. — Доктора не могут сделать меня хорошим актером. А меня только так и можно вылечить.

— Не говори так. Все в один голос повторяют, что ты прекрасный актер. Все тебя знают.

— Все это мы уже обсуждали, — сказал Роумер. — Не стоит повторять снова. Я уже слышал это от тебя.

— Ладно, — сказал Том. — Ладно. Если ты так хочешь.

— Все пройдет, — сказал Роумер. — Извини, Том.

— Не за что, — сказал Том. Он поднялся и пошел к двери. — Я попрошу доктора зайти к тебе.

— Он мне не поможет, — сказал Роумер. — Послушай, Том, все будет хорошо, Я в Бентоне тоже жил на втором этаже, три недели.

— Ты спал на полу? — спросил Том.

— На полу, — сказал Роумер. — Спал так три недели. И все было хорошо. Мне бывало страшно, но я держался за ножки. И все было хорошо.

— Ты думаешь, что все будет хорошо?

— Да, все будет хорошо, — сказал Роумер. — Не беспокойся за меня.

— Ну, всего доброго, — сказал Том.

— Спокойной ночи, — сказал актер по имени Роумер Вестон.

Человек по имени Том вышел и спустился вниз.

— Позвоните доктору, — сказал он портье. — Непременно. Он болен.

— В пятьдесят третьем? — спросил портье.

— Да, — сказал посетитель. — Не нужно ничего говорить доктору. Просто позвоните и попросите зайти в пятьдесят третий.

— Хорошо, — сказал портье.

— Вызовите врача как можно скорей, — сказал посетитель.

— Я сейчас же позвоню, — сказал портье.

— Прекрасно.

Портье проводил его взглядом. Потом подошел к телефону и назвал номер. Он сказал несколько слов в трубку. Потом он повесил ее. Подошел коридорный. Он ухмыльнулся.

— Ну, что он сказал? — спросил коридорный.

— Он сказал, что только что лег спать, — сказал портье, — и не собирается вставать из-за какого-то паршивого актера.

— Так и сказал? — спросил коридорный.

— Так и сказал, — ответил портье. — «Нечего, говорит, меня беспокоить из-за бродячего актера».

— А если бы это была актриса?

— Тогда другое дело, — сказал портье. — Но бродячий актер…

— Что верно, то верно, — сказал коридорный.

Окунь

Перевод Е. Элькинд

Вода была прозрачна, как будто на своды водорослей положили кусок зеркального стекла. Человек с удочкой различал желтые и белые камешки на дне. Он закинул лесу, крючок с насадкой медленно ушел под воду и опустился на камень. Два фута тоненькой лески из кетгута провисло в щель между камнями. Насадкой был живой сверчок; жало крючка проткнуло ему грудь.

Скользя вниз, сверчок не переставал трепыхаться — тер ножкой о ножку, словно стараясь с них что-то отряхнуть. Очутившись на камне, он попробовал было ползти, поднимая облачка ила.

Сверчок был желтовато-коричневый, муслиновые крылышки на спинке топорщились.

Окунь прятался в вымоине под камнями. В темной воде он был почти черным. Спинной плавник у него стоял торчком, грудные плавники шевелились, как ленточки на ветру. В длину окунь был дюймов пятнадцать. Губы у него были толстые, как у негра. Когда он дышал, жаберные крышки то прижимались к телу, то оттопыривались, открывая красные жабры, голова пульсировала, как сердце.

Окунь увидел сверчка и поднялся из-под камней на свет, его тело блеснуло, как золотой слиток. Он неторопливо поплыл к сверчку и замер над ним. Потом, повиснув над ним вниз головой, стал медленно забирать его в рот. Хвост у окуня колыхался, как вымпел. Поплавок наверху дрогнул, и человек насторожился. Окуня ему не было видно. Он приподнял удилище и слегка подмотал леску.

Окунь со сверчком во рту отодвинулся фута на два. Поплавок повело в сторону. Окунь остановился. Его хвост выдавил острые ямки в иле. Потом окунь встрепенулся и быстро поплыл от берега. Поплавок мгновенно исчез под водой, человек сильно дернул удилище и прижал его обеими руками к телу. Окунь проплыл футов пять, и леса натянулась. Она повалила его на бок, и крючок прочно вошел в его нижнюю губу.

Окунь бросился вправо, но леска осадила его. Он рванулся в глубину, и верхушка удилища согнулась. Но пружинящая сила удилища победила, и окунь был вынужден всплыть; удилище, распрямляясь, тащило его на поверхность. Он взметнулся в воздух, шлепнув хвостом по воде, как ладонью.

Окунь снова ринулся в глубину, силясь одолеть удилище. Он то кидался вперед, и леса струной впивалась ему в бок, то опять разворачивался, и она тянулась у него прямо изо рта. Он отталкивался хвостом от воды, действуя им как рычагом. Потом стал биться так, словно хотел забодать кого-то. Скоро он начал уставать.

Человек почувствовал это; он еще подмотал леску. Рот у окуня раздернулся. Человек подтянул его к берегу на три ярда, потом еще на три ярда. Но окунь с силой рванул лесу, и человек испугался, что она не выдержит; он позволил окуню немного размотать ее с катушки. «Ззз-ззз!» — запела катушка. Леса врезалась в воду, как лобзик в сухое дерево.

Человек стал снова сматывать леску. Теперь окунь показался у самой поверхности; он лежал, выставив из воды спину, и уже не смыкал челюстей; один раз он опрокинулся на бок. Плавник на спине у него раскрылся, как веер.

Человек присвистнул. Он взял удилище в одну руку, а другой потянулся за сачком. Потом еще подтащил окуня к берегу и стал подводить сачок.

Это движение испугало окуня. Он тяжело ударил по воде и шарахнулся в глубину. Человек дал ему отплыть немного и опять потянул на себя. Спинка у окуня была острая, как лошадиный крестец; она была черная, а бока отливали золотом. Человек опустил сачок в воду, и когда окунь снова рванул лесу, он запутался в бурой сетке сачка.

Торжественная месса

Перевод А. Мурак

Et Incarnatus она слушала не открывая глаз. «Вот что хотел сказать Гете, — думала она, — вот что хотели сказать философы, именно к этому они стремились. Экстаз, говорил Гете, это самое возвышенное в человеке, и если прекрасное будит в нем трепет экстаза, он счастлив; это — предел. Он не способен чувствовать большего». Значит, то, что она испытывала, и было экстазом.

Вначале музыка казалась ей ярким светом, благоуханным вином. Бетховен и торжественная месса, Гете и экстаз… Мысли плясали в ее голове, словно солнечные блики на воде. Но вот музыку сменила тишина, Элен сидела словно в забытьи, с закрытыми глазами. Ее охватило чувство восторга, благоговения. «Это прекрасно! — думала она. — Это экстаз; вот то, чего искали философы, к чему они стремились».

— Ну как? — спросил ее спутник, когда они выходили из консерватории.

— Давай никуда не пойдем. — Она взяла его под руку. — Отвези меня домой, Кен.

— Разве ты не хочешь поужинать?

— Нет настроения. Мне не хочется.

— Но ты обещала.

— Да. Но мне не хочется.

— Послушай, Элен, это просто глупо.

— Глупо?

— Ты ведь обещала, ты говорила, что пойдешь. Ведь ты сама говорила, что тебе хочется пойти в новый ресторан.

— Отвези меня домой, Кен, — сказала она, — пожалуйста.

— Я что-нибудь сделал не так?

— Нет.

— Я тебя обидел?

— Нет, не обидел. Ты тут ни при чем.

— Нет, я в чем-то виноват. В чем же?

Она повторила:

— Ты тут ни при чем. Пожалуйста, Кен, позови такси. Я доберусь домой и сама.

— Значит, я в чем-то виноват. Но в чем?

— Ни в чем. Не спрашивай меня. Мне трудно объяснить.

— Все это как-то глупо, Элен. Я не могу тебя понять.

— А зачем тебе понимать… — сказала она.

Он подошел к краю тротуара и подозвал такси. Машина подъехала. Недавно прошел дождь, и вся она блестела бисеринками мелких капель.

— Пожалуйста, не провожай меня, — сказала она, — я прекрасно доеду домой одна. У тебя есть еще время повеселиться.

— Не хочу я веселиться, — громко сказал он.

— Что ж, как хочешь; но все равно — не провожай меня, — сказала девушка.

— Послушай, — снова сказал он, повышая голос, — что с тобой стряслось? Я что-нибудь сделал не так?

— О боже, я ведь сказала — ничего. Совершенно ничего. Ты был очень внимателен, — сказала она.

— Я был внимателен?! Вот это мило!

— Если ты собираешься продолжать в том же духе, — сказала она, — то лучше садись в машину.

— Ну, не мило ли это? Нечего сказать, приятный вечерок!

Он сел в машину и дал адрес. Девушка забилась в угол. Когда шофер выключил свет — казалось, что ее лицо мягко светится в полутьме. Город остался позади, и под колеса побежала влажная лента дороги. Брызги веером разлетались по сторонам.

Они молчали.

Потом он спросил:

— Что же случилось, Элен?

— Случилось?

— Может быть, я нечаянно тебя обидел?

— Не надо. Неужели мы опять начнем все сначала!

— Нет, — возразил он, — мы не станем начинать все сначала.

— Ты сам начинаешь. Вот — иронизируешь.

— Бог мой, теперь тебе остается только сказать, что во всем виноват я.

— Никто ни в чем не виноват.

Когда они поднимались по лестнице к ее квартире, она сказала:

— Не заходи ко мне сегодня, Кен. Хорошо?

— Я и не собираюсь.

— Ну вот, ты опять.

Она остановилась перед дверью, открыла сумочку и достала ключ. Он попытался поцеловать ее, но она отстранилась.

— Прости, Кен. Только не сегодня.

— Ну, хорошо, хорошо.

— Я не могу объяснить. Не проси меня объяснять.

Он молчал.

— Прости меня, Кен. Но только не сегодня. Я не хочу быть с тобой сегодня. Я даже не хочу, чтобы ты меня целовал. Не сегодня. Поэтому я и просила не провожать меня. Мне трудно объяснить…

Она поймала его взгляд.

— Нет, — сказала она, — дело не в этом, совсем не в этом. Просто не хочу. И все. Не сердись на меня, пожалуйста.

— Что же я, по-твоему, должен делать? Ходить на голове от радости?

— Господи, ты опять за свое. Ты опять за свое.

— А что же я должен делать? Улыбаться?

Позже, когда он ушел, она беззвучно заплакала.