Австралийские рассказы

Дядя Том

Перевод Ф. Лурье

Его прозвали Однокрылым, потому что у него была парализована левая рука. Но настоящее имя мальчика было Джекки — так называла его мать. Дом Ингейтов часто навещала беда. Джекки не помнил отца — когда тот умер, он был еще слишком мал, а дядя Том, единственный брат отца, был в немецком плену. Джекки считал дядю Тома героем и жаждал его возвращения. Хотя Джекки не помнил его лица, он постоянно говорил о своем дяде и хвастался им перед всеми соседскими мальчишками.

Джекки и его мать жили в деревянном домике, неподалеку от боен и кожевенных заводов. Вокруг было несколько пустырей. Мальчишки собирались там, играли в футбол и крикет, а иногда затевали драки. Но игру в войну ребятам впервые предложил Однокрылый. С тех пор мальчишки разделились на две армии.

Армия Однокрылого называлась армией партизан. Главнокомандующим был сам Однокрылый, а его помощником — Дик Томпсон, добродушного вида толстяк, который пользовался репутацией первоклассного бойца; трое или четверо других ребят были рядовыми.

Однокрылый и Дик придумывали, какие сражения предстоят враждующим армиям; то их армия обороняла сарай на заднем дворе заброшенного дома, и противник пытался взять их крепость штурмом: сражались консервными банками, палками, камнями, собранными на пустырях, служивших также местом свалки мелкого мусора со всей округи; то ребята рыли окопы и по ночам зажигали костры, чтобы освещать лица врагов. Мусор горел так ярко, что на огонь собирались мальчишки со всей округи. Некоторые приезжали на само, дельных самокатах. На каждом из ребят был какой-нибудь военный головной убор; старая морская бескозырка, каска или шерстяной шлем. Однокрылый носил летную фуражку — подарок соседа-летчика.

В большинстве сражений победителем оказывался Однокрылый; он неистово осыпал камнями других мальчишек, и те постоянно ходили в синяках. Он считался самым метким стрелком в округе, хотя у него была только одна здоровая рука, — но для того чтобы швырять камни или орудовать палкой, одной руки было достаточно. «В атаку, ребята!» — с этим боевым кличем Однокрылый первым бросался вперед, подавая пример своему войску.

Прошло несколько недель, и ребят потянуло на более мирные игры. Даже силач Дик, который так здорово умел работать кулаками, и тот до смерти хотел просто играть, а не швыряться день за днем камнями. Но он побаивался Однокрылого; а вдруг тот набросится на него и отлупит его своей единственной рукой. Дик не смог бы пережить такого позора. Поэтому он продолжал петь хвалы Однокрылому, выполнял любое приказание своего начальника и таким образом защищал свое положение начальника штаба армии партизан от притязаний других ребят.

Однажды большинство ребят не пришло на пустырь, где собирались армии и объявлялись сражения. Они прошли почти целую милю до другого пустыря, чтобы погонять там в футбол. Однокрылый со своей армией последовал за ними. В самый разгар игры Однокрылый закричал: «В атаку!». Его армия с гиканьем и свистом ворвалась на поле и набросилась на футболистов.

Ребята запросили мира. Они предлагали Однокрылому комиксы, солдатские пояса, каски и даже пачку сигарет. Короткая левая рука Однокрылого беспомощно висела, но он привычно сжал правый кулак и с издевкой посмотрел на мальчишек.

— Подлые трусы, вот кто вы. Верно я говорю, Дик?

Его помощник снисходительно усмехнулся в ответ.

— Бьюсь об заклад, — сказал он, — ты один мог бы уложить троих зараз. А вдвоем мы справимся и с шестью. Попробовать?

Дик угрожающе повернулся к мальчишкам, все еще сохраняя свой добродушный вид. Ответа не последовало. Ребята уставились на свои ботинки. Но один хитрый парнишка сунул руку в карман и вытащил оттуда значок американской морской пехоты.

— Послушай, Однокрылый, — сказал он, — возьми его и не мешай нам продолжать игру. Мне такой значок ни к чему, а тебе пригодится. Это вещь для настоящего солдата.

Однокрылый был польщен, но ничем не выдал этого. Он небрежно взглянул на эту драгоценность с видом пресыщенного, недоверчивого знатока и, только продемонстрировав полнейшее равнодушие, согласился прикоснуться к значку. Он подержал значок в руке, словно взвешивая, притворился, что собирается возвратить его, и наконец приколол к лацкану своей куртки.

— У моего дяди Тома вся грудь в значках, — сказал он, — и в медалях. Он, наверно, лучший боец во всей армии. Понадобилось много немцев, чтобы взять его в плен. Им пришлось окружить его автоматами и пулеметами.

Со вздохом облегчения мальчишки повернули к полю. Однокрылый подмигнул Дику и потом крикнул вслед ребятам:

— Все сюда! Слышите?

Ребята покорно остановились и обернулись к нему.

— С этой минуты вы будете подчиняться моим приказам, — сказал он, подражая своему любимому киногерою. — И если я прикажу сражаться, будете сражаться. Ясно?

Но с тех пор Однокрылый оставил ребят в покое. Он как-то неожиданно повзрослел и стал искать развлечений за пределами знакомой улицы. Теперь они вместе с Диком часто уходили в город и там присоединялись к группам солдат или моряков, собиравшихся под часами у вокзала Флиндерстрит. Они громко разговаривали и, подражая взрослым мужчинам, свистели вслед девушкам, гулявшим по скверу. Они кричали и гикали, когда американская военная полиция набрасывалась на солдат, пуская в ход тяжелые желтые дубинки. Они не молчали и тогда, когда австралийская военная полиция загоняла солдат в тюремные машины. Подобно солдатам и морякам, товарищами которых они себя считали. Однокрылый и Дик ненавидели военную полицию, как своих личных врагов.

— Вот погодите, кончится война, — кричали они, подражая солдатам.

После одного крупного сражения перед вокзалом, когда американская и австралийская военная полиция одержала победу над солдатами-союзниками, ребята бежали почти до самого дома, сочувственно обсуждая судьбу, постигшую их друзей, которых отправили на гауптвахту.

— Они говорят, что набили ранцы камнями, — сказал Дик.

— В следующий раз им надо бы захватить и дубинки, — отозвался Однокрылый, — полицейские ни за что бы не справились с ними, если бы орудовали одними кулаками. Они совсем не умеют драться.

— Один из них здорово дрался, — сказал Дик. — Я долго следил за ним. Настоящий чемпион. Посмотрел бы ты на его кулаки — как два молота.

— Мой дядя Том запросто справился бы с ним, — сказал Однокрылый. — Он здорово умеет драться. Он был боксером.

Говоря это. Однокрылый вызывающе посматривал на своего спутника, но тот не выразил и тени недоверия.

Дядя Том был причиной многих драк, но сегодня Дик не был воинственно настроен.

Он вошел за Однокрылым в домик Ингейтов. Даже не посмотрев на миссис Ингейт, штопавшую в кухне носки, ребята прошли мимо и направились прямо в комнатушку Однокрылого. Они присели на кровать, и Однокрылый протянул Дику тетрадь, в которой были наклеены вырезанные из газет фотографии всевозможного оружия.

— Это мне подарил наш сосед, мистер Джонс, — гордо сказал он.

Дик медленно перелистывал страницы. Особенно долго он рассматривал снимок трофейной японской сабли.

— Я бы не отказался от такой штуки. Однокрылый, — сказал он, протягивая тетрадку товарищу.

— Я и сам не отказался бы, — отозвался Однокрылый. — Знаешь, Дик, — продолжал он после небольшой паузы, — мне хотелось бы иметь кривую саблю, мне о них рассказывал мистер Джонс. Такими в ту войну сражались турки. Ты знаешь… в ту войну, когда воевал твой дед. Так вот, такой саблей можно рассечь надвое самый тонкий волосок.

— А как ты думаешь, твой дядя привезет пару немецких сабель? — спросил Дик с надеждой.

— Еще бы, — отрезал Однокрылый с такой убежденностью, словно дядя написал ему об этом из немецкого лагеря для военнопленных. — Он привезет пару немецких касок. Ты их видел?

И он и Дик получат свою долю военной добычи! Сомнений в этом не было никаких.

Но когда дядя Том возвратился домой после окончания войны, — это было во время школьных каникул, — он не привез с собой ни сувениров, ни военных трофеев, ни сабель, ни касок. Он даже не был похож на доблестного воина. Это был невысокий, сутулый, худой человек с темными, поседевшими на висках волосами. Хотя после освобождения из немецкого лагеря он некоторое время лечился в английском госпитале, здоровье у него и сейчас было плохое, и ел он очень мало, как ребенок.

Однокрылый ни на минуту не оставлял дядю Тома в покое. Он засыпал его вопросами о сражениях, в которых тот участвовал.

— Я участвовал только в одном бою, — ответил дядя Том. — И ничего толком не видел. Ты знаешь обо всем этом больше, чем я.

Он вообще мало говорил. Большую часть времени Том Ингейт казался погруженным в глубокое раздумье. Обычно он сидел в кухне на стуле, слегка наклонившись вперед, положив на колени свои исхудалые руки. В лагере он привык сидеть так целыми часами.

Том Ингейт стал посмешищем для мальчишек всей улицы. Осмелев, они начали издеваться над Однокрылым.

— А я думал, он привезет с собой парочку сабель.

— И касок.

— Они прибудут со следующим пароходом, — отвечал Однокрылый. — Вы что, мне не верите?

— Когда увидим, тогда и поверим, — крикнул один из ребят и пустился наутек.

— Твой дядя не смог бы выбраться даже из бумажного мешка, — крикнул с противоположной стороны улицы другой мальчишка. — У него есть только одна медаль — и та заплата на брюках.

Неожиданно Однокрылый вытащил из кармана рогатку. Он не мог стрелять из нее, но пользовался ею как хлыстом. Подняв рогатку над головой. Однокрылый кинулся на мальчишку, который оскорбил его дядю. Тот бросился в переулок, но Однокрылый настиг его. Он возвратился с торжествующей улыбкой.

— Это послужит ему хорошим уроком, — сказал он Дику, который за все это время не проронил ни слова.

— Да, — ответил Дик.

Но на самом деле победа, одержанная в переулке над мальчишкой, не радовала Однокрылого. В глубине души он ненавидел дядю за то, что тот унизил его в глазах товарищей. Но он сделал еще одну попытку восстановить репутацию своего развенчанного героя.

— Какие у тебя есть медали? — спросил он дядю Тома за чаем.

— Я не знал, что полученное мною называется медалями. Ну, давай подумаем. За военные заслуги…

И продолжая жевать, дядя Том снова погрузился в свои размышления.

Кончив есть, он продолжал сидеть, уставившись в стену, словно рассматривая что-то невидимое для других. Казалось, он пытался что-то вспомнить.

— Какой странный здесь запах. Правда? — неожиданно спросил он.

— Я не чувствую никакого запаха, — сказала миссис Ингейт, — а ты, Джекки?

— И я тоже, мама.

Дядя Том понюхал воздух.

— Похоже на запах горелого мяса, — сказал он.

— Это на бойнях обрабатывают туши, — пояснила миссис Ингейт. — Мы так привыкли к этому запаху, что уже не замечаем его.

— На мгновенье, — продолжал дядя Том, — он напомнил мне запах, который висел над нашим лагерем. Говорили, что недалеко от него жгут трупы. Трупы русских военнопленных. Я сам не видел этого, но я видел, как голодали русские. Немцы бросали им куски конины, вывалянные в грязи. Немногим удалось выжить.

Однокрылый плохо спал в эту ночь. На следующее утро он спозаранку появился на кухне, но дядя уже ушел из дому.

— Дядя Том пошел в больницу, на прием к доктору, — сказала миссис Ингейт. — Он больной человек. У него плохо с нервами.

Однокрылый вышел на улицу. Он решил приглядеть, чтобы никто не приставал к его дяде, когда тот будет возвращаться из больницы. Он сел на обочине тротуара возле дома и притворился, что читает комикс. Когда Дик подошел к нему и затеял какой-то разговор. Однокрылый резко оборвал его:

— Катись отсюда, я сейчас занят кое-чем и не хочу, чтобы ты в это вмешивался.

Мальчик просидел на обочине несколько часов. День был душный, и собиралась гроза. Тяжелые серые тучи нависли над улицей. Когда дядя Том возвращался домой, поблизости не было видно никого из мальчишек, но возле дома Ингейтов стояло несколько стариков пенсионеров. Однокрылый бросился навстречу дяде. На лице Тома Ингейта застыло напряженное выражение.

— Какими бесчувственными бывают люди, — сказал он. — Опять хотят уложить в больницу. Я сказал этому шарлатану: «Разрешите мне вернуться на работу, среди товарищей мне будет легче». Но он твердит одно: «Нельзя! Вам никогда не станет лучше, если вы не будете лечиться».

Старики пенсионеры поздоровались с Томом Ингейтом, когда тот поравнялся с калиткой своего дома. Остановившись, он заговорил с ними. Он рассказал о разговоре с доктором.

— Если я долго не выйду на работу, — сказал Том, — я ни на что больше не буду годен.

Старики сочувственно закивали.

— Все образуется. Том, — успокоил его один из них.

— Я воевал с бурами, — сказал другой, — и когда вернулся с войны, то весил не больше пятидесяти килограммов. А я всегда весил не меньше семидесяти шести, После войны я совсем не мог есть, а вот, как видишь, сейчас жив-здоров. И чувствую себя не хуже любого молодого парня.

Том Ингейт был так поглощен собственным несчастьем, что снова слово в слово повторил весь свой разговор с доктором. Однокрылый сердито уставился в землю, не смея поднять глаза на стариков.

Небо почернело. Серый столб пыли закружился над домами, и раскаленную улицу освежили первые капли дождя.

— Дядя, пошли домой, — Однокрылый нетерпеливо потянул Тома за пиджак. Но тот не обратил на него никакого внимания. Он захлебываясь рассказывал свою историю старикам, не давая им вставить ни слова, и они только сочувственно покачивали головами. Казалось, он хотел вознаградить себя за долгое молчание, изливая перед этими чужими людьми все, что накопилось у него на сердце.

— Я сказал доктору: «Ребята на моей старой работе помогут мне больше, чем все больницы на свете…»

В этот момент яркая молния озарила небо и гром, загрохотав над самой крышей Ингейтов, раскатился над улицей, затихнув вдали: Том Ингейт застыл на середине слова, как будто увидел привидение. Он задрожал, бросился на крыльцо и принялся исступленно колотить в дверь; он стучал до тех пор, пока миссис Ингейт не впустила его в дом.

— Бедняга! Здорово ему досталось, — заметил один из стариков.

— Война никогда не приносила простому люду ничего доброго, — добавил второй.

— Даже генералы и те не выдерживают, — сказал третий.

Однокрылый злобно смотрел на закрытую дверь. Он чувствовал, что не простит своему дяде такой трусости, — испугался, как девчонка… Скоро все будут говорить об этом, и он. Однокрылый, станет посмешищем всей улицы. Он уже видел себя посмешищем всего мира. Ему уже казалось, что дядя нарочно старается превратить его. Однокрылого, в посмешище всего мира. Он не переступит порог своего дома до тех пор, пока дядя находится там. Но к чаю голод загнал его домой.

Том Ингейт давно уже взял себя в руки. Он спокойно сказал мальчику:

— Не знаю, что нашло на меня, сынок. Наверно, это нервы, как говорит доктор.

Но мальчик не слушал и отводил глаза. За столом он не проронил ни слова и, покончив с едой, тут же отправился в свою комнату. Там он достал из сундука тетрадь с вырезанными из газет фотографиями оружия, положил ее на стол и, придерживая локтем парализованной левой руки, стал здоровой рукой вырывать из нее страницу за страницей.

Он вышел из своей комнаты только на следующее утро. Дядя Том уже ушел в больницу. Миссис Ингейт внимательно посмотрела на сына и спросила:

— Почему ты не стал прощаться с дядей? Чем он не угодил тебе?

Однокрылый и сам не совсем ясно понимал, в чем дело. И во всяком случае, он не стал бы разговаривать об этом с матерью. Это было чем-то очень личным, о чем можно говорить только с мужчиной, а не с женщиной, и тем более не с матерью. Но миссис Ингейт догадывалась, что происходит в душе Однокрылого.

— Солдатская служба — это не веселая прогулка, — сказала она, — как считают многие. А потом у них открываются глаза.

Однокрылый вышел из дому, прежде чем мать успела сказать все, что собиралась.

На улице его ждал Дик Томпсон. Однокрылый испытующе посмотрел на товарища. Он готов был отлупить Дика, если бы тот посмел хотя бы упомянуть о дяде Томе. Но добродушный на вид силач ни словом не обмолвился о нем. Он вел себя, как обычно.

— Что будем делать сегодня, Однокрылый? — спросил он.

— Не знаю.

— В городе сегодня полно солдат, — сказал Дик, — у меня есть деньги на пару пирожков. Я думаю, нам этого хватит. Что скажешь?

Однокрылый отрицательно покачал головой.

— Пошли купаться, Дик.

Они шли по улице, громко разговаривая, как все мальчишки. Они говорили о будущем. Они собирались стать футболистами, а не солдатами.

— Я бы, пожалуй, играл за «Футскрэй», — сказал Дик.

— А я бы выбрал «Коллингвуд», — отозвался Однокрылый. Он немного помолчал и потом спросил: — Как ты думаешь. Дик, они возьмут меня? С такой рукой?

— Конечно возьмут, — сказал Дик. — Отец рассказывал мне об одноруком нападающем, который играл за «Норскот», и к тому же лучше всех.

Ребята бодро подошли к трамвайной остановке. День был теплый и погожий. Приветливо светило солнце, его лучи серебрили серую улицу и заливали теплым румянцем темные фасады домов.