Азимут бегства

28

Койот открывает глаза и видит сидящую рядом Кристиану. Почувствовав, что он проснулся, она поднимает руку и отбрасывает со лба прядь волос. Глаза ее красны от слез.

— Не плачь, детка, — нежно говорит он.

— Я не плачу, — отвечает она, улыбаясь, и слезы потоком текут по ее щекам.

Раннее утро, небо стального цвета. На ночном столике книга, нетронутой пролежавшая здесь всю ночь, закладки тоже нет. Должно быть, Кристиана сидит здесь уже много часов, глядя, как он спит, иногда вставая и бродя по углам.

— Ты мне пела? — спрашивает Койот. — Во сне я слышал пение.

Она кивает, от этого движения волосы снова падают ей на глаза, она снова отбрасывает их.

— Заходил Липучка, сказал, что это помогает.

— Он все еще здесь?

— Нет, он ушел, не захотел тебя будить. Он куда-то спешил.

Он проводит рукой по ребрам, ощупывает кровоподтеки под повязкой, там, где он слишком сильно давит, ощущается острая режущая боль. Видя, как он вздрагивает, она снимает его руку с повязки и снова кладет себе на колени.

— Почему это произошло?

— Это уже не первый раз, — отвечает Койот. — Не переживай, я крепкий парень.

— Ты поседел.

— Да, я тоже это заметил.

— Ты же ушел от дел. — Она вздыхает, в отчаянии сжимая его руку.

— Да… и нет. Кто-то нашел меня, и происходит это дело. Это должно было случиться. Не знаю, но думаю, что это никак не связано со мной.

— Пока не связано.

— Ну да, — улыбаясь, говорит Койот. — Такие вот дела.

Рядом со стулом, на полу, стоит блюдо с фруктами. Она берет оттуда грушу, вертит ее в руке и кладет обратно.

— Ты голоден?

— Нет.

Она берет с блюда сливу — где Иония ухитрился найти сливы в этом городке в это время года, она понять не способна, — вгрызается зубами в кожуру, медленно откусывает немного, думая о своем. Сливовый сок течет ей на подбородок. Она откладывает сливу и подолом рубашки вытирает подбородок.

— Что ты будешь теперь делать?

— Я постараюсь, — отвечает Койот, — сам найти ангела.

— Ты уже его нашел, — говорит Кристиана, поднимает руку Койота и целует ее в ладонь. Потом она снова бережно укладывает его руку на край кровати, обнимает его пальцы своими. Ей приходится наклониться вперед, вытянув спину, чтобы сохранить это положение. — Они хотят, чтобы я увезла Ионию из Колорадо, — говорит она.

Койот кивает, высвобождая свою руку. Он касается ее щеки и чувствует под пальцами влагу, следы соли и мягкую кожу.

— Я могу бросить его, — говорит она, помолчав.

— Нет, не можешь.

— Да, я тоже думаю, что нет.

— Итак, куда вы поедете?

— Иония говорит об Индонезии. Хочет заняться там серфингом. У него новая идея, он думает, что джунгли — самое подходящее место для следующей гексаграммы.

— Индонезия, — мечтательно говорит Койот, — очень хороша в это время года.

Габриаль стоит в дверях, облитый сумеречным светом, белые косички рассыпаются по плечам. Габриаль собирается домой. Он сидел с Койотом все последние дни, готовил суп, рассказывал байки, пел песни — делал самую важную на свете работу.

— Когда-то шахтеры, провожая товарищей в забой, говаривали: «Пошел к черту!», — говорит он. — Но в Теллуриде эту формулу укоротили.

Он смеется.

— Здесь самое подходящее место для дураков.

Холодно. Окно открыто, и ветер гуляет по комнате, выметая из углов остатки тепла. Койот, впервые за последние две недели, стоит на полу без посторонней помощи. На нем теплая вязаная шапочка, купленная Кристианой, и халат Ионии из семи слоев разных тканей — главным образом шелка, — но, несмотря на это, на удивление теплый и покрытый узором из горных рек и странно шагающих древних женщин. Выглядит Койот как рослый Фу Манчжу, а яркий жар камина придает его седине тевтонскую белизну.

— Желаю уцелеть при спуске. — Он обнимает Габриэля.

— Не переживай. Иония и Кристиана подвезут меня до холма. Мы немного покатаемся, а потом я вернусь.

— Бывай, мальчик, — говорит Кристиана, целуя его в губы, ее рука находит запястье Койота, она задерживает руку, поцелуй длится целую вечность, весь мир проваливается в эти несколько секунд. Иония, моргая, смотрит на них из-за двери.

Проходит пять минут после их ухода, когда Койот встает во второй раз. Ноги сильно болят. Телефон стоит на столе в холле. Койот горестно качает головой, в этой дыре телефоны все еще стоят в холлах.

Он набирает одиннадцать, потом двенадцать цифр номера, уходя в другой мир.

— Алло.

— Великий Бандони, — произносит Койот, — как обходится с твоей драгоценной персоной сухой сезон?

На другом конце провода повисает тяжкое молчание, Койот извлекает из кармана пачку «Лаки-Страйк», сует в рот сигарету, открывает крышку зажигалки и ждет.

— Человека, который так меня называл, — говорит низкий голос с сильным индийским акцентом, — уже давно нет среди живых.

— Это салонный фокус, причуда сумасшедшего факира, — отвечает Койот.

— Что-что?

— Дело в том, что правила есть правила.

— Боже мой, Койот, — он слышит, как человек на другом конце линии задерживает дыхание, а потом с шипением выпускает воздух в телефонный провод, — ну, добро пожаловать с того света.

Он сделал восемь телефонных звонков, но без всякой пользы, никто ничего не знал. Койот любит поэзию, он вышел из гроба, чтобы отыскать ангела. В каком странном мире мы живем — но на этом поток его мыслей обычно останавливается.

До этого из приемника доносилась музыка — сыграли пару танго и редко исполняемый квартет Бартока, но теперь в холле раздается только гулкая тишина. Он хотел виски, но вынужден перейти на чай с коньяком. Он пьет из старой жестяной кружки, привезенной сюда в незапамятные времена на спине мула, волокущего груз по грязи предгорных пастбищ. Кружка покачивается у него на колене, пока Койот читает, сидя в слишком туго набитом кресле в кабинете: в зеленом, обитом бархатом кресле, где спал Иония. Койот читает написанную каким-то польским журналистом книгу о Хайле Селассие. Габриаль подарил Койоту эту книгу, чтобы тот знал, кто такой лев племени Иудина. За стенами завывает ветер.

Стук в дверь — единственный звук, нарушивший безмолвие вселенной. Койот медленно поднимает глаза от книги и закрывает ее, оставив между страницами закладку, одновременно доставая из-за пояса револьвер тридцать восьмого калибра.

— Вот они и пришли, — говорит он, делая глоток прямо из горлышка.

Койот открывает дверь и упирается дулом револьвера в лоб мальчика чуть старше восемнадцати. У мальчика лохматые, цвета песка и солнца, волосы, которые, как серфер, парят над его плечами. Свежевыбрит. Острая, выступающая вперед челюсть круто загибается к изящному маленькому уху и покоится на горловине плотного черного свитера. В левой руке вязаная матросская шапочка, в правой — толстая записная книжка размером с добрый альбом. Он стоит, не думая отклоняться, но немного выбитый из колеи, он спокоен, не пригибается перед опасностью, скорее его тело к чему-то готовится, остановленное в самом начале движения.

— Джек Керуак, к вашим услугам.

— Добрый вечер, сэр. Я ищу Синего Койота. — Он говорит, словно не замечает наставленного на него револьвера. У Койота такое чувство, что он говорит не с живым человеком, а с фотографией, и это чувство останется у него все время, что они будут знать друг друга.

— Вы его нашли.

— Я могу войти?

— Несомненно, — отвечает Койот, не сдвинув оружие ни на дюйм.

— Может, было бы лучше, — без всякого раздражения, только из желания помочь, говорит неожиданный гость, — если бы вы сделали пару шагов назад.

Рукав халата спадает с руки Койота, он похож на турецкого пашу. Рука его слегка дрожит, когда он отводит пистолет. Свист ветра. Дверь закрывается.

— А кто вы? — спрашивает Койот, поднимая бровь и отходя назад.

— Анхель. — Следует небольшой поклон; если бы на голове у парня была шляпа, он точно прикоснулся бы пальцами к ее полям.

— Ну конечно же, это ты.

Койот засовывает револьвер за пояс и на мгновение задумывается. Потом поворачивается спиной к Анхелю и целых двадцать секунд ковыляет по коридору в комнату. Он останавливается и, обнаружив, что все еще жив, понимает, что теперь ему известно об Анхеле немного больше, чем вначале. Некоторые знания достаются нам с большим трудом и риском.

— Выпьем? — спрашивает Койот. По дороге к бутылке коньяка он вдруг видит бутылку виски, стоящую в кабинете возле обтянутого кожей макета большого китобоя. Иногда все приходит сразу. Мир всегда был благосклонен к Койоту. — За тебя, Анхель.

Анхель спокойно отхлебывает виски, он перестал мигать. Такие вещи всегда замечаешь, когда они исчезают.

— Пена умерла, — без всякого выражения говорит Анхель. — Я должен выполнить ее поручение.

Койот цепенеет, ему становится плохо, он чувствует, что его ударило чем-то тяжелым, огромным, и этот удар длится и длится вечность. Это было хуже, чем удары ботинками двенадцатого размера какого-то свихнувшегося священника. Он втягивает воздух, пытается прийти в себя.

— Она была одной из лучших, — произносит наконец Койот.

Анхель молча кивает.

Что хорошего, что мир плывет тебе навстречу. В один прекрасный день прилив принесет смерть.

— Когда? — спрашивает Койот.

— Несколько месяцев назад, в одном мексиканском монастыре. Могилы нет, ее тело превратилось в птиц и улетело.

Койот воспринимает все это наклоном головы, стараясь отойти к окну. В груди его растет боль. Когда-то Пена спасла ему жизнь, она аккуратно подстригла его, купила новый костюм и сногсшибательный галстук. К этому времени он снова обрел способность к крепкому рукопожатию, взгляд стал твердым, а нервы — прочными, как канаты; мало того, она нашла для него работу и сказала, что это станет делом его жизни, что она просто берегла для него это место под солнцем. Даже позднее, когда он уже стал настоящим мастером, она заставила его познакомиться с одним плотником. Удивительно, как много существует в мире мест, где можно спрятать все что угодно: камни, бумаги, ножницы — причем спрятать в простом предмете, в трубе паропровода, в бампере машины или в карманчике, нашитом на кожу бедра.

Среди контрабандистов нет такой строгой преемственности, как среди убийц, это простое ученичество; один приятель учит другого некоторым приемам. Никто не передает по наследству корону. Это, правда, не имело никакого значения, Койот к тому времени уже был живой легендой. Если бы он пришел и просто спросил, какая на улице погода или который теперь час, то и это было бы темой целого рассказа. Но это не важно, важно то, что он всегда будет обязан Пене. Он обернулся к Анхелю.

— Должно быть, она действительно заставила этого попа писать кипятком.

— Нет, это сделал я.

С этими словами Анхель бросает на стол записную книжку.

Койот следит глазами за полетом и смотрит на Анхеля. В нем нет и тени бравады, думает Койот, есть обычная уверенность в себе. Мальчик хочет, невзирая ни на что, докопаться до сути вещей.

Он смотрит на стол и видит, что он принял за книжку папку с разрозненными листами, похожую на собрание стихов бедного поэта-эмигранта.

Койот садится и жестом приглашает Анхеля сесть на другой стул. Койоту все еще больно долго стоять.

Он читает битых два часа, и все это время Анхель сидит неподвижно, потягивая виски. Это странная подборка документов: исчерпывающие сведения о Пене и Анхеле. Анализ пути Анхеля — как он оставил родительский дом, в какой цвет перекрасил волосы, зарплата, которую он получил за время своей краткой работы в Теллуриде на подъемнике. Где он жил, как он шел, как встретился с Пеной в Санта-Фе. Здесь же был и подробный анализ жизни Пены. Ее прошлое. Ее настоящее. С кем она была знакома, кто был знаком с ней. Это была какая-то нереальная реальность. Должно быть, Исосселес следил за ней годами.

— Ты украл это?

— Да, кто-то же должен был это сделать.

Да, кто-то должен, думает Койот. Эта информация впечатляет. Действительно, чертовски впечатляет. Впрочем, кража впечатляет не меньше. Он пригубливает виски и снова погружается в чтение.

Несколько простых изыскании по поводу ватиканского секретного архива, ничего существенного, все это можно найти в любой приличной библиотеке; все написано в виде сносок, полунамеков, памятных знаков. Такое впечатление, что это написано для человека, который все давно знает и просто набросал заметки для памяти, чтобы время от времени пробегать записи глазами, чтобы удостовериться, что ничто не пропущено. Декларации о приобретениях, некоторые датированы четырнадцатым веком, мимо таких вещей трудно пройти. Ватикан не склонен пускать в такие хранилища первого встречного, который может увидеть, что было украдено и похищено за тысячи лет, составив целую сокровищницу.

Здесь были грубые наброски планов римских акведуков, план базилики Святого Петра, Сикстинской капеллы, дворца Борджиа. Потом последовала целая кипа листов, покрытых графиками и уравнениями классической физики. Койот нашел здесь много интересного. Бор, Максвелл, постоянная Планка, Эйнштейн. Но он с трудом вникал в суть, для него это был текст на языке, которым он неважно владел.

Койот переворачивает листы и находит короткое примечание: «Никто не возвращается домой». Он холодеет.

— Исосселес убил Пену?

— Вы читаете. — Он протянул руку к папке. — Исосселес не желал, чтобы кто-то похитил его Перун. Думаю, что он хотел убить нас обоих. Но нет, он не убивал Пену. Она умерла, прежде чем у него появился шанс, а я не дал ему такого шанса.

Койот улыбается Анхелю.

— Похоже, ты украл его Перун для меня.

Такая улыбка может осветить целый город, думает Анхель. Ему становится необыкновенно тепло на душе, он не может этого отрицать, ему так давно никто не улыбался. Койот снова принимается переворачивать листы.

В самом низу стопки он находит целое рассуждение, посвященное математике Георга Кантора. Математика девятнадцатого века, который, как и многие до него, склонился под великой тенью римско-католической церкви. Он не разделил трагическую судьбу Галилея, но это был лишь вопрос времени и эпохи. Его работа касалась актуализации бесконечности, это была не обязательно новая тема, но она настолько близко подошла к краю пантеизма, что заставила нескольких человек удивленно поднять брови. До него эту идею затронул Аристотель в своей «Физике», но у него бесконечность обладала способностью лишь к потенциальному существованию. Идея о том, что бесконечность имеет свое математическое выражение, что существуют различные ее степени, это была идея, готовая расколоть творение Божье с большей силой, чем это смог бы сделать сам Творец, — ясно, почему такие мысли быстро приводят их авторов в темные тюремные коридоры.

Под этими заметками Койот обнаружил еще одну записную книжку, озаглавленную «Сефер ха-Завиот».[7] Койот понял, что это английская транслитерация еврейского текста. Он никогда не слышал об этом, но довольно скоро понял, о чем шла речь.

Каббалистическая игра, как понял Койот, гигантская лингвистическая головоломка. Эту идею трудно постичь, даже если ты взялся за нее с верного конца. В самом начале было слово — слова, которые Бог использовал для Творения. Бог заставил вселенную существовать словом. Ты пытаешься создать нечто из ничего, просто вообразив и представив себе вещи, которые ты высказываешь. Язык творения — это Тора. Но это не писаная Тора — видимая Тора, как ее еще называют, — это только одна из бесконечного числа возможностей, нет, речь идет об истинной Торе. Торе, содержащей слова Бога, силу созидания и творения. Игра заключается в метатезах, в правильном произнесении Торы, и тогда, только тогда, овладеешь ты божественной силой. В этом заключался путь иудеев, колонна из уложенных друг на друга жизней следовавших друг за другом поколений; нет ничего удивительного, что они сумели пережить так много тысячелетий, сколько миллиардов попыток было сделано, чтобы вскрыть истинную Тору и один раз произнести ее правильно.

За несколько веков они научились нескольким ловким способам, уловили несколько верных вещей. Эта буква следует за той, и когда ты проигрываешь слова в уме, то начинаешь видеть их цвет, слова парят в густом коричнево-красноватом мареве, как мягкий, бархатный дым. Можно проникнуть в суть, если сначала сложить пальцы в одном, а потом в другом положении, изменив углы между ними. Может быть, при этом надо встать лицом в определенном направлении. Но главную цель пути замутили этими отвлечениями и оплошностями. Есть рассказ о четырех мудрецах — все они были раввинами, — которые взяли на себя труд изучить Каббалу. Из этих четверых один ослеп, второй сошел с ума, третий умер, а последний овладел истинным знанием, но после этого постепенно осознал, что ему больше не нужен этот мир. Он познал вкус иного, более сладкого и манящего мира, мира, которым можно и нужно было наслаждаться, и только им одним. Он оцепенел, надеясь, что рано или поздно придет некто, поднимет его и унесет на небеса.

Может быть, Пена много лет назад заметила эту уверенность, это спокойствие духа, ту часть Койота, которая, как она говорила, есть чудо и сокровище, коему не место в пыльной комнате, она, эта часть, будет вовеки невидимой, не важно, кто есть твой Бог.

Он подошел к окну и стал не отрываясь смотреть в тем ноту. Бездонное небо полно звезд. Койот наполняет виски стакан Анхеля, потом свой.

— Давай выпьем. — Он высоко поднимает руку со стаканом.

Анхель смотрит на Койота, поднимает свой стакан и улыбается, зная, что скоро, после всего, отправится в Италию.