Беглецы

ГЛАВА ПЯТАЯ

Надвигалась зима. Небо сделалось тяжелым и подернулось темной ноябрьской пеленой, отчего день стал неотличим от вечера. В девятистах километрах от Пхеньяна, на главной улице маленького городка Янгдок, ощетинившиеся голыми ветками деревья гнулись от порывов холодного ветра. Было уже поздно, слишком поздно для того, чтобы добывать корни или луб, но мать Чина надеялась найти хоть что-нибудь, поскольку дома давно не осталось продуктов. Она быстро шла вдоль заброшенного военного завода, за которым рос густой кустарник. Белое ведерко, которое она прихватила с собой, при каждом шаге билось о ее бок.

На протяжении долгих дней женщина варила кашу из соснового луба и заготовленных трав и не трогала добытую Чином кукурузную муку. Боясь разоблачения, она не решалась использовать краденый продукт и нетронутым прятала его в квартире. Муж впадал в ярость, пытаясь найти мешок, и доходил до белого каления от мысли, что их могут застать с этой кукурузой, добытой нечестным путем. Но мать Чина не говорила мужу, куда ее положила. Она разделила муку на три мешочка и припрятала их все в разных местах: один маленький сверток был засунут за отошедшую стенку буфета, другой лежал под полом за дверью, а третий был зашит в подушку и спрятан на дне гардероба из вишневого дерева. Пак искал там, вывалив все из шкафа. Он расшвырял белье, перетряс каждое одеяло и прощупал каждый шов. Ничего не найдя, переключился на кухонные шкафы, сметая все с каждой полки и опустошая ящики. Схватив деревянную ложку, он с такой силой треснул ею по столешнице, что она раскололась надвое, а черпало взмыло к потолку.

— Ты лжешь ради своего бестолкового сына-гэсаки!

Он бросился на жену, но она увернулась и, стараясь защититься от последовавшего за проклятиями удара, вся сжалась и прикрылась руками. Женщина снесла побои молча — ни стона, ни крика, ни единого слова. Она твердо вознамерилась не говорить ему, где спрятана кукурузная мука, — ради его же блага, ради блага семьи. Но зачем позволять ему выбрасывать ценный продукт, когда они умирают с голода?

Умение хранить тайну — залог выживания. Этот урок мать Чина усвоила еще подростком во время Корейской войны, когда войска с юга продвигались на север и ее семья была вынуждена покинуть дом. Тогда они сложили вещи на телегу, нагрузив ее доверху ценной лакированной мебелью, бельем и провизией. Украшения и деньги зашили прямо в одежду и завалили тряпками. Сейчас уже ничего из того, что нужно прятать, не осталось. Не было ни единого камешка, ни единого звена золотой цепочки, чтобы продать. Да и пища теперь имела большую ценность, чем золото. Поэтому мать Чина никак не могла допустить, чтобы кукурузную муку просто выбросили.

Взяв ведерко в левую руку, она начала пробираться сквозь кусты за военным заводом. Ее глаза выискивали хорошо знакомые листочки для сан намуля[9]. Мать Чина часто собирала травы для этого блюда, потому что их можно было вкусно приготовить с кунжутным маслом и солью. Но найти их теперь становилось все труднее и труднее, к тому же уже заметно стемнело. И тут женщина приметила несколько чахлых сосенок, которые еще не ободрали. Похоже, сегодня вечером будет сосновый луб!

Она достала большой кухонный нож и, приставив лезвие к коре, провела вниз по стволу, счищая верхний слой до рыхлого внутреннего. Лубяные стружки закручивались, как ленты белой крепированной бумаги, и падали в ведерко. Так она обработала ствол по кругу, сначала сдирая кору, а затем собирая внутреннюю часть — луб. Время от времени она останавливалась, чтобы примять стружки в ведре. После двадцати минут работы сжатая в кулак рука затекла, и женщина уже не чувствовала ножа. Разжав ладонь, она потрясла рукой, обмотала ее тряпицей и принялась скоблить ствол снова.

Потом женщина быстро перешла ко второму, затем к третьему дереву и, начисто ободрав стволы, осмотрелась вокруг в поисках еще чего-нибудь годного для заготовки. Сорвав немного травы, она поднесла ее к губам — зелень оказалась нежной, но безвкусной. Потом она засунула ногу под длинный кусок ржавого металла, валявшегося в жухлой траве, и приподняла его — бледных грибов под ним не оказалось, только немного чахлых белых от отсутствия света побегов, прижатых к земле и похожих на спутанные волосы. Мать Чина встала, прижала обе руки к пояснице и потянулась. Изо рта вырвались завитки пара и исчезли в синих сумерках. К тому времени как ей удастся добраться до дому, уже будет ночь. Женщина повернулась и пошла в сторону дороги, чувствуя, как под ногами хрустит мерзлая земля.

Вернувшись со своей добычей домой, мать Чина извлекла из-под мойки ступку с пестиком и бросила в каменную чашу немного добытых стружек. Она наклонилась вперед и налегла со всей силой на пестик, чтобы растолочь сосновый луб в порошок. Поворачивая чашу, она постепенно добавляла еще немного коры, а рыхлые стружки так и норовили выскользнуть из ступки. Женщина провела кончиками пальцев по жалкому комку грубых белесых волокон и тяжело вздохнула. Сегодня не получится добавить сан намуль — нет ни травы, ни грибов, которые иногда встречаются возле сырых строений, да и редиски не осталось. Будет только сосновый луб. Зачерпнув из ведра воды, хозяйка вылила ее в чашу и стала наблюдать за тем, как она пузырится и растекается между желтыми хлопьями, постепенно пропитывая их. В ноздри ударил запах сосновой смолы, от которого женщину слегка замутило.

Она подняла глаза на кухонные шкафчики, и взгляд ее остановился на последней дверце в дальнем углу кухни. В квартире семейства Сим за стенкой было тихо. У Ваков — соседей по другую сторону — тоже тишина, лишь доносилось унылое постукивание пестика да приглушенный разговор хозяйки Вак с дочерью. В это время они, как обычно, готовили ужин.

Мать Чина просунула руку за составленные пирамидкой стальные кастрюли и потянулась к задней стенке шкафа. Оргалит там был немного оторван, и она вытащила из щели маленький, крепко завязанный узелок. Прижав его к себе и слегка приоткрыв рот, она стала прислушиваться к тому, что происходит у соседей. Убедившись, что все спокойно, хозяйка положила сверток возле пестика и развязала ткань, под которой был еще один слой. Осторожно распутав второй платок, она отогнула уголки и обнажила холмик бело-желтой кукурузной муки. Держа узелок над кастрюлей, она начала высыпать порошок в кастрюлю, просеивая его через пальцы. Губы женщины раздвинулись в подрагивающей улыбке, а на глазах выступили слезы. Ее мальчик, ее Чин принес это им!

Откуда он узнал, где найти кукурузную муку?

Сосновый луб нужно варить не меньше двадцати минут, чтобы он размягчился и мог усвоиться организмом. Кукурузная мука готовится в два раза быстрее, но мать Чина варила все вместе, надеясь, что запах сосны перебьет запах кукурузы. Она помешивала кукурузно-сосновое варево, и ее рот наполнялся слюной. Запах от кастрюли исходил божественный!

Когда Ённа и ее отец пришли домой, мать, не говоря ни слова, поставила перед ними миски с кашей.

— Что же это сегодня? — спросил Пак.

— Это все, что было.

Ённа зачерпнула варево ложкой, положила в рот и замерла, распробовав вкус кукурузы. Ее взгляд в страхе метнулся на мать, глядевшую в свою миску. Ённа посмотрела на отца. Она ждала, что тот вот-вот разразится тирадой, но тот молча глотал кашу, изредка останавливаясь, чтобы вдохнуть и помешать еду в миске. Когда тело так долго терзает голод, вкус настоящей пищи затмевает голос разума, и ты делаешь всё, чтобы забросить в себя как можно больше.

Обитатели соседней квартиры лежали на матрасах и то выплывали из туманной дымки, то снова в нее погружались, представляя мечту всех жителей Северной Кореи — еду. Мать семейства Сим, устроившись на ярко-красном стеганом одеяле, вспоминала запах белого риса, воображала, как впивается зубами в крупные волокна говядины, хрустит острой пахучей кимчхи. Рот женщины наполнился едкой слюной.

Через щель под дверью в квартиру проник теплый, влажный аромат. Было время ужина, и хозяйки во всех квартирах вокруг готовили свои сосновые каши и супы из собранных кореньев. Но сегодня запах был немного другой. Сам Сим и трое его детей не поняли, а его жена, как главный повар в доме, тут же распознала мягкий, сладковатый, ни с чем не сравнимый аромат кукурузы и несказанно этому удивилась. После полицейского рейда ни у кого в их доме не должно было остаться кукурузной муки. Как могло случиться, что у соседей есть еда, а ей кормить семью нечем? Было бы логичнее, если бы нетронутый запас пищи в их доме остался у нее как у начальника народной группы. Ей захотелось постучать в дверь Паков и спросить, чем это они там сегодня ужинают. Предлог для визита ей был не нужен: она имела право заявиться к своим людям, когда бы ни пожелала. Но лучше сегодня попытаться уснуть. Она перевернулась на другой бок, сунула нос между двух пальцев и крепко закрыла глаза, стараясь не обращать внимания на исходивший из соседней квартиры аромат.

Ее зависть и подозрения довольно скоро разгорелись с новой силой после того, как на той же неделе она взяла на вокзале тонкую еженедельную газету и открыла ее на третьей странице. Заголовок гласил: «Дерзкое и непростительное преступление. Похищение народных продуктов». В статье говорилось: «В субботу тридцатого сентября в четырнадцатом районе Янгдока с одного из центров хранения Великого Руководителя был украден почти килограмм кукурузной муки…» Это было как раз на прошлой неделе, в тот вечер, когда полиция прошлась с рейдом по их дому.

Оторваться от газеты Сим заставил проезжавший мимо передвижной информационный пункт — грузовик ГАЗ-51, в кузове которого, расставив ноги, стояла молодая женщина-полицейский и держала у рта громкоговоритель. Ржавый зеленый грузовик был переделан под древесное топливо и ездил за счет энергии пара, а не бензина. Машина дернулась и чихнула, выбросив из трубы красные угли. Женщину швырнуло в сторону раскаленной печки, но она ухватилась за борт и быстро восстановила равновесие. Ее высокий голос, вырываясь из громкоговорителя, хрипел и визжал:

— Враг государства на свободе — будьте бдительны! Вознаграждение за информацию о наделавшем шуму воре. Станьте национальными героями — помогите найти кукурузного вора. Станьте свидетелем его порки и избиения за это подлое преступление…

Ее пронзительный голос летел вдоль улиц и отражался от стен домов. А грузовик все громыхал по дороге, направляясь в сторону главной улицы. Откуда-то выбежали трое босоногих детишек. Глядя в окна кабины, они громко закричали, но, как только машина издала громкий хлопок, набирая скорость, бросились наутек. Товарищ Сим не отрываясь следила за грузовиком, пока он не свернул на главную улицу. Глаза женщины странно блестели.

Крепко зажав под мышкой газету, она направилась в сторону дома. Ее голова разрывалась от тысячи мыслей и предположений. Сим поспешила к себе в квартиру, сменила потрескавшиеся виниловые туфли на черные резиновые ботинки мужа — лучшую обувь в их доме. Облизнув ладони, товарищ Сим пригладила завитые рыжеватые волосы и надела любимую дочкину шляпу красновато-лилового цвета. Затем, еще раз поправив волосы, Сим схватила газетенку и отправилась в полицейский участок.

В полиции она заявила, что является начальником народной группы в многоквартирном доме № 213, и настояла на том, что ей необходимо поговорить с комиссаром. Полицейский за стойкой указал ей на стул и предупредил, что придется подождать. Со своего места она могла видеть, что комиссар сидит в глубине кабинета за заваленным бумагами столом. Другой стол, стоявший перпендикулярно первому, занимал еще один полицейский, и, кроме этих троих человек, в отделении никого не было.

Товарищ Сим направилась к стулу, на который ей указали, и села, не сводя слезящихся глаз с комиссара. Полицейский из-за стойки подошел к шефу и, наклонившись к нему, что-то зашептал на ухо, а потом молча вернулся на свое место.

— Теперь я могу поговорить с комиссаром? — подалась вперед товарищ Сим.

— Еще нет.

Она снова заняла прежнее положение и стала ждать, скрестив руки. Полицейский уселся за стол, склонился над документами и принялся что-то строчить. Спустя некоторое время Сим опять спросила, нельзя ли ей увидеть комиссара. Мужчина покачал головой. Прошло еще сорок минут. Наконец полицейский встал, подошел к начальнику и снова что-то зашептал тому на ухо, а затем кивком головы подозвал Сим.

Комиссар был лысеющим мужчиной с большим родимым пятном на лбу, в очках с тонкой оправой, плотно прилегавшей к вискам. Когда товарищ Сим расположилась на стуле перед ним, ее подбородок оказался не выше уровня его столешницы. Глядя на комиссара с этой точки, она внезапно занервничала. Один ее ботинок слетел с ноги и шлепнулся на пол. Товарищ Сим вытянулась, чтобы всунуть ногу обратно в ботинок, затем снова устроилась на стуле и предстала пред очи комиссара полиции.

— Меня зовут Сим Эджа. Я начальник народной группы третьего отдела дома номер двести тринадцать, — проговорила она. — Надеюсь, ваше превосходительство в добром здравии?

— Называйте меня комиссаром, товарищ Сим, — ответил собеседник и провел пальцем в перчатке вдоль края воротника, который, будучи наглухо застегнутым, впивался ему в шею. Он повертел ручку, и Сим заметила, что манжеты его форменного виналонового пиджака засалены и заношены до блеска.

— Да, ваше комиссарство. Как вы знаете, я просто скромная женщина из вашего района, но у меня есть глаза и я наблюдательна. — Она показала на свой лоб. — А еще я прочитала статью. — Товарищ Сим положила на стол газету. — И клянусь волосами на голове моей матери, я знаю, что за жалкий ублюдок стащил эту кукурузную муку. Предатели живут среди нас, прячась под самым нашим носом. Я почувствовала, что они что-то готовили из этой краденой муки. Запах кукурузной муки ни с чем не спутаешь. И я клянусь нашим Любимым Руководителем, что смогу привести ваших людей к этим преступникам, а их — к наказанию, которого они уж точно заслужили.

Товарищ Сим продолжила описывать запах — так называемое доказательство, и развивать свои мысли относительно того, как разворачивались события, кто и каким образом мог совершить кражу. К концу повествования она уже кричала во весь голос, а глаза комиссара с желтыми белками не выражали ни заинтересованности, ни враждебности. Зато желваки так и играли на его скулах. Кукурузный вор из Янгдока прославился в новостях на всю страну и выставил район в неприглядном свете. В очень неприглядном. Комиссару пришлось бросить на это дело весь штат полицейских, поскольку от граждан в участок сыпались бесчисленные заявления, которые ни к чему не приводили. И так в своей работе он дошел до того, что выслушивал обезумевших старух. Это был уже тридцать четвертый гражданин, утверждавший, что кукурузный вор найден, и комиссар с трудом сдерживался, чтобы не орать на этих бестолковых крестьян, деревенщин, двуногих прямоходящих животных, изливавших на него дурацкие истории.

Комиссар поднялся из-за стола, давая понять, что аудиенция окончена. Товарищ Сим подалась вперед, встала со стула и осталась стоять, хлопая глазами, которые оказались примерно на уровне груди начальника. Она не знала, что делать дальше.

— Офицер Пэк запишет ваши показания, — буркнул комиссар.

Товарищ Сим качнулась и повернулась к стойке.

— Сюда, — позвал Пэк, который сидел, привалившись плечом к стене и широко расставив ноги. Он почесал ручкой голову и ручкой же указал на стул перед стойкой. — Присаживайтесь.

Поклонившись комиссару, товарищ Сим направилась к стойке офицера Пэка и уселась на стул. Этот стул оказался выше комиссарского, и она с легкостью на нем разместилась. Пэк постучал кончиком ручки по столу и достал листок бумаги, на две трети плотно исписанный. Покрутив ручкой над листком, он взглянул на женщину.

— Итак, — произнес он.

Товарищ Сим прокашлялась и начала свой рассказ, сначала робким тоном, но через считаные секунды снова вошла в раж, и ее гневные обличения зазвучали столь же громко и решительно, как и в первый раз.

Комиссар продолжал сидеть за столом, находившимся примерно в шести футах от посетительницы, и равнодушно слушал, перебирая ворох протоколов. Он прикрыл веки, пока женщина слово в слово повторяла то, что с минуту назад рассказывала ему. Четыре стены — куда можно скрыться в этих четырех стенах? Он был комиссаром, а своего кабинета у него не имелось.

Женщина продолжала объяснять, почему она решила, что кукурузный вор живет в ее доме. Об этом говорил тот факт, что к соседям приезжал сын из Пхеньяна как раз в то время, когда была совершена кража, и он внезапно исчез в тот же день. И непонятно, как в этой семье вообще оказалась кукурузная мука, хотя ни у кого больше ее не осталось после полицейской проверки (она не стала употреблять слово «рейд»). В заключение товарищ Сим заявила:

— Я могу отвести ваших людей в эту квартиру, если вы пойдете со мной прямо сейчас. Поймайте кукурузного вора, пока они не съели все улики!

Комиссар перестал ворошить бумаги на столе и посмотрел на женщину. В словах аджумы[10] что-то было. Если говорить откровенно, то время в этом расследовании играло не последнее значение, ведь, кроме замаранного имени и репутации, тут присутствовала еще одна проблема: вещественные доказательства были съедобными, и кто знает, сколько времени потребуется, чтобы их полностью уничтожить.

Приезжавший сын вызывал интерес. То, что он прибыл из Пхеньяна, могло сыграть им на руку: если удастся выяснить, что лицо, совершившее это преступление, находится в Пхеньяне, это смоет дурную славу с района, а заодно и с имени комиссара. Придется задействовать в расследовании силы национальной безопасности, и это станет достойным государственным делом, которое, возможно, поможет продвинуться по карьерной лестнице, вырваться из этого богом забытого региона и добиться выгодного положения в Пхеньяне.

Комиссар одернул манжеты и поправил перчатки.

— Пэк! — крикнул он помощнику.

Офицер Пэк, все еще записывавший показания, оторвал взгляд от показаний товарища Сим.

— Пусть Хван и Ли проверят ее информацию, — распорядился комиссар. — Скажите им, чтобы взяли с собой двоих констеблей.

— Есть… э-э, я еще не дописал протокол.

— Она может договорить по пути. Поезжайте вместе с ними. Сейчас же!

— Конечно, ваше комиссарство! — Пэк снова опустил взгляд на лист, а потом, будто опомнившись, расправил плечи и сказал: — Продолжим у вас в квартире.

Подхватив фуражку и китель, он проводил женщину до двери и уже сам готовился переступить порог, но, ударив рукой о дверной косяк, развернулся и побежал обратно к стойке. Схватив ручку и неоконченный протокол, Пэк сложил бумагу пополам и убрал в карман. Похоже, он знает, чем закончится эта история.