Беспощадные клятвы

12

ФИНН

Я гребаный идиот. Это все, о чем я могу думать, наблюдая за тем, как Аша садится в машину, мое горло и грудь сжимаются при виде ее, как чертовски красива она и как сильно я хочу ее. Я хочу, чтобы она отправилась в мою квартиру, в мою постель, а не ехать с ней к кому-то другому.

Особенно к Матвею Котову.

Не знаю, почему я решил, что она нужна ему в любом виде, кроме подчинения. Наверное, это моя вина, что я недостаточно знаю обо всем этом, о том, чем занимается Аша, о том, чего хотят от нее мужчины вроде Матвея. А теперь я, возможно, подвергаю ее еще большей опасности, чем раньше.

Хотел ли Николай этого от нее? Было достаточно трудно заставить себя не думать об их совместной постели, о том, как Аша дразнит и издевается над ним так же, как надо мной, но мысль о том, что он делает с ней совершенно другие вещи, что он ставит ее на колени, говорит ей с глубоким русским акцентом, что именно он хочет, чтобы она сделала с ним, и наблюдает, как она подчиняется, мысль об этом заставляет мое нутро скручиваться от больной зависти, и я задаюсь вопросом, смогу ли я когда-нибудь снова смотреть на него так же, как раньше.

По адресу мы добираемся до дома в нескольких милях от города, внушительного кирпичного дома с железной оградой вокруг. Я следую за машиной через ворота, пока Аша входит в дом, и мое нутро сжимается от страха. Матвей имел в виду именно это, когда говорил о частном секторе, если возникнут проблемы, с которыми я не смогу справиться, пройдет какое-то время, прежде чем сюда доберется кто-то еще.

Я жду, когда Аша выйдет из машины. Ее красивое лицо гладко и без выражения, и я хочу что-то сказать ей, но не знаю что. Я чувствую себя не в своей тарелке, потому что именно я должен прикрывать ее в этой ситуации.

Она проходит мимо меня, не сказав ни слова, и мое сердце ударяется о стенки грудной клетки, вдыхая аромат ее духов. Я не мог бы сказать, что это за духи, что-то цветочно-ванильное, но я знаю, что все, о чем я буду думать, когда почувствую их запах, это тот момент, когда она была между мной и сиденьем моего мотоцикла, и я почти думал, что она сдастся.

Давно я так сильно не хотел поцеловать женщину. Я вообще ничего так сильно не хотел. Я забыл, каково это — испытывать такую боль, чувствовать, как пульс пульсирует в венах от близости кого-то другого, как перехватывает дыхание в горле.

А теперь она вот-вот войдет в чужую постель.

Я жду, пока она постучит в дверь. Я наполовину ожидаю, что ответит кто-то из домашнего персонала, но вместо этого входит сам Матвей, одетый в костюмные брюки и светло-серую рубашку на пуговицах, его короткие светлые волосы зачесаны назад, а челюсть свежевыбрита. Он даже не смотрит на меня, его взгляд окидывает ее с жадностью собственника, которая заставляет меня сжимать кулаки от незаслуженной ревности.

— Аша. — Он открывает дверь шире. — Входи.

В его голосе ясно слышится приказ, это не приглашение. Я вижу, как Аша напрягается, ее позвоночник выпрямляется, но она делает шаг внутрь, и он почти закрывает дверь перед моим носом, прежде чем я протягиваю руку, чтобы остановить его, и встречаюсь с ним взглядом.

— А ты кто? — В его тоне звучит обманчивая приятность. Я ни на секунду не забываю, что у него здесь, несомненно, есть своя охрана, люди, которые без колебаний убьют по его приказу. Ради безопасности Аши и своей я не могу допустить, чтобы мои чувства диктовали, как все будет происходить.

— Телохранитель Аши. — Я натянуто улыбаюсь ему. — Хотя я и не собираюсь наблюдать за процессом, мне нужно быть достаточно близко, чтобы услышать ее, если она позовет меня.

— Ты ей не понадобишься. — Матвей собирается закрыть дверь, но я твердо держу руку на ней, не отступая.

— Мне платят за работу. — Я сохраняю ровный голос. — Вы же не станете осуждать человека, желающего сохранить эту работу?

— Впусти его, Матвей. — Тон Аши холоден. — То, что ты хочешь от меня, начнется только тогда, когда мы окажемся в спальне, или где там ты хочешь получить мои услуги сегодня вечером. Я сказала тебе, что приведу с собой охрану. Если ты не впустишь его и не подпустишь на расстояние крика, я предположу, что ты передумал, и уйду.

Я не должен хотеть, чтобы он надавил на нее, чтобы она ушла. Он явно хочет ее, и очень сильно, я вижу это по его колебаниям, по выражению его лица, что он подумывает уступить ее требованию, хотя я совершенно уверен, что он не из тех, кто уступает легко или вообще не уступает. Это желание поможет Аше выполнить работу, на которую я ее отправил, поможет королям в том самом деле, которым мы здесь занимаемся… И все же мне хочется взять ее и уйти, чтобы этот человек больше никогда к ней не прикасался.

— Хорошо, — отрывисто произносит Матвей. — Заходи.

Он отступает назад, закрывая за мной дверь, и я вхожу в фойе дома. Внутри все оформлено в темно-синих, серых и кремовых тонах, тяжелое темное дерево и железные светильники — дом суровый и запретный. Матвей больше не смотрит на меня, когда берет Ашу за локоть и ведет ее из фойе в коридор.

— Ты останешься здесь, — кричит Матвей, когда мы поднимаемся по изгибающейся лестнице и спускаемся в длинный, широкий коридор с дверями по обеим сторонам, плоскими скамьями с кожаной обивкой по обе стороны стены и двойными дверями в дальнем конце. — Мы с Ашей будем в той комнате в конце. — Он указывает на нее. — Уверяю тебя, тебе не придется ничего делать, кроме как сидеть здесь и слушать звуки, которые она издает.

Жестокая улыбка кривит его губы, и я чувствую, как сжимается моя челюсть. Лицо Аши абсолютно бесстрастно, как будто она отключила какую-то свою часть. Она отворачивается от меня, едва взглянув на меня, ее рука вывернута на бок, где Матвей все еще держится за ее локоть.

— Пойдем, — просто говорит она, и он ведет ее к двойным дверям, и никто из них не оглядывается, пока я опускаюсь на обитую кожей скамью, мое нутро скручивается в узлы.

Долгое время я почти ничего не слышал, только тихие голоса. А потом, когда прошло достаточно времени, я начинаю догадываться, что они там делают… звуки, которые я не хочу слышать.

Мужской стон, низкий голос Матвея, женский крик, который, как я знаю, должен принадлежать Аше. Удар чего-то о плоть. Ее тихий, умоляющий стон, и теперь я знаю ее достаточно хорошо, чтобы понять, что он ненастоящий, что она играет в игру, заставляя его поверить, что она хочет того, что он с ней делает, но это не помогает так, как я думал. Неважно, что она не испытывает настоящего удовольствия, возможно, это даже хуже. Я не могу мыслить достаточно здраво, чтобы понять, предпочел бы я, чтобы она действительно наслаждалась этим, когда сам факт того, что она здесь, заставляет меня краснеть.

Мои руки прижимаются к ногам, пальцы впиваются в бока, а я сжимаю челюсти. Я думал, что смогу это сделать, что смогу отделить свои чувства к ней от работы, которую мы здесь выполняем, но, черт возьми, я хочу пойти туда, прижать пистолет к его голове и нажать на курок только за то, что он вообще прикоснулся к ней. Я не хочу, чтобы он, блядь, прикасался к ней. Я не хочу, чтобы к ней прикасался кто-то, кто не я.

И у меня нет никакого права так думать.

Он специально шумит, я, блядь, знаю это. Я должен слышать каждое хрюканье, каждый удар кожи о кожу, чтобы точно знать, что он делает, его густой голос с акцентом говорит ей, что делать с его членом, чтобы я был вынужден знать, когда она обхватывает его губами, когда он вводит в нее пальцы, когда он трахает ее. Мне становится дурно, и я встаю и начинаю вышагивать по коридору, чтобы хоть как-то двигаться, потому что, если я просижу так еще долго, я все испорчу.

Я никак не мог знать, что буду хотеть ее именно так, но я должен был найти другой способ, как только понял, что хочу. Теперь мне это чертовски ясно, но уже слишком поздно. Так что я хожу и сижу, хожу и сижу, гадая, как скоро, черт возьми, этот человек собирается кончить, но, конечно, он собирается выжать из нее каждую секунду, за которую заплатил.

Аша, конечно, профессионал. Я смотрю на часы, ожидая момента, когда я пойму, что она должна закончить, и в этот момент дверь открывается, и она выходит, а за ней Матвей.

Выражение ее лица настолько пустое, что у меня разрывается сердце. Я могу сказать, что, что бы там ни произошло, это было нечто большее, чем просто отвлечься и подумать о чем-то другом, пока Матвей трахал ее. Она должна была присутствовать при этом, чтобы играть в игру по обмену властью, которую он хотел, и ей это более чем просто не понравилось. По тому, как она смотрит мимо меня, я вижу, что она ненавидит каждую секунду этого. Такое ощущение, что я попросил ее сделать что-то неправильное. Как будто я причастен к тому, что он сделал с ней, что заставило ее чувствовать себя так, и я скриплю зубами, когда иду по коридору к ней, нежно беру ее за локоть и отвожу от Матвея.

— Тогда на следующей неделе, Девочка, — небрежно говорит Матвей, скрещивая руки на груди, и смотрит, как мы уходим. — У меня уже есть идеи.

— В тот же день и в то же время. — Голос Аши приятный, ровный, почти роботизированный. — Спокойной ночи, господин Котов.

Матвей ухмыляется.

— Конечно, ты можешь называть меня Матвеем, Девочка? В конце концов, в тебе все еще есть моя сперма, красавица.

Мои шаги замирают, и на мгновение я вижу красное. Я вижу, как достаю пистолет, кручусь одним плавным движением и расписываю стену позади него его мозгами, и, Господи, как же я хочу, черт возьми, сделать это. Интересно, могу ли я сказать Тео и Николаю, что, если Матвею придется умереть, я хочу быть тем, кто нажмет на курок?

Аша одаривает его безразличной улыбкой.

— Я предпочитаю сохранять профессионализм за пределами спальни, господин Котов. Спокойной ночи.

Он ничего не говорит, только сохраняет на своем лице знакомую ухмылку в течение того единственного мгновения, когда он еще виден, прежде чем я вместе с Ашей прохожу по коридору и выхожу к входной двери.

Как только мы оказываемся на улице, она отдергивает свою руку от меня, оставляя между нами пространство.

— Я расплачусь с тобой в гараже, — говорю я ей тихо, голосом, достаточно низким, чтобы его не смогла уловить даже система безопасности. — Так что у него не будет шансов увидеть. — Я делаю паузу. — Я уже вызвал тебе такси, так что мы сможем поговорить, как только…

Она уже отходит от меня, направляясь к обочине, где я вижу огни, начинающие приближаться к нам. Она ни слова не сказала мне прямо с тех пор, как вышла из комнаты с Матвеем, и это заставляет меня чувствовать себя беспокойным и раздраженным, желая выяснить, что происходит. Я хочу, чтобы она поговорила со мной, рассказала, что творится у нее в голове, а она явно намерена замкнуться в себе.

Я не смогу принять решение о том, как поступить в следующий раз, если она не поговорит со мной.

Каждый мускул в моем теле напряжен, когда я следую за такси обратно к гаражу, притормаживаю перед ним и глушу двигатель, когда Аша выходит из машины. У нее все еще пустой, закрытый взгляд на лице, и я выдыхаю, идя ей навстречу и доставая конверт из кармана пиджака.

— Вот наличные за сегодняшний вечер. — Я делаю паузу, пока она берет конверт из моей руки и кладет его в свою сумочку, стараясь не отвлекаться на прикосновение ее пальцев к моим. — Аша, ты в порядке? Я знаю, что сегодняшний вечер — не то, что ты любишь делать, но ты выглядишь…

— Нам не нужно об этом говорить. — Ее голос ровный, отрывистый. — Тебя это не касается.

Я чувствую вспышку неконтролируемого гнева, досаду на то, что она не хочет со мной разговаривать.

— Мы работаем вместе, Аша. Это моя забота, если с тобой не все в порядке. Если что-то случилось… — Я вытесняю из головы слова Матвея, которые он сказал, когда мы уезжали, и то, как это меня разозлило. Сейчас мне нужно думать о ней, о том, что она может чувствовать, но она делает это с таким же трудом. Ее губы сжимаются, истончаясь, и я понимаю, что мне будет трудно вытянуть из нее хоть что-то.

— Я выполнила свою работу. Это все, что тебе нужно знать. Он не сказал ничего полезного, так что я вернусь еще раз, но, думаю, пройдет несколько сеансов, прежде чем он проникнется ко мне доверием, и я смогу спрашивать о многом, не показавшись подозрительной. — Она приподнимает одну бровь, ее взгляд остается ровным, когда она смотрит на меня. — Этого достаточно для вас, мистер О'Салливан?

— О, черт возьми, Аша! — Я бросаю на нее взгляд, и использование моей фамилии становится последней каплей, которая выводит меня из равновесия. — Тебе не нужно играть со мной в эти игры. Ты можешь просто поговорить со мной. Ты можешь рассказать мне, что случилось…

— Нет, я не могу. — Она наклоняет подбородок вверх, выпуская медленный вздох. — Я не буду подробно описывать, что я делала с Матвеем, так как потому, что он все еще мой клиент, так и потому, что лично я не хочу снова в это вдаваться. Когда у меня появится что-то, имеющее отношение к тому, что ты от меня хочешь, я поделюсь этим. Хорошо? Нам не нужно продолжать говорить об этом.

Аша делает паузу и смотрит на меня, пока я пытаюсь взять свои эмоции под контроль, чтобы придумать, как вести этот разговор рационально.

— Игры, как ты выразился, — это то, как я поддерживаю порядок в своей жизни, — спокойно говорит она. — А сейчас я собираюсь пойти домой. Я очень устала. В то же время, в том же месте на следующей неделе.

Она поворачивается, чтобы уйти, а я ненадолго закрываю глаза, борясь с эмоциями.

— Аша, давай я подвезу тебя домой. Ты не должна возвращаться одна…

— Нет. — Ее тон ровный, слово резко завершено. — Я не хочу, чтобы ты знал, где я живу. Моя личная жизнь очень важна.

— Я не позволю тебе просто сесть в такси и поехать домой одной! — Я смотрю на нее, с трудом сдерживая разочарованный вздох. — Ты только что провела время с человеком, которого и моя организация, и Николай отметили, как опасного, с тем, кого ты сама не хотела больше видеть, потому что он тебя расстроил, и ты хочешь просто пойти домой без того, чтобы кто-то проверил и убедился…

— Это мой дом, Финн! — взрывается она, поворачиваясь ко мне лицом, ее глаза сужаются. — Если я не могу чувствовать себя там в безопасности, то я могу с тем же успехом бросить все, уехать из города и начать все с чистого листа. Я не собираюсь просто так говорить тебе, где я живу, и не собираюсь позволять, чтобы меня заставляли бояться возвращаться домой. — Аша разворачивается на пятках и начинает возвращаться к такси, которое она попросила подождать. Мне хочется схватить ее за локоть, оттащить назад и заставить выслушать меня, но я точно знаю, как она разозлится, если я это сделаю. Это будет некрасиво, это уж точно.

— Аша… — все равно зову я ее, и она ненадолго замирает на полпути между мной и машиной. — Я пытаюсь защитить тебя. Я…

— Я не твоя проблема, Финн. — Она не смотрит на меня, когда говорит это, ее плечи напрягаются, а затем она шагает к ожидающей машине, не говоря больше ни слова.

Я смотрю ей вслед, пока она садится в такси, и в голове у меня снова и снова прокручивается решение, что делать. Она явно хочет уединиться, но я не могу смириться с тем, что позволю ей уехать, не будучи уверенным, что она благополучно доберется до дома. Я никогда не смогу смириться с тем, что с ней что-то случится — не только потому, что я ответственен за ее назначение на эту работу.

Все, что я видел о ней, говорит о том, что она жесткая, независимая и упрямая, но есть в ней что-то такое, что заставляет меня хотеть защитить ее… позаботиться о ней, как бы я ни знал, что она будет против этого.

К черту. Я перекидываю ногу через байк, прежде чем успеваю остановить себя, прежде чем такси успевает уехать слишком далеко, завожу мотор и выезжаю на дорогу, следуя за машиной. Может, она и не захотела ехать со мной, но я, черт возьми, могу проследить за ней и убедиться, что она благополучно добралась до своего дома.

Она оказалась в этой ситуации из-за меня. Потому что я решил, что она — лучший способ получить то, что нам нужно, не подвергая жизни опасности.

Теперь я не так уверен в том, что она может оказаться не в опасности. И я не позволю, чтобы с ней что-то случилось.