(без) Право на ошибку

ГЛАВА 10

Пять лет назад

Мы зашли в крохотный ресторанчик. Без пафоса, без высокомерной хостес, без жадных до наживы дельцов. Небольшое уютное помещение.

В котором я чувствовала себя вполне комфортно несмотря на то, что оставалась в деловом костюме и не успела сделать ни прическу, ни макияж.

Это была тяжелая неделя, но спать не хотелось.

Совсем.

Слишком уж взбудораженна я была. И нервничала, что уж там. И мне ничуть не помогало то, что Веринский был особенно предупредителен сегодня.

Смотрел весь день прищурившись — не просто смотрел, а всматривался, и я этот взгляд ощущала всем телом. Открывал мне двери, помогал надевать пальто. А сейчас помог снять пиджак, скользнув при этом по рукам. Мимолетным движением — и меня уже ведет.

А потом и свой снял, оставшись в одной рубашке, облепившей широкие плечи, сел и расстегнул еще одну пуговицу на ней.

Я сглотнула, тоже села и взяла в руки меню. И осознанно-бессознательно отзеркалила его жест. Потянулась пальцами к своему вороту и расстегнула его. И крохотную пуговку ниже.

Одобрительный смешок.

Я взглянула на мужчину. Смотрит. Опять смотрит. Как-будто готов отбросить все эти приборы, которые стоят на столе, и положить вместо них меня.

Но мы не торопимся. Мы оба делаем заказ. Осторожно переговариваемся, а когда приносят вино, я делаю большой глоток.

Я благодарна ему за эту буферную зону. Что переход от состояния «начальник-подчиненная» в несколько иную сферу не столь резок.

У нас свидание. Настоящее. Он мне даже цветы подарил, и я оставила букет скучать рядом с водителем. Только спросила перед этим, кто же выбирал его? Я-то этого не делала.

Хохотнул. Сказал что сам. И так тепло стало.

К тому моменту, когда принесли еду, мы уже расслабились. Михаил описывает новый продукт, о котором я пока знаю только по документам — его глаза горят Я в шутливой форме делюсь своими мытарствами на собеседованиях. Приукрашаю, конечно, анекдоты вставляю. И пусть до стендап-шоу мне далеко, но он смеется.

— Почему ты у себя не осталась? — вопрос звучит вполне ожидаемо.

Мне не хочется портить вечер откровениями, потому я снова почти в шутку рассказываю как применяла на потенциальном боссе свои навыки самообороны.

Веринский хмурится.

— Не подскажешь, куда устраивалась? Мало ли, пересечемся с этим…

Я внимательно смотрю на него. И вижу, что разозлен.

И мне хочется плакать. Потому что это первый случай, когда за меня готовы порвать.

Я где-то слышала, что только тот мужчина достоин быть рядом с тобой, кто всегда возьмет в руки ружье и защитит тебя во что бы то ни стало. Такое вот вполне себе конкретное пояснение безликого «как за каменной стеной».

И пусть все это только иллюзия, только сегодня, но я без ума от этой иллюзии.

Я скрываю слезы за очередным глотком. И качаю головой.

— Все в прошлом.

А я хочу жить в настоящем. Сегодняшним моментом.

Но об этом мы не говорим.

Приносят закуски. Я заказала салат, а мужчина — какие-то совершенно потрясающие даже на вид крабовые шарики, которые он хватает пальцами, обжигается, макает в соус и тянет в рот.

Я смотрю, как завороженная.

И даже не сразу понимаю, что следующий кусочек предназначен мне. В том, как Михаил протягивает закуску нет ничего от кормления собаки или более слабого существа. Со мной делятся. Я открываю рот, не отрывая от него взгляда, и скольжу губами по его пальцам, а потом и прикусываю их. И тут же вижу, как расширяются его зрачки, почти полностью заполняя радужку.

Мне кажется, я сейчас задохнусь.

Возбуждение захлестывает меня — не знакомое, яркое, странное.

А Веринский возвращает свои пальцы себе и вдруг облизывает их кончики.

Низ живота тянет. И я стискиваю ноги, но становится только хуже.

Я уже хочу уйти — и в то же время не хочу торопиться.

Доедаю действительно вкусные салат. Впиваюсь зубами в потрясающее мясо — на горячее мы оба выбрали стейки. Внутри полыхает. Мне хочется прижаться к нему, воткнуться носом, наконец, в эту чертову ключицу, облизать его кожу…

Я облизываю вилку с остатками густого соуса.

А потом не выдерживаю вдали от него, скидываю туфлю и прикасаюсь ногой к его ноге.

Я видела такое в фильмах и мне всегда казалось это совершенно идиотским действием. А сейчас — единственно правильным вариантом. Веринский вытягивает ноги вперед. И я трусь о них ступней, будто не моя это ступня, а забредшая кошка.

Я отказываюсь от десерта.

Михаил от кофе.

Расплачивается и подхватывает меня. Прижимает к своему горячему боку и будто хочет упихать подмышку. Он выше, крупнее. Рядом с ним я чувствую себя совсем хрупкой. Спотыкаюсь, и он притягивает еще крепче.

Усаживает в машину и садится рядом.

Не прикасаясь больше.

Вот только его расслабленная поза обманчива. Я вижу краем глаза, как быстро поднимается и опускается его грудь и чуть подрагивают пальцы. Мы не целуемся как сумасшедшие, не ласкаем друг друга, как описывают в любовных романах. Мы просто сидим рядом, едва-едва соприкасаясь плечами и смотрим вперед.

И это меня заводит так, что начинает потряхивать.

Небольшой дом в центре города за огражденной территорией. Совсем немного машин и много зелени. Тишина.

Это не отель. Его дом. Я узнаю адрес и кусаю губы, чтобы не улыбнуться. Он привез меня к себе, а не в безликий номер.

Отпускает водителя и берет меня под руку.

На мгновение я представляю, что вот так и будет — всегда. Мы будем возвращаться откуда-то вместе, возвращаться домой… И гоню о себя прочь эти мысли.

Лифт доставляет на третий этаж, где всего одна дверь. А я чувствую все возрастающую неловкость. Куда я лезу? К кому? В чью жизнь?!

Я не решаюсь войти.

И Веринский подталкивает меня в спину. А я замираю в прихожей, боясь оторвать взгляд от пола, мучительно краснея от осознания, что вот так, сама, добровольно пошла за ним.

— Передумала?

Вздрагиваю.

Мне хочется ответить «да». Мне хочется ответить «нет».

Поэтому молчу. И понимаю, что ужасно боюсь. Всего. А он вдруг осторожно разворачивает меня к себе и жарко шепчет на ухо:

— Ты всегда сможешь меня остановить. Поняла?

Киваю. И позволяю снять с себя пальто и туфли. Он и правда присаживается и снимает их сам, и гладит мои ноги, ступни, осторожно продвигаясь вверх.

Я снова чувствую возбуждение. А когда его пальцы доходят до края чулок и касаются голой кожи судорожно вздыхаю.

Он встает и нежно меня целует. Легко-легко. А потом нежность сменяется на страсть. Заколки в моих волосах на его пальцы, которые зарываются в густые пряди. Его одежда на голую кожу.

Я и сама не понимаю, как оказываюсь раздета.

Мужчина подхватывает меня на руки и несет в мягком свете напольного освещения. Я почти не вижу обстановки, я вообще ничего не вижу. Я, наконец, утыкаюсь в его шею и втягиваю носом так, будто хочу запечатлеть его запах на всю жизнь.

Виски, ваниль и древесина.

Несмело касаюсь его кожи языком. А потом смелее, бормочу, что всегда хотела это сделать.

— Я знаю, — его голос хриплый. Опустошающий. Проникающий в душу — еще больше, чем его взгляд.

Настоящая погибель.

Хотя нет Настоящая погибель началась дальше. Когда положил меня на кровать. Когда обрушил сотни умелых ласк, поцелуев, укусов. Когда раздвинул колени и с рычанием и стоном, будто он, наконец, получил свое лучшее угощение, впился в мою плоть, терзая и облизывая складочки, немало не заботясь о том, что меня всю заливает смущением, что я пытаюсь выползти из-под него, что мотаю отрицательно головой.

Это же стыдно! Нет?

Нет.

В происходящем не было ничего стыдного. Я быстро забыла о собственных страхах и барьерах, выгибаясь под ним, крича для него.

Я взлетела и парила целую бесконечность. А потом обмякла и поняла, что там, где только что были его язык и пальцы, теперь что-то большое и твердое.

Наверное хорошо, что в квартире был полумрак и я не рассмотрела, насколько большое. Потому что когда он начал проникать в меня, мне показалось, что я не смогу.

Не приму. Меня разорвет.

Он тяжело дышал. Я же сходила с ума. Боясь того что происходит и надеясь, что это будет продолжаться. Долго.

Быстрый рывок. Мой взвизг. И мы оба замерли.

Я чувствовала себя растянутой. А потом вдруг почувствовала наполненной.

И сама подалась вперед.

Миша простонал мое имя и начал двигаться. Неумолимо. Сладко-больно. Нежно. Жестко. Я полностью погрузилась в незнакомые ощущения. Он был напорист и осторожен одновременно. Я же металась, хаотично гладила его, целовала и вбирала его дыхание. Его плоть.

Язык мужчины повторял движения его члена. Пальцы то впивались в мои бедра, то выкручивали соски, отчего я выгибалась еще сильнее.

Он запрокинул голову, а его грудь блестела от выступившего пота. И это зрелище было лучшим, что я видела в своей жизни.

Он был совершенен.

Более сильным, чем когда-либо.

Полностью открытым и беззащитным в своем желании.

Моим. В эту ночь — моим.

И когда он зарычал и несколько раз вбился в мои бедра, я обхватила его ногами и руками и счастливо закрыла глаза, надеясь растянуть эту ночь и эту мнимую власть навечно.

— И куда ты собралась?

Я взвизгнула и отпрянула. Ударилась о какой-то столик и чуть ли не осела по стене, глядя на Веринского.

Заспанное лицо мужчины сменило выражение с недовольного на удивленное. А потом он и вовсе встал, осторожно изъял из моих рук полотенце, которым я прикрывалась, положил снова на кровать — меня — и навис сверху.

Я судорожно прикрылась руками и покраснела.

Вся, как мне кажется.

Черт, ведь ночью было темно и не так страшно. А сейчас утро. И все видно. И понятно, что мне нечего делать в этой постели. Хотя больше всего мне хотелось свернуться калачиком и снова лечь под теплый бок — как я и проснулась.

Но разве могла я лечь? И остаться там, куда попала случайно?

Я вспомнила, что мы вчера делали на этой постели и покраснела еще больше. В ванной ведь я тоже краснела — ведь именно там он меня мыл ночью. Сам. Очень бережно.

— На-астя…

— Мне пора, — пискнула.

— Вот про это я и спросил — куда?

— Д-домой.

— Зачем?

Он ставил меня в тупик своими вопросами. А то он не понимает! Такие как Веринский не валяются в выходной в постели со своими случайными любовницами.

Я рассердилась.

Нет бы сделать вид, что спит и дать мне уйти! Дать прийти в себя за эти выходные. А в понедельник уже я сделаю вид что ничего не было.

Если смогу…

Что вряд ли. Теперь, когда я знала, какой он… Невозможный. Безудержный.

Безудержный закатил глаза и вдруг произнес:

— Правильно ли я понимаю, что ты проснулась, решила что достаточно натешилась со мной и пора сбежать, пока я не начал умолять тебя остаться?

— Что?

Он серьезно сказал такую хрень?

Хохочет.

И шепчет горячечно мне на ухо:

— Маленькая дурочка. Мышка, которая решила спрятаться от своего кота. Ты и правда думаешь, что я тебя отпущу так просто? Не знаю, что ты наслушалась обо мне, но я никогда бы не стал приглашать свою секретаршу к себе на все выходные, если бы не был достаточно заинтересован в этом.

— На все выходные?

— Да, мышка, да. И перестань испуганно пищать.

Он так и назвал меня. Мышкой. А я в ответ придумала Ведмедик — что-то среднее между ведьмом и Превед Медвед.

И правда осталась на все выходные. За которые изучила, как мне казалось, все его тело — каждый сантиметр. Все его любимые позы. Каждый его взгляд и стон.

А он изучал мое. Настраивая, как музыкальный инструмент по себя. И научил любить свое тело. Видеть и чувствовать его.

Сначала он осторожничал, опасаясь сделать мне больно, но вскоре мы забыли и про осторожность. Вели себя как животные. А иногда просто лежали, трогая друг-друга и оценивая реакции. Иногда он показывал мне что-то, отчего я снова краснела — но делала. И изумлялась тому восторгу, который вызывало это неумелое действие.

Это было волшебно. Порочно. Сказочно. Ярко. Жестко. Вкусно.

Необычайно.

Я не верила, что это случилось со мной.

И еще больше не поверила, что это не закончилось с понедельником.

Но я быстро перестала размышлять, какую цель преследует Веринский. Слишком явственно видела восторг и желание в его взглядах. Даже на самых серьезных совещаниях в моих ушах стояли его крики наслаждения. Рычание, когда он добивался, чего хотел. Я видела, как он тянется ко мне даже будучи окруженным людьми, как темнеют его глаза и подрагивают пальцы в желании сжать что-нибудь — лучше всего меня.

Я была его персональной, желанной куколкой, которую он хотел с такой же страстью и энтузиазмом, как и делал все остальное — и то, что не насытился за короткое время, как обычно… Что ж, так бывает.

Я так отчаянно хотела быть его куколкой, его мышкой, что отбрасывала каждую мысль, которая могла привести к обратному результату. И пусть и понимала, что влюбляюсь — да что там, я была в него бесповоротно влюблена еще с того момента, как мы сидели на нашем первом свидании и он расстегнул свою пуговицу — мне стало плевать.

Я не могла отказаться от этого изысканного блюда.

И чувствовала себя все свободнее, все красивее, отщипывая от него каждый день самые лакомые кусочки.

Спустя недели я смотрела на себя в зеркало и не узнавала.

Нет, я не превратилась по мановению волшебной палочки в супер-звезду. Но глаза горели. В жестах, во взгляде появилась уверенность.

Да и движения стали какими-то… сытыми.

А ночи — осмысленными.

Я бы никогда не поверила, что женщину так меняет присутствие мужчины, который ею восхищается.

Которым восхищается она.

Которого хочет до сбившегося дыхания и подкашивающихся ног.

Мое желание и нежность были настолько всеобъемлющими, что контуры физического тела не могли его удержать. Я постоянно выплескивала их наружу. Улыбками посторонним людям. Взглядами в его сторону. Отчаянно — нечаянными касаниями. Энергией, которую я старалась пустить в мирное русло — в работу.

Мир вокруг был затоплен в море моей любви. Девичьей, сладкой, безграничной. И я почти не видела в этом море, как затонул корабль Горильского, как грустно смотрит с необитаемого острова Дима. Я видела только свой маяк, на который летела на всех парусах.

Я понимала, что надо решать вопрос с проживанием, тем более что так и не объяснила Мише, что живу не одна. Он никогда у меня не был — сначала это было не в тему, потом не до того. И теперь я просто не знала как подступиться к этому вопросу. Я лишь поговорила с другом, но он поднял обе руки на мои объяснения, будто сдаваясь, не мешая мне гореть. Я перетащила часть вещей к Веринскому — точнее он потребовал это от меня в приказном порядке — и большую часть ночей проводила там. Страстных и безудержных ночей.

Я все больше погружалась в дела компании и все лучше могла исполнять свои обязанности — и это наполняло меня гордостью, потому что я действительно хотела снять хоть немного работы с его плеч. Готовила, когда предоставлялась возможность, все свои коронные блюда — а готовила я хорошо. Сопровождала его на переговорах и приемах.

И, несмотря на косые взгляды, чувствовала себя на своем месте.

Да, сложно представить — секретарша и миллионер.

Да, у нас был совершенно разный статус и возраст.

И нет, мне это не мешало быть счастливой.

Я вообще не помнила, не знала раньше, что такое счастье. Что такое — дышать полной грудью. Слишком много страха было в моей жизни, слишком много ненависти. И я была безумно благодарна Мише, что он избавил меня от этих страхов и неуверенности.

Пусть я заплатила за это собственной девственностью и сердцем и не знала, сколько все продлится — он не давал мне никаких обещаний, он вообще не говорил на эту тему. Пусть.

Оно стоило того.

Мы не давали повода для сплетен — не спаривались на каждых поверхностях, не запирались среди дня в кабинете. Но наши отношения не мог не заметить только слепой. Поэтому видели. Иногда даже спрашивали. Подначивали. Я лишь пожимала плечами и училась держать лицо. Оставалась спокойной и равнодушной, беря пример с Михаила.

Мы никому ничего не объясняли. Веринский потому, что никогда этого не делал. Я также не чувствовала себя обязанной — да и не подружилась я ни с кем, чтобы по женски секретничать. А теперь и не подружусь, наверное, потому как меня обсуждали, критиковали за моей спиной.

Пусть.

И возненавидели, когда мы уехали на несколько дней в Барселону отдохнуть — и это случайно стало достоянием общественности из-за нескольких снимков в Интернете. Меня общественность не интересовала. Я первый раз была заграницей и сразу в таком невероятном городе, где голова кружилась от весны, любви и архитектуры Гауди. Где мы бродили как настоящая влюбленная парочка, взявшись за руки; где целовались в подворотне готического квартала; кормили друг друга разными вкусностями на центральном рынке и вместе восхищались танцорами фламенко.

Судьба давала мне не так много в жизни хорошего, чтобы не принимать это с благодарностью.

Я жила в собственном мирке, где было хорошо. Да что там, потрясающе.

Окружающие же считали, что я вознеслась слишком высоко. Но они ошибались — я не возносилась, я парила. Выше, чем когда-либо смела мечтать.

Знала ли я, что тем больнее будет падать?

Наверное, знала. Просто никто не предупреждал, что падение окажется смертельным.