(без) Право на ошибку

ГЛАВА 11

День который стал началом конца совершенно таким не выглядел.

Никаких дурных предчувствий. Не бежали прочь животные и не летели птицы, как они должны делать перед катаклизмами.

Потрясающее утро. Полное нежности и прощальных поцелуев.

Впервые за два месяца Веринский уезжал в командировку один, оставляя меня «на хозяйстве».

— Не истери, Мышка, — мужчина недовольно хмурился, — я не бросаю тебя управлять предприятием — на это есть Норильский. Но мне нужен кто-то вменяемый, чтобы принимать входящую документацию и звонки, предназначенные для меня. А ее будет много в эти дни. Как и работы.

Я кивнула и в который раз поправила ему ворот рубашки.

Мне нравилось это делать. Было что-то в этом запредельно интимное. У Нины подобное действие смотрелось совершенно по-другому, у меня же каждый раз перехватывало дыхание.

Мы поехали в одной машине. Сначала меня — к офисному зданию. Потому Мишу в аэропорт.

Я тяжко вздыхала.

Нет, предстоящая кутерьма меня, пожалуй, не пугала. Я многому научилась за то время, что проработала в холдинге. Но я уже скучала по своему мужчине. И боялась того момента, когда он приедет — Нина возвращалась. И я снова должна была превратиться в тыкву.

А будет ли у Веринского на тыкву время?

Я понимала, что стала зависимой от него. От его присутствия в моей жизни. От его объятий по ночам — и не только. И не могла сказать, что меня эта зависимость пугает.

Вздохнула и поднялась на свой этаж.

А дальше и правда начались совсем суровые будни. Четыре дня без Миши надо было еще пережить.

Так уж получилось, что «Волна» переживала период реорганизации, плюс нам «грозили» очень крупные контракты, вывод нового продукта на рынок. Активизировались конкуренты. Уследить за всем было не возможно, потому отслеживали только основные моменты, остальное руководство надеялось отшлифовать позже.

Но и основных моментов был миллион.

Я уже проводила на работе по двенадцать — четырнадцать часов и самостоятельное плавание не было исключением.

Вот только без Веринского было пусто. Без его запаха, без закрытой двери за моей спиной. За которой сидел он.

Дверь и сейчас была закрыта. На ключ. Но в кабинете генерального царило затишье. Зато у меня — линия фронта.

Очередной звонок, очередной запрос и я полезла проверять отчисления и фонды, выписала нужную информацию, перескочила в другую таблицу и вдруг замерла…

Снова вернулась в список ежемесячных отчислений. Что-то не то.

Залезла в таблицы.

Что же меня смутило?

Потерла виски. Что-то не стыкуется.

Я вызвала финансовую статистику, аналитику и начала все скрупулезно просматривать и пересчитывать. Я прокручивала и прокручивала строки и ячейки. Стройная, внятная схема, весь учет автоматизирован, все согласно договорам…

Стоп. Согласно договорам.

Разве вот эта выплата не должна быть иной? Как сейчас помню, что несколько месяцев назад, еще в самом начале своей работы, я перепечатывала подготовленный Ниной договор на поставку CAT — строительных машин сумасшедшего качества и мощности. И цены. Такие машины даже наш холдинг не покупал сразу, только в долг, под процент. Они запускались в работу и оправдывали себя на все сто — приносили доход, с которого потом и происходила оплата.

И когда я перепечатывала этот самый договор, в нем черным по белому были прописаны порядок платежей и проценты за год, уплачиваемые ежемесячно.

Двенадцать процентов годовых.

Я еще посчитала тогда автоматически эту сумму. И она совершенно не соответствовала той, что я видела на экране.

Доступ к визированным договорам у меня был. Я нашла нужный и внимательно его перечитала. И снова нахмурилась. Все вроде то. За исключением одного единственного слова.

Двенадцать процентов годовых не уплачиваемых, а начисляемых ежемесячно.

И разница с учетом суммы поставок была более чем существенная.

Черт. Я знала Веринского. Он всегда выгадывал для компании лучшие условия — мог биться до последнего за каждую десятую процента. Но и продажников на том берегу я тоже знала — они за те же десятые бились не меньше. От этого зависели их зарплаты. И человек, который смог повысить выплаты по машинам наверняка получил ощутимую премию. Пусть компания и потратила не менее ощутимую сумму на откат. Откат, который получил кто-то с нашей стороны.

Я решительно встала и направилась в договорной отдел.

— Марина Евгеньевна, — старалась говорить спокойно и по-деловому, — мне нужно уточнить кое-какие моменты в договорах с несколькими компаниями, будьте добры выдайте все что касается поставщиков строительного оборудования.

— Вы можете просмотреть все в электронном виде, — женщина скривилась, — если у вас есть, конечно, доступ.

Да, меня здесь не любили. Ну и хрен с ними.

— У меня есть конечно доступ. А также есть доступ к бумажным экземплярам. Поэтому я жду.

Договоры мне чуть ли не швырнули.

Но я спокойно села за свободный стол и просмотрела их, стараясь не выказывать волнения. Потому что то, что я увидела, мне не понравилось.

Подпись Горильского.

Он имел право подписи. И часто ездил вместо Миши на переговоры. И я была уверена, что согласовывает с тем все свои действия.

Мог ли согласовать это? Мог. Но я не поверила.

Спокойно отдала бумаги.

И вернулась на свое рабочее место.

Последующие два дня ситуация не давала мне покоя. Я снова просматривала разные цифры, уже целенаправленно, и понимала, что схема есть. Схема вполне действенная. В разных областях, чтобы не палиться. Почти недоказуемая. Но, по меньшей мере, требующая служебного расследования.

И если все действительно так, как я подозреваю, это означает что холдинг довольно давно, осторожно, но обворовывают на крупные суммы.

Могла ли я ошибаться?

Теоретически, могла. Черт, да мне очень хотелось ошибаться! Пусть Миша и не раскрывался до конца передо мной — он не был откровенен, скорее даже скрытен — но иногда проскальзывало в его словах и непростое детство, плохие отношения с родителями, какая-то совсем неприятная история с матерью, нежелание общаться со сверстниками. Он был довольно замкнут одиночка по натуре — и одинок. Я чувствовала это, пусть Веринскому это и не мешало. Но в душу не лезла. Я понимала, что ему потребуется очень много времени, чтобы раскрыться. До конца принять меня.

И также понимала, что это время он может и не захотеть тратить… И всегда отбрасывала подобные мысли, как Скарлет О’Хара.

А Артем был его единственным другом. С которым они, фактически, начинали это предприятие. И его поддержкой в бизнесе. И если он действительно обворовывал «Волну»… Действительно предал…

Как я могла сказать ему об этом?

Но как я могла не сказать?

Понятно, что делать это прямо сейчас я не собиралась. Вот вернется — он уже завтра возвращается! — и как будет время мы сядем и я спокойно ему все расскажу. А дальше уже пусть сам решает, как это все расковырять и доказать.

Самой мне лезть в это не стоит.

Тем более что шанс на ошибку был всегда. А право на оправдание есть у каждого.

— Чем занята, Настюша?

Я подпрыгнула на месте и одним движением закрыла всплывшие окна на компьютере. И вполне непринужденно улыбнулась Горильскому, который зашел в приемную.

Он так и не оставил своей манеры называть меня уменьшительно-ласкательно, да и вообще в эти месяцы вел себя со мной приторно-сладко. Разве что не сюсюкал.

Но я почти не замечала его все это время, пусть мы и часто пересекались. А сейчас, в отсутствие Миши, даже слишком часто. Он то топтался в приемной, будто у него своей не было, то подсаживался ко мне в кафе. Даже порывался отвезти меня домой однажды, потому как я сильно задерживалась и отпустила водителя, — но я тогда вызвала такси.

Мне не нравилось его отношение. Вот вроде бы не придерешься — но было в нем что-то странное. Что-то от злости мальчишки, у которого из-под носа увели машинку. И пусть я никогда не давала Артему повода усомниться в моем к нему отношении, он будто этого отношения не замечал. И все выжидал, когда же другой мальчик наиграется.

Мог ли он также относиться к деньгам и компании?

Я с усилием заставила себя улыбнуться и перестать думать по этому поводу:

— Добрый день, Артем Вениаминович. Работой, как и всегда.

— Я же просил называть меня по имени. Мы же почти одна семья теперь, — хохотнул.

— Не считаю это приемлемым.

— А Мишу ты тоже по отчеству зовешь? Даже когда вы в постели?

Вздрогнула и стиснула зубы. Хамло. Причем первый раз себе такое позволил — знает, что не пожалуюсь Верискому, а того нет рядом.

— Обсуждать частную жизнь своего начальника я тоже не считаю приемлемым. Чем могу помочь?

Посмотрел зло.

Но вот уже расслабился и нагрузил меня очередными рабочими задачами. Надо отдать ему должное — по скорости решений, навыкам, широте взглядов он был почти как Миша. Немного не дотягивал — наверное потому и не стал в свое время создавать собственное предприятие, а пришел сюда вторым лицом — но на уровне.

Блин, и зачем ему эти деньги? У Горильского были фантастические доходы, я не знала точные — но могла предположить.

Что могло ему не хватать?

Я продолжала работать, звонить, договариваться, переделывать документы. Очнулась, фактически, в девять вечера, когда мне неожиданно принесли ужин из ресторана, расположенного в нашем же здании.

Я с недоумением посмотрела на официанта, сервирующего журнальный столик.

— Михаил Андреевич распорядился.

Губы расплылись в улыбке.

В этом был весь Веринский.

Я ни разу не получила от него цветов. Или еще каких подарков. Он был, как правило, немногословен, если дело не касалось работы или каких-то отвлеченных историй, которые он мне хотел рассказать. Он не любил показывать отношения на публике. Он вообще на публике не любил ничего делать. И мы не вели с ним долгих телефонных разговоров или переписок в чате с кучей поцелуйчиков и прочими вздохами — может мне и хотелось, но приходилось останавливать себя.

Не такой он был человек.

А вот отправить мне ужин, узнав, что я опять задержалась — это было в его духе.

И приказать явиться на работу в одиннадцать, а не в восемь на следующее утро, после того как мы разговаривали с ним об очередной сделке чуть ли не в полночь — тоже про него.

Хотя он, как раз, должен был быть в восемь или около того.

Ранний рейс — Миша любил ночные рейсы, спать в самолетах и работать сразу по приезду. Ну или не любил, но приноровился.

А я так хотела его увидеть как можно скорее…

— Выспись, — он ответил почти резко на мои возражения, — тебе еще понадобятся силы в ближайшие дни, хоть Нина и выходит снова.

Я вздохнула.

И сделала как он сказал. Как и всегда.

Поехала домой — в свою квартиру, я не могла торчать у Веринского в его отсутствие, хоть он и не возражал, вот не могла и все — и действительно выспалась, хоть и встала по привычке рано. Но позволила себе долгий душ, тщательно уложила волосы и накрасилась. А еще приготовила простой ужин для Димы, в попытке наладить таки отношения, и оставила тому записку сверху, о том что нам надо поговорить.

Пора было решать и этот вопрос.

Водитель привез меня к нашему зданию и я глубоко вдохнула свежий воздух.

После дождя, что продолжался всю ночь, столица выглядела умытой.

Я улыбнулась охране, поднялась на свой этаж и наткнулась на Горильского.

— А, Настюша, — он приобнял меня под смешки девочек на ресепшн, — пошли ко мне, надо кое-что обсудить…

— Но Михаил Андреевич…

— Сейчас придет. Устроим маленькое совещание.

Я была удивлена. Почему вдруг совещания нужно устраивать у того в кабинете? Но лишь пожала плечами и пошла за Артемом.

— Светлана, сходите за бумагами, о которых я говорил, — бросил Горильский секретарше и та быстренько побежала выполнять поручение.

Мы зашли в кабинет и я по привычке начала прикидывать, как лучше разместиться. Хозяином кабинета был Артем, и если он сядет за свой стол, то Веринский, наверное, в кресло для посетителей. А мне…

— Раздумываешь, как лучше устроить нашего дорогого начальника? — голос мужчины звучал ехидно.

Я вздрогнула и покраснела. Вот Миша прав — все можно прочесть у меня на лице.

Не стала отвечать на реплику. Лишь спросила:

— Что мне следует подготовить?

— А разве ты не уже? — а вот это прозвучало издевательски. — Разве не подняла договора, не подсчитала убытки? Куда ты полезла, маленькая сучка?

Я в шоке уставилась на Горильского. И поняла одно — он опирался на дверь. На дверь, за которой никого не было.

И смотрел на меня зло, жестоко скривив губы.

Это было страшно. Меня и правда затрясло.

— Не понимаю, о чем вы, Артем Вениаминович…

— Ну-ну, не притворяйся. Дрянь, — мужчина шипел, а в глазах у него появилось настолько мерзкое и жуткое нечто, что я просто остолбенела, — Решила выслужиться? Мало тебе того, что ты лижешь Мише член, так еще и задницу собралась? На хрена ты начала что-то вынюхивать, а? Раздвигала бы ноги молча. Нет, блядь, захотелось изучить ей игры больших мальчиков…

Он вдруг рванул вперед, развернул меня, заламывая руки, и впечатал всем телом в стену, да так резко, что у меня из глаз искры посыпались.

Я закричала — попыталась — но Горильский зажал мне рот рукой, продолжая наваливаться на меня и злобно шипя прямо в ухо:

— Убивают и за меньшие деньги, понятно? Может и придется… Ты блядь ничего не докажешь, я сделаю так, что поверят именно мне, а о тебя вытрут ноги, как о долбанный коврик, которым ты и являешься! Сука, мне надо было просто завалить тебя и оттрахать в первый же день, получить свой доллар за выигрыш, и Миша бы сам вышвырнул из офиса. Но ничего, я еще успею…

Я не обратила внимание на фразу про выигрыш.

Услышав про «убить» я больше ни о чем не могла думать. Горильский говорил и действовал как маньяк в состоянии аффекта, я понимала — он действительно может сделать что-то ужасное.

От оглушившего меня удара, от ужаса перед происходящим, от паники ноги подкашивались и я ничего не могла ни сказать, ни сделать, только дергалась, пытаясь вывернуться из захвата, но это было бесполезно, я была намного слабее.

Я снова была в лапах мерзкого и страшного и от этого не было спасения.

Он схватил меня за горло и вдруг потащил в сторону. Я пыталась вдохнуть воздух, в глазах потемнело. Резкий толчок — и я валюсь на стол, на спину. А он наваливается сверху, раздвигая мне ноги, разрывая блузку.

Я визжу и начинаю хаотично бить руками, которые перехватывают и заламывают назад. А мои крики закрывают ртом, зубами, в меня впечатываются всем телом…

Только много позже я поняла, что он как-то рассчитал все до секунды.

Наш разговор, мою реакцию, приход Артема. И даже реакцию того.

Может и какую подготовительную работу провел.

— Что, блядь, здесь происходит?! — голос Веринского прозвучал так, что замерли не только мы. Замерло само время.

Я похолодела, понимая, что тот увидел со стороны открывшейся двери. Мои задранные и раздвинутые ноги и между бедра лучшего друга с уже спущенными штанами. Громогласные стоны, которые эта тварь начала издавать за несколько мгновений до, мои разметавшиеся волосы, мужские руки, которые судорожно вытаскивали блузку из пояса юбки.

То что я при этом была в истерике и пыталась выдрать Норильскому кадык было не видно.

То, что я пыталась лепетать, что это не то, что он подумал было глупо.

«Факты» говорили сами за себя.

Лицо Веринского окаменело, и он резко вышел, а я сорвалась за ним.

Отпустивший меня ублюдок проводил насмешливым взглядом.

Я бежала за Мишей, придерживая у горла разорванную тонкую ткань, умоляя подождать, выслушать, дать объясниться. Наверное, мимо проходили изумленные сотрудники, но мне было плевать, на всех плевать и на все, кроме застывшего лица моего мужчины. Уже столь же далекого, как холодные звезды.

Я залетела в кабинет и начала объяснять, заглядывая в застывшие глаза, цепляясь за каменные плечи, захлебываясь огненными слезами. Рассказывать про обнаруженные факты, про нападение, про подставу.

В первые минуты я еще думала, что мне удасться доказать свою непричастность и вину его заместителя. Наказать урода, посадить того, в конце концов. Думала, что вот сейчас Веринский снова превратится в дикого медведя, жаждущего мести по отношению к моим обидчикам. Что возьмет меня на руки, успокоит, защитит от всех последствий, от угроз.

Но Веринский лишь молчал, только смотрел на меня потемневшими глазами, как на мерзкое насекомое.

А его кулаки сжимались.

И до меня стало доходить, что сжимались не потому, что он хочет убить кого-то. А потому что едва сдерживается, чтобы не схватить меня.

— Хватит.

Холодный и мертвый голос был хуже удара. И я замолчала.

— Ты сейчас готова придумать что угодно, чтобы оправдаться. Не понимаю, зачем? Раз он догадался платить тебе, то просто сказала бы мне, что поменяла постель.

— П-платить? М-миша, о чем ты?

Я начала плакать.

— Хватит, сказал. На меня не действуют лживые слезы. На хрен эту историю. Вали к своему новому трахальщику. И на меня ты, естественно, больше не работаешь. Надо было выкинуть тебя сразу, как только я выиграл.

Опять выиграл. Почему они все время говорят про это?!

— О каком выигрыше ты…

Брови Веринского изумленно взлетели вверх:

— Но ты же не думаешь, что я был очарован твоими прелестями? Ты просто шлюшка, которую мы с Артемом разыграли в пари

— и я был первым.

Я задыхалась.

За что, Господи, за что? За что все, что происходило со мной — и происходит сейчас? Почему он мне не верит, почему он так жесток?

Наверное, поэтому…

Потому что он никогда и не собирался верить. Или любить. Я для него никто. На доллар?

Моя жизнь стоит доллар?!

Я сжалась, стараясь уменьшиться в размерах, исчезнуть из этой Вселенной.

Что я могу сделать?

Ничего.

Любимую женщину выслушали бы. Подстилку не будет слушать никто.

В кабинет кто-то зашел, и я повернулась. Смутно помнила этого человека. Начальник службы безопасности.

— Ну что там? — голос Веринского был холоден.

— Все как вы и говорили, — второй мужчина на меня не смотрел.

Я повернулась к Мише…

К Михаилу Андреевичу.

Даже не думала, что его презрение может стать еще более…всеобъемлющим.

Почему? Что еще произошло?

— Уберите ее, — ровным голосом.

Пошатнулась.

Меня подхватили под руку и вывели из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Я вырвалась. Помотала головой. Не так, только не так. Не как преступницу.

И пошла к лифту, не замечая ничего вокруг себя. Автоматически нажала кнопку вызова. Спустилась вниз — кажется, все на меня смотрели и шептались. Но какое мне дело до всех?

Я вышла на улицу, пересекла стоянку и остановилась у ближайшего дерева, прислонившись к стволу.

Я не понимала, что мне делать. Как мне жить дальше. Я даже не понимала, как мне дышать!

Внутри было пусто. Будто пронесся смерч и утащил пряничный домик со всем хорошим, что было в моей жизни. Внутри была пустыня — раскаленное солнце предательства выжгло слезы и душу.

Я повернулась в сторону здания.

И увидела, как на крыльцо выскакивает Горильский. А за ним какой-то крупный мужчина.

В голове вяло всколыхнулись его угрозы. Которые он собрался исполнить — это я осознала со всей четкостью.

Мне захотелось лечь и дать им сделать, что они задумали.

Но инстинкт самосохранения оказался сильнее. Я присела. Спряталась за деревом. А потом по кустам пробралась к концу стоянки, к концу забора, выскочила на улицу и понеслась прочь, не разбирая дороги.

Пока у меня оставались еще силы.

А когда не осталось — остановилась и оглянулась.

Какая-то улица. Не знакомая. Сколько я так бежала? Не знаю.

Но преследователей не видно.

Сердце колотилось, как припадочное, во рту пересохло, меня знобило. А потом меня прострелила боль. И еще раз. И еще.

Я оперлась рукой о стену, покачнувшись, ничего не понимая.

— Девушка, с вами… Все в порядке?

Какая-то женщина. Спрашивает о чем-то. Что? Почему смотрит на мою юбку?

Я тоже посмотрела. По светло-серой тонкой ткани расплывалось бурое пятно. Месячные?

Может быть… Когда они были-то последний раз?

Раздался тонкий свист, тонкий и въедливый, разрушающий мозг. Спустя несколько секунд я осознала, что визжу я сама. Потому что у меня не было месячных. С момента как мы стали встречаться с Веринским. И я, за всей нервотрепкой, на это не обратила внимание. А в первую ночь мы с ним не предохранялись. Потом — да.

Но не в первый раз.

Внизу снова прострелило, меня скрутило в диком приступе боли, и я прохрипела:

— Скорую.

И повалилась на землю.

Дальнейшее воспринималось смутно.

Боль. Боль. Боль.

Страх.

Голоса.

Горячо. Холодно. Не могу дышать.

Рывком раздвинутые ноги. Боль.

Беспамятство.

Тошнота.

Боль, раздирающая все тело.

День. Ночь. День. Снова ночь.

Уколы.

Жесткая койка с чем-то вонючим подо мной.

Снова боль, раздирающее все тело.

Тошнота.

Кто-то хлещет по щекам. Кто-то орет что надоело убирать за мной.

Мне холодно и страшно. Одиноко. Я зову и зову Мишу, а потом понимаю — его нет Он не придет Никто не придет. Я одна.

Выныриваю в реальность и снова погружаюсь в беспамятство.

Но все когда-нибудь заканчивается. Закончилось и это.

Я пришла в себя в палате. Обшарпанные стены, несколько кроватей, серые страшные одеяла. Сильный запах лекарств и хлорки. На кроватях кто-то лежит — я не смотрю. Не знаю.

Я смотрю на свою бледную, почти прозрачную руку с синяками разной цветностью, на трубку от капельницы.

Мои руки привязаны.

И болит все тело.

Я в психушке?

Кто-то наклоняется надо мной. Большое тело в халате. Пожилая женщина кривит морковные губы:

— Пришла в себя? Достала уже убирать за тобой. Неделю валяешься. Заделаются бомжами, а потом ухаживай за ними.

Она отвязывает мои руки. Говорит, что я пыталась выдрать иголки, вот и пришлось привязать. На руках синяки от этих бинтов. Но хуже они не делают.

Я прошу воды. Распухший язык в пересохшем рту едва двигается.

Я спрашиваю где я и что со мной. Женщина снова кривится и уходит.

А спустя часа два приходит врач. И усталым голосом объясняет, что меня привезла скорая. Что у меня был выкидыш. Причина не понятна — так бывает на ранних сроках.

Дальше я понимаю его совсем смутно. Слова доходят как сквозь толщу воды.

Воспаление. Септический процесс. Выскабливание. Пришлось удалить половину репродуктивных органов. Матку удалось спасти. Конечно, будут сложности, но у вас есть еще шанс…

На этой фразе я вскидываю голову и начинаю хохотать.

Шанс?

На что, блядь, шанс?!!

Я смеюсь и плачу. Потом рыдаю. Потом мне вкалывают успокоительное. А на следующий день снова приходят и начинают выяснять кто я и как меня зовут.

При мне ведь не было ни документов, ни телефона. И никто меня не искал.

Никто не искал…

Никто бы и не стал.

А сумку с кошельком, новеньким смартфоном, подаренным Веринским, я так и оставила в приемной.

— Как вас зовут? Фамилия?

Настойчиво так спрашивает.

А я вдруг понимаю, что называть настоящую фамилию не хочу. Потому что если кто и будет меня искать, так это Горильский.

— Аня…Серенина.

Я назвала Димину фамилию. И попросила телефон. Я помнила его номер — я хорошо запоминала цифры. Слишком хорошо.

— Алло? Алло, слушаю!

Димка.

Всхлипнула.

— Дима, — получилось глухо, но он меня узнал. Заорал что-то, потребовал сказать, где я и что со мной, начал рассказывать, что искал меня, что с моей работы приходили — расспрашивали где я могу быть, еще что-то…

А я слушала его голос и цеплялась за этот голос, как за единственную точку опоры в этом самом долбанном из миров.

Я потом часто так буду делать. Закрывать глаза и слушать его. Выплывать на его голосе из черноты.

— Димка, — прошептала я, — приезжай. Приезжай, пожалуйста.