(без) Право на ошибку

ГЛАВА 14

Михаил

Меня не оставляло ощущение, что я вляпался в то, что избегал всю свою сознательную жизнь.

Безграничную топь сомнений и побочных эффектов. Мерзостное болото чувств, которые я так старательно выдавливал из собственного нутра. С корнем выдирал — вместе с неуверенностью в себе.

Я привык прокладывать путь с помощью бульдозеров и динамита. И вдруг оказался стоящим на подвешенном над пропастью хрустальном мосту, по которому злобный гном бьет крохотным молоточком.

Тук.

И маленькая трещинка вьется с самого края.

Тук-тук.

Еще одна появляется где-то впереди.

Молоточек стучит в такт ударам моего сердца и горный хрусталь, такой прозрачный и крепкий прежде, начинает серебриться все большим количеством морщин, превращающихся в жуткий в своей безысходности узор.

Я знал, мог предположить, что за этим последует. Что станет итогом.

Что в какой-то момент гном ударит последний раз. И мост сорвется вниз целым водопадом режущих осколков, увлекая и меня в пропасть. Вместе со всей моей дерьмовой жизнью.

Но уйти с моста уже не мог.

Я никогда не ощущал подобное прежде. Даже в детстве, когда понял, что на хрен не нужен своим родителям. Мать пропадала в «общественной деятельности» и общении с подружками — а потом стало понятно, что и с «друзьями». Отец — на работе: сначала обычным инженером, потом в попытках развить свой маленький бизнес, который ему и правда удалось развить до вполне приличных размеров. Если, конечно, сравнивать, с чего все у него начиналось, а не с моим предприятием.

Он хотел угодить ей. Это я видел — любил ее до безумия и все делал, чтобы его «Клавочка» была при нарядах, деньгах, домах отдыха. Меня так не любил. Я рано начал оставаться дома один. В первом классе сам ходил в школу, сам делал уроки и варил себе макароны и сосиски. Сам выбирал одежду, друзей и кружки. Мать называла это «навыками самостоятельности», отец «школой жизни», но, по факту, им просто не было интересно заниматься собственным сыном.

Зачем они меня вообще родили оставалось загадкой.

У нас не было других родственников — а если и были, я об этом ничего не знал. Быстро уяснил, что могу рассчитывать только на себя и если хочу чего-то, то придется этого добиваться самому. А другие люди для этого не нужны. И жил в квартире на правах соседа, которому оставляли денег на продукты, а взамен требовали помогать поддерживать чистоту.

Мне казалось, что я полностью независим от родителей.

Но жизнь показала, что я ошибался.

Мне оставался месяц до шестнадцатилетия, когда отца сразил обширный инсульт, парализовавший его почти полностью. Он и раньше жаловался на самочувствие, но это не остановило тварь, звавшуюся моей матерью, от жестокого эксперимента. Вместо того, чтобы поговорить, подать на развод — или как это делают нормальные люди — она придумала перерубить концы одним махом и привела своего любовника, который к тому моменту потрахивал ее уже пару лет, к нам домой, да так, чтобы их смог застать отец.

Итогом действительно стал развод.

А еще парализованный мужик за сорок, растерянный молодой парень, который только думал, что был взрослым, а по факту оказался беспомощным дитем. И два собранных чемодана, с которыми моя мать ушла в «новую жизнь».

Отец умер спустя два года. Все это время мне помогал разве что Егор Константинович, единственный, кого я бы назвал другом отца. Чего мне стоили эти два года, я вспоминать не любил.

Мать на похороны я не позвал. Когда мне исполнилось восемнадцать — отсудил квартиру. Когда начал зарабатывать нормальные деньги, устроил ее любовнику, уже мужу, травлю, стоившему тому работы. Она приходила ко мне, рыдая, умоляя простить ее. Не тогда, когда все это произошло — позже, когда я основательно испортил им жизнь. Она причитала, размазывая слезы и тушь, что хорошие мальчики не мстят, что все получилось случайно, что она не хотела, что надо уметь прощать.

На что я ответил, что если она не исчезнет из моей жизни и не будет сидеть тише воды в каком-нибудь Мухосранске, то ей придется подставить другую щеку. Прям согласно тем заветам, которые она пропагандирует.

Потому что я никогда не был хорошим мальчиком. У меня просто не было на это шансов.

Удивительно, как я не спился и не скурился в те годы.

Хотя, не удивительно. Такой путь был для слабаков, а я презирал слабость. И никогда не позволял себе то, что делает меня слабым.

Я начал делать бизнес когда мне было семнадцать. Ну как бизнес — как умел, тупо на коленке и наглости. И где-то на том отрезке пути встретил Горильского. Мажористый мальчик с приличными родителями и даже собственной тачкой. Он что-то вякнул в мою сторону в случайной общей компании.

Я набил ему морду.

Можно сказать, с той поры началась наша дружба-соперничество. И совместная деятельность. У него водилась наличность и кое-какие связи — и я использовал их на полную. Сработались.

Эта тварь ведь сосала с меня даже не ради больших денег. Или ради выживания. Он был просто больным ублюдком, которому хотелось исподтишка уколоть меня. Слить немного с потока. Чтобы наслаждаться потом не результатами, а просто самим фактом того, что он сумел провести меня.

Блядь, суммы которые он так или иначе воровал, были в масштабах бизнеса или даже его дохода не гигантскими. Он с легкостью получил бы их, если бы иногда немного чаще отрывал свою задницу от дивана. Ему просто доставляло удовольствие регулярно подпаивать меня ядом. Доставляло удовольствие забирать то, что нравилось мне. И когда понял, насколько мне нравится Настя, сделал, похоже, все, чтобы присвоить и ее.

Если бы она тогда увлеклась Горильским, он бы забыл ее на следующее утро.

Но она, на свою беду, увлеклась мной.

И как ни дерьмово считать себя ошибкой в жизни другого человека, я стал для Насти именно ею.

Я еще не разобрался до конца, что же именно произошло тогда, как именно он сделал так, что я вдруг превратился в слепого мудака, но уже от одного понимания, что девочка была права в своих подозрениях относительно его деятельности, говорило мне о многом. О том, что она могла быть права и в остальном.

Я глотал эту отраву знаниями, как другие глотают лекарство. Но не для того, чтобы излечиться. Змей-искуситель протянул мне свой яркий плод — и я готов был быть изгнан из Рая.

Вот только я не думал, что и в Аду для меня тоже не найдется места.

— Насти больше не существует, — голос Егора был каким-то блеклым. Я бы даже сказал осторожным. Он никогда не работал сапером, но я вдруг заподозрил в нем не меньшие таланты.

— О чем вы?

Даже не смотрел на него. Не хотел видеть отвращение на его лице, хотя да, он имел на то право. И нет, никогда бы не показал. Я просто знал.

И говорил пока спокойно, потому что понимал — его слова не относятся к ее физическому отсутствию.

— Изначально мы пошли не по тому пути, когда раздобыли списки всех присутствовавших на сентябрьском приеме. Помните, я говорил вам, что там не было никого с ее именем и фамилией?

— И я сказал, что она, скорее всего, пришла в последний момент просто с кем-то.

— Да. Но это не так. Она была в списках — только зовут теперь ее по-другому. Я не сразу, но вспомнил про парня, с которым она тогда жила в Москве…

Стиснул зубы. Меня это не касается, я не затем…

— И? — голос все-таки дрогнул.

— Дмитрий Серенин. Весьма обеспеченный на данный момент бизнесмен. Женившийся… второй раз.

Я прищурился и посмотрел на начальника СБ. Тот и правда выглядел совершенно спокойно, но мне, почему-то казалось, что он был плохим вестником.

Самым дерьмовым из них.

— Продолжайте.

— Серенин появился в том городе спустя два месяца после… событий пятилетней давности. Не один, а с женой. Я не сразу понял, что девушка, которая фигурирует как Анна Серенина, работающая последний год финансовым аналитиком, и есть наша… Настя. Она сменила имя и фамилию и, похоже, сделала это еще раньше, когда вышла из здания. Нашего здания.

— Что за…

Я и правда был растерян. Мог понять — сквозь приступ нерациональной злости, но мог — что она была замужем. И развелась? Получается да. Но при чем тут смена имени? И как это возможно в один день?

Еще внимательнее посмотрел на мужчину, сидящего напротив меня.

— Говорите.

— Пять лет назад, двадцать седьмого апреля в больницу номер семьсот одиннадцать на скорой поступила неизвестная девушка в крайне тяжелом состоянии, — чем дальше Константинович говорил, тем более механическим и отрывистым делался его голос, — Острое септическое состояние, вызванное выкидышем на сроке шесть-восемь недель. Ей сделали операцию, удалили часть репродуктивных органов и почти неделю она провела без сознания. Никто не заявлял о… пропаже, но когда она пришла в себя, заявила, что зовут ее Аня и попросила телефон — позвонить мужу. Мне удалось найти врача, который тогда первым ее принял и оперировал и…

— Прочь.

Я и правда сказал это? И не задохнулся — хотя воздуха стало резко не хватать?

Может, мне стоило сказать другое? Что-то вроде «Достань блядь свое оружие, которое я знаю, ты всегда носишь в кобуре, и пристрели меня»?

Потому что та правда, которое горечью осело у меня на губах, заслуживала только такое отношение.

Я знал, что у СБ-шника все записано. Была у него такая привычка — записать собственный доклад, а потом повторить его слово в слово вслух.

Протянул руку и взял листы.

Дождался, когда он выйдет и принялся читать.

Потом открыл бутылку коньяка, опустошил почти половину, и снова вчитался в черные скачущие строчки. Снова и снова, пока не выучил наизусть каждое слово, за которыми стояла бесконечная боль. Теперь и моя боль.

«…Анастасия поступила в больницу в двенадцать часов сорок минут по скорой. Девушка была найдена на улице в бессознательном состоянии. Как считают врачи, на фоне сильнейшего стресса произошел выкидыш и развился сепсис. Была проведена экстренная операция. В течение шести дней состояние оставалось стабильно тяжелым, личность пациентки установить не удалось. Когда она пришла в сознание, назвалась Анной Серениной, сказала, что потеряла и паспорт, и полис, но при необходимости муж сможет оплатить все. С больницы ее забирал Серенин, мужем на тот момент не являвшийся. Анастасия написала заявление о смене паспорта, а спустя месяц состоялась свадьба, тогда же по словам соседей, которые стали случайными свидетелями, всех это крайне удивило, потому что молодые люди практически не общались. Молодожены освободили квартиру и уехали в родной город Дмитрия, где девушка уже как Анна Серенина проходила длительную реабилитацию и лечение в репродуктивном центре и у психотерапевта. Безрезультатно, поскольку ей был дважды подтвержден диагноз бесплодие. Неудачное ЭКО. Параллельно Серенин начал новый бизнес, в котором она помогала в качестве специалиста по финансам. Бизнес успешно развивается, Анна же ушла работать в другую компанию. Развод. Квартиру Дмитрий переписал на бывшую жену. По внешним признакам Дмитрий и Анна расстались друзьями, она присутствовала на его второй свадьбе. Девушка подала документы на усыновление ребенка. В данный момент она ожидает назначения даты суда по делу об усыновлении младенца женского пола, рожденного девятого августа…»

Я ведь не был идиотом, понимал, что значит каждая фраза.

Хотя нет, я был идиотом — но то, что умел анализировать информацию, у меня не отнять.

Я понимал, что тогда, пять лет назад, это был наш с ней ребенок. Получившийся случайно и сразу, но это вовсе не значит, что я мог не захотеть его спустя весь этот пласт времени. И не осознать, кого именно я потерял.

Понимал, что все, что у нее было с этим Дмитрием началось уже после того, как она очнулась в больнице. Одна. После операции.

Теперь понимал.

Понимал, чего она испугалась и почему поменяла имя. Что именно оставило ее бесплодной. И кто виноват во всем том, что свалилось на хрупкую молодую девочку, оказавшуюся тверже и крепче монолитной скалы.

Не Норильский, нет. Прежде всего, я сам.

Не поверил ей, оттолкнул, хотя это ведь я работал с ней, жил с ней фактически, спал, видел, насколько она честна, искренна, что не прилипает к ней вся эта грязь, что вокруг нас, несмотря на то, что происходило в ее в жизни.

Я собственными руками ударил ее в живот, в котором жил наш малыш или малышка. А потом еще и исполосовал ножом.

Я лично плюнул ей в лицо, когда она стояла на коленях, под улюлюканье толпы. А потом засунул в костер и молча смотрел, как она сгорает в муках.

И когда вдруг встретил невообразимо прекрасного феникса с лицом Насти, я лишь мерзким червяком сумел подползти к ее ногам и попытаться ужалить собственной отравой, не замечая ее сияния.

Я всегда думал, что я сильный. Но понял, что до отвращения слаб. Личинка, достойная только копаться в экскрементах.

Настоящая сила была в этих листах. Стояла за каждой осторожной строчкой, которую Константинович писал своим убористым почерком.

Сила, отчаянная храбрость и желание жить. Цветок, прорвавшийся сквозь трещину в асфальте, на который я наступил своим ботинком. А он взял и вырос в другом месте. Назло всей той мерзости, что текла у нас с Горильским вместо крови.

Я даже не сразу осознал, что за звон я слышу.

С удивлением посмотрел на свою руку, запустившую бутылку в стеклянную стенку, полную ненужных наград и статуэток.

Нет, это был не звук битого стекла.

Это только что рухнул мост, и я теперь лежал, вывернув наружу кости, на самом дне ущелья. Истекая кровью и надеясь, что она заполонит все высохшее русло и потопит всех тех, кто был причастен к этой истории.

Что ж, Веринский, ты можешь гордиться. Пополнил ряд уродов, с которыми Настя — назвать Аней я ее никак не мог — сталкивалась в своей жизни. Кто тянул к ней свои грязные лапы.

Вот только ты еще хуже. Они лишь пугали — а ты ее планомерно уничтожал.

Такой же, как твои родители. Как отец не видишь дальше своего носа. И как мать с легкостью убил единственного человека, который тебя искренне любил.

Не знаю, сколько я простоял, глядя на эту осыпавшуюся стенку. Уже стемнело, когда я, наконец, снова набрал СБ-шника.

Просто потому что в том мареве, что заполонило мой мозг, скользнула, наконец, хоть одна годная мысль.

Потому что я понял, что мне стоит сделать до того, как я прибью Горильского и сдохну сам.

— Егор Константинович… — обратился я к зашедшему мужчине, не глядя на того. Голос у меня был тих и корябал воздух, но я был уверен, что тот меня услышит — Нужно найти рычаги давления и поторопить этот их суд. Пусть Настя… Анна получит согласие как можно быстрее.

Мы часто западали на одних и тех же девок, одни и те же бабки, одни и те же колеса. Потом и это ушло — повзрослели. В отличие от меня Артем слишком боялся терять, чтобы действительно взлететь. Потому оставался при деле и при мне. Верным, как говорящая кукла. И когда я решил переносить бизнес в Москву и развиваться уже здесь, отправился вместе со мной в качестве заместителя.

Ему было вполне комфортно на вторых ролях.

Мне, во всяком случае, так казалось.

И только сейчас, слушая звон хрустального моста, я вдруг понял, что, скорее всего, ошибался.

Я балансировал на грани, но продолжал копаться в том дерьме, которое начало открываться всего с несколькими фразами, которые я услышал от Насти.

Приходилось быть осторожным. Я не хотел никого спугнуть. И мне нужны были железные доказательства. Прошло пять лет, и вот в чем я и был уверен, так это в том, что на протяжении этих пяти лет Горильский не высовывался.

А что было до того…

Сложно найти. Сложно доказать.

Но возможно.

Я снял помещение двумя этажами ниже своего офиса. Нашел высококлассных экспертов, которых не знал никто — и главное, они никого не знали в моей компании. Вместе с Егором Константиновичем они подняли все личные дела. Проверили всех, кто работал в компании параллельно с Настей. Я лично разговаривал с некоторыми. В том числе с теткой, что работала в договорном отделе. С девочками с административного этажа, которым всегда больше всех было надо, особенно если речь шла о слухах.

Оказалось, что у многих хорошая память. Особенно если подстегнуть ее.

Оказалось, что при желании можно разгадать даже самые шизанутые схемы. Даже на самые мелкие суммы — если знаешь, что искать.

Оказалось, что следы любого вмешательства можно найти. Особенно если озадачиться в свое время и купить архиватор или как там он назывался, который с трудом, но мог восстановить переиначенные и уничтоженные данные. Пусть это и заняло почти неделю круглосуточной работы.

Я сам не знал, зачем давно еще покупал эту огромную во всех смыслах хрень, раз в месяц делающую информационный слепок со всех основных компьютеров компании. И почему никому об этом не рассказывал.

Пригодилась.

Еще пришлось поездить по различным фирмам. Ненавязчиво поговорить за чашкой кофе с некоторыми директорами. Я был довольно заметным игроком на рынке, потому мне не отказывали. И хоть не всегда были готовы полностью выложить всю подноготную, но кое в чем навстречу шли.

Особенно, когда выясняли, что топить их я не собираюсь.

О нет, у меня была другая цель. В которую я вцепился бульдожьей хваткой. И когда осознал до конца, что раскопал, сжал челюсти еще сильнее. Для того, чтобы переломать на хрен собственные зубы и остаться с крошевом во рту, как того и заслуживал.

Я мог только догадываться, зачем Горильский все это делал. И когда он начал. Слишком тупой, чтобы заниматься собственной жизнью, слишком умный, чтобы попасться и слишком завистливый, чтобы принять серебряную медаль.