Библиотека литературы Древней Руси. Том 14 (Конец XVI - начало XVII века)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Многа убо понуждения и тщателства имехъ прежде о семъ преподобнемъ и благочестивом муже, о немже ми повелелъ еси благородию своему возвестити; но тогда не смехъ таковая дерзнути, добродетелное житие его писанию предати, яже слыша от устъ его и яже видехъ своима очима, зазирающу ми совести. Понеже самъ николико стопам его не последовавъ и не поревновавъ житию его благочестивому; да некако в болшее осуждение вменитъ ми ся, яко инемъ повествуя и писаниемъ излагая, а самъ не прикасаяся деломъ его благим. Безсловесно бо есть инемъ поведати пищу, самому же гладомъ таяти; и студно есть инехъ напаяти, жаждою же самому растлеватися. И в таковыхъ помыщлениихъ многа лета преидоша, бояся о сих дерзати, да не выше силы моея дело сие начинаемо будет, понеже тмою неразумия омрачаемъ есмь и глубиною недоумения погружаем. Мглою убо одержимаго ми мрака безгласна имехъ уста, словесней трубе затканне сущи, и нощь обыде мя разумнаго незрения, паче же глубина страстей воста на мя, и сердце мое колебашеся бурею противныхъ ми ветръ, и уныние греховное, яко люта зима, омрази душу мою, и вся помышления моя и чювства олядеша, и незрителна быша к свету благоразумия. И паки многи беды мира сего и напасти люты постигоша мя за моя грехи, еще же и тягости ради казначейския службы преже, ныне же келарскаго ради строения;[479] истинну же аще рещи, — скудости ради ума моего, множаеже — слабости ради моего жития и лености, еже когда отторгнут есмь от сего преподобнаго отчьския пазухи, постигоша мя вся злая, и удалихся от него,[480] яко на село злобы, далече отидохъ и вся суетная мира сего обидохъ и в сети искусителевы впадохъ. И пребыхъ безделенъ в размышлении. И доселе грубостию ума содержимъ, желанием убо побеждаяся,[481] еже бы како и коим образом начати. Недостоинъство же мое возбраняше ми, и молчати запрещает ми. И аще оный премудрейший священноинокъ Епифаний,[482] списавый житие отца своего и учителя преподобнаго чюдотворца Сергия, и сумневаяся и глаголя сице: «Мню, — рече, — яко никтоже достоинъ есть, неочищенну имея мысль внутренняго человека, Божиих касатися». Тако же и мне, многострастному, присно обуреваему волнении греховными и в мыслех нечистых пребывающу, мню, яко несть ползы ветви духовныхъ плодовъ собирати, а грехи своя презирати, — доволно есть о своихъ гресехъ покаяния требовати, а не повести святых излагати. Но боюся да некако житие преподобнаго леностию моею и нерадением яко глубиною забвения покрыется, и якоже ленивый онъ рабъ приемый талантъ и скрывый в земли,[483] прикупа имъ не сотвори, и мучения достоинъ бысть, от некоихже преже на сие аще и понужаемъ бываше. Но несть лепо мудрости молчати, а невежеству дерзати; якоже пишет, селянин невежеством о благочестии не имать извета, сице и аз грешный зазираемъ бяше совестию худоумия своего от премудрейших и хитрословесных мужей, иже преже мене, грешнаго, с нимъ пожившихъ и преподобное житие его достоверно ведящимъ и во управлении божественныхъ догматъ спотрудившихся с нимъ и сострадателны ему по благочестии быша, — о нихже напреди явленно будет, — и аще тии не начаша о немъ написати, аз же, окаянный, кто бехъ, иже помыслити таковая; яко пес смрадный, от его богато дарованныя трапезы, яко падающими крупицами, питаемъ бывъ[484] и в келии его мении всехъ под отческою паствою пожихъ. И сего ради медленъ бысть умъ мой к начинанию таковых.

Ныне же уповающу ми на всемогущую Троицу и на Пречистую Богородицу, и на преподобных чюдотворцов Сергия и Никона,[485] и на самого преподобнаго отца моего, наставника и учителя архимарита Дионисия, и на твои святые молитвы, а яко отъ тебе повеленъ быхъ,[486] боголепному ти лицу повинухся, яко послушникъ, безо всякого прекословия дерзнухъ грешною моею рукою написати, яже видехъ, и яже слышахъ от чесных его устъ, прочая же от инехъ, иже мне поведаша преже мене в близости при немъ бывшии, и что много рещи, и вси во обители сей, иноцы же и мирстии, иже при животе его живущии, а инии и доныне пребываютъ, иже ведаютъ о его добродетелномъ и крепкомъ житии и о терпении и злострадании его, по правде побарающа. Паче же и твоей боголюбивей души сего не не ведущи, но аще убо и мене понудилъ еси, но самъ более мене веси, понеже и ты некогда во святей обители сей пребылъ еси, навыкая желаемый ти путь иночества, егоже и потщался еси с любовию на ся возложити; аще и в пустыни начало иночеству восприял еси, но тщание твое и вера яже по Бозе вкоренилася в душу твою к преподобнымъ чюдотворцемъ Сергию и Никону, и к сему преподобному архимариту Дионисию любовь, яко тогда слухомъ токмо слышалъ еси о нем во обители сей, последи же в пустыни от преподобнаго инока Никодима, боголюбиваго пустынножителя,[487] истинно уверилъся еси о немъ, яко и твоя повесть свидетельствуетъ о семъ истинно. И ныне разгараетца блаженное твое сердце божественнымъ огнемъ, незабытною любовию, иже паки хощеши от мене слышати о семъ преподобнемъ мужи. Аз же, окаянный, аще и пребывах у него в келии, но железну душу имея и окамененно сердце, не вмещающее словес его, токмо словом повеленное сотворяхъ, а в сердъцы моемъ, яко во утле сосуде, не удержавахуся повеления его. Ныне же аще и послах сие писанейце к твоей благолюбивей души, желаемое тобою, но вемъ, яко на осуждение души моей и всему моему худому и слабому житию на обличение, аще благоволиши прочести сия и речеши ми: «Толика лета пребылъ еси у такова свята мужа и благочестие его инемъ повествуеши, то почто, рече, стопамъ его не последуеши и самъ не таяжде твориши?» Сицева совесть побеждает мя, и сердце трепещетъ, недоумением мятущися: вопросившему ти, умолчати греха боюся, истинну же рещи — студ лице ми покрываетъ, зазирающу ми совести моей, якоже и прежде рехъ. Но обаче повинухся твоему боголюбезному изволению: яже в память ми приидоша и елико возмогохъ, то и писанию предахъ, не в мудрости словес и не в хитрости речений. И в чесныя ти руки вручити повелехъ; и молю ти ся яже аще любо забытиемъ погрешихъ или недоумениемъ не исполнихъ, и ты самъ исправи; или аще инии памятнее мене возвестятъ ти, и ты во исполнение приведи, а в моемъ неисправлении не зазирай, забытие бо на всехъ человекъ хвалится; и в простоте писанных словес не удивися, яко во училищахъ филосовскихъ не бехъ, ниже грамматическия хитрости не навыкохъ.[488] Ты же, о, богомудре, аще восхощеши, о сих потрудитися, елико Святый Духъ наставит тя и любовь, яже по Бозе, ко святому привлечет тя. Яко аще бы не ты мя на сие наставил, не бых смелъ таковая дерзати и не надеял бы же ся на твою множайшую любовь, яже ко преподобному, яко можеши и худая моя словеса удобрити любве ради святаго; и не помыслилъ бых поне ни начати двоих ради помышлении: дерзновения, паче же недоумения и ненавычения своего. Прочее же умолчю и на Бога уповаю и начало сице положу.

Глава 1. О рожении святаго

Сей убо преподобный отецъ нашъ архимаритъ Дионисий родися во граде Ржеве от отца нарицаемаго Феодора и матери Ульянеи, имя же ему от святаго крещения предано Давидъ, на память преподобнаго отца Давида, иже в Селуни.[489] По времени же некоемъ преселистася отецъ его с супругою своею во град нарицаемую Старицу, сего же отрока с собою имуще. Отецъ его старейшинство приемъ Ямския слободы строение. Добродетелное же житие отрока сего поведаша нам иноцы сея честныя обители — Гурей Ржевитинъ да Германъ книгописецъ Стариченин,[490] от них же, рекоша, и грамоте наученъ бысть; к сему же свидетельствоваше о немъ келейный его старецъ Сергий и слуга именемъ Никита Кучинъ[491] и прочии же с нимъ единоселницы быша, яко от младенства кротость велию имяше и смиренномудрие и простоту сердечною свыше человеческого пребывания, не внимая детскимъ играм и глумлениямъ, но страху Божию присно прилежа и учению усердно внимая, яко от самого Бога таковое смирение даровася ему; и ревность о добродетелех присно соблюдая в сердцы своем, вся, яже суть мира сего, ни во чтоже вменив, но добрыми делы подвизаяся, тем хотя сподобитися Царствия Небесного сожитель, яко и отцу ево духовному, именем Григорию, дивитися многому смирению его и крепкому разуму. Прозреся о немъ внутреннима очима хотящую на немъ быти благодать Святаго Духа, и детем своим со удивлением глаголя: «Зрите, — рече, — чада моя, сего сына моего духовнаго, сей некогда намъ будетъ отецъ». И таковаго смирения его ради и кротости от своих сверстник поношаем бываше, укоры и досады многи приимаше, еще же и язвы от них на теле своем ношаше, якоже обычай есть буим детем, играюще, глумляхуся, на благоразумного отрока наскакаху, кличь творяше, ово же длани своя согнувше бияху, пхающе, ово, свертни от портянинъ в рукахъ имуще, уязвляху святаго и пакости ему многи содевающи. Сей же беззлобивый отрок вся сия претерпевая со благодарением, яко ничесоже зла приемъ, отхождаше от нихъ, имя Господне присно во устех своих обношая и страхъ Божий в сердцы своем содержа, не хотя зла за зло воздати никомуже, житие свое все возложи на Творца своего и Спасителя Бога.

Егда же грамоте изучися и в совершенномъ возрасте бывъ, понуждениемъ родителей своихъ, аще и не хотящу ему сочетатися браку, жену поятъ, именемъ Вассу, и двоимъ чадомъ родитель бысть, Василия и Козмы. И потомъ благочестия ради его сподобленъ бысть священству, служитель бывъ церкви Богоявления Господа нашего Исуса Христа Старицкого монастыря, в веси, Ильинское имянуемо, от града Старицы дванадесять поприщь отстоящей. В шестих же летех сожителница его и с чады преселистася от мира сего ко оному веку. Сей же не приложи к тому много в мире пребывати, оставя домъ свой и пришедъ во град Старицу в Богородичный монастырь.[492] И бысть мних, подвизаяся о спасении своемъ, якоже от юности своея извыче.

Некогда же прилучися ему быти на Москве с прочими братиями для церковныя потребы. И изыде в торгъ, идеже книги продаютъ. И ту некто от ту сущих, взирая на его благолепный образ, удивляяся высоте возраста его, яко никтоже инъ таков, и благолепию лица его, и смутися в сердцы своемъ, помысливъ об нем лукавое, зря на юность телеси его, бе бо юнъ сый еще леты, и некие нелепые глумныя глаголы изрече к нему, яже суть не токмо инокомъ, но и мирскимъ человекомъ нелепо слышати. Он же, слышавъ таковая, ничтоже смущенно на сердцы си приимъ, ниже озлобися сердце его к нему, но, воздохнув от всего сердца, слезами облияся. И глаголя к нему со смирениемъ многимъ и кротким сердцемъ: «Ей, брате, тако, якоже ты помыслил еси о мне; и таков есмь аз грешный, якоже изреклъ еси. И Богъ тебе о мне открыл; аще бы аз истинный инокъ былъ, не бых по торжищу по сему бродилъ и не скитал бы ся сице меже мирскими людми, но сиделъ бы во своей келии. И прости меня Бога ради, грешного, яко безуменъ есмь». К сему же и ины умилны речи изрече, яко удивитися всемъ ту предстоящимъ и во умиление приидоша, слышаще кроткие и сладостные глаголы его, и ползовашеся зело смирениемъ его. На глумника же того вси крикнуша, буимъ и невежею нарекающе его. Преподобный же паки рече к нимъ: «Ни, братие, азъ буй и невежа есмь. Той же яко от Бога посланъ, и глаголы его ко мне вся праведни суть на утвержение мое, да не буду впредь по торжищу сему скитатися и пребуду в келии своей». И отиде от нихъ. Той же глумотворецъ, познавъ грехъ дерзости своея, прииде и прощение вземъ о своей дерзости, и ползу многу от него приимъ.[493]

И по малех летехъ бысть во обители Пресвятые Богородицы в Старицкомъ монастыре казначеемъ, а потом, изволениемъ Святаго Духа, избранъ и освящен, посылается в тот же Старицкой монастырь во архимариты, и пребысть тамо мало болши дву летъ, якоже самъ поведа. Пребывающу же ему на Москве, и велми любимъ бе святейшимъ Гермогеномъ патриархом Московскимъ и всеа Руси;[494] и часто с ним в церковных службах служаше, нимало не отлучаяся, якоже дивитися патриарху Гермогену многому разуму его и бодрости. Никогда бо от соборныя церкви не отлученъ бысть, добрым своим житием и смиренною кротостию всем образ бысть. Многихъ бо патриархъ прочих наказоваше, показуя на него: «Зрите, — рече, — на старицкого архимарита, како сподвизается, от соборныя церкви никогда не отлучаетца, такоже и на царских и на всемирных соборех всегда обретается».

В то убо время грехъ ради наших времяни мятежну настоящу, Московское государство въ осаде бысть: вор назвався царевичем Дмитреем Ивановичем Углецким,[495] от Москвы за 12 поприщъ стояше с польскими и литовскими людми и с рускими воры в Троицкой Сергиева монастыря вотчине, в селе Тушине, промышляюще и подвизающеся о градоемстве Московскаго государства. Прочия жъ грады вся и всю Рускую землю мало не всю одолеша. И не токмо в простых, но и во многих княжеска и болярска чину шатость велия бысть в Московском государстве; и разделися весь миръ, паче же и от благородныхъ, надвое: братъ на Москве с царем Василием[496] въ осаде, а другий в Тушине с воромъ; еще же у мнозех; отецъ на Москве, а сынъ в Тушине. И тако сходящеся на битву по вся дни, сынъ противу отца и братъ противу брата. А на Москве народи без ума мятущеся, собирающеся часто, и прихождаху на своего государя царя и великого князя Василия Ивановича всеа Русии, с великим шумом вопиюще нелепыми глаголы на помазанника Божия, несчастие глаголюще, хотяще посохъ царский от его царских рукъ исхитити и с царства свести.

Той же архимаритъ Дионисей всегда с патриархом на таковых соборехъ у царя Василия прилучашеся и во всем способствуя самодержцу и патриарху и народ увещевая со многими слезами и з захлипанием, яко мнозем дивитися сладкому его увещанию от Божественного Писания и слезам многим. Некогда же угодники литовския, московския злодеи, изведше святейшаго Гермогена, патриарха Московского и всеа Русии, на Лобное место,[497] и егда ведуще его, ругахуся ему всячески, биюще созади, а инии песокъ, и соръ, и смрад в лице и на главу ему мещуще. А инии за перси емлюще и трясаху зле его. Сей же Деонисей нимало в таковых бедах не отступивъ от патриарха, но вкупе вся с ним спострадая и всех смутившихся со слезами горкими, увещевая от божественных книгъ, да бы престали от таковаго злаго безчинства, якоже мнози о семъ самовидцы свидетельствуют, дивящеся многому дерзновению и разуму его; от инех же и писанием известихся.

2. О архимаричестве его в Троицкомъ Сергиеве монастыре

По случаю жь некоему ехавшу ему въ Ярославль некоего вельможу погрести. В та же убо лета времяни многомятежну настоящу, якоже и преже речеся, и по дорогам проездъ прискорбенъ бысть от воровских людей, и крови христианстей мнозей лиющеся, и грабежь велий проезжим бываше. Имя же тогда преподобнаго чюдотворца Сергия Радонежскаго вельми возвеличено бысть; и кто на проезде помянетъ того угодника Божия и скажетца Сергиевым, и не токмо его богоспасаемыя обители Святыя Единосущныя Троицы, но и протчии, иже токмо имя его помянувше, всии по дорогам пропущаеми от самых воровъ и убойцов, безо всякия пакости проезжаху в монастырь и из монастыря и всюду ездящим, идеже хотяху. С тогоже подобия и сей архимарит Деонисей из Ярославля возвратився дорогою к Москве едучи, умыслив со своими старцы и з слугами и иже с ним, положивъ советъ, Богомъ наставляемъ, ничтоже ведая о себе царского и патриаршеского повеления, якоже нам напоследи сам сказа: «Аще, — рече, — поедем такъ дорогою просто, то ограбят нас воровские люди или побьютъ до смерти; аще ли учнем нарицатися именем чюдотворца Сергия, всяко спасени будемъ». И оттоле дорогою едучи, называющеся именем преподобнаго чюдотворца Сергия, многи нужные страшные места проезжающе, и никтоже нигде никоея пакости содея.

И некия дни проехавше, минувше путь немал, и еще не доехавшу обители Святыя Троица и преподобнаго чюдотворца Сергия, за неколико поприщъ встречает его Троицкого Сергиева монастыря слуга, и видев его, нача спрашивати от слугъ ево, коя власть едетъ? Они же рекоша, якоже и прочим сказывающеся: «Троицкого, — рече, — Сергиева монастыря старецъ из сел едетъ». Он же, зная своего монастыря старцевъ, отрече имъ и паки вторицею спросив; они же таяжде рекоша. Той же рече им: «Рците ми истинну, аще той есть Старицкого монастыря архимарит, егоже ради посланъ есмь от самодержца и от первосвятителя з грамотами?» И егда поведаша ему, яко той есть, вручаетъ ему грамоты. Он же, прочетъ, обрете в них царское повеление, и от святителя, спешно быти к Москве, а быти ему в Троицком монастыри в архимаритехъ. И облияся слезами, дивяся в себе судьбам Божиим, яко ни на мыслъ его о сем не взыде, яже уготова Богъ. И самодержцу сия Богом изволися.

И бысть у самодержца, царя и великого князя Василия, и у святейшаго патриарха Гермогена, благословение прием, бысть в Троицком Сергиеве монастыре во архимаритехъ дватцать три лета и три месеца, подвизаяся о спасении стада словесных овецъ, паствы своея; в молитвах и пощениихъ крепокъ бысть, ко братии же благоуветливъ и к досажающим терпеливъ, и к странным любителен, к нищим подателенъ, нелюбитель многому имению, нестяжатель сребру и злату, ни власти желая поступити на большая, во всемъ последуя благому обычаю самого преподобнаго чюдотворца Сергия, тщася усердно по стопам его ходити, егоже исперва возлюби, именемъ его от бед избавлятися.

А преподобный Сергей его возлюби, и во всем ему бысть помощникъ при его животе, и дарова ему путь спасения к вечному животу. И благонравия же его и безлобия многимъ повсюду ведомо, каков братолюбец и нищепитатель быв, яко никтоже от келии его отходя тощъ, не прием подаяния блага от избытков его или, слова благоуветлива не прием, скорбенъ отходя, но радовахуся душею и сердцем веселящеся, дивляхуся беззлобивому обычаю его, яко николи яра слова не слышано бысть; но всехъ со утешениемъ наказываше ко спасению душевному кроткими словесы от Божественнаго Писания; к содевающим же некая пристойная винамъ немедленъ бысть к наказанию. Милостивъ же бяше и скоръ к прощению, воспоминая божественнаго апостола Павла слово и Златаустаго Иванна, глаголя: «Аще, — рече, — аз свяжу на земли, Богъ уже к тому не свяжетъ».[498] Сего ради неумолимъ показовашеся к печалникомъ.

Мне убо грешному пребывающу у него в келии его шесть летъ и прочихъ осмь братовъ, в келии его сожительствующихъ, и николиже не видехомъ его гневнымъ лицемъ и не слышавше что скорбно от устъ его. Аще же что кому повелитъ, глаголя ему: «Аще, — рече, — восхощеши, сотвори тако». Мнозем же от нас не познавшимъ доколе нрава его пречюднаго, от такова повеления ослабеваеми, на свое место отходяще, от неискусу мневше, яко на воли ми дал есть, и не хотя повеленнаго сотворити. Онъ же, видевъ таковая небрежения в братии, помолчавъ мало, кроткими глаголы пригласивъ к себе, и глаголя: «Время настоитъ, брате, повеленное содеяти; иди и сотвори», — и тако всегда беззлобивыми усты наказываше.

А в келии своей меж соборныхъ пений и келейнаго общаго правила пребывая во псалтырнемъ пении и поклонехъ мнозех, такоже от Апостола и от Евангелия части прочиташе по вся дни, развее великая нужда в царские приходы или в пути. А правило его келейное пречюдно бысть, якоже самъ глаголя: «Келия устава, — рече, — не имать». И молебновъ поя статьями, шесть или осмь и боле, не токмо, якоже по обычаю по вся дни, Исусовъ и акафистовъ канони, и своея обители чюдотворцевъ, и дневныя яже есть обычай глаголати, но и мнозем праздникомъ Господьским и Богородичным, и великимъ святым, еще же и Октай[499] на всю осмь гласов, и Минеи месечные[500] во весь годъ, и новымъ чюдотворцомъ службы выпевая все, и Триоди обе,[501] яже в кое время настоить, все в келии своей в вечернемъ пении правила своего с каноны вместе, не оставляя, выговариваше. И никтоже не мни того за сие, аще церкви отлучися есть и сего ради в келии выпеваше, но якоже и преже рехъ, отнюдь от церкве не отлученъ бываше.

А сна его обычай бысть: за три часа до соборного благовесту и во время соборного утренняго благовесту приходя понамарь благословитися и приносяше в фонари огнь, той же благословяше его в дверех своихъ рукою, повелевая ему благовестити, а самъ, у понамаря огня приемъ, и поставляше свещу пред образомъ Пречистые Богородицы, положа на себе меншую мантию, преклоняше колени до земли и исправляяся прямо на нозе, и в то время, доколе благовестятъ, исполняя по триста поклонов; развея в великия дни праздники поясныя поклоны творяше. И по исполнении утреннихъ поклоновъ, положивъ на себе монатью и клобукъ, нас, келейную свою братию, возбужаше, сотворя молитву, глаголя: «Братия, время итти к заутрени». И самъ хождаше к церкви, провождающимъ его на то устроенымъ; и видевше его благовестницы, умолкнутъ от благовесту. Мы же, слышав гласъ его отческий, воспрянувше, поспеваемъ к церкви к началу, понеже обычай святаго в церкве: по совершении начала мало поседевъ, глаголя псаломъ «Помилуй мя, Боже»,[502] зжидаяся з братиею. И потомъ паки понамарь благословляется к полунощнице в доску бить;[503] и по ударении доски благословляетъ священника начинати полунощницу. И тако всегда в церкве первый обреташеся и з братиею зжидашеся, образъ всемъ дая собою. Сия вся азъ, грешный, видевъ своима очима, понеже пребывая у него в келии.

Не могу же и сего умолчати, не похвалы же ради, — яже о мне грешнемъ содеяся, да и хвалитися греховными болезньми неполезно есть, но паче похваляюся о милости Божии, яже молитвъ ради сего преподобнаго отца моего исцеление приемъ от нихъ. Греха бо ради моего нападоша на мя болезни зело тяжки; и во многихъ лекарствахъ у многихъ лекарей пребывах, и имения многа истощихъ, и ползы никоея не приемъ, но паче болезни моя превозмогаху всехъ лекарей. В тех же убо болезнехъ уже отчаявшу ми ся живота, умыслих милости просити у чюдотворцовъ Сергия и Никона о неисцелныхъ болезнех; и прибегохъ к тема великома светилома во обитель, к пастырю и учителю, к сему преподобному архимариту Деонисию. И вся сия возвестихъ ему яже о себе и о своемъ слабомъ житии грешномъ и о болезнех неисцелных. Той же яко присный отецъ, поболезновавъ о мне и не токмо погнушався мною, грешнымъ, но и в келии своей сожителствовати мне у себя повеле и яко истинный врачь душевный обретеся моей худости. И глагола ми: «Возми от светилника моего масла», иже у него в келии у налоя молитвеннаго. И помазати ми нарек телесная вреды, имиже болезную: «И будеши, — рече, — здравъ». Аз же яко от Божиихъ устъ сия глаголы восприем сотворивъ, якоже повеле ми, и оттоле молитвами его быхъ здравъ от таковыхъ болезней и доселе.

А ко оскорбляющимъ его братиямъ зело терпеливъ бысть, яко ничесоже слышав, умолчаваше, и отмщения ни в чемъ не сотворяше. Некогда же по таковых многих досадахъ досадители, сами кои в беды впадаху, прибегающе к нему, яко и к присному отцу, исповедающе напасти своя прилучшаяся. Он же яко чада своя любезная утешаше их и со всяцемъ усердъствиемъ заступая от всея души, не поминая имъ прежняго к себе досаждения, якоже мы таковая видехомъ своима отчима. И бысть всемъ любимъ, беззлобия ради его, яко и самому благочестивому государю царю и благороднымъ велможам его зело любезенъ бысть благонравия ради его.

А о церковномъ строении велие прилежание имый, ово церкви воздвигая наново, иныя же после разорения обновляя; книги же и кадила, и кресты, сосуды, патрахели, ризы, стихари[504] и прочая утвари церковныя строяше и в церкви отдаяше. Но еще и в запасе у себя храняше многия утвари во украшение в церковные потребы; и егда где уведавъ оскудение церковных потребъ или хто мимо ехавъ возвеститъ ему, той же, взем уготованная, с радостию неоскудно подаяше. Многия имый мастеры прехитры закормлены у себя, — иконописцы, и книгописцы, и сребросечцы, и швецы, — ово наново строяше, ово же ветхая обновляше от своихъ келейныхъ достатков своего уроку, яже от церкви ему уроки подаяхуся. К сему же и боголюбцы, ведая ево тщательство к строению и попечению о нищихъ, приносяще ему неоскудную милостыню, не в образецъ прочимъ братиямъ. Он же, со благоговеинъствомъ милостыню от нихъ приимая, не в пазусе свои сохраняя и не без вымыслу таковая изнуряя, но за приносящих милостыню в церковныхъ и келейныхъ молитвах день и нощь Бога моляше о спасении душъ ихъ, тако же и родители ихъ поминая, — книжицу такову у себе в келии имея, имяна ихъ писаны;[505] и в церковь ея с собою носяше, на Литоргии всю прочиташе. А милостынею не токмо скудныя церкви наделяя, но и самой той обители Святыя Единосущныя Троицы образы окладные обновляя ветхости ради, сребра своего прибавливая; такоже и сосуды церковныя наново от ветхости пределывая, сребро прикладывая, а иныя новыя коваше и по пределнымъ по всемъ церквамъ[506] поставляя, вместо меднаго и оловяного сребреные по всемъ троицкимъ пределнымъ церквамъ строяше; такоже и в приписные монастыри,[507] яже суть под паствою Троицкого монастыря, прехитро вся устроивъ, Богомъ подвизаемъ. И таковаго благонравия его ради вси любляше его от благородныхъ князей и велможь и во всемъ строении спомогаху ему. Точию властолюбцы, иже с нимъ совладеющии, премногою завистию надымахуся на него, не токмо способъствовати ему, но и многи пакости содеваху ему, не временемъ, но и по вся дни оскорбляюще душу его святую. Он же вся та ни во что вменяя, радуяся душею и веселяся сердцемъ, Бога присно в сердъцы своемъ имея. И тако и до кончины живота своего от такова обычая не оста, еже строити церкви, и всякою утварью церкви украшати, и нищихъ наделяти. Но и по смерти его крестов, кадил, сосудов церковных и к ризному делу камокъ, тафтъ, дорогов, выбоекъ, крашанинъ, полотенъ[508] преизлишекъ осталося, — и в казну взято бысть, яже у него уготовано было к церковному строению.

Такоже и о чинех церковных, яже писано во уставехъ и в чиновных книгах апостольская и святых отецъ предания, — сия бодрым умом разсмотряя и со усердием вся исполняя, не хотя ничего от сихъ да бы небрежениемъ некоимъ не исполнити; и уставщика и головщиковъ любезными глаголы увещевая и поиском всяким, пищею и питиемъ, утешая, повелевая имъ благодушным быти ко исправлению церковнаго пения.

Приложи же ему Богъ къ его благоразумию бодрость и силу свыше. Урядство же и благолепие лица его и возрастъ телесный, якоже никтоже ин в та лета обреташеся подобен ему: браду долгу имея и широку, досязающу до пупа; и власы брады его густы бяху. И таковъ любим бысть всеми чистаго ради и благоутробнаго нрава. Яко толико во гроб положену ему быти, нецыи от иконописцов подобие лица его на бумаге начертаху.[509] Очи жь ему веселы имущу и в словесехъ утешителен, ко учению жь мужествен бысть и аще и с тихостию наказуя, но глаголя, никого не обинуяся; на крылосе же сам пояше[510] и статьи прочиташе; и глас его дивен бяше: вси же слышаще глас его поюща или чтуща, веселяхуся сердцы и радовахуся душами сладкому гласу его, удивляющеся, даръ убо имея от Бога, к зрению умение. Внимающи же и силу словесем, чтомыхъ от него, любяше отца своего, словесы его утешающеся, аще и тихо слово от устъ испущая на чтении или ино слово повелительное глаголя, то и в задних углехъ и в притворех простирашеся глас его, и ничьихъ ушию не минуя, но вси явно глас его слышаху. Мнозем же праздникомъ службы великия, еже есть всеночныя пения, приложивъ при своем архимаричестве.[511] И благодарныя хлебы на всенощных, еще есть пять хлебов благословенных, то и в Сергиеве монастыре устави.[512] И на литеях воскресных Богородичны догматы на осмь гласов, творение преподобнаго Иванна Дамаскина, купно со Аммореевыми стихерами пети повеле,[513] преже бо его не бысть сего в Троицком Сергиеве монастыре. Такожь и прочая церковныя чины управляя по расмотрению, Богом наставляемъ, помощницу себе имея Пречистую Богородицу и преподобных чюдотворцов Сергия и Никона, безпрестанно слезы по ланитома точаше, техъ призывая себе на помощь.

Не мал же подвигъ его бысть молити Бога в заздравных молитвах за приносящих милостыню, и о преставльшихся помяновение. Велие бысть исправление и во время соборныя обедни: не бысть власти священником исходити в келия, аще и в предельных храмех преже и литоргисаху порану, но к соборной обедне прихождаху, и, вси во олтаре по обема странама стояще под стеною в потрахеляхъ, имена вкладчиковы о заздравии поминаху и родительские синодики прочитаху. И сице по вся дни строением сего трудолюбца вкладчиковы имена в заздравныхъ и в заупокойныхъ молитвах поминаеми бываху. Часто же и сам литоргисаше, и родительские памяти исправляше, и на гробы с кутиею сам всегда исхождаше и пояше узаконенное над ними пение; и не хотяше ни единого гроба именитых вкладчиковъ минути, не пропев обычных пений, овы днесь, овы же иногда. И сего ради медленъ показовашеся в служении церковномъ, яко и своими усты на просвиромисании многи имена вкладчиковы поминаше. Церковником же о сих зело тяжко вменяшесь, и многа сопротивления ему творяху и буими глаголы укоряху преподобнаго. Паче же от уставщиковъ и от головщика Логина[514] и от иных крылошанъ неизглаголанныя безчестия бываху от нихъ преподобному, о нихже нелепо есть писанию предати, удивляти же ся лепо есть сего преподобнаго благодушию и безмерному терпению, яко вся тая поношения радостною душею приимая, благодаря Бога, яко чадолюбивый отецъ незлобивъ сый ко своим присным чадом, никогда не раздражая их, но присно увещевая их утешительными словесы от Божественного Писания, поучая и одолевая горделивых обычаем терпеливым.

Но обаче, аще и тяшко имъ вменяшеся подвиги и бодрость преподобнаго, но благонравия его ради и безгневного обычая не отступаху от него, но и отвсюду стицахуся к нему во обитель. И при его архимаричестве много церковников бысть, иноковъ именитых, якоже и священников до 30, дияконов же иногда 15, а головщиков и крылошан на обеихъ крылосах по 27 на крылосе, а иногда и болыпи бываху. И тако церковь цветяше при нем устроением и чины церковными.

Поутру же всегда сам братию созирая, со свещею ходя сам по местам. Аще ли хто от братии немощи ради или небрежением не обреташеся в церкве, по техъ посылая будилниковъ осмотрити, повелевая и наказываше всехъ с тихостию, благоразсудительно, незлобивымъ обычаемъ и неяростию; и аще кои пренемогаху, тем, яко истинный врачь обретаяся, всякъ промыслъ об нихъ сотворяя, душевне же и телесне, повелеваше упокоевати и попечение о нихъ имети приказываше на то устроенымъ, дондеже оздравеютъ; а иже зельно изнемогаху, техъ в болницу посылаше; сице печашеся о спасении душевномъ коегождо.

Такоже и звоны празднишныя зело изрядно при немъ бываху: в великия убо праздники, иже когда всенощныя пения бываху, с обеихъ крылосовъ крылошане ходяще звонити, а в средние праздники полиелеосныя, и в меныпия празники, иже шестеречные службы поютъ,[515] то единого крылоса крылошаня ходяще звонити, иже на коем крылосе начальствуютъ. А мирских человекъ в то время на то устроеных не беаше, еже звонити въ язычныя колокола кроме иноковъ, токмо благовестъ в большей колокол мирскими человеки благовествовашеся. Такоже и из чесных служеб старцы болыпие хождаху звонити с крылошаны, а в стыдъ себе того не вменяху. Часто же хождаше з братиею на полевые труды и на огороды сеяти и садити и обилие плодов собирати во время свое межу церковными пении. Зело бо трудолюбивъ бысть и востанлив и тщателенъ на всякое доброе дело. И на соборе росправных делъ прилучашеся; и по его тщателству подаяше ему Богъ и времена благополучны.

Аще же и продолжих слово о его подвизехъ и о трудолюбии, поминая его добрый нравъ и попечение о спасении душъ нашихъ, и паки невозможно есть умолкнути благоразумного его разсуждения на всякое дело благо. Аще и величающеся нецыи и гордящеся, на его благоутробную душу завистию подимающеся, якоже и преже реченно бысть, и честь всякую на себе преводяще, безстудиемъ своем волю у него отымающе и власть, юже Богъ дарова ему, и пакости многи деюща ему, не хотяще дати воли во благое устроение паствы его, но во всемъ противистася ему дияволимъ наветомъ.[516] К сему же многи ссоры от тых мятежниковъ творяхуся со окрестными людьми воокругъ троицких сел, и не токмо с простыми во градехъ и в селех, но и в государстве с великородными людьми, ово тяжущеся, денегъ, поклепав, напрасно доискивахуся, ово же вотчинных земель и християнъ тяглых неправдою и душевредием своим именем чюдотворца Сергия взимаху, позабывъ страхъ Божий и не вся тая во обитель чюдотворцову привозяху, но своим сродником паче села и деревни созидаху и християнъ за ними строяху же; именем чюдотворцовым тяжущеся, но свои руки наполняюще и сродниковъ своих наделяюще. Истинну жь рещи, и самого праведного государя самодержца на гнев велий воздвигнуша, и в городехъ посадцких людей емлюще государевых, в монастырские слободы сажающе на житие, мняще темъ корысти приобрести, а монастырю от нихъ никоея прибыли не бысть, разве тяжбы и беды с посадцкими людьми и прочими. И сице испраздниша честь и славу преподобных чюдотворцов обители малодушием тем и корыстию своею. Архимариту же Деонисию зело тяжко сие бысть зря на таковое безстудное дело, и, многожды облиявся слезами, глаголя: «Тако ли нашимъ светомъ чюдотворцомъ Сергию и Никону угодно есть, се ли наше иночество, еже таковая неправедная в домъ Божий приобретати, еще же именемъ его тягатися, а дотягався, вземъ, своимъ сродникомъ отдавати?» Они жь не хотяще того ни слышати. Той же часто слезами обливаяся, пособити же не возможе, безстудие бо ихъ превозмогаше благонравнаго его обычая с помощию некоторыхъ злохитрыхъ пособниковъ. Той же ничто ино глаголя, толико: «Воля Господня да будетъ, якоже восхощетъ, тако и сотворитъ».

Такова бо беда тогда умножися и безстрашие, яко и по дорогамъ от нашихъ монастырскихъ слугъ и крестьянъ проезжимъ людемъ нужно бываше, — овыхъ бьюще, овых же убивающе и грабяще; и недоволни сими быша, еже бити и грабити, но последи к тем же еще приставливающе и зазывные грамоты емлюще по нихъ, и записи повинныя по нихъ взимающе во многихъ деньгахъ. А иже приезжаху в монастырь к нимъ которые дети боярские, инии же и от великородныхъ слугъ своихъ присылаху з жалобою о обидахъ своихъ, и о беглых своихъ холопехъ, и о християнех, — тии жь имъ лестию грамоты управныя даяху, а напредь засылаху и холопей ихъ и крестиянъ в ыные села, и деревни превозяху. А иже з грамотами приезжаху со управными, темъ дворы пусты показоваху, и путь ихъ натще бываше, к разорению ихъ, убытки сугубы[517] имъ содевахуся. И до конца обитель сию в последнее поношение введоша и в ненависть от всего народа Росийского государства, от велможь и от простых. И никтоже совершенно оттоле веру иметъ намъ в росправах и доныне за наше малодушие. Понеже бо не суть ото обители сея правящей путь росправный, но от иныхъ обителей приведени быша правды ради, но правда ихъ на шуий путь искривися, и не зжалишася о обители сей чюдотворца Сергия, яко чюжи суть; и не восхотеша искренне присвоитися от всея душа, но сотворше токмо мятежь великъ, розъехашеся по своимъ обителемъ, прочии же и с нужею отведены быша последи, аще и не хотяще.

Архимариту же Дионисию болезненнымъ сердцемъ обличающу ихъ, но они не слушаху его и в грехъ себе того не вменяху, но и сурово нападающе на него, хотяху и власти лишити, еже Богъ дарова ему стадо словесныхъ Христовыхъ овецъ пасти. Но всяку честь и власть на себя преводяще.

Но мы тако не глаголемъ, и якоже они буестию своею содеваху, но вся добро творящая, яже суть во обители сего молитвами и подвигомъ преподобного Дионисия благотворяхуся, и якоже видехомъ, сия и написахомъ, не лстивыми устнами глаголем о немъ и не затейнымъ обычаемъ. Аще и многи скорби и напасти той приимая от техъ ненависниковъ своихъ, но подвигу своего николиже умаливъ до кончины живота своего, якоже начать, такоже и скончав, а за творящихъ ему пакости Бога моля день и нощь о прощении греховъ; и при его архимаричестве обитель сия молитвами его Богом снабдима бысть и изобилна всемъ и ни обидима же ни от когоже, якоже мнози во обители сей помняще сия, аще восхотятъ истинну рещи.

Егда же изволениемъ праведнаго Суда Божия преподобный архимаритъ Дионисей к вечным обителем преселися, и се вся уже не тако быша: мнози села и деревни и по градомъ слободы монастырские, старинные, чюдотворцовы, отъяты быша дерзости ради буести нашея. Денежныя же убытки, пошлины в промыслахъ монастырскихъ, имиже монастырь Сергиевъ довольства велия име, и проезжие и невьезжие грамоты в чюдотворцовы вотчины — вся сия поружены быша, и исцомъ убытки по премногу платяху, ихже преже обидеша. И плодовъ изообилия умалишася, и конские падежи, и скотския умножахуся, и во всемъ скудость при прежнемъ бываетъ грехъ ради нашихъ. Такоже и обиды великия, и неблагополучныя случеи бываютъ. И клятвы, и многии укоры неудобь стерпимы постигоша нас, яко и уста наша не отверзающеся, чимъ отвещати. И сия вся начашася еще при нихъ при самех, и мнящеся тогда силни быти, а после его смерти, иже силнии тогда, изнемогоша, и пособити тому не возмогоша. У многихъ честь на себя тогда преимаху, а после его и свою сущую честь на своих главахъ не возмогоша носить, но и з бещестиемъ и срамом от обители сея во иныи обители преселены быша, якоже и преже речеся. И тогда убо яко малыми пенези и алтынами или рублями прибыли монастырю мнящеся содевати, ныне же, за грехи наша, целыми мехами и тысящами платити за тыя пенези и алтыны, и рубли не доспеваху. А в селах малыми бороздами и загонами земли пустыя прибыль малодушиемъ своимъ тогда чиняху, ныне же селами и деревнями живущими не можемъ исплатити.

Сия глаголя, не яко на свой монастырь посягая вины излагаю, но воспоминая наше малодушие тогдашнее, унее бы намъ было тогда за малое неправедное не прикасатися, неже ныне студомъ и срамомъ сугубо десятерицею отдаяти. И сия вся глаголахъ, воспоминающе труды и болезни о томъ преподобнаго архимарита Дионисия, и подвиги по правде, разумно бо есть всемъ, яко молитвами сего преподобнаго архимарита Дионисия вся поспешествоваше тогда во благое правды его ради милостию Пресвятыя Троицы и заступлениемъ Пречистые Богородицы и великихъ чюдотворцов Сергия и Никона.

3. О устроении жития мирским человекомъ

Не хощу же и сего умолчати, яже благорасмотрително устроивъ при себе сей доброразсудный строитель: усмотривъ яко недобре мирстии слуги и служебницы пребываютъ, по уложению прежних властей, живуще около монастыря безженное житие, а воздержания и крепости телесныя и целомудрия не могуще сохранити, и в том порокъ житию ихъ и душевредие велие бысть, сей же преподобный зело о томъ поболезновавъ душею, (глаголя) от Божественнаго Писания: «Лутче, — рече, — женитися, нежели разждизатися».[518] И поговоря на соборе с келаремъ и с казначеемъ и с соборною братьею, прежний уставъ, еже быти без женъ, преложи, и повелеша могущимъ целомудрено жити, а прочимъ всемъ поволиша женитися и домы своя имети по закону Божественнаго Писания.

4. О исцелении святаго глухому[519]

Некогда же прилучися во обитель Святыя Троицы и к чюдотворцомъ приход самодержцев, якоже обычай есть на празники. И по исполнении вечерняго и утренняго пения и Литоргии самодержецъ бысть за столомъ и по обычаю царскому властемъ подачи подавая. В келии же в архимаричье подачи царские приимая некий слуга именемъ Иванъ Бабарыкин,[520] родомъ стариченинъ, архимариту же и прежь знаемъ сый и у него в келии часто пребывая. Наветом же диаволимъ оболстився обоняниемъ техъ ествъ, отрезывая помалу от всехъ подачь, наполнив блюдо, насытив утробу свою, не очютивъ в себе в то время никоея пакости. Егда же прииде архимаритъ в келию свою, той же Иванъ Бабарыкинъ приемъ у него клобукъ и манатью. Приидоша же и гости к архимариту. И по обычаю архимаритъ гостемъ сести повелеваетъ, а Ивану Бабарыкину приказывает о потребных яже гостей ради. Он же на архимарита взирая, видитъ уста его, яко шепчюща и рукою указующа, и ничтоже ушима своими обрете себе слышаща. Архимарит же много попретивъ ему, дивися, не ведая ему наказания Божия за его дерзость, мневъ пьянствомъ его обезумена, повеле ево в задние сени выслати; в него же место пригласивъ иново от входящихъ к нему.

Той же Иван Бабарыкинъ дивяся внезапной глухоте своей, подшедъ тихо к переднимъ сенемъ, приницая из заднихъ сеней и уши свои прикладывая, хотя нечто слышати ото устъ праведнаго архимарита или гостей; и ничтоже слышавъ, токмо устне движущеся видевъ. И познавъ в себе грехъ дерзости своея, зазирая в совести своей нескупость и благоутробие преподобнаго, всегда бо насыщенъ таковыми ествами у него со благословениемъ его, ныне же яко тать алченъ обретеся, без благословения его дерзнувъ насытитися. И нача в себе каятися со слезами таковаго дерзновения. И егда гости изыдоша, тогда припаде к преподобныма ногама его, поведая грехъ свой, прося прощения. Преподобный же, много наказавъ, прости его. Он же во мнозем наказании ничтоже ино преже слышавъ, токмо се от устъ его, еже есть: «Богъ проститъ, к тому не дерзай таковая творити». И отиде от него радуяся. Сицеву повесть исповеда мне, недостойному, самъ преподобный отецъ архимаритъ, и последи и той Иванъ таяжде нам сказав о себе, благодаря Бога и преподобнаго сего архимарита Деонисия, яко молитвами его сподоблен бысть исцеления.

5. О правлении Потребниковъ, и о страдании его и прочихъ с ним, и о новоприкладной речи, еже есть о «огни»

Изволением же благочестиваго царя государя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии повелеваетца печатати книги, глаголемыя Потребники. О исправлении же книгъ сих, с чево печатати, приказъ царской бысть сему преподобному архимариту Деонисию да старцомъ обители тоя Арсению Глухому, да Антонию Крылову, да черному дьякону Закхее, да священнику Ивану, имянуемому Наседке,[521] — в то бо время сему еще пребывающу под монастырем, в веси глаголемой Клеменьтьевой,[522] — и прочим, иже с ними. Изыскивающе по царскому повелению, немалъ подвигъ показаша. Обретоша же в прежнихъ Служебниках печатных речь некую необычну и новоприкладну о «огни», — во освящении Богоявленския воды, в молитве, реченно бысть сице: «Освяти воду сию Духомъ Твоим Святым и огнемъ». А в старыхъ Потребникахъ харатейных и писменых[523] летъ за двести и болши таковые речи, еже есть «огнемъ», не обретается. И многу изысканию бывшу, принесоша на доклад о сей речи и положиша перед Крутицкого митрополита Иону[524] и прочихъ прилучившихся на Москве властей: архимарита чюдовского Аврамия с товарыщи, мало могущих разсудити о изыскании сихъ. В то бо время, грех ради наших, на Москве патриарху не сущу;[525] не у бе еще изволение праведных судеб Божиих кроволитию християнскому престати, но паче горшая беды и напасти православнымъ за грехи наша — нахожения бысть сопротивных польского королевича Владислава[526] и всеа рады ихъ, проливающе кровь християнскую, яко воду, приблизь стен града. Митрополитъ же и прочии московские власти завистию подъемьшися на святаго архимарита Дионисия и иже с нимъ; ничтоже разсудивше о семъ изыскании истинном, ни собору изволися о томъ собрану быти, — рекоша преложиша же въ ересь. И осудиша ихъ всехъ в заточение, ничтоже виновно имущих, токмо написаша из старыхъ переводов и принесоша на доклад, а не на раздор. Архимарита послаша в Кириловъ монастырь,[527] прочих же по иным обителем.

По некоему жь строению Божию возвратиша с пути архимарита Дионисия к Москве, не возмогоша бо проехати поганых ради поляковъ, и послаша его в смирение к Спасу на Новой.[528] Сему же преподобному архимариту епитемию наложиша:[529] сверхъ обычных пений, по тысящи поклонов. По хотению же хищниковъ и лихоимцов повелено бысть его мучити: 40 дней в дыму ставити на полатехъ поклоны класти. И подаде ему Богъ силу свыше, якоже мне грешному сам сказа: наложенное ему правило и поклоны исправляя, всегда в мысли же своей глаголя, яко не свое, но повеленное ему должно бяше исправляти, но свыше повеленного за себя еще от своего усердия по тысящи поклонов исполняше. И паки еще поведа мне грешному: Бывшу ми, — рече, — тамо в келии и по отпении утрени идущимъ архимариту спаскому, и келарю, и братиямъ от церкви х келиямъ своим и зрящим, яко ис тоя келии, идеже онъ пребывая, ис трубы дымъ белъ и светъ огненъ, яко на истоплее уже у каменных труб бывает, светяшеся зело. Власти жь тыя паславше спешно осмотрити, паче же и возбранити, яко без повеления ихъ нагреваютъ. Посланнии же, осмотривша и ничтоже в печи обретша, возвестиша властем; и удивляхуся о сихъ. Преподобный же уверився о сихъ, возрадовася душею, почая себе милости Божии. И вскоре потомъ свобоженъ бысть святейшимъ патриархомъ Филаретомъ.[530] А иже в Потребниках, еже он истинно изыска, еже есть приложено «и огнемъ» от слабоумных некоих, и сей святейший Филаретъ, патриархъ Московский и всеа Русии, по свидетельству вселенскихъ патриархъ,[531] повеле впредь печатати, якоже архимарит Деонисеи с прочими старцы изыскав. А в тех Потребниках, которые печатали при крутицком митрополите Ионе, и в прежнихъ писменых в Потребниках и Служебниках новоприкладную речь о «огни» вычернивати повеле,[532] и на поле против того описывати повеле впредь для памети и для ведома всемъ разумевающим истинну. Архимарита же Деонисия паки в Троицкой монастырь посылаетъ. Той же приехавъ в свой монастырь к чюдотворцем, подвиги к подвигомъ прикладывая, радовася душею и сердцем веселяся, яко сподобил ево Богъ за правду пострадати. И паки всеми бысть любим, якоже и преже. Ненавистницы жь, иже клеветаше на святаго и въ ересь истинну прекладываше, посрамлени быша, и последи и сами то же восприяша и в заточении скончашася.[533] Свобождени же быша из заточения помощницы по правде старцы Арсеней Глухой с товарыщи, и поработавше на Печатном дворе у справы много лета.

6. О некоемъ калугере, иже оболга святаго наветомъ дияволимъ

Паки же искони вечный врагъ, не хотя добра роду християнскому, въоружаетца на преподобнаго архимарита, и ины козни простираетъ, да бы чим от обители святаго Сергия отлучити. Входит в некоего колугера, Рафаила именем,[534] прислана суща под начало от первосвятителя, обложен веригами железными за некое безчинство и крамолу. И той, бесом наставляемъ, хотя избыти вериг тех, пришед к самому тому архимариту, поведаетъ за собою царево слово,[535] велитъ про себя вскоре возвестити самодержцу и первосвятителю, сокровенъ яд в сердцы своемъ ко святому имея, яко ведая на него от первосвятителя гнев содержаща по наносу от совладеющихъ с нимъ некоихъ властолюбцов. Той же, яко безлобивый агнецъ, ничтоже в совести своей имый зазорно, но зря ю в себе чисту и непорочну, вскоре восписуетъ о нем к самодержцу и к святейшему патриарху Филарету Московскому и всеа Русии. Немедленно же того калугера к Москве взимают, паче же и самого того преподобнаго призываютъ на свидетельство, глаголющая на праведнаго беззаконие и клевещуще на святаго неподобная. Его же и слышати вси не возхотеша, ведающи чистоту его душевную. И вси от братии воскорбеша, слышавше же клеветы на святаго, и вси свидетельствоваше праведное и чистое житие его. Клеветницы же прияша мзду своего беззакония, посылаются в заточения. Той же паки отпущаетца во обитель Живоначальные Троицы, бедами и напастьми искушенъ, яко злато во огни, благодаря Бога и Пречистую Богородицу и преподобныхъ чюдотворцов Сергия и Никона, спасших его от таковых напастей.

7. О терпении святаго и страдание за отчину чюдотворца Сергия

И паки не умолкаетъ врагъ, видя себе побеждаема от святаго терпением и злостраданьми, благодаряще Бога в частых напастех, яко ничтоже приемлюще, отдаяся на волю Божию, внимая глубочайшему смирению; многи сети разпростирает на многострадалную душу, паки велия пакости содеваетъ преподобному. Иконом убо обители тое, гордъ и властолюбив суще, мало страха Божия в сердцы его бяше.[536] Позавидев же врагъ, хотя пакость преподобному сотворити, да поне в ложь привлечет его. Сей иконом, имея у себе сродника, и просит у отца царева, святейшаго Филарета, патриарха Московского и всеа Русии, чюдотворцову Сергиеву отчину, назвав жилую пустым, на обмену своей купленой пустыя вотчины, токмо лес имуща велий. И по его прошению присылается ко архимариту от первосвятителя грамота, писана сице: «Будет таковая отчина, какову сказал в челобитье своем, ино сменити отчину Сергиеву на купленую ево пустошь». Архимарит же изыскав, яко старая чюдотворцова вотчина не пуста бяше, но многи жильцы имея и строение много имеюща, и не хотя души же своей повредити, паче же и вся братия поскорбеша о сей вещи, — архимариту же хотящу писати о сих к самодержцу и к первосвятителю. Той же подпадаетъ лестью к преподобному, приводя многи честны люди, моля его, да не пишетъ о том, и на гнев самодержца и святителя да не подвигнетъ. Он же, яко безлобивъ сый, не позна в нем лести сокровенныя, паче же поверя предстателемъ иже за него, отлагаетъ писати о сих, утвердився в слове с нимъ, яко «приехав, — рече, — на Москве вместе о том докладъ учинимъ безо вражды», надеяся твердости в слове, по своей души внимаючи.

Той же, бесомъ подстрекаемъ, позабывъ твердость слова и предстателей, ихже в правде пред нимъ представляше, изливает от сердца своего ядъ смертоносенъ, засылаетъ друзей своих и первосвятителю возвещаетъ на преподобнаго глаголы злосоставныи, яко царская повеления и святительская ни во что полагает, и прочия зле приложныя речи; клеветами многими облыгая, хотя извергнути преподобного не токмо от обители, но подщася и без вести сего сотворити. Той же ничим инымъ возмогая, токмо на Бога упования имея.

И до толика безчестия той икономъ доведе сего мужа праведнаго, яко и в скаредно место и темно вверженъ бысть, и ту три дня в смраде пребысть никому неведомъ; толико жь терпеливъ и смиренномудръ, яко никтоже не уведе от него, кроме единого отца его духовного. По мнозем же прещении от первосвятителя паки возвращается в монастырь кчюдотворцемъ, благодаря Бога в таковых мнозехъ искушениихъ, яко ничтоже зло пострадавъ, радуяся душею, и от тыхъ властолюбцов и до смерти живота своего всегда укоры, и досады поношения, и оболгания безпрестани приимая, яко стрелами сердце его по вся дни избодаемо бываше, и глубочайшего ради его конечного смирения николи от нихъ язвено его сердце бываше; но всегда радостенъ лицем бываше, и очи веселы имеющъ ко всякому, присно Бога помогающаго ему имый пред собою.

И той же иконом тайными грамотами оклеветая ложно сего преподобного архимарита Дионисия и многая неистовства приводя на нь небыль; потом же и сие солгалъ, яко промышляетъ в патриаршество взыти. И до толика дадеся ему безумствовати, яко за некое сопрение на соборе при всей братии не усрамилъся чеснаго лица его бити его своею дланию по ланитома и з бесчестием в келию его отослати, и четыре дни из келии его не испущая, ни к пению церковному не испущая; и вход и изход заповедан был — ни к нему в келью, ни от него ис кельи никому не бысть. Сие же уведено бысть и благоверному государю царю, и его властию державною свобожденъ бысть сей отецъ Дионисей. И потом и во обители державному бывшу, и в лице пред всеми людьми бывшу изысканию, отецъ же Дионисей вся закрыв собою, и всехъ себе доброхоты и добродеюща показа, единого же себе винна во всемъ показуя; и царский гнев в милость претвори, и всехъ сущихъ с царем во удивление велие приведе. И к тому самодержец клевещущимъ и лжу сшивающим на него отнюдь не ятъ веры даже и до скончания его.

8. О Дорофее иноке и о крепком житии его

Поведа мне той же отецъ мой архимаритъ Дионисей о ученице своем именем Дорофее, бывшаго у него в келии, яко таково житие его крепко бысть, еже не отлучаяся соборнаго пения николи: и в церкве Никона чюдотворца понамарскую службу содержа, и потомъ паки на соборъ поспеваше, понеже и конархистъ великия церкве он же бысть, и книгохранительную службу исполняя, вся творя без отлучения. Сего ради многи укоры от братии приимая и не сопротивляяся конечнаго ради смирения; еще же и келейное правило содержа свыше человеческия силы. Токмо самимъ Богом таковая сила даровася ему молитвъ ради преподобнаго сего; по вся дни псалтырь всю глаголаше, и по тысящи поклонов понуждахуся класти окроме общаго правила еже есть в келии со архимаритом; еще же межи темъ книгы писаше; и многи книги оставив по себе своея руки.[537] Сон же его зело малъ бысть, и на ребрахъ николиже почиваше, но седя на рукоделии своем дремаше; а пища его — мал кус хлеба или толокна ложку и воды, и то не по вся дни; и толикимъ постом изнуривъ себя, яко и внутренним его вредитися, и пупу присохшу к хрепту.

Архимаритъ же узре его зело изнурившася и едва увеща его хлеба с квасом ясти. «Да некако от многаго неядения вредит ти ся, — рече, — крепость телесная, и безвременную смерть приимеши». И егда нача изнемогати теломъ той инокъ Дорофей, архимариту жь в то время готовящуся к самодержцу ехати; и уже хотящу ему ис келия своея итти, став в сенях на молитве, хотя благословити братию, той же Дорофей немощенъ к нему изыде благословения ради, прося последнего прощения. «Уже, рече, время мое приходитъ, и смерть ближится». «О единомъ, — рече, — скорбно ми сердце, что отъезжаеши отсюду и от твоея преподобныя руки погребения не сподобляюся». Преподобный же глагола ему яко на глумъ з запрещением: «До моего, — рече, — приезду буди живъ и не сотвори того, еже смерть приняти, донеле же возвращуся от самодержца; и тогда умреши, и погребу тя, аще Господь изволит». Онъ же рече: «Воля Господня да будетъ, якоже хощетъ, тако и сотворит».

Архимаритъ же, быв на Москве у самодержца, паки возвращаетца во обитель Святые Троицы и к чюдотворцемъ; егда же вниде в сени келия своея, глаголя молитвы обычныя, подая братии благословение, той же Дорофей паки изходит к нему о себе, конечно немощенъ, прося благословения от него, паче же и прощения. Он же, благословя его и простися с ним, иде в церковь, облачився в ризы, хотя пети молебенъ за царское многолетное здравие, якоже обычай содержитъ во обители Святыя Троицы и чюдотворцевъ Сергия и Никона на приезде властей. И преже неже начати ему молебен, возвестиша ему, яко отиде ко Господу инокъ Дорофей. Он же многи слезы на лице своем испустивъ, и по исполнении церковного пения погребе его со всем собором; и вси благодариша Бога, давшаго такову благодать просящим у него с верою.

Мноземъ же сие писание прочтено бысть, и не ведящимъ жития его усумневающимся и глаголющим: «Невместно бысть человеку в таковых подвизехъ». Аз же, убогий Симон, слышав сия и послах сие писание на Москву соборныя великия церкви х ключарю Ивану, зовому Насетке, самовидцу того Дорофеева жития и собеседнику, и спострадателю архимарита Дионисиеву житию, яже и преже о немъ явленно есть: той вкупе подвизаяся с ним о исправлении Потребников. Той же Иванъ прочет сие, и восписа ко мне сице: «Азъ, многогрешный Иванъ, о сем Дорофее истинно вем, такъ было прямо, какъ зде написал еси, господине мой, ты же, отче честный, еще тогда у Живоначальные Троицы в монастыре не был еси. А что азъ, грешной, ведаю о сем же Дорофее старце, и то яз тебе зде явъственно пишу безо лжи, что своими глазы видал, такъ прямо у тебя писано. А сие, что не написано у тебя, и тебе, честнейшему господину, буди то ведомо, — язъ в келье архимаричье многожды начевывал и писывал много делъ духовныхъ и грамотъ ото властей для соединения земли; и про то ведаютъ Олексей Тихоновъ и иные подьячие.[538] А про того старца Дорофея крепкое святое житие достойно слышания сказывати. Язъ, грешникъ бедной, после разорения московскаго вскоре прибрел к дому Пресвятыя Троицы и того старца Дорофея за полтора года до смерти его застал, а видалъ его по вся дни болна; а не болезнию боленъ былъ, но болезнь ему была от поста презелново и от жажды великия; и ноги его опухли от стояния, от службы вверенныя ему. Да еще ему же архимаритъ Дионисий давалъ денегъ, да и платья на нужныхъ много и полотенецъ и платков. И онъ Дорофей то все по Дионисиеву приказу розносилъ болем всякимъ и раненымъ людемъ и от воровъ мученымъ различными муками. Да у архимарита же всегда ему приказъ былъ навещати болныхъ и мученыхъ или грабленых; и тотъ Дорофей не токмо по архимаричью веленью все прямо исполнялъ, наипаче и не сугубо, но и премножае исполняя Божия заповеди, — всегда нощию все з болными, и с нагими, и с увечными беседуя и архимариту все о всехъ возвещая и всем беднымъ и немощнымъ вся полезная и добрая творяше. И слышах то от братии его иноков, иже делъ его стрегущихъ, и поведаша мне с клятвами об немъ, о бедных труды различныя, а все в тайне творимое имъ. И многажды приметиша: ово дни три, иногда жь и четыре и боле отнюдь не ядши, ни пия; и стязующеся между собою и то глаголаху: „Уже пятый день мину, а иногда уже и седмый день мину, и не устрегохомъ его ни к сосуду какому прикоснувшася, ни позревша на что, и от сего болезнь велию имея”. Некогда же видех азъ, бедникъ, подсмехаема его при мне от келейные его братии, и яко валяется и к стенамъ и к печи. И в них же споръ бысть. И глаголаше, яко святъ мужь есть, иные жь — яко дуракъ есть. И аз, бедный, с ними же глумляхся. Отецъ же Дионисий возре токмо на скаредство мое, и ничто ми не рекъ, но аз, клятый, внях себе о погляде томъ. И по времени улучихъ беседу духовную, и дойде даже и до слез; и азъ восхотехъ, да бы ми уведати, что тот был взглядъ. Дионисий же отецъ рече ми: „Несть ти ползы в томъ, мирянинъ еси, знай себя”. И аз, грешной, к тому не спросилъ боле десяти лет. И какъ взяли меня, грешнаго, к Москве жить, и в приездъ архимарита у его святыни в духовной беседе седехъ, и онъ меня спросилъ о некоемъ деле, яже бедствоваше от иконома своего; и азъ его честности воспомянухъ ответъ его ко мне о Дорофее, отказъ, и разумехъ абие, яко оскорбися отецъ мой на мя; и поклонихся ему со слезами, прощения прося от него; он же мало осклабился и благословил мя рукою и рече ми: „Скажу ти се, но послушай мя, не вопрошай к тому иноков о делехъ иноческих, и вамъ бо, миряномъ, и намъ, инокомъ, велия беда открывати тайны; есть бо писано о томъ: «Яже в тайне творитъ десница, сего не ведети шуйцы»”.[539] И умолчахъ. И азъ, грешникъ, всяко понудихся, дабы мне изведати, что ради оскорбляетъ мя. И видевъ мя стужающа ему, и начахъ меня учити сице: „Вы, миряне, что услышите о черньцехъ нелепо, и вы осужаете ихъ и укоряете, и то вамъ грех есть; а что услышите добро и полезно, и тому не ревнуете, но токмо хвалите того, и вашея ради хвалы злее беси належатъ на насъ или в величание и в гордость ввести нас или прикрыватися нам, да не ведомо дело наше будетъ вам; и темъ в леность и во всяко небрежение введетъ нас дияволъ; и лутче намъ есть, да никтоже весть нас, и дияволъ да не тяжчае ратует нас”.

И азъ грешникъ, рекох ему: „Азъ, государь, не о вашемъ житии хочю ведати, но о себе: что ты разумелъ о моем безумъстве, и взглянул на меня". Он же рече ми: „Не гневайся, свята мужа вы просмехали, и вамъ всемъ грехъ то есть, что не по-вашему жилъ онъ и всегда постомъ себя морил; мне ведомо о немъ — не токмо онъ седмицу не едал, но часто и девять и десять дней ни ложки воды не пивалъ, а в службахъ во всех по заповеди нашей ходилъ и нагъ, и босъ, и голоденъ, и озябъ, да еще не умываючися, — ни лица, ни рукъ, по указу. И какъ ходилъ кругомъ болных, да тотъ смрад и гной и на руках и на свитке своей не омывъ, и темъ утиралъ и очи и уста свои. А юн сый и всегда помышленьми блудными зле мучим былъ. И того ради и алчбою или жаждою по вся часы крепце сопротивъ мысленных враговъ ратовался, а умовение и лицу, и очима, и персем, и дланем всегда слезы изливая, и темъ умываяся, и на своя дела добрая отхождаше. И мне смехотворение то от васъ болезнено стало тогда”».

9. О некоемъ иноке и о друземъ мирянине, яко оболганиемъ хотеста искусити преподобнаго

Некто от дворянъ мимо ехавъ, имя ему Сулменъ Зиновьевъ, приступи к архимариту, прося к себе на подворие некоего инока знаема себе, именемъ Антония Корсакова.[540]Той же неумолимъ ему показася нетвердаго ради жития старца того. Они жь купно согласившеся, паки приидоша к нему, лестию лжуще, рекоша: «Нужно, — рече, — дело есть проститися с мертвецемъ, егоже мимо возяще, и намъ есть свой». Архимаритъ же много наказуя старца. Они же вся та презревше в глумъ вменяху; идоша глумляхуся, яко бы умудриша над архимаритомъ. И во мноземъ питии вина обезумишася, убиша тамъ монастырского слугу именемъ Томила Яганова[541] до смерти. И приведени быша с мертвецемъ, егоже преже нарекоша своимъ, понеже своима рукама убиша его. Сице лести своея и преслушания мзду восприяша.

10. О преставлении преподобнаго архимарита Дионисия

Егда же приспе время преставления сего преподобнаго отца нашего архимарита Дионисия, от здешнаго века во онъ преселитися, — поведаша тии, иже при его смерти прилучишася, — и тогда никако от церкве не отлучаяся, якоже преже обыклъ, уже зело немощенъ сый. Наканоне смерти своея обедню служаше самъ, и к вечерне, и к заутрени, и к обедне и в самый той день исходя, не хотя убавити подвигу своего. Того же дни, егда в вечернее время приспе, в самый благовестъ, воставъ, наложи на себя клобукъ и монатью, хотяше итти в церковъ. Братия же, иже ту, не дающе ему изыти ис келии его, мняху бо яко пот от лица его изходитъ. Он же, зря себе конечно уже изнемогаема, прося схимы; нецыи же не дающе ему воли схимитися, опасающеся первосвятителя. И вскоре послаша доложити з грамотами, и того же часа видевше его изнемогающа и желающа схимления. Приступивше священницы и диакони начаша схимити, ему же стоящу едва от болезни изнемогая. И еще не довершившу некоихъ молитвъ, седъ на постели своей, некиихъ от братии благословивъ рукою и прекрестивъ лице свое, возлеже на своемъ одре, очи свои смеживъ и руце свои самъ на перси положивъ, душу свою в руце Господеви предаде, многъ плачь и сетование братии остави по себе. Святейший же патриархъ Филаретъ повелеваетъ тело его к Москве привести; и отпевъ надгробная, привезоша его в монастырь, в немже поработавъ. И погребенъ бысть в лето 7141 году маия въ 10 день.

11. О проречении святаго иерею Феодору о смерти его явлением его

В то же время Служни слободы[542] священникъ именемъ Феодоръ, егоже любяше преподобный, благонравия его ради, к сему же и в присвоении ему бяше. И той, слышавъ, яко архимарит изнемогаетъ, бежавъ к нему спешно, хотя последнее прощение приняти, и не успе, — уже бо душу свою Господеви предаде. Плакавъ же неутешно отлучения своего, еже не приключися ту, изыде в домъ свой плача же и рыдая. По том же видитъ во сне архимарита, о немже присно скорбяше. Видение же сицево бяше: слышитъ паки сказующихъ ему архимаричье преставление, якоже и преже, онъ же яко наяве спешно грядый, хотя желаемое от него благословение и последнее прощение восприяти, и пред нимъ представъ, видитъ мноземъ благословение рукою подавающа. Он же между протчими подходя и главу свою наклоняя к благословению, и ничтоже получивъ, паки наклоняя пред нимъ главу свою, требуя благословения. Той же рече ему тихо: «Почто нудишися, тии благословения просятъ, зде оставаются, ты же, — рече, — и самъ вскоре за мною будеши, протчее же не стужай ми». Он же, возбнув, ужасен бысть, и в себе быв, сказавъ видение неким от ближних своих, и по осми днех и той ко Господу отоиде.

12. О видении святаго священноиноку Перфилию

Бысть же во обители Святыя Живоначальные Троицы и преподобных чюдотворцов Сергия и Никона священноинок, бывый преже архимаритъ в Володимере в Рожественном монастыре, именемъ Перфилей,[543] постриженикъ же и ученикъ сея честныя обители; и сожитель бысть преже единыя келии преподобнаго архимарита Дионисия, во всемъ подражая того жития чистым сердцем. И той, видевъ преставление его, немало оскорбися разлучения его, воспоминая нелицемерную любовь его к себе, паче же видевъ яже по Бозе подвиги и многотерпеливое беззлобивое изволение жития его, еще же и не у дозрелу сущу в старости изволение праведныхъ судебъ Божиихъ преставити от здешняго века к вечному оному покою, не могий удержатися от слез, но присно памятуя о немъ незабытно в сердцы своемъ, поминая многострадальное его терпение, многажды бо к самодержцу оболганъ, паче же к первосвятителю озлословен, ово в заточении, якоже и преже речеся, ово в опитемиях, — ничтоже злаго сотворше, но паче правды ради вся страдаше, еще же и от своих совладеющих частыя оболгания и укоры и поносы восприят.

Сия вся собра во уме си, прося у Всемогущаго милости явити ему о сем, аще восприятъ мзду своего многострадателнаго терпения же и подвигу. И в такове мысли пребывающу ему на долзе времени, Владыку Христа многожды молитъ открыти ему о семъ, яко то и самъ сказа мне, грешному. И по мноземъ молении видитъ во сне по прежнему подобию желаемаго ему архимарита Дионисия, седяща. Он же радостенъ бысть и припаде к нему, яко же мневшу ему наяве, живу сущу; тая жь, помнившу якоже уже к Богу отшедша, и главу свою к нему наклоняя, прося благословения, и со слезами радостными глаголя ему: «Господине мой, архимаритъ Дионисей, повеждь ми, аще обрелъ еси благодать от Вседающаго за таковое многострадателство и крепкия подвиги?». Он же яко наяве благословляше его, рукою осеняя, и глаголя, утешая его: «О, Перфилие, радуйся со мною, яко зело приялъ есмь благодать от Бога». Той же, возбнувъ, ужасенъ бысть и, помале быв в себе, благодаря Бога, мнозем сказав. Последи же и мне, недостойному, исповеда. Сего же священноинока Перфилия по изволению самодержцеву вскоре от тоя обители емлютъ и посылают во Псковъ в Печерской монастырь в архимариты; потом же взят бысть оттуду на Москву в Андроньевъ монастырь.[544] И ту к Богу отоиде, в добромъ устроении жития векъ сей препроводив.

13. О видении святаго инокине некоей

Бывшу ми некогда, недостойному, послану быти от самого преподобнаго отца архимарита Дионисия и келаря Александра[545] в монастырь строителем на Алатырь,[546] яже есть под ихъ паствою, и пребывающу ми тамо. Изволением же праведных судеб Божиихъ осиротех тамо, улишихся преподобнаго сего отца архимарита Дионисия; егда преселися от жизни сея в вечныя обители, мне не сущу ту, но на Алатаре, якоже выше рех. И нападе на мя беда неискупима по оболганию некоихъ злокозненных людей к первосвятителю. И преже, неже свидетелству о мне быти, предан бых мучителю немилосерду на правежь в тысящи рублехъ всего града и уездных людей по челобитью; прежние бо строителие согрубиша имъ, аз же предан им вместо всехъ, преже мене бывшихъ, ни в чемъ виновенъ им бысть. Мне же, недостойному, от таковыхъ напастей неистерпимых в скорби во мнозей бывшу, паче же и о сиротстве своемъ, еже есть о разлучении отца своего, на негожь и надеяхся в таковых напастехъ помощника себе. И почаяхъ уже и живота гонзнути, не имущи помощи ниоткуду, яко и сами власти не возмогаху пособити, ярость бо первосвятителя превозмогаше многихъ пособников. И мнози во обители чюдотворцове, братья жь и мирстии, видевше напрасную мою беду, роптаху на техъ, ихъже ради преданъ есмь, пособити же недоумевахуся вси, чаяху смерти предану быти.

Некая же инокиня, именемъ Вера, пребывая у чюдотворцовых Сергиевыхъ родителей в Хотковском девичьи монастыре,[547] слышавъ о мне таковыя неискупимые напасти, и часто со слезами моляся о мне Богу и Пречистой Богородицы и преподобным чюдотворцем Сергию и Никону; паче же призываетъ на помощь преподобнаго архимарита Дионисия, припадывая мыслию, яко и живу моляся о поможении в напрасных напастехъ страждущему. И в частых призываниихъ видитъ во сне, яко наяве, храмы высоки и преукрашены, ихже не мощно сказати, и мнозехъ святителей, в те храмы во святителских одеждах входящих по лествицам кверху, ихже бе не знаяше, — и ко всем припадая, прося помощи злостраждущему, от протчих же слышит: «Жди, — рече, — архимарита Дионисия, вскоре идетъ той к Небесному Царю служити». Она жь, много стоявъ с пожданиемъ, видит архимарита Дионисия, к тем же лествицамъ грядуща во освященномъ сану, со двемя дьяконы, — припаде к преподобныма ногама его, мня яко к живу сушу, со слезами прося помощи безпомощному. «Воспомяни, — рече, — егоже любил еси, и се ныне зло стражетъ и не имеетъ ни от кого помощи». Он же коснуся ей рукою, повеле востати, глаголя: «Не скорби, будет ему милость Божия и избавление от таковыя напасти, а от меня вам благословение». И рукою ея благослови, отоиде от очию ея тою же лествицею вверхъ. Она же возбнув, радостна бысть, сказа сыну своему именемъ Михаилу. Он же, слышав, написавъ, принесе ми писание сие, егда приехавшу ми, свобоженну сущу, молитвъ ради преподобныхъ.

14. О пустыннике Никодиме, <како> видех святаго Дионисия купно с Алексеемъ митрополитом

Мнозем же о сихъ всех слышащимъ таковая про отца архимарита Дионисия радующимся душею, инем же усумневающимся и невериемъ одержимы бываху, яко и самому иконому обители тоя,[548] от негоже тогда и многи беды, напасти поносив преподобный, властолюбия его ради, якоже и преже рехъ, невериемъ одержиму быти и слышанная ни во что же вменяти, еще же и инем запрещати. И по неколицех летех преставления его восписуютъ х келарю Александру с северныя страны, ис Помория, Каргопольскаго уезду Кожеозерского монастыря[549] старцы Феодосей и протчии иноцы, яко Богом наставляеми на уверение неверующимъ. Писание же их сицево. Бысть, рече, у них вдалее монастыря яко пять на десять поприщъ среди лесу пустынникъ инокъ Никодимъ именем, хизицу токмо имяше зело мало на непроходимых болотных местехъ, постриженикъ Чюдова монастыря[550] святаго архангела Михаила и чюдотворца Алексия митрополита, иже на Москве; и по явлению святаго чюдотворца Алексея[551] сей инокъ Никодим сниде в тое пустыню еще преже московского разорения и пребывая в той пустыни на речке Хозьюге 36 летъ, подвизаяся постом и молитвами. И егда изволение дойде праведнаго суда Божия, преселити его от мира сего к вечным обителем, присылаетъ некоего от посетителей къ игумену и къ братии, моля их взяти себя в монастырь той. Бывшу же сему тако, поведает игумену и братии явление святаго Алексея митрополита, с нимже, рече, и инъ мужь чюденъ со крестом; благословляюще его преосвещенный митрополит рукою, а другий крестомъ ограждаше его, поведающе ему отхожение от мира сего в вечныя обители. Ему же вопрошающу святаго Алексея о друземъ, иже с ним, понеже самого святаго Алексея чюдотворца по образу зная, яко постриженикъ его обители, другаго же не зная, иже крестом благословляя его. Святый же Алексей рече ему: «То есть Троицкого Сергиева монастыря архимаритъ Дионисей». Он же, слышав, дивися, яко преже того в мире, ни во иноцех не знаяше его, и сподобленъ бысть видения его.

И во днех четыредесятихъ паки почасту тии являхуся ему, утешающе его, поведающе, яко вскоре, рече: «С нами у Бога в покои будеши». И по четыредесяти днех перваго явления их к нему преставися, душу свою в руце Божии предаде. Потом же о сей повести по неколицехъ днех писания его слышахомъ о семъ достоверно от инока Гедеона того же монастыря, иже и послужив ему при ево смертной болезни. Последи же боголюбивый инокъ Боголеп Лвов, тогожь Кожеозерского монастыря постриженикъ бяше, иже и понудивый мя сия написати,[552] преже бывый полаты царевы, писаниемъ возвести о сихъ святейшему Иосифу патриарху Московскому[553] и всеа Русии, яко самъ тамо быв и от преподобнаго инока Никодима пустынножителя уверився, и от его Никодимовых устъ слышав таковая, и писанию предастъ.

15. О явлении святаго на море донским казаком и о победе на турковъ

Еще же и паки сумневаюся слышанная писанию не предати и опасаюся глаголанная умолчати конечнаго ради забытия. Аще кто ложь приносит, сам на главе своей понесетъ, аще ли истинну исповедает, то истинна сама во уверение приведетъ всякъ глаголъ праведен. Мы же яже слышахом, сице и написахомъ. Уже бо писанию сему, яже есть о преподобнем архимарите Дионисие, совершившуся по прошению инока Боголепа, тогожь 156-го году[554] по написании семъ вскоре внезапу прииде ко мне вышепомянутый слуга Никита Кучинъ.[555] Возвещаетъ же, слышав от инока Романа Базлова[556] да от слуги Василья, имянуема Лвова, о приезде донскихъ казаковъ и о поклонении у гробницы архимарита Дионисия. По его же извету тии призвани быша и в роспросе своемъ поведаша сице: «Идущим намъ мимо Никонову церковь[557] и увидевшимъ у гробницы архимарита Дионисия кланяющихся триехъ человекъ; спросившу же нам ихъ: „Почему знали есте архимарита Дионисия, яко гробу его кланяется?” Они же исповедаша нам, со слезами глаголюще: „Незнаем намъ был преже, но велику нам помощь подал явлением своим на море на супротивныя. Уже бо глаголаху всем нам быти побитым от турокъ, егда же явися намъ той; светъ великъ осия насъ, а на враги наша нападе тма, и ослепоша. Мы же спасени быхомъ явлениемъ его и враговъ своихъ победихомъ. И сего ради приидохом поклонитисъ, чюдотворцом Сергию и Никону помолитися и архимарита Дионисия гробу поклонитися”».

И, исполънивше обещание свое, поидоша, благодаря Бога, восвояси. Мне же о сей повести написавшу и зело о том усумневающуся, яко о сем свидетельства крепкаго не прием, и помышлении своими присносмущаем, да не вменится в ложь быти. И в таковых помышлениих многи времена преидоша. И в лето 7163 году сентября въ день случися мне побеседовати о словеси духовне з государевым ключником с Никоном Протопоповым,[558] и, яко Богом наставляем, той вопроси мя о архимарите Дионисии и о житии его и о донских казаках подлинное свидетельство мне розсказавъ, иже на мори явлением его от безбожных турок спасошася. Онъ Никон техъ казаков по царской милости в государеве дворе кормилъ и потчивал. И от них ту повесть достоверно слышал и сказал у себя о том записочку о той повести и казаком темъ имяна, и хотел тое записочку прислати.

16. Сказание о чюдесехъ святаго Петром Головинымъ

157-го году августа въ 4 день прииде во обитель Святые Троицы помолитися и чюдотворцовым мощемъ поклонитися дворянинъ государевъ, емуже имя Петръ Головин.[559]И по исполнении молитвъ, яже к чюдотворцем, прииде ко гробу сего преподобнаго архимарита Дионисия. И достойное поклонение на гробе его сотворяетъ, сказуя архимариту Андреяну и мне, келарю Симону, и казначею Калиннику[560] и старцемъ соборнымъ: «Бывшу ми, — рече, — на государеве службе за Сибирью в далечайшемъ граде на реке, глаголемой Лене, до негоже от царствующаго града Москвы треми леты шествие творятъ. И тамо слышахъ о семъ архимарите Дионисие, яко с митрополитом Алексеемъ, московскимъ чюдотворцемъ, купно чюдеса содеваютъ, и в посещении, де, преподобного инока Никодима с Олексеем митрополитом вместе обретеся в Помории Каргапольскаго уезда в Кожеозерскомъ монастыре».[561] Мы же от него слышахом и дивихомся неизреченным судбамъ Божиим, — яко от таковаго далнаго града и страны такову пречюдную повесть о отце нашем принесе на уверение истинны и на радость и веселие душамъ нашим и слышащим величия чюдесем, яже прославляетъ Богъ угодника своего, поборника по истинне и поспешника по правде, в наша лета подвизавшагося. И написахом сия памяти ради.

17. О исцелении вельможе некоему молитвами святаго

Егда же сицеву повесть слышахом от Петра Головина, и написахом и мноземъ даша прочитати, понеже всякий в сладость хотяше слышати, яже о нем поминающе, благочестивое житие его. И слышав сия тоя же обители Троицкой слуга, именемъ Федоръ Каменев,[562] преже бывый близъ его келии и во мнозей службе поработавъ у преподобнаго. И се исповеда ми, егда рече: «Сей святый архимарит преставися от жизни сея в вечныя обители; по изволению же первосвятителя отвезоша тело его на Москву погребалных пений ради. И поставиша в церкви Богоявления Господа нашего Исуса Христа за Ветошным рядом.[563] По случаю же некоему в то время болезнова теломъ некий вельможа именемъ князь Алексей Воротынской,[564] любим бяше от сего архимарита Дионисия, и егда уведавъ тело его в церкве той велможа, воспомянув любовь его к себе и ведая благонравное его житие, веру емъ, посылаетъ над ним понахиду отпети. И по отпетии, егда принесоша ему кутию, он же ея вкусивъ, здравъ бысть молитвами святаго». Аз же, слышав сие, написав, да не забвенны будутъ чюдеса святаго сего.

18. Повесть инока Антония о чюдеси святаго

158-го году июня въ 19 день поведа мне, грешному, паче же писанием извести ми сея же святыя обители инокъ Антоний, рекомый Яринский.[565] «Пловущу ми, — рече, — на монастырскомъ насаде из Астрахани вверхъ с рыбою и с солью; и егда минувшим намъ град Царицын, постигоша нас за Денежнымъ островом в малой лодке донских казаков пять человекъ. И молиша нас да бы им быти у нас в работе на болшем насаде в прибылых ярыжных, якоже обычай есть и на протчих большихъ насадех. Сему же тако бывшу по ихъ прошению, и в пути том един от нихъ поведа намъ повесть сицеву. „Были, де, мы на море с протчими казаки в войне, и принесло, де, насъ волнами ко островамъ некоимъ, и нашему, де, старейшине явися Святая Богородица со апостолы, с Петром и Иоанномъ, да с чюдотворцы — с Сергиемъ и Никоном; да с ними же, де, явился и третий инокъ незнаем. Ему же, де, спросившу чюдотворцов, яко наяве, вас, де, государей чюдотворцовъ, знаю, сего же инока, иже с вами вижу, не знаю. И чюдотворецъ, де, Сергий рече ему: «То есть троицкий архимаритъ Дионисий». И поведа ему быти от турских людей в победе, и «дастъ, де, Богъ тишину, и вы, де, идите к берегу». И егда, де, старейшина нашъ сие явление нам поведа, вскоре турские люди нас разгромили, а иныхъ побили. А мы, де, от того розгрому розбегалися, а ныне по своему обещанию идемъ вверхъ и хотим помолитися в Соловецком монастыре”».

19. О явлении святаго иерею Феодору и от болезни исцеление

Во 7159-м году Троицкого Сергиева монастыря Пушкарские слободы церкви Пречистые Богородицы Казанские и святого пророка Ильи[566] священник Федор был в недуге смертнем; и сказавъ мне видение, еже виде октября въ 26 день на празникъ святого великомученика Димитрия[567] въ 9 час нощи. «Лежащу ми, — рече, — больну при смерти в дому своем, явися мне архимаритъ Дионисий во всем освященом чину, а пред нимъ ходяще со свещею горящею инокъ; и глагола ми архимарит Дионисий, взявъ мя за руку с постели; и повелел мя тому иноку вести с собою в церковь, яко наяве, мневшу ми; и перед местные иконы свечи поставляше архимарит своими руками. А говорил пред иконою Святыя Троица сице: „Слава Тебе, Господи, что церковь святаго пророка Ильи устроилася”. А мне, де, велел часу того облещися в ризы и молебенъ пети Пречистой Богородице чюдотворней иконе Казанской и пророку Илье. И после отпуста[568] архимаритъ осеняяся крестом, да и меня осенилъ. И в то время в церкве шумъ бысть; а я де возбнул в дому своемъ и взозрил на образъ Пресвятые Богородицы Казанские. А в монастыре де учали ко всенощному благовестити, и оттоле здрав бысть».

И сему своему видению прислал ко мне списочек; аз же, прочетъ, мню, яко не просту сему быти видению и чего ради Дионисий благодарил Бога, что церковь устроена, понеже еще при своем животе сей преподобный многое тщательство имелъ еже устроити церковь пророка Ильи под монастырем, на месте, идеже ныне поставлена, якоже мы от устъ его многажды слышахом. Теплейши бо сый верою и молитвою, крепокъ в подвизех и часто со кресты соборне хождаше, овогда о дожде, овогда же и о ведре простирая молитвы за всех православных християн о умножении плодов земных. Сего ради и о церкви Ильи пророка печашеся о строении, и не случися ему при себе сия устроити. Но по нем неколико лет преидоша, народи же им его тщательство о сем воспомянувше или его молитвами Богом наставляеми, начаша приходити ко властемъ с молением, да будет у нихъ храм Ильи пророка. Архимарит же Андреан и келарь Аврамий Подлесов[569] и язъ Симон, тогда бывшу ми казначеем, умоления ради народнаго воздвигнуша храм чюдотворныя иконы Богородичны Казанские верху, пророка же Ильи высподи. И сего ради присещение, мню, преподобнаго архимарита Дионисия в церкви исполнися, яко по его обещанию дело сие в совершение прииде; и чего ради видение сие священнику Феодору, а не иному явленно есть, мню, яко той некогда за имя преподобнаго Дионисия тяжки раны прием на телеси своем за едино слово, еже рече: «Ныне, де, у нас уже не Дионисей архимарит»; и сего ради посещения от преподобнаго сподобися. Вразумити же и сие должно есть, яко видение сие на праздникъ Димитрея Селунскаго случися видети; и то, мню, не попросту: преже бо некогда слышахомъ от священноиерея Иванна, рекомаго Наседки, еще вскоре после осаднаго сидения Троицкого Сергиева монастыря, ту в монастыре ему живущу и служащу Богови в порученней ему церкви на воротех чюдотворца Сергия. На покой же телесный идеже препочити, хизицу малу имый в стене городовой; в ней же ему седящу некогда, помыслившу на настоящее время, и в мысли своей размышляше пророчество Иванна Богослова от Опаколипсиса, разсужая о жене и о змии:[570] «Коликии, — рече, — страны великия от православия в еретичество отпадоша: Римъ великий и вся западныя страны. А ныне де уже мню, что и до нас доиде, и мневшу ми — не быти уже и на Руси православию».

Сице размышляющу, склячася, седя под оконцемъ, много плакався неутешно. Внезапу же слышитъ — у оконца того пришед некто, поносивъ его много и многи укорные речи ему изглаголавъ: «Кто еси ты, — рече, — иже помышляеши не быти на Руси благочестию? А того, — рече, — не ведаешь, что за вас молитъ Бога чюдотворецъ Димитрий Селунский, да Василей Великий,[571] да и вашъ чюдотворецъ Сергий за вас молит Бога. И будетъ на Руси благочестие, якоже и прежде». Он же возбнувъ, прииде в чювство, возрадовася и, шед, поведа архимариту Дионисию, еще тогда живу сущу. И ныне убо сия мню, яко того ради тогда сему священноиерею Иванну гласомъ Димитрий и Василий Великий купно с Сергиемъ объявленъ бысть за всю Рускую землю в молебниках, ныне же паки на его памяти сему священнику Федору архимарита Дионисия бысть явления. Доведавшу же ся мне ныне, яко храмъ брусяной чюдотворца Димитрия Селунскаго былъ преже разорения в Троицкомъ монастыре у церкви каменые Сергия чюдотворца, еже есть на воротех по левую сторону олтаря, на всходе против лествицы. А розобрану сказывают та церковь в осадное время, и та церковь стала в забытии[572] и до сехъ местъ. А что пред нимъ инокъ свещу носяше, и то знатно есть: той ученикъ его Дорофей, егоже крепкое житие самъ архимаритъ еще в животе своемъ свидетельствоваше.

20. О проявлении о житии святаго Дионисия

В нынешнемъ же во 7159-м году случися мне на Москве на Троицкомъ Сергиеве подвории у Богоявления в монастыри[573] побеседовати Пречистые Богородицы чюдотворного ея образа Казанского с протопопомъ Иваномъ Нероновым,[574] и между прочими глаголании воспомянувъ мне той о житии сего преподобнаго архимарита Дионисия, хотя, у меня взявъ, яже писана бысть о немъ, положити пред самодержцемъ. Мне же о семъ неудоволившуся и глаголахъ ему, еже написано быша вчерне, а исправити набело недостигшу времени. Паче же в размышлении мнозе бывшу ми, бояся от преподобнаго, да не вместо благости, яже от него, нечто постражу, винамъ достойная, дерзости ради своея, воспоминая его крепкое житие и потове трудов его благочестивыхъ; и людемъ благочестие учителя своего проповедую, а свое житие в небрежении препровождаю. И в сицевыхъ сомнениих с Москвы съехавшу ми во обитель преподобнаго Сергия въ болшой монастырь.

И в тыхъ днехъ поведа мне сея же великия обители слуга, именем Никита Кучинъ,[575] о немже и в прежнихъ повестяхъ глаголанно бысть: Апреля, де, въ 7 день нощию во сне видитъ к себе пришедша человека незнаема, и вручивъ ему грамоту да образы складни, глаголя ему, что архимаритъ Дионисий сия к тебе послалъ, а велелъ тебе ихъ отдати келарю Симону, и словом, де, велелъ келарю изговорити: «Вскую спешитъ келарь Симонъ житие мое писати, все, де, мое архиморичье житие будетъ ему ведомо». И я, де, складни принявъ, почалъ прочитати на складняхъ подписи,[576] и не возмогъ прочесть, потому что мелко зело. И спросилъ того человека, какое то письмо? И он, де, мне сказалъ: «То де житие писано архимарита Дионисия, а самъ, де, живетъ архимаритъ на востоке в величайшем монастыре, а ныне де пошел в болшой в Троицкой Сергиевъ монастырь во свою обитель». И сия глаголя, невидимъ бысть. Той же, возбнувъ, дивися таковому видению, написав, принесе ми сицеву повесть.

21. О явлении инока Гермогена о Дионисии

Во 7160-м году декабря въ 23 день беседующимъ нам некогда з братиею и во многихъ беседахъ воспомянувше о житии архимарита Дионисия, и бысть егда услыша братъ Дионисий, рекомый Бирягинъ,[577] про архимаричье Дионисиево житие, и поведа нам сицеву повесть: «Бысть, — рече, — лета за три или мало более до сего лета в Троицкомъ Сергиеве монастыре брат, в келии со мною во единой пребывая, именемъ Гермогенъ, природою скопецъ бысть, и внегда начатъ пренемогати к смерти, бысть во иступлении памяти, и духъ в немъ умолче, якоже мнети нам уже умерша его. И сего бысть до трею часовъ; и внезапу отдохнувъ и бысть въ целой памяти, яко и преже. И седъ на постели, поведа намъ, яко „бывшу ми, рече, в прекрасныхъ садовиях, ихже сказати не мочно, и от некоего приставника водимъ бяше по многим местомъ, и видевъ многихъ святыхъ прежнихъ святителей, и преподобныхъ, и мучениковъ, ихже обыкохомъ в молитвахъ своихъ призывати. Мне же много молящуся, иже мя водяше да бы место показалъ, идеже архимаритъ Дионисий: и душа моя желаетъ видети его, понеже знаем былъ ему азъ". Той же рече ему: „Ныне возвратися вспять, и по четырех днехъ узреши егоже желаеши видети, и с нимъ зде будеши”. И егда четыре дни минувша, преставися от жизни сея». Мы же, слышавше сия, благодаривше Бога и написахом.

22. Явление святого архимарита Дионисия преосвященому Варламу, митрополиту Ростовскому, и повесть о нем же архимарита Андреяна

7160-го году во святый Великий постъ изволениемъ государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Росии преосвященный Варламъ, митрополитъ Ростовский и Ярославский,[578] да боляринъ Михайло Михайловичъ Салтыковъ[579] во граде нарицаемомъ Старице в Богородичномъ монастыре обретоша мощи святейшаго Иева патриарха Московскаго[580] и всеа Русии. Въ нощь же ту, в неже восхотеша двигнутися с мощьми святейшаго патриарха Иова к Московскому государству, является преосвященному митрополиту Варламу преподобный архимаритъ Дионисий сицевым образомъ. Пред заутренями стоящу митрополиту на своемъ месте, молитву изо устъ Господу Богу приносящу, и мневшу ему сонъ зрети: слышитъ глаголющихъ, поведающихъ ему пришествие к нему архимарита Дионисия. Он же зритъ его вшедша, кадилницу в руку имуща и углие роздувающа; и первие покадивъ образы, потомъ его покадивъ. И абие возбнувъ и бывъ в себе, той же невидим бысть от очию его, точию благоухание велие ощутивъ, дивяся в мысли своей о таковомъ видении. Еще же ему обмышляющуся о посещении преподобнаго, в то время понамарь прииде благословитися благовестити к заутрени. Сицеву повесть поведа намъ самъ преосвященный Варламъ митрополит.

И некогда в дому Святыя Троица у преподобнаго чюдотворца Сергия во обители беседующимъ намъ с архимаритомъ Ондреяномъ, дойде жъ речь и до сего, и удивляющимъся намъ о посещении преподобнаго архимарита Дионисия, како явися митрополиту Варламу. Глагола же намъ архимаритъ Андреянъ: «Бывшу ми, — рече, — некогда во обители сей, еще архимариту Дионисию живу сущу, и глагола ми: „Что, вскую, рече, не приидеши к намъ в чюдотворцову Сергиеву обитель с нами пребывати?” Мнеже отрицающуся: „Идеже, — рече, — обещался, ту пребыти хощу". Той же рече ми: „Аще и ныне не изволяеши зде пребывати, но по времени, Богу изволяюща, зде на семъ месте поживеши”. И по неколицехъ летехъ после его преставления изволениемъ самодержца и первосвятителя взят есмь от Пречистыя Богородицы из Толскаго монастыря[581] в Троицкой Сергиевъ монастырь в архимариты. И егда зде нача пребывати, воспомянухъ о себе проречение архимарита Дионисия». Азъ же сия слышавъ, повеле написати.

23. Свидетельство о житии святаго ключарем Иваном Наседкою

Написа же сия азъ, многогрешный Симонъ, по прошению инока Боголепа Лвова и многимъ боголюбцемъ, знающимъ и помнящимъ сего святаго архимарита Дионисия, писание сие предложихъ, аще сия тако суть. И мнози прочтоша и свидетельствоваше, яко истинна суть, инии же усумневахуся, якоже и преже рехъ, и невериемъ одержими беху. Азъ же сия вся собравъ во уме своемъ грешнемъ, помыслих, да не возмнятъ нецыи на мя, яко ученикъ его есмь и, любя отца своего, похвалениемъ облагаю, и да не в ложь превратят истинну. Иже азъ самъ видех у него своима очима и яже слыша от его преподобныхъ устъ, тая мне верна быша и на сердце не зазорно. А о слышаных помыслих известитися от ведущих, иже преже мене у него быша, понеже Богъ не хощетъ ложными словесы прославляемъ быти, и святымъ неугодно есть затейными чюдесы похваляемымъ быти.

Сего ради вручихъ сия вся великия соборныя апостольския церкви ключарю священноиерею Иванну, зовому Наседкину, иже со архимаритомъ Дионисиемъ в Троицкомъ Сергиеве монастыре много способствовав во исправлении книгъ и в церковномъ согласии на безумныхъ противниковъ — на уставщика Филарета и на головщика Логина;[582] и в келии его часто с нимъ беседоваше, и книги писаше, и не токмо в дневныя беседоваше с нимъ беседы, но и ночи многи у него в келии обнощеваше, о исправлении книгъ с ним подвизаяся. Паче же многи епистолии архимаритъ во время кровопролития християнского по градомъ посылая, сего Иванна, способника себе на то имея,[583]многи доброписцы дав ему, и теми епистолиями во всех градех воеводъ, и приказныхъ и всехъ ратныхъ людей, и всехъ православных християн умоляя, да бы подвизалися за православную християнскую веру и крепкостоятелни бъ были против враговъ — поляков и литвы и руских воровъ, и подвигнулися бъ на очищение Московскаго государства, приводя в писании техъ многи слова утешителны от Божественнаго Писания.

К сему же и во исправлении Потребниковъ о «огни»,[584] якоже выше речеся, со архимаритомъ той Иванъ способствовал и в бедахъ сострадателенъ ему бысть. Сего ради вручихъ ему, да видитъ и судитъ, аще сия тако есть. Той же видевъ и свидетельствова, и яже от мене не исполнилося некихъ ради недоумении, паче же забвения ради, той же в строках поисправил и поисполнилъ. И кая у нас не вписана быша, той написавъ от себя, прислав мне с моимъ писаниемъ вместе.[585] Аз же сия приемъ от него радостным сердцемъ, напоследи написавъ особь, сего ради, понеже преже предано бысть иноку Боголепу прежнее писание, и того ради в средину того писания не вписах,[586] да бы от неведущих в ложь не вменялося, — тогда де такъ писано, а ныне инако. Паче же и сего ради, да не како на свой разумъ преложу чюжь трудъ, о немже потрудися сей благолюбивый трудолюбецъ Иванъ, понеже болши мене весть о семъ житии преподобнаго Дионисия достоверно. И разсудихомъ сия написати зде сице напоследи, тажь и грамота царева о правлении Потребниковъ, и речь архимарита Дионисия, и старца Арсения Глухово речь, такоже речь сего Иванна ключаря к святейшему Филарету патриарху, тридесять главизнъ, и на Антония Подолскаго речь обличителна «О огни просветителном», тридесятъ пять главизнъ. Потом же тогожь Иванна ключаря 40 главизнъ изыскано от многихъ божественных книгъ о прикладе огня,[587] яко не подобаетъ глаголати и прикладывати сего; такоже и двух вселенскихъ, Александрьскаго и Иеросалимскаго, патриарховъ две епистолии о том же.

24. О житии святаго архимарита Дионисия, списано Иваном ключарем[588]

Начало же сему Иваннову писанию сице. Егда убо во 7118-м году грехъ ради нашихъ царствующий градъ Москва разорися и вседержавъствующии и владычествующии великою Росиею вси в плене быша, от велика и до мала, и всякъ чинъ и всякъ возрастъ мужеска полу и женъска — вси под огнемъ и под мечемъ зле мучахуся, и не бе нигде никого, еже бы миловати другъ друга, но вси грабители яко беснии пси другъ друга згрызающе; и не бысть ни града, ни веси, ни села, ни поля, ни леса, ни дебри, ни пропасти, ни пещеры, еже бы без мучения где християномъ укрытися; и не токмо простыя места, но и святыя церкви и монастыри всюду сожигаеми и всякими сквернами осверняеми, паче же всего блудомъ и прелюбодействомъ; не токмо простая чадь, но и священный чинъ, и от иночествующихъ вси оскверняемы различными виды от злодеевъ, и везде нази и боси, и гладомъ и жаждею всякъ чинъ и возрастъ томимъ, и о семъ пространно во истории болшой доволно писано у Живоначальные Троицы о разорении Московскомъ.[589] Зде же о Дионисии предлежимое да видимъ.

Егда убо по разорении царьствующаго града и многихъ градовъ всеми путьми быша беглецы к дому Живоначальные Троица, — и не бе числа слез кровныхъ, вси бо мучены и изломанни, просяще отцовъ духовныхъ, а ини мнози испечены, а с ыныхъ власы з главъ содраны, а у иныхъ ремение из хрептовъ вырезывано, а у иныхъ накрестъ руце и нозе обсечены, а у иных чрева прозжены камениемъ разженымъ, паче же изрещи того невозможно, каковыми различными смертьми томими, — и вся обитель Пресвятыя Троицы преисполнена бысть различными смертьми скончевающихся, от глада и наготы и от лютыя срамоты, о нейже и нелзе глаголати. Паче же от ранъ неисповедимыхъ помираху. И не токмо в монастыре мертвецы лежаху, но и в слободахъ, и в Служне, и в Клементьеве, и в деревнях, и по путехъ; и повсюду страшно бе и зрети наготы и срамоты, и женъ и девицъ; и невозможно есть ни исповедати при смерти, ни святыхъ Тайнъ Христовыхъ подавати.

Дионисий же сия видевъ, и келаря и братию всю со слезами многими начатъ молити, да бы во время таковыя беды всемъ всячески спострадали во всяких нуждах. Келарь же и вся братия и со слугами единогласно вси отвещаше сице: «Кто, государь архимаритъ, в таковой беде с разумомъ зберется, никому невозможно стало промышляти кроме единаго Бога». Паки же глаголя Дионисий сице всемъ со слезами и с рыданиемъ: «Се, государи мои, разумейте, воистинну искус от Господа Бога бысть намъ: от осады болшие нас Господь Богъ избавилъ за молитвы Владычицы нашея Пресвятыя Богородицы и великихъ чюдотворцовъ Сергия и Никона. А ныне за леность нашу и за скупость можетъ насъ и без осады смирити и оскорбити». Келарь же и вся братия, и слуги смятошася о рыдании его и начаша просити совета от него о недоумении своемъ. Дионисий жь начатъ молити ихъ сице: «Дом Пресвятыя Троицы и великихъ чюдотворцев не запустеетъ, аще станемъ милости у Господа Бога просити, да и разумъ намъ подастъ; токмо положите то, кто что смыслитъ промышляти или збирати на потребу беднымъ, или служити кто можетъ и кому что по силе своей дати». И бысть советъ его всем любезенъ. И первее слуги и простая чадь, крестьяне, советоваше, и архимариту з братиею сказали то: «Аще вы, государи, будетъ, из манастырские казны после осадныхъ людей, умерших или живыхъ, да еще и вкладчиковъ, которыхъ нет и впредь от которых не будетъ монастырю, святому месту, продажи и огласки, и вы то будетъ станете давать на бедных, на кормъ, и на одежду, и на лечбу, и работникомъ, кто имется стряпать, и служить, и лечить, и збирать, и погребать, а мы и за головы свои и за животы не стоим же». И бысть той совет радостенъ всемъ людемъ в монастыре. И воокругъ манастыря всемъ людемъ беднымъ, живущимъ и умирающимъ, всякъ промыслъ изыде. И первее еже по благословению архимарита Дионисия начаша строити казною манастырскою по приговору всехъ людей; и болнымъ людемъ обреташеся врачеве, исцеляху многихъ; и егда исцеление получивше, и прихождаху во обитель Живоначалныя Троицы и поклоняхуся Пресвятей Троице и Владычице и Пресвятей Богородице и великимъ чюдотворцомъ преподобнымъ Сергию и Никону. А по благословению его отведены и даны были болницы на раненыхъ людей, да им же поставлены были и дворы и избы розные на странноприятельство всякому чину из Москвы и изо всехъ городовъ прибегающимъ, мужеску полу и женску, княземъ и бояромъ, и детем ихъ, и людем, и всякой челяди ихъ, да сколко избъ было поставлено мужеску полу, и женску, и девическу, и в Служне слободе, и в селе Клементьеве и сколко убогихъ домовъ сия имъ было; и сколко тысящь погребено и в монастыре, и у Пятницы в Нижнемъ монастыре.[590] А техъ раненыхъ на боях и на проездехъ мимо Троицы Живоначальныя, и прибегающихъ из городов и из селъ из дальных, гладныхъ и нагихъ и мученых различными виды, и техъ всехъ людей к душевному спасению и телесному здравию вина бысть и промысленик Дионисий архимаритъ, а не келарь Аврамей Палицынъ.[591]

А яз, грешной, какъ память моя осяжетъ, что яз поновлялъ, и причащалъ, и погребалъ з братом своимъ! И мне то в памяти гораздо, с четыре тысящи з братомъ Семиономъ погребли мы мертвецовъ; а имянно помню, что в один струбъ у Николы чюдотворца в Клементьеве[592] восьмьсотъ шестьдесят человекъ, да в другой убогой день схоронили мы же шестьсот сорокъ человекъ, да на Терентьеве роще четыреста пятьдесят человекъ, да с Ываномъ священникомъ Синковским в монастыре у Живоначальные Троицы, и в Служне слободе, и у Пятницы, а иное по деревнямъ. Мы же бродили с темъ Синковскимъ Иваномъ по Дионисиеву же велению, и техъ людей с темъ Иваномъ священникомъ считали мы по смете, и погребли боле трех тысящь в тритцать недель. Да зиму, да весну погребалъ яз по вся дни мертвецовъ техъ людей, которые не хотели в убогихъ домъ кластися; а бывало того многажды, что на день погребенья три, и четыре, а иногда и пять, и шесть, и болши; а в одну могилу в ту тритцать недель не бывало, чтоб одново человека погрести, то и нетъ ничево, что тричетыре или пять-шесть, а иногда десять и пятнатцать в одну могилу. А всее тоя беды протягнулося полтара года.

А по благословению святаго архимарита Дионисия мало того бывало, чтоб нагихъ погребати, занеже от него приставы надзирали и ему извещали, будет вскоре нага обрящутъ мертвеца. И какъ ему скажутъ, и тотчас промыслъ обо всем, и всему убо тому строй от него был. И ко всему приставы с лошадьми и везде — и по путемъ и по лесомъ ездили, и смотрили того, чтоб звери не ели, и мученых от врагов, мертвых, и умирающихъ, всехъ збирати, и в странноприемницах, привезши, поили, и кормили, и лечили. А которые умирали, и после их одежишка худые вымывая, и беднымъ же отдавали. А женской полъ в техъ их избахъ безпрестанно рубашки и саваны шили и мыли, а их за то и миром всемъ из монастыря кормили, и довольствовали и одеждою, и обувью, и во всякихъ нуждахъ ихъ вся благая творили имъ. И потому и мнози из нихъ зело дому Живоначальные Троицы годны быша служебницы, твердии и нелеснии работницы. А инии изыдоша в царьствующий град, и быша в чести и во имении своихъ по-прежнему. А иныи Божественных Писаний научьшеся и быша в различных чинех, в монастырских службахъ, и служители, и началницы во многих благихъ делех, и в земных и в небесных.

И елико праведным своим наказанием Господь и Богъ нашъ наказа, милосердый, гневом своим во время осадное, по томъ не сугубо ли и преболши рещи, невинное же ныне всеми человеки видимо есть, коликими красотами, коликими богатствы домъ селении святыя славы своея разширилъ и возвеличилъ и упремножилъ всеми благими виды, еже и прежде не бысть, еже ныне в славу Господню всеми людми зрится и славитца. Сия же благая вся обители Пресвятей Троице подана быша молитвами великого чюдотворца Сергия. Иже во время подобное Господь Египту в прекормление Иосифа и Товию праведнаго в Вавилоне и Израилю,[593] а ныне, в разорение наше, сего мужа свята и дивна, архимарита Дионисия, воздвиже житомерителя по Господню словеси, во время подобно раздавающу пищу рабомъ, комуждо по достоянию его. И первое рещи о нем: мнози убо сподоблены быша имъ конецъ благий получити, с печатию и с напутиемъ живота вечнаго отшедше. И инии очищени быша от сквернъ телесных, инии браки законныя сохраниша чисты, и жены чисты сохранены быша в чистоте без осквернения, паче же девъ и юношь, и отрочатъ многое множество чисты и непорочны сохранены быша. А аще похваляемъ есть о строении старейшина блудницъ, во отеческихъ книгахъ, — александръский Сергий — о спасении инокинь нечистыми за чистых,[594] и Товия — о милостыни и о погребении мертвыхъ,[595] но сей Дионисий превзыде сих к похвалению словесному. Но и тая бо вся благая дела его и ныне добре зрят, и ведят мнози о немъ, каков же в премудрости словесней бе, и того никто жь не помыслитъ о немъ, ни во ум никто не прииметъ, каково попечение имея не токмо о святей обители своей, в нейже сия творя, но и о велицем царствующемъ граде Москве великъ подвигъ имея, о избавлении града моляся. И всяка нощь день ему бяше. Всегда убо, в то время егда во осаде Москва была полтора года, и онъ непрестанно в церкви Божии и в келии с плачемъ великимъ стоя в молитвах. И по многих молениихъ то и опочивъ ему бяше же: писцы борзыя имеяша в келии, и от Божественныхъ Писаний собираху учительныя словеса и писаша послания многая в смутныя городы ко священнымъ чиномъ, и к воеводамъ, и к простымъ людемъ, о братолюбии и о соединении мира, и указуя, которые царства и властельства за какие грехи и за неправды погибли, и которые государьства возвысилися Богомъ за какие правды и за какие добрые дела,[596] за соблюдение, Господь Богъ, благий человеколюбецъ, миловалъ; и помощник былъ беднымъ, и отчаяннымъ, и худымъ, и не могущимъ стояти противу супостат, а ленивых и не умеющихъ делъ ратных возбужая х крепости, еже по смерти чюдесы и знаменми восписуя к темъ. И о таковыхъ грамотахъ тебе, господину, допросити Алексея Тиханова,[597] есть ли бо онъ ведаетъ, что онъ болши всех писывал такие грамоты — и на Рязань, и на Северъ, и въ Ярославль, и в Нижней Новъгородъ[598] князю Димитрею Михайловичю Пожарскому[599] и х Кузме Минину,[600] и в понизовские городы, и ко князю Дмитрею Тимофеевичю Трубецкому,[601] и къ Заруцкому[602] под Москву и в Казань, к строителю Амфилофию, что онъ забредился с сватомъ своимъ с Никоноромъ Шульгинымъ, и учинилися были изменниками владычеству московскому, да грамоту же к Генадию чернцу Елизарову, что бывал дьякъ на Москве Григорей Елизаровъ[603] в Казанскомъ дворце, а побежалъ был онъ от Живоначальные Троицы на Соловки от бедъ и нужды от литвы и от казаковъ после разорения Москвы. И будет только сыщутся те грамоты в монастыре у вас, либо в казне после Генадия и Амфилофия, или в Розряде в соборной келье, или что под Москву к бояром и воеводам писано, а в годех искати во 7119-м и во 7120-м и во 7125-м.[604] И будет те только грамоты сыщутца, в тех грамотахъ болезнования Деонисиева о всемъ государстве Московском безчисленно много. И будет изволите вы, государи, разума его искати, и в тех ево посланияхъ, не токмо под Москвою, но и во многих городех воеводам и всякихъ чинов многимъ людемъ подкрепление и мужества от его совета и разума великое бывало. Да и ныне бы, и впредь и у вас в монастыре грядущих ради летъ такие грамоты добре бы добро было, чтоб в казне были на утвержение таковому преславному великому месту. А мнитца мне, государи мои, и для того надобны вамъ держати те грамоты осадныя для преди на гордость вельможь лукавыхъ,[605] какъ над царствующим градом учинилася от них погибель, как царю Борису Федоровичу, какъ царю Василью Ивановичю. И что о сих глаголати, но паче возопити: «Ох, охъ, увы, увы, Мати Матерем, Святая Церковь Божия, яже вподнебесней славимая, что пострада, лишившися чад своих!» И аще по Богослову открыти, юже под олтарем Господним избиеннымъ от земля и вопиющихъ день и нощь: «Мсти, Владыко, кровь нашу и техже и всехъ святыхъ».[606] Паче же самыя тоя ради Матере Господни Пресвятыя Богородицы присно Девыя Марии и отдохнули сынове ея, господия наши; а ныне все то забыли, и что за четыредесят лет деялося,[607] «то, де, не вчера деялося, нечего де того и памятовати». А вамъ что в дому Божии деялося у вас, и то по вас сущих, хто будетъ в роды дальныя жители, и тем надобно чемъ боронитися от вертящихъся гордынь.

А о святем нашем отце Дионисии и мне грешному видитъся, на что иных чюдес искати болши того, что в осаде же бывшее чюдо о Амфилохиеве отце, какъ сеялъ муку в сыновне воровстве.[608] И аще бы не за терпения отца Дионисия, да за великия труды его, еже бедных промыслъ и не пощадение себя, что умолилъ братию всю утешати ратных людей тутъ в монастыре, которые раненые прилучилися ис-под Москвы и ис-под Переславля, и из дорогъ всякихъ; и, видя ихъ, многих раненыхъ, и мученых, и гладных, и нагих, от нужи погибающих, и пред братиею пред всею бил челом Дионисей на соборе, а моля ихъ, такъ говорил всемъ: «Покажите, государи, милость, келарь и казначей, и вся братия святая, пожалуйте, меня послушайте. Видимъ все, что Москва в осаде, а люди их литовские во всю землю розсыпалися воевати; а у насъ в монастыре людей и пополну, да немного ратных или умеющих, и те погибаютъ от цынги, и от гладу, и от ранъ. И мы, государи, обещалися все во иночестве, что умереть, а не жить; а будетъ в такихъ бедах, только не будетъ у нас ратных людей, и что будет в нас?» И плачася пред ними, у всех прося милости к беднымъ: «Пожалуйте, господия, что у нас еще есть хлеба, ржаного и пшеницы, и что есть у насъ квасов на погребе, и то б нам все держати про раненых людей; а мы упование возложим на Бога, а станемъ ести на трапезе хлеб овсяной, а хто будетъ из нас станет изнемогать чем ино, того станемъ кормити ячным хлебом; а квас ячной на трапезе не надобно пити, а во имя Господне и с воды не умрем». И приговоръ слезъ ради его твердъ бысть. И повелеша ратных людей лечити и всякою пищею доброю братцкою и квасы лучшими покоити, и не токмо ратных, но инех, бедных, по разсмотрению. И въ 40 дней со погребов не слыханъ бысть квас в трапезе братцкой.

И в то время молитвами ево умножение муки в хлебне бысть у Амфилохиева отца великаго ради Сергия чюдотворца. От дому его промыслу кто изречет! А кто просил у него милости, у великого светильника, и что рещи, кто плакал, кто просил, кто молилъ, кто со смирением единою мало хлеба ядуще овсяного 40 дней, среду же и пятокъ и не ядуще и за единою трапезою со слезами веселящеся. А немощным и раненым заутра даже и до вечера служаху и хлебъ предлагаху чистъ, теплый и мягкий, и всякие брашна различныя, и пития добрыя и благовонныя представляху; и зле немощствующе и не дважды днемъ вкушающе, но якоже кто хощетъ, заутра рано и ин же по времени; а инъ яко человекъ, а инъ яко скотъ — и полдни, и полънощи. Служебникомъ не бе покоя от приставов, бо нудими всякая потреба, дабы все было готово по воспрошению от болящих. Паче же всехъ сам сей Дионисей, не имея себе покоя ни на единъ день, но ни на час, и всегда дозирая болящихъ и строя сихъ одеждою и пищею, паче же лечбами, еже сия зде явихом, а наипаче з духовными строении, занеже мнози болнии, ови от ранъ, и от мучения желающе исповедати грехи своя, инии же маслосвящения требоваху и инии последнее отходяще от жития сего, и кровь, и слезы горкия точаще, и восклицаху горце, отпусту[609] и напутия вечнаго, печати тела Христова, испрошающе прияти, — и вси вся благая в смертном часу получаху; и никто жь не очищенъ или не измытъ от сквернъ ранъ по телеси, паче же и по души уязвлении исцеление приимаху. Дозде Иваново писание бысть.

25. О умножении хлеба молитвами святаго

А умножение хлеба како бысть, азъ, Симонъ, от него, Ивана, и от протчих, во мнозех беседах известихся достоверно сице. Сей убо священноинокъ Пиминъ, Анфилохиев отецъ, бысть прежде в Старицкомъ Богородицком монастыре архимаритом, а сынъ его сей преже помянутый инокъ Анфилофей Рыбушникъ, посланъ ис Троицкого Сергиева монастыря в Казань в Троицкой Сергиевъ Казанской монастырь[610] строителемъ, иже под паствою болшаго Сергиева манастыря властей, архимарита Дионисия з братьею. И во время Литовского разорения сей инокъ Амфилофей согласяся з дьякомъ Никоноромъ Шульгиным, измениша Московскому государству и непослушны быша бояромъ московскимъ, в неже время самодержца не бысть в Московском государстве.[611] И той Амфилохий отметникъ учинися от большаго Троицкого Сергиева монастыря и непослушникъ бысть троицкимъ властем — архимариту Дионисию и келарю Аврамию Палицыну з братьею. Сего жь ради отвержения Амфилохиева троицкие власти, архимарит Дионисей и келарь Аврамей, взяша преже бывшаго Старицкого монастыря архимарита, Амфилохиева отца, и томиша его хлебенными трудами, — сеяше бо муку на братию и на протчих воинских людей, и на трудников, а о сыновне отвержении ничтоже сведая. А уже в монастыре Троицком хлеба по оскуду беяше, единъ малъ сусекъ муки остася на толикое многолюдство, якобы на единъ день или мало болши; аще и осада миновалася, но вся пути залегоша окаяннии поляки, и литва, и русские воры; и невместно ниоткуды в Троицкой монастырь из селъ хлеба привести.

И внегда той добрый пастырь и правитель и врачь же душам же и телесемъ человеческимъ, архимарит Дионисей, умысли той добрый советъ с келарем, и с казначеемъ, и со всею братьею, и со слугами, и с протчими, и со всеми живущими ту, — промыслъ сотворити о бедных, и о раненых, и больных, якоже выше речеся, хлебом чистым кормити и квасом добрым поити, самим же изложиша хлеб овсяной ясти и воду пити благодаря Бога, — и в то время молитвами сего преподобнаго архимарита Дионисия и многих ради слез его умножение муки бысть из малаго сусека у Амфилофиева отца инока Пимина: елико ис того сусека емлюще и хлебы печаху, толико той малый сусекъ не оскудеваше, но паче наполняшеся. Видев же сия, Амфилохиев отецъ удивися, сказа отцу своему духовному священноиноку Симону. Тии же убо призвавше сего Ивана священника, глаголемаго Наседку, сказаша ему; той же Иванъ, шед, возвести сия архимариту Дионисию. Архимаритъ же Дионисий видевъ самъ, удивися человеколюбию Божию, и с келаремъ, и с казначеем, и з братьею уверишася, и воздаша благодарение Богу и Пречистой Богородице и великимъ чюдотворцом Сергию и Никону, яко промыслъ ихъ о бедныхъ не вотще бысть. И сицевым малым сусеком муки, егоже Богъ множаше, питаеми быша вси в монастыре, иноцы же и мирстии, и до 40 дней, дондеже и пути очистишася от поганых поляковъ, и отвсюду хлеба довольно привезоша.

26. О подвизех святаго, и о провожении святаго с образы воинских людей, и о пременении ветра молитвами святаго[612]

И елико сей чюдный подвижник и молебникъ за все православное християнство подвизашеся, в молитвах и во бдениих всенощных, во слезахъ и поклонехъ мнозехъ вопияше ко Спасу и к Пречистой Богородице и к великим чюдотворцемъ безгласным воплем о еже избавитися православным христианом от настоящих кроволитных напастей и о мире и о тишине всему миру Росийскаго государства, паче же, якоже и преже реченно бысть, бес сна пребываше! И всяка нощь ему яко день бываше. Множае же упражняшеся, писаше грамоты во многи грады о заступлении Московского государства, якоже и преже речеся.

Егда же убо князь Дмитрей Пожарской и Козьма Мининъ, грядуще под Москву со многим воинством на заступление Московскому государству и достигоста до Троицкого Сергиева монастыря, и Пресвятей Единосущней Троицы и Пречистой Богородице, помощнице всего мира, и великим чюдотворцем Сергию и Никону молебное пение совершише. Сей же пречюдный подвижникъ по молебном пении на провожение воевод и всехъ воинских людей изходит изо обители во священномъ сану со свещенницы, и з дияконы, и со всемъ освященным собором, и з братиею же, и взыде на гору, глаголемую Волкушу, сталъ со крестом, воинских людей осеняя крестом. Священницы же кропяху весь воинской чинъ святою водою. Людем же воинским видевшим встрешной ветръ крепок, ужасающимся сердцы и глаголющим: «Что се будет: ветръ силен в лице дыхает». Архимариту же Дионисию слезы по ланитома течаху, призывающу имя Святые Троицы, и Богородицу, и чюдотворцев. Такоже и воеводам во ужасе бывающим.

Егда же, пропустя войско, воеводы, последнее благословение приемше у архимарита, поидоша, и словесы от него утешными обнадежени быша, еже на Содетеля своего уповати, и Богородицу во устехъ своих именовати, и чюдотворцов безпрестанно на помощъ призывати; архимариту же еще вследъ их крестом осеняющу, и некоторыми мановении Божиими внезапу пременися ветръ, иже преже быв в лице, — потягнул в тыл, яко от самые обители и от церкви Святыя Троицы, от чюдотворныхъ мощей преподобнаго Сергия, немало радование воеводамъ и всему воинству подадеся. И не пременися той ветръ, дондеже Московское государство милостию Божиею очистися.

Сия писания прияхом от самого князя Дмитрея[613] написана, словом нам со многими слезами исповедал, яко таковаго чюдеси сподоби их Богъ милостию Святыя Троицы и заступлением Пречистыя Богородицы и чюдотворов Сергия и Никона и молитвами сего святаго архимарита Дионисия. Мы же, сия слышавше, дивишася неизреченному человеколюбию Божию, якоже егоже по своей благости избра и благодать свою на него положил, сего усты и словомъ, и рукою, и чюдодействомъ исполняя, и милость свою простирая по своей воле, якоже самъ хотяше, видя крепкое его преподобное житие и слезы многи; и о чем у Бога прошаше, и сего не погрешивъ от Вседающаго десницы подавашеся ему.

27. Паки писание Иваново о исправлении Потребниковъ

В правлении же в Потребникахъ, такоже и в Служебникахъ обретошася многия описи в старых переводехъ, но неведомо кто тому виновенъ: переводники ли старые или писцы неразумные писали. А во многихъ молитвах концы писаные — иные ко Отчю лицу, а иные к Сыновню; и те концы смущенны: ово по Савелиеве ереси, лица Пресвятые Троицы слияниемъ списаны, и ино же по Ариеве ереси — разделениемъ назноменаны; а инъде о воплощении Слова Божия, еже от Девы Пресвятыя Богородицы Марии, бысть, и в Потребниках писмянныхъ, и в Служебникахъ, въ выходехъ перьвых печатей, обрелося; и Отецъ Богъ с Сыномъ воплотился. И такия описи по еретическому мудрованию снисканиемъ и трудами, и тщаниемъ сего мудраго мужа Дионисия изообличены[614] учинишася.

Се же от гордых безумников, от церковных началников, от митрополита Ионы Крутицкого собором московскимъ возненавиден бысть зельно. А церковь соборная тогда вдовствовала девять летъ без патриарха: Филарет бо тогда в Полше заточенъ былъ.[615] И возвели на честность сего архимарита еретичество, и по четыре дни о семъ во ответъ приводим былъ на Патриарховъ двор с великимъ безчестием и с позоромъ. И потомъ у государыни, у царевы матери, в Вознесенскомъ монастыре, у Марфы Ивановны, въ ея кельяхъ приемля испытание, такоже и на подворье митрополита,[616] — биение и пхание люто терпя. Сие же творяху над ним, и егда о богословии виненъ явится. Но обложенъ бысть, да пятьсотъ рублей за вину принесетъ; а вину наричюще ему, яко имя Святые Троицы в книгах велел морати, и Духа Святаго не исповедуетъ, яко огнь есть.[617]

Преподобный же мужь Деонисей, в железахъ стоя, смеяшеся и с толкущими его и с плюющими на нь, яко з глумники ликуя или яко играя, отвещеваше к нимъ: «Денегъ не имамъ, а и дать не за что, лихо чернцу то, что ростричь его велятъ, а достричь — то ему и венец и радость. А Сибирью ли и Соловками грозите мне, и азъ тому и рад, то мне и животъ. А что взводите на меня, что имя Святые Троица велел в концех в молитвах справливать, и то прямо аз указал. А святии отцы наши на седми соборехъ[618]научили насъ веровати во Святую Троицу неразделную, и разделну и неразделну — и въ единицу убо существом, разделну же лицы, сииречь ипостасми; и научиша не нарицати пребезначалного Отца с Сыномъ, и ни Сына собезначалнаго Отцем, такоже и Духа Святаго ни Отцем, ни Сыном, но Духом. И в молитвах велелъ писати, отбегая Савелиевы ереси;[619] идеже писано в концех ко Отцу в лицо «и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и вовеки веком, аминь» — и мы то исправливали сице: «И Тебе славу возсылаемъ, безначальному Отцу со Единородным ти Сыномъ и с Пресвятым и Благим и Животворящим Духом»; а идеже к Сыну в лицо писано, — а по Евномию еретику, ученика Ариева,[620] иже прелыцаще народы, глаголя Сына Божия быти ово Отца, ово Сына и ово Святого Духа, и тако в жидовство церковь отвождаше. И мы писали концы у такихъ молитвъ: «И Тебе славу возсылаемъ, Христе Боже нашъ, со безначальным ти Отцем и с Пресвятым и Благим и Животворящимъ Духом». А зрите о семъ «Богословия» Василия Великаго,[621] какъ концы у молитвъ писал, — в молитве «Боже и Господи силам» — ко Отцу в лицо, а к Сыну — «Владыко, Господи Исусе Христе, Боже нашъ», и в молитве «Нескверная» егоже слогъ конецъ добръ; такоже и «Помяни, Господи, иже в надежи» добрый же. А въ печатных Служебникахъ, какъ во сто девятом году печатаны, да и по сто тритцатой год, и в техъ книгах многия описи явилися; а зделалося то от мастера от Невежи Тимофеева, да от наборщика от Ивана Григориева.[622] И смотрите себе пред службою Златауста две молитвы. 1-я «Господь Премилостивый». И тою молитвою попъ сам себя разрешаетъ. А конец по Евномию или по Савелию. Тут же молитва над вином служебным, а конец не исправлен же. А по заамбонной молитве конец Отцу в лицо, да тут же испорчено; а надобно тут — «безначалному Отцу со Единородным ти Сыном и с Пресвятым и Благимъ и Животворящим Духомъ». Да в Потребнике, какъ дати причастие было вскоре, молитва 2-я: «Господи, вем, яко несмы достоин».[623] И та молитва Сыну Божию, а не Отцу. А конецъ в ней напечатан по Савелию. Молитва над Пасхою, еже начало сице: «Призри, Господи, Исусе Христе, на се брашно», а конецъ по Савелию или по Евномию. И тут же в молитве «Единородне Сыне Божии», а конецъ по савелиянски же — слиты лицы Святые Троицы, и сия ересь злейши всех ересей. И иные такожь молитвы многие не правлены.

Град же тогда Москва весь смущаемъ бе от клеветников, иже хотяще корыстоватися от архимарита; и от царского дома, и от митрополичья двора и отдаша его за пристава, и томимъ бе зле. И егда народу собрание бываше, во дни праздественныя и торговыя дни, и тогда митрополитъ, присрочивая, повелеваше приводити его, ово до обедни, ово же и после обедни; и стояше на дворе митрополичье скованъ в подсенье, и з утра и до вечера; не дадуще ему ни малыя чашицы воды вкусити, жажды ради дней летних; бяху бо тогда дни средина лета, месяцъ июнь, июль.

Митрополит же Иона по святей Литоргии торжествоваше с соборомъ на светлых трапезах. А Дионисий со ученики своими ликоствоваше, пред окны келья его поклоны творя в кулакех, да в пинках многих же, еще же за почесть и батоги биении восприимаху. О сем же сей терпеливый мужь всему сему деемому над ним смеяся, а иже с ним стражущим и плачющихся от биения, и тех утешаше, глаголя: «Не скорбите, братия, Господь все видитъ, и вы не безумствуйте, за слово истинны стражемъ, и не вечная то есть мука — все то минется». И бяше гладом и жаждею всегда томим и вселетное годище в сицевых озлоблениих препроводив; о страждущих же с ним в той беде велико попечение имеяше и промыслъ велик творя, да избавятся от сих бед.

Промчеся убо во всем царствующем граде Москве таково безумие от затей и лихоимцов, посульников, кровопийцов сице глаголемая: «Явилися де такие еретики, что огнь хотят в мире вывести»; а того простым людем не протолковаху и не сказываху, какой огнь и что ради оставити его. И многа брань и сваръ межу многими людьми бысть. И умеюще Божественная Писания о сем разумеюще и не смущахуся, простая же чадь всяких чинов, не умеющей Писании и не ведущи нчтоже, болезноваху туне и скорбяху зело, паче же всех рукодельницы и пищи строители; и ходяще толпами з дреколием и с камениемъ, ищуще святаго сего мужа многащи убити. И часто в дождливыя дни от дождя поливаему и водиму ему, иногда пешу, иногда на клячишке скверне и худе без седла седяще, и союзами биему, и гониму шолыгою, и от безумных людей калом, и пескомъ, и грязью обсыпаему, и в ризахъ скверных, и в рубищах изодраных, и во обущии помещаемой, влеком, веселяшеся. И со знаемыми ему егда стреташеся, и тогда смеяся и яко младенецъ, не злобствуя, ни вопреки никому ни за что не глаголя и никого ничем не понося. И иже скорбящии о немъ, и видяще беду его, и вопрошаху его, глаголюще: «Отче святый Дионисий, что сия беда над тобою?» Он же глаголяше: «Несть се беда, но притча пред бедо». Любимицы же ему глаголаху: «Скажи нам, отче, что притча пред бедою, и что притча, и что беда?» И паки глаголаше «Несть надо мною никакие беды, но паче милость Божия на мне велика явися. А господинъ мой великий отецъ, преосвященный митрополитъ Иона, паче всех человекъ вся благая мне сотворил, и то сотворилося по судьбам Божиим искушение мне к прощению души моей, на очищение грехом моимъ. А господинъ отецъ по делом моим смиряет мя, да не буду гордъ и величавъ пред нимъ и пред братиею своею. И сия притча есть искус Божий, а не беда. Вси бо беды и напасти в веце сем, и вся злая, бываемая человеком, несть беда, но милость Божия. Беда же — се есть, еже в геоне огненей живу мучиму быти вовеки со змиями, з бесы».

28. О свобождении из заточения святаго святейшим Филаретом, патриархом Московскимъ, и святейшим Феофаном, патриархом Иеросалимским

По летном же мучении сего святаго мужа бысть смотрение Божие о умирении Русские земли сицевым образом. Слышано бо бысть восточным церквам, како стражет бедне великая Росия от змиева его гонения, — от папы римскаго изблеваною скверною водою, Ростригою и Жигимонтом, нарежаемыми царевичами, и ядомы сими гады уже 14 летъ.[624] Не презревше святии отцы, четыре патриархи вселенстии, в погибели бывающих останки росийских семен изчадия; и советовавше между собою со всеми восточными церквами, еже бы помощи во время лютыя отчаянныя напасти. И двигнушася от престолъ своих, и дошедше Гроба Господня, и молиша ту Царя Царем и Господа Господем Исуса Христа Бога Вседержителя, да не дастъ одолети же злогрешныхъ своему жребию. И избраша воеводу крепка, силна исполина, могуща тещи путь от востока до запада, и не имеюща ни оружияносцов, ни конь мужеских, но токмо едино Слово Божие во устех имуща, могущее разорити тверди неодолеваемыя, — пресвятейшаго патриарха Феофана,[625] прекрасного и душею и теломъ. И оградивше его многими молитвами и вместо жертвъ благовонных наполнивше его слез духовных, ихже принести ему пищу гладным, всякого хлеба, Слова Божия, лишенным в Росии в велицей. И тако молитвами ихъ от Иеросалима до Росии во едино лето приспе здрав и прав во благочестии, наполняя всех мира и любве о правой вере и о делехъ по Евангелию Божиею и созидая и утвержая обои пределы и зде, Великую Росию и Малую, такоже соединяя и укрепляя едино мудрствовати о еже держатися старых законъ греческаго православия и древних уставов четырех патриаршествъ не отлучатися. Еже и бысть, всем миръ по милости Божии за молитвы Пречистыя Владычицы нашея Богородицы и всех святых.

И абие преста кровь кровь християнская литися, и митрополит Филарет отпущенъ бысть ис Польши на Русь. И донеле же зде той святейший Феофан патриархъ пребывая на Москве, ждый Филарета, и уведав, и о Дионисии вся бываемая от многихъ истинных ведцов, и подаде ему руку помощи, да вознесется правда его в церкви Божии.

И вскоре Филарет митрополит Феофаном патриархом поставленъ бысть в патриаршество. И по седмице дней сия два патриарха повелеша Ионе митрополиту Крутицкому предложити дело, еже на Дионисия составы; и сопрению и истязанию многу бывшу от Божественных Писаний. И стояше ту Дионисей в ответе боле осми часов, творя ко всем на нь клеветником подобну обличительство. И о том свидетельстве его последи сея истории писано есть, еже «О огни», особь; зде же настоящее да глаголется, яко ту посрамлени быша вси с Крутицкимъ митрополитом Ионою,[626] праведникъ же сей Дионисей от царя пресветлаго Михаила Феодоровича всеа Русии восхваленъ и прославленъ бысть, яко истинный страдалецъ явися, за Божественное Писание стражда крепце. Патриарси жь, и митрополиты, и архиепископы, и весь освященный соборъ удивляшеся о немъ, и целоваше его вси любезно, и благословиша его радостною душею. И отпущенъ бысть в великую лавру с честию великою и з дарами многими, паче же и прежнихъ времян.

Егда же прииде во святую обитель и паки держася старых своихъ и добрых нравовъ и обычаевъ, — ко всем щедръ и ко всемъ милостивъ, и всех удоволивая, яко отецъ чадолюбив, — и добронравных, и злонравныхъ, великодушных и малодушных немощи нося, и не себе угождая, во всем же ища красоты церковныя и благочиния братскаго. И мало нечто инъ разумъ яви по времени своему: в прежних бо временех гордым крылошаномъ и инемъ церковникомъ предкнувшимся на пении и в соблазнъ каков, отецъ же Дионисий, и яве не безчестя ихъ, но втай призвавъ, кротце наказуя; и когда аще и опечалитъ кого по мудрости своей, но вскоре и утешит того — или трапезою, или прохладом кваснымъ. Ныне же вместо молчания простреся светле и таковымъ на научение добронравия о учении в тайне с кротостию и челобитьем.

29. О головщике Логине и о Филарете, уставщике[627]

Головщик бе Логинъ именемъ; и сей же Логинъ, имея от Бога дарование излише паче человеча естества, красен бо ему глас и светел бяше и гремящ вельми, яко во дни его мало таковии обретахуся подобни ему; в хитрости пения и чтения первый бяше. И се ему бяше и честь суетная, и имения, и пища. И того Божия дарования не разумея в себе; но от того дара неученъ бе догматом православия, и хитрость грамотическую и филосовство книжное — все нарицая еретичество. И пению убо мастеръ сый, и ученики же многи уча. А знамя[628] налагая на единъ стих; и пять, и шесть, и десять, и болши — розные попевки и розные знамена напевая.[629] Се же и сами ученики его егда сойдутца, а по неведению не спевся, то у всехъ рознь слышати есть. И рещи же не вемы и о сем, что есть, но токмо ересь, еже несогласие. И пыхая, и гордяся, и пояше, и чтяше, и всех под ним сущихъ клириков, и не токмо инок простых, но и от священных чинъ, лая, и бия, и обидя в милостыне бываемой от христолюбцов. И никтоже не смеяше ни слова рещи ему, и со слезами мнози претерпеваху творимая им.

И бяше в клириках молва немала о нем, о том Дионисию же стужаху о управлении мнози. И часто приклоняшеся Дионисей к Логину и моляше его, и государем, и отцом, и братом нарицая, и со отчеством: «Что ти, светъ мой, польза, что вси клирики и все церковники жалуются на тебя, да и ненавидят тебя и кленутъ и проклинаютъ, а мы, началники, все, что в зерцало, в тебя смотрим; и кая польза, что нам с тобою брань завести?»

О семъ же Логине толико и другий же инокъ, Филаретъ уставщикъ, и той, стар сый, иночествовав во обители Живоначальные Троицы, не исходя от обители боле пятидесяти лет; и уставщиком бысть больши 40 летъ; на его же седины добрыя и зрети з дивом бяше. Тому же Филарету от простоты ненаучения две мысли мудрования беста недобраго; и первая мысль его сице: глаголаше бо яко Господь нашъ Исусъ Христосъ не прежде векъ от Отца родися, но тогда послан бысть архангелъ Гаврилъ благовестити Пресвятей Деве Марии. Другая же мысль ему бе мудрования: Содетеля убо Бога непостижимаго и неописаннаго, Отца и Сына и Святаго Духа, описанна глаголаше и человекообразна суща, и вся уды имеюща по человечию подобию.

Беста же сий Филарет и Логинъ друга суща, и Дионисия ненавидяще вкупе, зане обою сию, и уставщика, стара суща, и головщика, учаше и обличаше Дионисей, а не оглашая никому, но втайне беседуя к ним. И творяше часто покой има и призывая ихъ в келью и глаголаше: «Отче мой, Филаретъ, что слышу о тебе, а иногда и приметно мне, что блазнишися о Пресвятей Троице, о неописанном Божестве, постигнути хощеши, разумети — и самъ погибаеши, и в братии малосмысленных смущаешъ. Какъ человекообразно быти Божество, глаголаше? Престани, отче честный, тако мыслити и возьми сии в руце книги святыя Деонисия, и Григория Богословцовъ, и Иванна Златаустаго, и Домоскина, и в них тамо обрящеши, что некасаемым касаешися и о чесомъ не смеютъ небесныя силы помышляти, то ты хощеши постигнути». Филарет же не покаряяся, и глаголаше: «Много ты книгъ читал, да Евангелию ты не веруеши, а мне у тебя чево слушать?» Дионисий жь с покорениемъ моля его: «Скажи, отче честный, что я Евангелию не верую?» Филаретъ же глагола: «Аще бы ты верил Евангелию, то Луки евангелиста слова не отставил бы, еже речено: „Той вы крести Духомъ Святымъ и огнемъ"».[630] Отецъ же Дионисей глагола то: «Отче Филаретъ, дело было, да и свершилося, а мне тя жаль, что в вере Христове некрепко мудрствуеши, книгамъ не хощеши веровати». Филарет же рекъ: «Яз больши пророческимъ словесем верю». Дионисей же рече: «Да что ты нашелъ во пророцехъ, еже Божество человекообразно есть». Филарет рече: «Сам Богъ Господь рече: „Сотворимъ человека по образу нашему и по подобию”».[631] Дионисий же рече: «И каковъ образъ Божий во Адаме, и что подобие его?» Филарет же рече: «Аз в томъ с тобою не хощу и говорити». Дионисий же рече: «Добре реклъ еси, что не смыслиши, да и не разумеешь, что образ и что подобие; и ты, отче Филаретъ, скажи, имеет ли Богъ уды человеческия?» Филарет же рече: «Скажи ты мне, архимаритъ государь, что Давидъ глаголетъ: „Руце твои сотвористе мя и создасте мя” и „Нога моя ста на правоте”[632] — о чем Давидъ глаголет?» Дионисий же рече: «Скажу ти все, но ты преже скажи от Давида реченное: „Насаждеи ухо, не слышитъ ли сей или создавый око не смотряет ли? И наказаяи языки, не обличит ли, — учай человека разуму!”»[633]

Логинъ, же седя, смеяся. Архимаритъ же Дионисий рече ему: «Что ты, преславной певецъ, чему смеешися?» Логинъ же начатъ плевати мало не на лицо Дионисию. И вставше оба, и Филаретъ и Логинъ и хотяще ис келии его изыти. Дионисий же, до земля поклоняяся имъ, и глаголя: «Пощадите меня, не принуждайте меня в грех внити. Сие дело есть церкви Божии соборныя, а яз с вами по любви наедине беседую и вопрошаю вас того ради, да бы царское величество и власть патриаршеская не уведали, и нам бы в смирении и во отлучении от церкви Божии не быти». Логинъ же начатъ архимарита лаяти, и глаголя сице: «Погибли места святые от вас, дураков; везде вас умножилося, неученыхъ селскихъ попов; людей учите, а сами не знаете, чему учите». Архимаритъ же Дионисий рече к Логину: «Ты мастер всему, а что поеши, то же и говоришь. И тово себе не разсудишь, какъ прямее надобно в пении или в говорении разумети, или одно; и ты в церкви Божии братию смущаешъ и в смехъ всехъ вводишь, — во чтении чтешь или в молении глаголеши: „Аврааму и семени”, и паки „и о семени твоем благословятся вси языцы”, и еще инде „и семя твое наследятъ землю сопостат своихъ";[634] и везде писано оксия[635] над ятемъ — „о семени”, да и ты также самъ выговариваешъ, а как поешь? И ты вопишь великимъ гласомъ: „Аврааму и семенй его до века”, и светлую статью[636] кричишь над „нашъ" и „иже”. И во чтении и молении глоголется е „о семени” или „семени”, а по твоему безумному кричанию, что толковати „и семени”, и тутъ „семенй”; и кладетца в писания варйя.[637] И речь та самая безумная, а глаголется от лица властельска и от начальства — к плутишкомъ и к оманщикомъ, которые людишка отманиваются от бедъ или от правежей, или от побой и от ранъ. И хто не хочет под кнутье или под батоги лечь, да лжотъ и манитъ, чтоб выдумати, чемъ беды избыть, да вертитца, как собака; и ему, бедному, смеютца все люди и глаголютъ: „Платися или займи и или писмо крепость давай, а не по семенй вам не избыти беды манами”. И ты первой человекъ в церковниках, что поеши, а не разумееши, кого Павелъ апостолъ учитъ о пении. И чему сице — „Воспою языкомъ, воспою же и умомъ”, аще ли пою, а не разумею или глаголю, а самъ того не знаю, то, что будетъ. Павел же глаголетъ о том же: „Аще не увемъ силы слову, кая полза ми есть, быхъ яко кимвал”,[638] сииречь бубенъ или колоколъ шумящь; но и бубенъ или колокол делу указ знаменует; человекъ же, аще не знаетъ своему слову силы разума, то несть человекъ, но ветролай пес, да не просужеи, — инъ бо песъ знаетъ пришествие лиха человека или зверя татя, и того ради лаетъ мало, да весть господину подаетъ. Безумный же пес во всю нощь лаетъ, издалеча шумъ ветра слыша, и на то злится. А ты убо аще и много поешь, и малымъ чим прогневляешь Господа Бога, то что твои труды будут? Аще земнаго царя год кто хвалит, а единою излаетъ, то не мученъ ли будет зле и погибнетъ люто? Зрите, что Петру реченно бысть: „Иди за мною, сопротивникъ, не смыслиши бо, яже суть Божия, но яже человеческая",[639] и чадомъ Авраамлим мнящимся глагола: „Вы отца вашего диявола есте, яко волю его творите”.[640] А намъ, братия господия, что будетъ ответъ, иже высоко стояти мнящимся?»

Логинъ же сия слышавъ и с Филаретом, яко здумавъ вкупе и единеми усты рекоша: «Мы веруемъ во Отца и Сына и Святаго Духа, а болши того не знаем, да и не премудряемъ ничево; а хто перемудряетъ, то самъ узритъ; а мы не еретики, а поемъ и чтемъ и говоримъ, какъ повелося изстари в дому Живоначалные Троицы, — такъ то мы держимъ и веруем». Дионисий же рече: «Отцы и братия, и беси веруютъ и трепещут и молятся, но никогда не покаются и не престанут от зла». Филарет же рекъ: «Да мы что делаемь, скажи намъ, отче?» Дионисий же глагола: «Добро ли то будетъ, что в братию сеяти не полезное учение, но пагубное, якоже с первыхъ рекохъ, что твое мудрование, да и Логиново пение, что знамя пению полагает, как хочетъ, племянника своего Максима научилъ пети „и Цари”, стихи пропелъ ему „Благовестит Гаврилъ"[641] на семьнатцать попевокъ розными знамены, а иные славные стихи, то переводом не токмо по пяти, и по шти, и по десяти, и болши, — и то, отче Логинъ, не тщеславие ли, не гордость ли, что твои ученики, да где ни сойдутся, тутъ и бранятца? И ты прочти себе в Никонской книге,[642] когда былъ Асина пустынникъ, и трегубное пение, еже и доныне есть трестрочное, от аггелъ Божиихъ навыкъ, и потомъ возгордеся, — и отступила от него благодать Божия, и дияволскимъ прелщением взятъ бысть от бесовъ, а мняся, яко Илья на небо, и долу изверженъ бысть, яко Симонъ волхвъ».[643]

Сия же слышавше, честнии си началницы церковнии оба прискорбни вельми быша, а прощения нимало ко отцу показаша, но еще и на гневъ великъ подвигошася; и в Кириловъ монастырь, и во иныя места, и въ царствующий градъ многия затеи писаша на святаго сего отца Дионисия и возмутиша и инехъ малоумныхъ на его преподобьство и по смерть свою от многих злых злыя беды зле страдаше.

30. О сем же святемъ муже Дионисие о Беседах евангелскихъ

Ино достойно слушати немалое терпение. От Бога убо дарование се дадеся ему от юности: держажеся крепко всегда в келии своей и якоже молитвы, тако же и чтению прилежа, и не отлагаше от себя никогда же Беседъ евангелскихъ и апостолскихъ. У него бо во обители и первое сия книга переведена бысть в царство царя Ивана Васильевича, благословениемъ святаго митрополита Макария, Селиваномъ, ученикомъ Максима Грека,[644] юже Максимъ, чюдный философъ, своею рукою всю исправилъ; такоже и Апостол толковой и иныя многия послания и повести чюдныи изъявилъ. До сего же Дионисия в дому Сергия чюдотворца мало любили Максима Грека книгъ,[645] такоже и преведеныхъ от ученика его Селивана, — ни во что полагаху те книги. И на соборе в торжества уставщики не давали ихъ честь. Симъ же последующе Филаретъ и Логинъ, по старине бредяще, ревнующе безумнымъ, но не по разуму святых. Дионисий же во уставех церковныхъ в переводехъ различных, в харатейных и в писмяныхъ, обрете писано на многия дни празничныя, паче же и в Четыредесятницу[646] и в Пятьдесятницу[647] во всю указано, якоже Григория Богослова чести, такоже и в Беседахъ евангелскихъ и апостолскихъ Златоустовы чести списания[648]. Сия же от уставовъ изысканое не небреже Дионисий и повеле добрымъ доброписцомъ написати книги различныя, идеже годно ему, тамо разсылаше в монастыри во многия,[649] паче же и в соборныя храмы, якоже и в царствующем граде Москве даже и доднесь в книгохранителнице великия первыя церкви предлежатъ[650] и прочитаемы суть от патриарха и от всего святаго собора росийскаго. Сие же великое море неизследимыхъ словесъ Златоустовых, от ленивых скаредниковъ, яко лужа, не годная никому, скаредуема вменяшеся; дивным симъ Дионисиемъ к морю сему великому путь очищенъ бысть всякому чину и возрасту доходити; сим же Филарету и Логину той путь ненавидимъ.

И егда хотящу и повелевающу Дионисию чести книг евангелских или апостолских Беседъ, то мятежь и брань в крылосах бываше. Логинъ бо головщикъ никогда не претерпеваше и под нимъ сущимъ не даяше чести; такоже и Филаретъ с нимъ вкупе воспрещаху всемъ. Дионисий же бяше тщателен ко всему и самъ на крылосе поя иногда, и статьи любяше чести; его же доброе чтение и яко пение, тако и поучение мнози от братии и от клирикъ и от простыхъ чади и зело любяху слушати и хваляху вси разумеющеи Писания. Логинъ же, величаяся о гласе своемъ, зле ненавидяше его поюща или чтуща, и зле понося и укоряяся, глаголаше: «Не ваше то дело, что пети или чести, зналъ бы ты то одно, архимаритъ, чтоб лишо с мотовиломъ своимъ на крылосе томъ, что болван, онемевъ, стоялъ». Архимаритъ же о всем молчаще. Сей же Дионисий почасту творя, поя и чтый, и не себе то творя, ни тщеславяся, но немощи немощныхъ нося; и не себе угождая, но ближняго к созиданию, видя бо всегда овехъ не приходящихъ, инехъ же изнемогающихъ ихъ душевней или телесней от смуты избавляя, издалеча бо зря грядущая козни дияволя.

Случижеся некогда мало на крылосе поющихъ, и зшедъ Дионисий с крылоса и хотяше статью первую чести. Логинъ же прискочивъ и исторже книгу из рукъ его; и падеся налой и с книгою на землю, и стукъ великъ бысть. Архимарит же Дионисий токмо лице свое прекрестивъ, и шедъ на крылосъ, седе и молчаше. Логинъ же прочетъ статью и пришед к архимариту и вместо прощения начатъ плевати на нь и лаяти, яко пес. Архимаритъ же, вземъ свой жезлъ пастырский и мало махнувъ, глаголя: «Престани су, Логинъ, не смущай пением Божиимъ и братиею всею, мощно намъ о томъ переговорити и после заутрени». Логин же тако возъярився, яко пес, скочивъ и исхитивъ из рукъ у Дионисия посохъ его пастырский, и изломи его на четыре части, и верже его в лоно ему. Дионисий же возревъ ко образу Владычню и рекъ: «Ты, Господи Владыко, вся веси, и прости мене, грешнаго, аз согреших пред тобою, Господи, а не он». И сошед с места, и пред образомъ Пречистые Богородицы всю заутреню плака; и после заутрени не возмогли всею братиею принудити того Логина, чтоб простился у архимарита.

31. О пришествии иеросалимскаго святейшаго патриарха Феофана в Троицкой морастырь

По милости Божии великий господинъ святейший Феофанъ, патриархъ святаго града Иеросалима, всеа Палестины,[651] егда многими труды своими и подвиги в мир введе во Илирице, еже в Скифохъ две велицеи стране: великое царство Росийское и державство Польское, и тогда Московское владычество патриаршеством обновилъ, Киевскую же митрополию, падшихъ в латынъство отлучением во униятство, греческими законы от уният, яко ис тмы во светъ изведе[652] и утвердивъ ихъ, яко возмощи имъ силою святыхъ книгъ стояти сопротив всемирнаго врага, папы римскаго. До сего Феофана патриарха во всей Росии малии от християнъ гречески писании глаголаху. Се же дивный Феофанъ патриархъ усиливъ в Руси многи сыны православныя греческии книги писати и глаголати, и философъство греческихъ книгъ до конца научилъ ведати. Потомъ же у великого царя Михаила Феодоровича сей премудрый святейший Феофанъ испросивъ, да бы ему далъ видети места святыя, яже в Росии просиявшихъ святых Божиихъ угодников, ему же и все по воли его бысть.

Слышав же бяше о обители преславной Живоначалные Троицы, каковъ и что от еретиковъ и от латынникъ, и от изменников бысть томление месту тому; и сомневашеся о разорении царствующаго града Москвы, како разоренъ бысть, и како то малое место спасено бысть. И хотяше видети з желаниемъ не место, но дивнаго хранителя — великаго святаго Сергия чюдотворца, како от толиких воинъствъ и от лютых золъ спасеся. И из царского града шедшу ему до обители святаго. Ему же честь сей Дионисий сотвори паче царского величества, вне бо монастыря изшед по обычаю; не по обычаю же, яко царю сретение, но во множестве чину священнаго во украшении святолепномъ, и умножениемъ драгихъ бисеръ, и многоценнымъ камениемъ и со множеством кадилъ с фимияном, и со множествомъ святыхъ иконъ; и братия вся со свещами. А мирстии священницы прежде и вси людие далече в поле стретиша, и со женами, и з детми; и вси святымъ к ногам сего святейшаго Феофана припадающе со слезами и друг друга утесняюще, вси благословение хотяще получити. Онъ же всемъ дая благословение; вси же тогда людие во изрядстве светло, — но сие бывше по повелению самодержца — и грядуще и благословляющеся благочинно, от стара даже и до младенцовъ, вси, падающе, покланяхуся. И егда вшедъ во обитель, и исполнися весь монастырь людьми, понеже мнози желающе видети его; падше, поклонишася ему до земли вси людие; и трижды воздевающе людие руце горе, и, падающе, поклоняхуся ему. Он же начатъ плакати; и певшим вечерню и молебная совершившимъ, онъ же святейший Феофанъ, ни х кому ничтоже вещая, но токмо плакаше беспрестанно.

По вечернемъ же пении Дионисей архимаритъ со всею братиею моляше великую его святыню и чесность, да бы трапезу благословилъ, и едва на милость преклонился и иде в трапезу. И по обычаю своему моление сотвориилъ о царскомъ величестве, и о отце его и матери его,[653] и о всемъ царьскомъ сигклите; и повеле грекомъ воспети многолетие царю государю Михаилу Федоровичу и потомъ отцу его, святейшему патриарху Филарету, и матери его, великой государыне, и потомъ всемъ християномъ. Поющим же прежде святымъ старцемъ Святыя горы Синайския, дванадесятьма инокомъ со архимаритомъ своимъ и с келаремъ, и потомъ повеле пети троицкимъ крылошаномъ, ихже числом бяше по дватцати по шти человекъ крылос. И по томъ сотвори благословение трапезе, и седе, и не вкуси брашна ничтоже, братию же повеле учредити. Слух же изыде, яко всенощному пению готовляшеся; и мало почивъ, и воставъ рано велми, и повеле бдению быти, и тако всю нощь препроводивше славословии Божии и на утрени; по времени повеле ко святей Литоргии благовестити. И егда прииде в церковь святую Литоргию служити, прежде молебномъ бывшимъ, и воде освященней бывши, и Святыя Живоначалныя Троицы образ отирая и окропляя,[654] со многими слезами, и святыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, такоже и пришедъ ко святымъ мощемъ великаго святаго чюдотворца Сергия и повеле архимариту Дионисию открыти святое лице чюдотворца; и егда отре губою, и объятъ его страх велий, и сердце его трепеташе в немъ, виде бо в нетлении его суща; и перси святаго и руце осязавъ, и дивляшеся; и став ко образу, зря Пресвятыя Троицы, и повеле толмачю толковати речи своя и сказовати вслухъ всемъ людемъ благодарение ко Святей Троице и к Пресвятей Богородице. И потомъ обратився к великому чюдотворцу, глаголаше сице: «О великий Сергий чюдотворец, изыде слава святаго жития твоего даже до востокъ солнечных, и благодарим Содетеля всяческимъ Христа Бога, яко и на конецъ века дошедшимъ людемъ и верующимъ в него даетъ упование не отпадати правыя веры за молитвъ Пречистыя его Матере, и вас ради, со всеми святыми подвизавшимися по благочестии». И по том святую Литоргию самъ соверши со многими слезами. И толико чюдно моление его видети бе, яко всехъ сущихъ с нимъ подвиже источники слез точити, и внутрь и вне святыя церкви вси людие страхомъ и ужасомъ многимъ одержими беяху.

По совершении же святыя службы моли его величество отецъ нашъ Дионисий, да сотворитъ упокоение собе и всемъ сущимъ с нимъ, иже от Иеросалима на Русь пришедшимъ. И в трапезе почествование бысть, якоже и самем царемъ московским бываетъ на поклонение ко Святей Троице в празники приходящии.[655] Трапезе же бывши предоволней, всеми земными преизобилующи; святейший же Феофанъ по мноземъ покланянии с молениемъ Дионисия з братьею едва мало вкуси, и сидяше, ни ядый и ни пия, но плачася велми, и полотенца многи измочи слезами. И торжество велие бываше обеда с пениемъ и со многимъ чтениемъ, но патриархъ самъ не утешимъ нимало от плача. Жалостне же Дионисию и з братиею бысть се, яко многъ труд и подвигъ ихъ вотще бысть, и мняще, яко нечто Феофанъ святейший гневъ имать; и в тихости посоветовавъ, и бысть велми слезенъ и со всею братиею. И абие же святейший Феофанъ Духомъ Святым разуме, и начатъ беседу творити к Деонисию и ко всемъ братиям, глаголя: «Что смущаетеся, якоже о мне, яко плачюся? И вы не скорбите си, но от радости сердце мое веселится, яже от васъ не ищу бо ничтоже вашихъ, но вас, по апостолу глаголющему: „Вы бо радость моя и венецъ”,[656] яко здравых вас обретох; прежде бо слышаша вся церкви восточныя скорбь вашу и трудъ, яже подъясте о Христе от гонящихъ васъ правыя ради веры. И мне убо не неведомо же есть о всемъ, яже случишася вам беды подъяти, ныне же и очеса моя видеша вся, за что убо страдасте, и не без ума, зане многимъ вина бысте ко спасению. И яз от Иеросалима идохъ даже и до вас и моляхся Владыце Господеви Богу моему, да не будет труд мой вотще, и уже ми о Христе приобретохомъ, и со скорбию и з болезнию вашею обществовахомся, такоже и радости вашей уже началницы быхом; темже радуемся с вами, плакахом бо с плачущимися с вами же; и ныне радуемся с радующимися с вами же. И прошу ныне у вас нечто видети, да еще возвеселюся по желанию моему».

Дионисей же з братиею пад на землю, и глагола: «О, главо честнейшая, паче всех человекъ на земли, се мы вси и вся наша в руку твою суть, что хощеши от раб своихъ, рцы нам!» Святейший же Феофан рече: «Ничто, но еже слышах, яко во время беды ратныя[657] дерзнуша от обители сея святыя вашея иноцы нецыи броня возложити на ся, и прияти оружия в руку, и ратоватися крепце, дадите ми сих видети!» Сия же слышавъ, Дионисей усумневся и глагола: «Что се будет?» И в братии о том взыскание бысть. Иноцы, то дельцы суще, и рекоша Дионисию: «Яви нас, отче, владыце нашему, буди все по воли его». И явленно бысть святительству его, и абие пред лицемъ его сташа боле двадесяти числомъ, в них же первый бе именемъ Офонасей Ощеринъ,[658] зело старъ сый и весь уже пожолтел, в сединахъ; и еще возвестиша ему вся, яже о нем. И мало видя и рече к нему святейший Феофан: «О старче, старый воине, ты ли еси исходяй и начальствуя пред вои мученическими?» Афонасей же рече: «Ей, владыко святый, понужден бых слезами кровными». Такоже и от инех явленно бысть и о нем. Святейший же рече ко Афанасию: «Возлюбленный брате, и кое ти есть свойственне бяше: ко иночеству молитвами особь или подвиг пред всеми людми?» Афанасий же пад, поклонися и глагола: «Всякая вещъ и дело, владыко святый, во свое время познавается; у вас, святых отецъ, от Господа Бога власть в руку — и прощати, и вязати; аз не вем, что творю или сотворихъ в повелении послушания». И, обнажив главу свою, и приклонился к нему, и рече: «Известно ти буди, владыко мой, се подпись латынникъ на главе моей от оружия, еще же и в лядвиях моих шесть памятей свинцовых обращаютца; и в кельи седя в молитвах, какъ найти было из воли такихъ будилников к воздыханию и стонанию? А се все бысть не нашимъ изволением, но пославшими нас на службу Божию».

Такоже и инии иноцы известиша святейшему же Феофану, дозде седящу и ни к чесому не прикасающуся, — ни брашну, ни питию, отсюду же воставшу от трапезы; и совершению бывшу. И того Афонасия благословилъ, целова его любезне, такоже и протчихъ кровоточцов; и с похвалными словесы отпусти всех, и отиде на покой свой. Наутри же по святей Литоргии принесоша ему дары и чести великия; и ино убо прият же от святых, а ино отдал в домъ Пресвятыя Троицы и с милостию о братии.

32. О клобуке,[659] даномъ от патриарха Феофана архимариту Дионисию

Потом же повеле патриархъ Феофанъ конечный молебен пети Пресвятей Троице; и по молебну знаменався у святых иконъ и прииде ко гробу великого чюдотворца Сергия; и снемъ с себя клобукъ, яже ношаше на главе своей, и покропив святою водою, и сотре тем клобуком своим колене, и голене, и плесне, и подошвы ногъ чюдотворца Сергия, и во гробе святаго приникну, под плесне святых его ногъ подложи, и со многими слезами долго время моляшеся; а Дионисию повеле стояти откровенною главою без клобука. И взем свой клобукъ и под плеснию ног чюдотворца Сергия, и целова его, и повеле Дионисию целовати; и преклонь главу Дионисиеву, и возложи на нь руку, и архидиякону своему повеле возгласити «вонмемъ»; и архимарит Синайския горы трижды воспевъ «Господи помилуй», по-гречески «Кирелигисонъ» Феофанъ же держа рукою своею клобукъ на Дионисии, на главе, и глаголя молитву на возложение клобука; и по молитве благослови Дионисия в клобуке, и целова его во уста и рече: «Се во имя Отца и Сына и Святаго Духа дах ти благословение, сыну мой, и назнаменах тя в Велицей Росии посреде братии твоей, да будеши первый старейшинства над иноки многими по нашему благословению; и такожде и по тебе аще кто будет, да носят в месте семъ святем наше благословение, величающеся и хвалящеся нашимъ смирениемъ, и ответъ да творят радостен сице: „Се знамение намъ дано, яко патриарси восточни поклонницы суть святому месту сему, и честь свою пред Святою Троицею оставив, з главы своея снявъ, по себе в память положи под нозе великому стражу и блюстителю великому богоносному Сергию чюдотворцу"». И повеле на оба крылоса во святей церкви воспети «Спаси, Христе Боже, отца нашего, архимарита Дионисия» трижды; и обратився ко братии, всем глагола: «Запишите себе се все, яже содеях о отце вашем архимарите; и впредь егда кто от братии нашея аще будет на поклонение зде, и то да буди нашего смирения изволение ведомо впредь по нас сущим родом, да и вам бы наше смирение и любовь не забывать и в молитвахъ своих памятьствовати» — и паки прослезився. Братия же и вси людие поклоншеся ему до земля и начаша глаголати попросту.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Давно уже были у меня расположение и старание об этом преподобном и благочестивом муже, о котором ты повелел мне возвестить своему благородию; но тогда я не смел дерзать настолько, чтобы описать его добродетельное житие, о котором я слышал из его уст и которое наблюдал своими глазами, устыжаясь своей совести. Потому что сам я нисколько не последовал его стопам и не смог подражать его благочестивому житию; да не зачтется мне никак в большое осуждение, что я для кого-то повествую и излагаю письменно, а сам не прикасаюсь к его благим делам. Неразумно кому-то предлагать пищу, а самому умирать с голоду; и постыдно кого-то напоить, а самому страдать от жажды. Прошло много лет в таких размышлениях, боялся я отважиться на это, да не будет начинаемое мною дело выше моих сил, поскольку я омрачен тьмою неразумия и погружен в глубины невежества. Уста мои безгласные объяты были мглою охватившего меня мрака, словесная труба была заткнута, и ночь объяла меня духовной слепоты, более же всего — обрушилась на меня пучина страстей, и сердце мое трепетало от бури враждебных мне ветров, и уныние греховное, как лютая зима, остудило мою душу, и все мои мысли и чувства заглохли и стали недоступными для света благоразумия. Да еще постигли меня за мои грехи многие беды мира сего и лютые напасти, раньше из-за тяжести казначейской службы, теперь же из-за келарских обязанностей; а если по правде сказать, — из-за скудости моего ума, больше — по слабости моего жития и по лености, потому что когда я был удален от отеческих недр сего преподобного, то меня постигло много зла, и удалился я от него, как в селение зла, далеко ушел и обошел все суетное мира сего и впал в сети искусителя. И пребывал я никчемный в размышлении. И до сих пор одержим безыскусностью ума, побеждаюсь я желанием хотя бы как-то и каким-то образом начать. Мое недостоинство воспрещает мне и <одновременно> запрещает мне молчать. И еще тот премудрейший священноинок Епифаний, написавший житие отца своего и учителя преподобного чудотворца Сергия, и сомневался и говорил так: «Я полагаю, — говорил, — что никто недостоин, у кого нечисты внутренние помыслы, касаться Божиих <дел>». Так же и мне, одержимому многими страстями, вечно обуреваемому греховными волнениями и пребывающему в нечистых мыслях, думаю, бесполезно собирать ветви духовных плодов, а своими грехами пренебрегать, — достаточно нуждаться в покаянии за свои грехи, а не излагать повествования о святых отцах. Но я боюсь, как бы житие преподобного по лености моей и по нерадению не покрылось пучиной забвения, как ленивый тот раб, взявший талант и скрывший <его> в земле, не сотворил им никакого прибытка и был удостоен мучения, хотя некоторыми и был побуждаем к этому. Но не следует мудрости молчать, а невежеству дерзать; как написано, — поселянин по невежеству не имеет представления о благочестии, так и я, грешный, был порицаем совестью о своем неразумии <в отличие> от премудрейших и искушенных в словесности мужей, которые до меня, грешного, с ним пожили и знали достоверно о его преподобном житии, потрудились вместе с ним в соблюдении божественных догматов и вместе с ним страдали за благочестие, — о которых будет сказано далее, — и если они не начали о нем писать, то кто <таков> я, окаянный, чтобы об этом подумать; я, как пес смрадный, от его обильно даруемой трапезы питался падающими крохами и в келье его меньше всех пожил под отеческой опекой. И поэтому медлит мой ум начать таковое <повествование>.

Ныне же с упованием на всемогущую Троицу и на Пречистую Богородицу, и на преподобных чудотворцев Сергия и Никона, и на самого преподобного отца моего, наставника и учителя архимандрита Дионисия, и на твои святые молитвы, побужденный тобою, подчинившись благолепному твоему лицу, как послушник, без всякого прекословия дерзнул я написать грешною моею рукою, что видел и что слышал из честных его уст, а прочее — от других, что мне поведали бывшие в близости при нем до меня и, что много говорить, и все в этой обители, монахи и мирские люди, которые жили <там> при его жизни, а иные пребывают и поныне, которые знают о его добродетельном и стойком житии, и о терпении и злострадании его в борьбе за правду. Конечно же, и твоей боголюбивой душе все это не неизвестно, хоть ты меня и побудил, но сам больше меня знаешь, так как и ты пребывал некогда в этой святой обители, постигая избранный тобою путь иночества, который ты с любовью постарался на себя возложить; хотя начало иночеству ты положил еще в пустыни, но в твоей душе укоренились старание твое и Божия вера к преподобным чудотворцам Сергию и Никону, и любовь к сему преподобному архимандриту Дионисию, ибо тогда ты только устно слышал о нем в этой обители, а потом в пустыни от преподобного инока Никодима, боголюбивого пустынножителя, подлинно уверился о нем, как и твоя повесть истинно свидетельствует об этом. И теперь твое блаженное сердце разгорается божественным огнем и не подверженной забвению любовью, если ты снова хочешь слышать от меня об этом преподобном муже. Я же, окаянный, хотя и пребывал у него в келье, но, обладая железной душой и окаменелым сердцем, не воспринимающим его речей, выполнял только на словах то, что он мне повелевал, а в сердце моем, как в дырявом сосуде, его повеления не удерживались. Теперь же, хотя я и послал свое писание твоей любезной душе, просимое тобою, но я знаю, что <это послужит> на осуждение души моей и на обличение всего моего дурного и слабого жития, когда ты соблаговолишь прочесть это и скажешь мне: «Столько лет пробыл у такого святого мужа и о благочестии его повествуешь другим, так почему, скажешь, ты не следуешь по его стопам и сам того же не совершаешь?» Сознание этого подавляет меня, и сердце трепещет, смущаемое неспособностью решить: поскольку ты меня просил, то боюсь греха умолчания, сказать же правду — стыд лицо мне покрывает, укоряет меня своя совесть, как я уже и прежде говорил. Но однако я повиновался твоему богоугодному пожеланию: все, что я вспоминал и насколько смог, то и записал, но простыми словами и без искусных описаний. И повелел я вручить это в честные твои руки; и прошу тебя, если где-либо я погрешил по забывчивости или по неразумию не описал, тогда ты сам исправь; или если другие полнее меня сообщат тебе, ты дополни, а за недоделки мои не укоряй, ведь забывчивость свойственна всем людям; и не удивляйся простоте слога, так как я не был в философских училищах, да и грамматическому искусству не обучался. Ты же, о богомудрый, если пожелаешь, потрудись над этим <писанием>, насколько наставит тебя Святой Дух и привлечет тебя к святому любовь Божия. Ибо, если бы ты меня не наставил на это, я бы не посмел на такое решиться и не стал бы надеяться на твою великую любовь к преподобному, что ты сможешь и слабые мои словеса облагородить ради любви к святому; тогда бы я даже и не помыслил приступить к письму из-за двух соображений: оттого, что считаю это дерзновением, особенно же из-за незнания и неумения своего. 0 прочем же я умолчу, на Бога уповаю и начало такое положу.

Глава 1. О рождении святого

Сей преподобный отец наш архимандрит Дионисий родился в городе Ржеве у отца, называемого Феодором, и матери Ульянии, имя же ему при святом крещении дано Давид, на память преподобного отца Давида Солунского. Через некоторое время его отец со своей супругой переселились в город, называемый Старица, взяв с собою и сего отрока. Его отец принял там должность начальника Ямской слободы. А о добродетельном житии этого отрока нам поведали иноки сей честной обители — Гурий Ржевитин и Герман книгописец Стариченин, у них же, сказали они, и грамоте научился; к тому же свидетельствовали о нем его келейный старец Сергий и слуга по имени Никита Кучин и другие, жившие там же, — что были у него от младенчества великая кротость, смиренномудрие и простота сердечная — выше человеческого обыкновения, и не внимал он детским играм и забавам, но всегда знал он страх Божий и учению внимал усердно, будто такое смирение даровалось ему от самого Бога; и ревновал он о добродетелях постоянно в своем сердце, не ставя ни во что все, что принадлежит миру сему, но подвизаясь <в делании> добрых дел, желая тем сподобиться <стать> жителем Царствия Небесного, так что и его духовный отец, по имени Григорий, дивился его глубокому смирению и здравому уму. Он распознал внутренним взором, что будет на нем благодать Святого Духа, и говорил своим духовным детям с удивлением: «Смотрите, — говорил, — чада мои, на этого сына моего духовного, он когда-нибудь будет нам отцом». Но за таковое свое смирение и кротость он терпел оскорбления от своих сверстников, принимал много укоров и неприятностей, еще же и телесные раны от них получал, поскольку, как обычно бывает с резвыми детьми, играя и насмехаясь, набрасывались они на благоразумного отрока с криком, когда били и пихали его кулаками, когда наносили удары святому, держа в руках жгуты из грубого холста, и причиняли ему разные пакости. Сей же незлобивый отрок претерпевал все это с благодарностью, будто не приняв никакого зла, отходил от них, держа постоянно на устах своих имя Господне и сохраняя в сердце своем страх Божий, не желая никому воздавать злом за зло и вверив всю свою жизнь Творцу своему и Спасителю Богу.

Когда он научился грамоте и стал взрослым, по настоянию своих родителей, хотя и не стремился вступать в брак, взял он жену, именем Вассу, и стал он родителем двум детям, Василию и Козьме. Потом за свое благочестие он был удостоен священнического сана, став служителем в церкви Богоявления Господа нашего Исуса Христа в деревне Старицкого монастыря, названной Ильинское, отстоящей от города Старицы в двенадцати верстах. За шесть лет его жена с детьми переселилась из этого мира на тот свет. Он же больше не стал долго пребывать в мирской жизни, оставил свой дом и пришел в город Старицу в Богородичный монастырь. И стал монахом, заботясь о спасении своем, как привык еще с юности своей.

Однажды привелось ему быть в Москве с другими братиями по церковной надобности. И пришел он на рыночную площадь, где книги продают. И вот кто-то из присутствовавших там, глядя на его благолепный облик, дивясь его высокому росту, потому что не было другого такого, и красоте лица его, смутился внутренне, подумав о нем греховно, и, глядя на юное его тело, ведь он был еще молод годами, сказал ему некие неподобающие постыдные слова, какие не только монахам, но и мирским людям недостойно слышать. Он же, услышав это, ничего смущающего <душу> не принял в сердце и не озлобился на него своим сердцем, но, вздохнув от всего сердца, залился слезами. И сказал ему с великим смирением, с кротким сердцем: «Да, брат, так <оно и есть>, как ты подумал обо мне; и таков я, грешный, как ты сказал. Бог тебе обо мне открыл; если бы я был истинный монах, то не бродил бы по торжищу этому и не скитался бы так между мирскими людьми, но сидел бы в своей келье. И прости меня, грешного, Бога ради, ибо у меня нет ума». Кроме этого сказал он и иные умильные речи, так что удивились все окружающие и умилились, слыша кроткие и ласковые его слова, и весьма пошло им на пользу смирение его. А на глумотворца того все закричали, называя его безумцем и невежей. А преподобный опять сказал им: «Нет, братие, это я безумец и невежа. А он словно от Бога послан, и слова его ко мне все справедливы — для укрепления моего, да не буду впредь по этому торжищу скитаться и пребуду в келии своей». И отошел от них. А тот глумотворец, познав грех дерзости своей, пришел и попросил прощения за свою дерзость, и многую пользу от него получил.

Немного лет спустя Дионисий стал в обители Пресвятой Богородицы в Старицком монастыре казначеем, а потом, изволением Святого Духа, избран и посвящен — посылается в тот же Старицкий монастырь в архимандриты, и пробыл там немного больше двух лет, как сам рассказал. Когда же он был в Москве, то его весьма полюбил святейший патриарх Московский и всея Руси Гермоген; и часто он с ним служил церковные службы, никогда не отлучаясь, так что патриарх Гермоген удивлялся его большому уму и энергии. Никогда он не отлучался от соборной церкви, и добрым своим житием и смиренной кротостью был для всех образцом. Многих других патриарх наставлял, указывая на него: «Смотрите, — говорил, — на старицкого архимандрита, как он подвизается, никогда не отлучается от соборной церкви, и всегда так же присутствует на царских и всей земли соборах.

Ибо тогда, за грехи наши, стояло время мятежное, Московское государство находилось в осаде: вор, назвавшись царевичем Дмитрием Ивановичем Углецким, стоял с польскими и литовскими людьми и с русскими ворами за 12 верст от Москвы, в вотчине Троице-Сергиева монастыря, в селе Тушине, замышляя и устремляясь на завоевание столицы Московского государства. Прочие же все города и всю Русскую землю они едва не всю одолели. И не только среди простых <людей>, но и во многих княжеских и боярских кругах было великое смятение в Московском государстве; и разделился весь мир, особенно среди благородных, надвое: брат с царем Василием на Москве в осаде, а другой с вором в Тушине; или еще у многих: отец на Москве, а сын в Тушине. И так сходились на битву всякий день, сын против отца и брат против брата. А в Москве народ, придя в безумное смятение, собираясь часто, выступал против своего государя и царя и великого князя Василия Ивановича всея Руси, с великим шумом крича непристойными словами на помазанника Божия, предсказывая злополучие, намереваясь царский посох из его царских рук похитить и с царского трона свести.

Сей же архимандрит Дионисий оказывался всегда с патриархом на таковых сборищах у царя Василия, во всем способствуя самодержцу и патриарху и увещевая народ со многими слезами и воздыханиями, так что многие удивлялись успокоительному его увещанию силой Божественного Писания и многим слезам. В некое время приверженцы литовские, московские злодеи, вывели святейшего Гермогена, патриарха Московского и всея Руси, на Лобное место, и, когда его вели, творили над ним всяческое поругание, били сзади, а иные бросали ему в лицо и в голову песок и мусор, и смрадную мерзость. А другие хватали его за грудки и трясли его жестоко. Сей же Дионисий в этих бедах ни на малость не отступил от патриарха, но все переносил вместе с ним и увещевал всех участников беспорядков с горькими слезами, увещевая их ссылками из божественных книг, чтобы отступили от этого злого бесчинства, — как об этом многие очевидцы свидетельствуют, удивляясь его смелости и уму; от иных же мы узнали <об этом> по <их> писаниям.

2. Об архимандричестве его в Троицком Сергиеве монастыре

Ехал он однажды по случаю в Ярославль, чтобы совершить погребение некоего вельможи. В те годы было время великих мятежей, как говорилось раньше, и проезд по дорогам был трудным из-за грабителей, и много лилось крови христианской, и случался проезжим великий грабеж. А имя преподобного чудотворца Сергия Радонежского было тогда очень прославлено; и кто на проезде помянет этого угодника Божия и скажется Сергиевым, и не только из его богоспасаемой обители Святой Единосущной Троицы, но и прочие, кто только имя его упоминал, — всех по дорогам пропускали сами воры и убийцы, проезжали без всяких помех в монастырь и из монастыря и всюду ездили, где хотели. Точно так же и сей архимандрит Дионисий, возвращаясь из Ярославля, проезжая по дороге к Москве со своими старцами, слугами и прочими, кто был с ним, Богом наставляем, ничего не зная о царском и патриаршеском повелении о себе, как напоследок, сказал нам сам: «Если, — говорил, — поедем просто так дорогою, то ограбят нас воровские люди или побьют до смерти; если же станем называться именем чудотворца Сергия, всяко спасены будем». И, проезжая оттуда дорогою, они назывались именем преподобного чудотворца Сергия, и миновали многие трудные и страшные места, и никто нигде <им> никакого вреда не причинил.

И проехав несколько дней, проделав немалый путь, когда еще не доехали они до обители Святой Троицы и преподобного чудотворца Сергия, за несколько верст встречает его слуга Троице-Сергиева монастыря и, увидев его, стал спрашивать у слуг его, какой властелин едет. Они же ответили, как и прочим говорили: «Троицкого, — говорят, — Сергиева монастыря старец из сел едет». Он же, зная старцев своего монастыря, возразил им и опять, во второй раз, спросил; они же сказали то же самое. А он сказал им: «Скажите мне правду, не тот ли это архимандрит Старицкого монастыря, ради которого я послан с грамотами от самодержца и от первосвятителя?» А когда сказали ему, что это он, тогда <слуга> вручил ему грамоты. Он же, прочитав, находит в них царское повеление и святителя спешно явиться в Москву, — а быть ему в Троицком монастыре в архимандритах. И облился слезами он, дивясь в себе судьбам Божиим, как ему и в голову не приходило, что уготовил ему Бог. И самодержцу это стало угодно по воле Бога.

И был Дионисий у самодержца, царя и великого князя Василия, и у святейшего патриарха Гермогена принял благословение и пробыл в Троицком Сергиеве монастыре в архимандритах двадцать три года и три месяца, заботясь о спасении стада словесных овец, паствы своей; в молитвах и постах он был тверд, к братии приветлив, к недовольным терпелив, к странникам дружелюбен, к нищим щедр, нелюбитель иметь много имущества, нестяжатель серебру и золоту, не желающий продвинуться по службе, во всем следующий благому обычаю самого преподобного чудотворца Сергия, усердно стремившийся идти по стопам его, того, которого возлюбил он с самого начала, избавляясь от бед его именем.

А преподобный Сергий возлюбил его, и стал ему во всем помощником при его жизни, и даровал ему путь спасения к вечной жизни. И повсюду многим известно его благонравие и беззлобие, каков он был братолюбец и нищепитатель, так что никто не уходил от его кельи с пустыми руками, не приняв благого подаяния и избытков его, или отходил бы грустным, не приняв приветливого слова, но все радовались душою и веселились сердцем, удивлялись незлобивому обращению его, так что никогда резкого слова не было слышно; но всех он наставлял с утешением к душевному спасению кроткими словами из Священного Писания; к тем же, кто совершал недостойное, он был скор в наказании. Но был милостив и скор на прощение, вспоминая слова божественного апостола Павла и Иоанна Златоуста, говоря: «Если, — говорил, — я свяжу на земле, Бог больше уже не свяжет». Поэтому он казался неумолимым к просителям.

Я, грешный, живший у него в келье шесть лет, и прочие семь братьев, проживавших в его келье, никогда не видели его с гневным лицом и не слыхали ничего обидного из уст его. Когда же что кому прикажет, говорил ему: «Если, — говорил, — хочешь, сделай так». Многие из нас пока не понимали чудного характера его, расслаблялись от такого повеления, отходя на свое место, полагая, по невежеству, будто волю ему дал, и не стремясь выполнить порученное. Он же, видя такое небрежение у братии, помолчав немного, звал к себе кроткими словами и говорил: «Наступает время, брат, сделать то, что повелено; иди и сделай», — и так всегда наставлял беззлобивыми устами.

А в своей келии, между соборных богослужений и келейного правила, он пребывал в чтении Псалтыри со многими поклонами, а также прочитывал части Апостола и Евангелия каждый день, кроме редкой необходимости в царские приходы или в пути. А правило его келейное было удивительно, как сам он говорил: «Келия устава, — говорил, — не имеет». И молебны он пел по статьям, шесть или восемь и болыпе, не только, как по обыкновению повседневно, Исусов и акафистный каноны, и <каноны> своей обители чудотворцев, и по обычаю дневные <каноны>, но и многим праздникам Господским и Богородичным, и великим святым, еще же и Октай на все восемь гласов, и Минеи месячные во весь год, и новым чудотворцам выпевая все службы, и из обеих Триодей, в какое время что положено, в своей келии в вечернем пении правила своего, с канонами вместе, не пропуская, вычитывал. И пусть никто не подумает, будто отлучался он от церкви и оттого служил в келье, нет, как я и раньше говорил, отнюдь не отлучался он из церкви.

А спал он так по обыкновению: за три часа до соборного благовеста и во время соборного утреннего благовеста приходил пономарь за благословением и приносил в фонаре огонь, <преподобный> же благословлял его рукой в дверях своих, повелевая ему благовестить <в колокол>, а сам, взяв у пономаря огонь, ставил свечу перед образом Пречистой Богородицы, возложив на себя малую мантию, преклоняя колени до земли и поднимаясь на ноги, и в то время, пока благовестят, полагая по триста поклонов; только в великие праздничные дни творя поясные поклоны. И по исполнении утренних поклонов, возложив на себя мантию и клобук, он будил нас, келейную свою братию, творя молитву и говоря: «Братия, время идти к заутрене». И сам шел к церкви с определенными на то сопровождающими; и, как завидят его звонари, перестанут звонить. Мы же, услыхав его отеческий голос, вставали и поспевали в церковь к началу, поскольку был у святого обычай в церкви: посидев немного после совершения начала, произнося псалом «Помилуй мя, Боже», дожидаться братии. И потом снова пономарь благословляется бить в доску к полунощнице; и после удара по доске <архимандрит> благословляет священника начинать полунощницу. И так всегда он в церкви первым обретался и братии дожидался, являл собою образец для всех. Все это я, грешный, видел своими глазами, потому что пребывал у него в келье.

Не могу же и об этом умолчать, но не похвалы ради, — о том, что сотворилось со мною, грешным, да и нет пользы хвалиться греховными болезнями, но особенно я похвалюсь милостью Божией, как я получил исцеление от <болезней> благодаря молитвам преподобного отца моего. Напали на меня тяжкие болезни за грехи мои; и побывал я на излечении у многих лекарей, и средств много потратил, а пользы никакой не получил, но, скорее, мои болезни одолели всех лекарей. Когда же я в тех болезнях потерял надежду на спасение жизни, то надумал просить милости о неисцелимых болезнях у чудотворцев Сергия и Никона; и пришел я к тем великим светилам в обитель, к пастырю и учителю, к преподобному сему архимандриту Дионисию. И все рассказал ему — о себе и о своем слабом и грешном житии, и о болезнях неисцелимых. Он же как родной отец посочувствовал мне и не только не погнушался мною, грешным, но и повелел мне жить вместе с ним в его келии, и как настоящий душевный врач сделался для моего ничтожества. И сказал мне: «Возьми из моего светильника масла», которое <находилось> у него в келии у молитвенного аналоя. И предписал мне помазать телесные язвы, которыми я страдал: «И будешь, — сказал, — здоров». Я же воспринял эти слова как из уст Божьих; сделал, как он велел мне, и с того времени молитвами его стал здоров от тех болезней и до сей поры.

А к оскорбляющим его братиям он был весьма терпелив, как бы ничего не слыша, молчал и не предпринимал никакого отмщения. Когда-нибудь потом, после многих таких оскорблений, обидчики, которые сами попадали в беду, прибегали к нему как к истинному отцу, с признанием о случившихся с ними напастях. Он же утешал их как своих любимых детей, заступаясь за них с большим усердием, от всей души, не поминая им прежнего оскорбления, как мы это видели своими глазами. И был он всеми любим за свое беззлобие, как и самому благочестивому государю царю и благородным его вельможам был весьма любезен за свое благонравие.

Он имел большое усердие в церковном строении, либо воздвигая церкви заново, либо обновляя иные после разорения; книги и кадила, и кресты, сосуды, епитрахили, ризы, стихари и прочую церковную утварь он заказывал и отдавал в церкви. Но еще и в запасе у себя он хранил немало утвари для украшения на церковные нужды; и если он узнавал, что где-то оскудели церковные запасы или кто-то, проезжая мимо, сообщал ему <подобное>, он брал заготовленное и с радостью щедро отдавал. У него было много нанятых им искусных мастеров, — иконописцев, и книгописцев, и швецов, и сребросечцев — они либо заново создавали, либо обновляли старую утварь на его келейные средства, так как ему от церкви поступало жалованье. К тому же и богомольцы, зная его заботу о устроении <церковном> и попечение о нищих, приносили ему неоскудную милостыню, не в пример прочим братиям. Он же, благоговейно принимая от них милостыню, хранил ее не за пазухой и расходовал ее разумно, а за приносящих милостыню в церковных и келейных молитвах день и ночь молил Бога о спасении их душ, поминая также и их родителей, — имея у себя в келии книжицу такую с записанными их именами; и в церковь ее с собой носил, прочитывал ее всю на Литургии. А милостынею не только бедные церкви он наделял, но обновлял иконы в окладах в обители Святой Единосущной Троицы из-за их ветхости, прибавляя своего серебра; также он переделывал в новые из ветхих церковные сосуды, добавляя <свое> серебро, а некоторые ковал новые и по придельным церквам по всем он поставлял вместо медных и оловянных сосудов серебряные, по всем троицким придельным церквам строил; также и в приписные монастыри, которые находятся под управлением Троицкого монастыря, преискусно все устраивая с помощью Бога. И за такое его благонравие все из благородных князей и вельмож его любили и помогали ему во всей его деятельности. Только властолюбцы, которые были вместе с ним соправителями, переполнялись к нему великой завистью и не только не помогали ему, но и многие пакости ему причиняли, и не по временам, но и повседневно оскорбляя его святую душу. Он же всем этим пренебрегая, радовался душой и веселился сердцем, постоянно имея Бога в сердце своем. И так и до конца жизни своей он не отступил от такого обыкновения строить церкви, и украшать церкви всякою утварью, и наделять <милостыней> нищих. Но и после его смерти остался преизлишек крестов, кадил, сосудов церковных и для шитья облачений шелковых тканей: камок, тафт, дорог и еще набоек, крашенин, полотен, — и в казну было взято то, что было заготовлено у него к церковному устроению.

Так же и о чинах церковных, как записано в уставах и в книгах чиновных, апостольских и святых отцов преданиях, — все это рассматривая бодрым умом и исполняя все с усердием, желая, чтобы ничего из этого по какому-либо небрежению не осталось неисполненным; и увещевал он любезными словами и наградами всякими, пищей и питием уставщика и головщиков, повелевая им с чистой душой совершать церковное пение.

И прибавил ему Бог к его благоразумию бодрость и силу свыше. Строение же и красота его лица и рост его телесный были таковы, что никого другого не было подобного ему в те годы: у него была длинная и широкая борода, достигающая до пояса; и волосы его бороды были густыми. И его, такого, все любили за непорочный и милосердный нрав. После того как его положили в гроб, некоторые из иконописцев начертали подобие его лица на бумаге. Очи же у него были радостные, в речах он был успокоителен, неустрашим был при учении <других>, и если и наставлял с кротостью, но говорил не лицеприятствуя ни перед кем; он сам пел на клиросе и читал статьи; и голос его был дивен: все слыхавшие его голос, поющий или читающий, веселились сердцем и радовались душой его сладкому голосу, дивясь, ибо имел он дар от Бога к прозрению. Внимая силе слов, читаемых им, любили <все> отца своего, утешаясь его речами, если он и тихое слово произносил на чтении или другое слово повелительное говорил, то и в задних углах, и в притворах раздавался его голос, ничьих ушей не минуя, и все слышали отчетливо его голос. Многим праздникам он дополнил во время своего архимандричества службы великие, то есть всенощные пения. И хлебы благодарения на всенощных, которые суть пять хлебов благословенных, уставил в Сергиеве монастыре. И на литиях воскресных Богородичны догматики на восемь гласов, творение преподобного Иоанна Дамаскина, вместе с Аммореевыми стихирами, повелел петь, ибо прежде него этого не было в Троицком монастыре. Также и прочие церковные чины установил по рассмотрению, Богом наставляем, помощниками себе имея Пречистую Богородицу и преподобных чудотворцев Сергия и Никона, источая беспрестанно слезы, призывая их себе на помощь.

И немалым было его подвижничество при молении Бога в заздравных молитвах о приносящих милостыню и о поминовении преставившихся. Было великое старание и во время соборной обедни: не имели права священники уходить в келии, если и в придельных храмах прежде служили раннюю Литургию, но к соборной обедне приходили, и все в алтарях по обеим сторонам стояли у стены в епитрахилях, поминая имена вкладчиков о заздравии и читая родительские синодики <за упокой>. И так повседневно заботами этого трудолюбца были поминаемы имена вкладчиков в заздравных и в заупокойных молитвах. Часто он и сам совершал Литургию и исполнял родительские поминовения, и выходил сам всегда к гробницам с кутьею и пел над ними положенное пение; и не пропускал ни одного гроба именитых вкладчиков, не исполнив обычных служб, одних ежедневно, других иногда. И потому он служил медленно церковную службу, так как во время приготовления святых даров он своими устами поминал многие имена вкладчиков. Церковнослужителям же это было тяжко, и они чинили ему много препятствий и дерзкими словами укоряли преподобного. Особенно же от уставщиков и от головщика Логина, да и от других клирошан бывали несказанные оскорбления преподобному, о которых не подобает и писать, зато следует удивляться благодушию и безмерному терпению преподобного, как он все эти поношения переносил с радостною душою, благодаря Бога, словно чадолюбивый отец, не имеющий зла на своих родных детей, — никогда не раздражая их, но постоянно увещевая их утешительными словами Божественного Писания, поучая и одолевая горделивых терпеливым поведением.

И однако хотя и не одобряли они подвиги и бодрость преподобного, но благодаря его благонравию и незлобливому характеру они не отступали от него и отовсюду стекались к нему в обитель. При его архимандричестве было много церковнослужителей, почтенных монахов, такчто и <число> священников доходило до 30, дьяконов же иногда до 15, а головщиков и клирошан на обоих клиросах по 27 на клиросе, а иногда и больше. И так церковь процветала при нем порядком и чинами церковными.

Поутру <преподобный> всегда сам обозревал братию, обходя по местам со свечою. Если же кто-то из братии не находился в церкви по болезни или по нерадению, он посылал за ними будильщиков посмотреть, повелевая и наставляя всех тихо, благоразумно, незлобивым образом и без ярости; и, если некоторые недомогали, о тех, как истинный врач, он проявлял попечение, душевное и телесное, повелевал их покоить и приказывал их опекать назначенным на то людям, пока не выздоровеют; а тех, кто сильно болел, тех посылал в больницу; так он заботился о душевном спасении каждого.

Также и звоны праздничные весьма изрядные при нем бывали: в великие праздники, когда всенощные службы проходили, клирошане ходили звонить с обоих клиросов, а в средние праздники с пением полиелеоса, и в меньшие праздники, когда шестеричные службы поют, ходили звонить клирошане одного клироса, того, на котором <в тот день> начальствуют. А мирских людей, к тому предназначенных, в то время не было, чтобы звонить в язычные колокола помимо монахов, только благовест в большой колокол благовествовался мирскими людьми. Также и из почетных служб старшие старцы ходили звонить с клирошанами и не считали это постыдным. Преподобный часто ходил с братиею на полевые работы и на огороды — сеять и сажать и урожай плодов собирать — в свое время между церковными службами. Он был очень трудолюбивый, и усердный, и старательный ко всякому доброму делу. И на соборе расправных дел он оказывался; и по его старанию подал ему Бог времена благополучные.

Если уж я продолжил слово о его подвигах и о трудолюбии, вспоминая его добрый нрав и попечение о спасении душ наших, то опять невозможно умолчать о благоразумном его отношении ко всякому благому делу. Хотя некоторые главенствующие и гордящиеся испытывали зависть к его милосердной душе, — как уже раньше говорилось, — они своим бесстыдством отнимали у него права и власть, которую емударовал Бог, и многие пакости причиняли ему, стремясь не дать воли на благое управление его паствою, но во всем противились ему по дьявольскому наущению. К тому же от этих мятежников творились многие ссоры с окрестными людьми в окрестности троицких сел, и не только с простолюдинами в городах и в селах, но и в государстве с высокородными людьми, или добиваясь денег через суд, ложно обвинив кого-то, или захватывая вотчинные земли и тяглых крестьян неправдою и ложной клятвой именем чудотворца Сергия, позабыв страх Божий; и не все это привозили в обитель чудотворцеву, а своим родственникам еще села и деревни строили и крестьян за ними закрепляли; они вели тяжбы под именем чудотворцевым, а сами наполняли свои руки и наделяли еще своих родных. Если же правду сказать, они вызвали великий гнев у самого праведного государя самодержца, когда брали в городах посадских людей государевых и переселяли их в монастырские слободы, надеясь получить от того выгоду, а монастырю от них никакой прибыли не было, кроме беды и тяжбы с посадскими людьми и с прочими. И так они упразднили честь и славу обители преподобных чудотворцев слабостью духа и корыстолюбием своим. Все это было крайне тяжело архимандриту Дионисию — видеть такое бесстыдство; часто обливаясь слезами, он говорил: «Так ли нашим светилам, чудотворцам Сергию и Никону, угодно, это ли наше монашество, если такое неправедное приобретается в дом Божий, если еще его именем судиться, а отсудив имущество, захватывать его и отдавать своим родственникам?» Они же не хотели того и слышать. <Преподобный> же, часто обливаясь слезами, не мог противостоять им, ибо их бесстыдство с помощью некоторых коварных пособников превосходило благонравный его обычай. И ничего другого он не говорил, кроме как только: «Да будет воля Господня, как он захочет, так и сотворит».

Такая беда тогда распространялась и бесстрашие, что и по дорогам бывало скорбно проезжим людям от наших монастырских слуг и крестьян, — одних били, других убивали и грабили; и не довольствовались тем, чтобы бить и грабить, но потом еще привлекали тех к суду и судебные повестки им предъявляли, и обвинительные записи с них брали в крупных суммах. А те дети боярские, что приезжали к ним в монастырь, и другие, из высокородных, слуг своих присылали с жалобами на обиды свои и на своих беглых холопов и на крестьян, — они давали им для видимости управные грамоты, и до того отсылали и холопов их, и крестьян в другие села, и деревни перевозили. А если приезжали с управными грамотами, то им показывали пустые дворы, и путешествие их оказывалось тщетным, вело их к разоренью, убытки их удваивались. И окончательно эту обитель приводили к последнему позору и к ненависти со стороны всего народа Российского государства, вельмож и простолюдинов. И с тех пор и доныне никто не доверяет вполне нам при решении спорных вопросов из-за нашего малодушия. Потому что путь судебных решений <принимался> не по правилам этой обители, а был взят из других обителей, правды ради, но правда их свернула на ложный путь, и не пожалели обители чудотворца Сергия, потому что они были посторонние; и не захотели они искренне присоединиться, от всей души, но, совершив только великий мятеж, разъехались по своим обителям, прочие же и насильно были отведены позднее, хотя и не хотели этого.

Архимандрит же Дионисий обличал их, болезнуя сердцем, но они не слушали его и не вменяли это себе во грех, но сурово нападали на него, желая его лишить власти, которую Бог даровал ему, чтобы стадо словесных Христовых овец пасти. Но всю честь и власть они переводили на себя.

Но мы так не говорим, и при том, что они дерзостью своею все это совершали, все благодетельное, что было в обители, сотворялось молитвами и подвигом преподобного, как мы видели это и написали, и не лживыми устами говорим о нем, без хитрого умысла. Хотя и многие скорби и напасти принял <преподобный> от тех ненавистников своих, но подвиг свой нисколько не умалил до конца своей жизни, как начал, так и кончил, а за делавших ему пакости он Бога молил день и ночь о прощении <их> грехов; и при его архимандричестве эта обитель молитвами его была Богом снабдима и изобильна всем, и никем не притесняема, как это вспомнят в этой обители многие, когда захотят сказать правду.

Когда же изволением праведного Суда Божия преподобный архимандрит Дионисий к вечным обителям переселился, то все уже не так было: многие села и деревни и по городам слободы монастырские, старинные, чудотворцевы, отняты были из-за самоуправства нечестия нашего. Денежные убытки, пошлины в промыслах монастырских, от которых монастырь Сергиев доход великий имел, и проезжие и невъезжие грамоты в чудотворцевы вотчины — все это порушено было, потому что много убытков платили истцам, которых прежде обидели. И плодов изобилие поуменьшилось, а конские и скотские падежи умножились, и во всем скудость против прежнего настала из-за грехов наших. Также и обиды великие, и несчастные случаи происходят. И проклятия многие, и обвинения невыносимые постигли нас, так что и уста наши не открываются, чтобы отвечать. И все это началось еще при них, тех самых, которые воображали себя тогда сильными, а после его смерти, сильные тогда, ослабели и помочь этому не смогли. У многих они тогда себе честь отбирали, а после него и свою собственную честь на своих головах не сносили и были с бесчестием и срамом переселены из той обители в другие обители, как уже раньше говорилось. И тогда они полагали получать прибыли монастырю малыми пенязями и алтынами или рублями, ныне же за грехи наши не успевают платить за те пенязи и алтыны, и рубли целыми мешками и тысячами. А в селах они тогда прибыль учинили по малодушию своему малыми бороздами и загонами пустой земли, ныне же не можем рассчитаться селами и населенными деревнями.

Говорю это не для того, чтобы возложить обвинения на свой монастырь, но, вспоминая наше тогдашнее малодушие, лучше бы нам было тогда не касаться мелких беззаконий, нежели ныне со стыдом и срамом отдавать в двадцать раз больше. И говорил я все это, вспоминая труды и заботы о том преподобного архимандрита Дионисия и подвизание его за правду, ибо всем понятно, что молитвами преподобного архимандрита Дионисия все способствовало тогда во благо, справедливости его ради, милостью Пресвятой Троицы и заступничеством Пречистой Богородицы и великих чудотворцев Сергия и Никона.

3. О устроении жития мирским людям

Не хочу я и том умолчать, что благорассудно устроил при себе этот благоразумный строитель: усмотрев, как плохо живут мирские слуги и служебники, проживающие, по распоряжению прежних властей, около монастыря неженатыми, не сохраняя воздержания и крепости телесной и целомудрия, — и в том был ущерб их жизни и большой вред душе, сей преподобный, поболезновав о том душою, приводил слова из Священного Писания: «Лучше, — говорил, — жениться, нежели распаляться». И, поговорив на соборе с келарем и с казначеем и с соборною братиею, изменил прежний устав, чтоб быть без жен, и повелел тем, кто может, целомудренно жить, а прочим всем позволил жениться и иметь свой дом по закону Божественного Писания.

4. О исцелении святым глухого

Случился некогда приход самодержцев в обитель Святой Троицы и к чудотворцам, как обыкновенно бывает на праздники. После совершения вечерней и утренней службы и Литургии самодержец был за столом, раздавая по царскому обычаю <монастырским> властям дары-подачи. А в архимандричьей келье царские подачи принимал некий слуга по имени Иван Бабарыкин, родом стариченин, знакомый архимандриту еще прежде, часто пребывавший у него в келье. А тут дьявольским наветом соблазнился он обонянием тех яств и, отрезая понемногу от всех кушаний, наполнил блюдо и насытил свою утробу, и не ощутил в то время ничего дурного. Когда же архимандрит пришел в свою келью, тот Иван Бабарыкин взял у него клобук и мантию. И пришли к архимандриту гости. И архимандрит по обычаю предлагает гостям присесть, а Ивану Бабарыкину приказывает об угодном для гостей. А он, глядя на архимандрита, видит его рот будто шепчущий и руку, указующую, но ушами ничего не слышит. Архимандрит, укорив его, удивлялся, не подозревая его в наказании Божьем за его дерзость, возомнив его обезумевшим от пьянства, он приказал вывести его в задние сени, позвав на его место другого из входящих к нему.

А этот Иван Бабарыкин, дивясь своей внезапной глухоте, тихо подошел к передним сеням, приникая и из задних сеней прикладывая свои уши, стремясь хоть что-то услышать из уст праведного архимандрита или от гостей; и ничего он не услышал, только видел движение губ. Тогда он осознал в себе грех дерзости своей, чувствуя угрызения совести, ибо щедростью и добротою преподобного всегда накормлен у него подобными яствами с благословением его, ныне же сделался как алчный вор, дерзнув насытиться без его благословения. И стал он каяться со слезами в таком дерзновении. И когда гости ушли, тогда он припал к преподобным его ногам, рассказав про свой грех, прося прощения. Преподобный же, сильно наказав, простил его. Он же во многом наставлении ничего другого не услышал, только то же, что и раньше слышал из его уст, а именно: «Бог простил, больше не дерзай так делать». И ушел от него, радуясь. Такую повесть исповедал мне, недостойному, сам преподобный отец архимандрит, а потом и тот Иван то же нам сказал о себе, благодаря Бога и преподобного сего архимандрита Дионисия, как его молитвами был удостоен исцеления.

5. О исправлении Требников, и о страдании <преподобного> и прочих с ним, и о новоприбавленных словах, а именно об «огне»

По распоряжению благочестивого царя государя и великого князя всея Руси Михаила Феодоровича повелевается печатать книги, называемые Требники. Царский приказ о правке книг, с которых <заново> печатать, был адресован преподобному архимандриту Дионисию и старцам той обители Арсению Глухому, Антонию Крылову, черному дьякону Закхею, священнику Ивану, по прозвищу Наседке <который находился в то время еще под монастырем в слободе Клементьевой> и прочим с ними. Проводившие по царскому повелению разыскания показали большое усердие. Они нашли в прежних печатных Служебниках некие необычные слова, вновь добавленные, об «огне» — при освящении Богоявленской воды, — в молитве было сказано так: «Освяти эту воду Духом Твоим Святым и огнем». А в старых Требниках, пергаменных, рукописных, писанных лет за двести и больше, таких слов, как «огнем», не находится. После многих разысканий они принесли справку об этих словах и положили ее перед крутицким митрополитом Ионой и перед прочими оказавшимися в Москве властями: перед чудовским архимандритом Авраамием с товарищами, мало способными оценить <результаты> их разысканий. В то время, по грехам нашим, в Москве не было патриарха; еще не прекратилось, по воле праведных судеб Божиих, кровопролитие христианское, но еще более горькие беды и напасти православным выпали за грехи наши — нашествие врагов, польского королевича Владислава и всей их рады, проливающих кровь христианскую, как воду, близ стен города Москвы. Митрополит же и прочие московские <церковные> власти укрепились в зависти к святому архимандриту Дионисию и бывшим с ним; не стали ничего обсуждать об этом их разыскании, не пожелали созвать собор, — сказали, что <обвиняемые> впали в ересь. И осудили их всех в заточение, ни в чем не виновных, только сделавших выписки из старых переводов и принесших на разбирательство, а не на раздор. Архимандрита отослали в Кириллов монастырь, остальных же по другим обителям.

Но по устроению Божию архимандрита Дионисия возвратили с дороги к Москве, так как не смогли проехать из-за нечестивых поляков, и послали его на усмирение в Новоспасский монастырь. На преподобного сего архимандрита наложили епитимию: сверх обычных служб по тысяче поклонов. По прихоти же разбойников и корыстолюбцев приказано было его мучить: 40 дней держать в дыму на полатех, поклоны класть. И подал ему Бог силу свыше, как он мне, грешному, сам сказал: выполняя назначенные ему правила и поклоны, он мысленно всегда говорил, что не свое, а приказанное он должен выполнять, но сверх приказанного он еще за себя от своего усердия по тысяче поклонов добавлял. Да еще мне, грешному, поведал: Был я, — сказал, — в келии там, и после утренней службы шли архимандрит спасский, и келарь, и братия от церкви к келиям своим и увидели, как из той кельи, где он находился, ярко светился белый дым и огненный свет из трубы, как бывает у каменных труб в конце топки. Монастырские власти послали спешно осмотреть все и запретить, если их топят без разрешения. Посланные, осмотрев все и не найдя ничего в печи, сообщили властям; и удивлялись всему этому. Преподобный же, поверив этому, порадовался душою, надеясь, что будет ему милость Божия. И вскоре потом он был освобожден святейшим патриархом Филаретом. А то в Требниках, что он рассматривал, что прибавлено «и огнем» некоторыми глупцами, и то святейший Филарет, патриарх Московский и всея Руси, по свидетельству вселенских патриархов, повелел впредь печатать, как архимандрит Дионисий с прочими старцами разыскал. А в тех Требниках, которые печатали при крутицком митрополите Ионе, и в прежних рукописных Требниках и Служебниках новодобавленные слова об «огне» приказал зачеркивать, и на полях против них приказал писать пояснение впредь для памяти и для знания истины всем понимающим. Он <Филарет> посылает архимандрита Дионисия опять в Троицкий монастырь. Он же, приехав в свой монастырь к чудотворцам, подвиги к подвигам прибавляя, радовался душою и веселился сердцем, что сподобил его Бог пострадать за правду. И снова был он всеми любим, как и прежде. Ненавистники же, которые клеветали на святого и в ересь истину переводили, были посрамлены, а потом и сами то же приняли и скончались в заточении. А освобождены были из заточения помощники правде старцы Арсений Глухой с товарищами, и поработали они на Печатном дворе у исправления <книг> много лет.

6. О некоем монахе, который оболгал святого дьявольским наветом

И снова извечный враг, не желая добра роду христианскому, ополчается на преподобного архимандрита и распространяет иные козни, чтобы чем-либо отлучить его от обители святого Сергия. Он входит в некоего монаха, Рафаила именем, который был прислан под надзор от первосвятителя, обвешен железными веригами за некое бесчинство и крамолу. И он, бесом наставляем, стремясь избавиться от тех вериг, приходит к тому самому архимандриту, рассказывает за собой царево слово, велит быстрее сообщить о себе самодержцу и первосвятителю, имея в сердце своем тайный яд к святому, ибо знал про гнев первосвятителя на архимандрита по доносу от совластвующих с ним неких властолюбцев. <Преподобный> же, как беззлобивый агнец, не имея на совести ничего предосудительного, но видя ее чистой и непорочной, вскоре пишет о нем к самодержцу и к святейшему патриарху Московскому и всея Руси Филарету. Немедленно того монаха забирают к Москве, кроме того, и самого преподобного призывают на свидетельство, так как он возводил на праведного беззаконие и неподобным образом клеветал на святого. Но все его и слушать не захотели, зная его чистоту душевную. И все из братии опечалились, услышав клеветы на святого, и все свидетельствовали о праведном и чистом житии его. Клеветники же приняли возмездие за свое беззаконие, их отсылают в заточение. А <преподобный> снова отпускается в обитель Живоначальной Троицы, испытан бедами и напастями, как золото в огне, благодаря Бога и Пречистую Богородицу и преподобных чудотворцев Сергия и Никона, избавивших его от таковых напастей.

7. О терпении святого и страдание за вотчину чудотворца Сергия

И опять не унимается враг, видя, что святой побеждает его терпением и подвижничеством, благодаря Бога за частые напасти, как не принимая ничего, отдаваясь на волю Божию, внимая глубочайшему смирению; и многими сетями <враг> опутывает многострадальную его душу и вновь большие пакости делает преподобному. В той обители <был> эконом, гордый и властолюбивый, мало страха Божия было в его сердце. Позавидовал же враг, желая преподобному сделать пакость, чтобы хотя бы склонить его ко лжи. Имел этот эконом у себя родственника, и просит он у отца царева, святейшего Филарета, патриарха Московского и всея Руси, сделать обмен своей купленой пустой вотчины, имеющей только густой лес, на чудотворцеву Сергиеву вотчину, назвав жилую пустой. И по его прошению присылается к архимандриту от первосвятителя грамота, писана так: «Будет такова вотчина, как назвал он в своей челобитной, тогда — сменить вотчину Сергиеву на купленую его пустошь». Архимандрит же, узнав, что старая чудотворцева вотчина была не пуста, но имела много жильцов и строений, и не желая повредить своей душе, кроме того, и вся братия опечалилась об этом деле, — архимандрит захотел написать обо всем этом к царю и первосвятителю. Тот же <эконом> подолыцается к преподобному, приводя многих честных людей и умоляя его не писать о том, чтобы не вызвать гнева у самодержца и святителя. Он же, незлобивый, не заметив в нем тайного коварства и особенно же поверя защитникам его, отказывается писать обо всем этом, договорившись с ним на словах, что «приехав, — сказал, — в Москву, вместе о том доклад сделаем без вражды», надеясь на твердость в слове, внимая своей душе.

<Эконом> же, бесом подстрекаем, позабыв твердость слова и защитников, которых он перед <преподобным> представлял свидетельствовать правду, выпускает из своего сердца смертоносный яд, засылает своих друзей и сообщает первосвятителю злокозненные речи против преподобного, будто он ни во что не ставит царские и святительские повеления, и прочие злые подобные речи; клеветами многими оговаривал, стремясь изгнать преподобного не только из обители, но стараясь его погубить. < Преподобный> же не укреплялся ничем иным, только уповал на Бога.

И до такого бесчестия довел этого праведного мужа тот эконом, что ввергли его в мерзкое и темное место, и тут он пребывал три дня в смраде, никому неведомый; настолько терпеливый и кроткий, что никто <об этом> не узнал от него, кроме одного отца его духовного. После большого наказания от первосвятителя преподобный возвращается снова в монастырь к чудотворцам, благодаря Бога за многие искушения, словно нисколько не пострадав, радуясь душою, и от тех властолюбцев и до самой смерти всегда принимая беспрестанно укоры, и обиды, и поругания, и оклеветания; сердце его как стрелами повседневно бывало пронзено, но никогда не было ими уязвлено это сердце нисколько, благодаря его глубочайшему бесконечному смирению; и всегда он был радостен лицом, и глаза его радостно <смотрели> на всякого <человека>, перед ним всегда был помогающий ему Бог.

А тот эконом тайными доносами клеветал на преподобного сего архимандрита Дионисия и возводил на него множество непристойностей; потом и такое солгал, будто <Дионисий> помышляет взойти на патриаршество. И до такой степени взялся он безумствовать, что из-за какого-то спора на соборе при всей братии, не устыдившись предчестным его лицом, бил его своею рукою по щекам и с бесчестьем отослал его в келью, и четыре дня его не выпускали из кельи, даже на церковную службу не выпускал; и никому нельзя было войти или выйти из его кельи. Все это стало известно благоверному государю царю, и его державной властью отец Дионисий был освобожден. И потом, когда самодержец был в обители, и в присутствии всех людей велось расследование, отец Дионисий все взял на себя и представил всех своими доброжелателями и сторонниками, признав повинным во всем одного себя; и обратил царский гнев в царскую милость, и привел всех присутствующих вместе с царем в удивление. И самодержец до конца его жизни больше не верил клеветникам и сплетникам, порочащим его.

8. О Дорофее иноке и о строгом житии его

Поведал мне тот же отец мой архимандрит Дионисий о своем ученике по имени Дорофей, бывшем у него в келии, как строго было его житие, что никогда он не отлучался от соборной службы: выполнял пономарскую службу в церкви чудотворца Никона, а потом еще на соборную службу поспевал, так как он же был канонархом великой <соборной> церкви и выполнял обязанности книгохранителя, и все делал безотказно. За это он получал много упреков от братии, но не противился <им> по крайнему смирению; он выполнял еще келейное правило выше человеческих возможностей. Такая сила даровалась ему самим Богом за молитвы сего преподобного; ежедневно он читал всю псалтырь и понуждал себя класть по тысяче поклонов сверх общего правила вместе с архимандритом в келье; еще же между тех <дел> он переписывал книги; и много книг он оставил после себя своей руки. Сон же его был очень краток, и не спал он никогда лежа, но дремал сидя за своим рукоделием; а еда его — небольшой кусок хлеба или ложка толокна, и то не каждый день; и таким постом он изнурил себя, так что внутренности его повредились, и живот присох к хребту.

Архимандрит увидел его сильно изнуренным и с трудом уговорил его есть хлеб с квасом. «Чтобы ненароком не повредилась от долгого голодания крепость твоя телесная, — сказал, — и не принял бы ты безвременную смерть». И когда стал изнемогать телом этот инок Дорофей, в то время архимандрит готовился ехать к самодержцу; и уже хотел он было выйти из своей кельи, став в сенях на молитву, намереваясь благословить братию, а тот Дорофей немощный вышел к нему за благословением, прося последнего прощения. «Уже, — сказал, — время мое приходит, и смерть близится». «Об одном, — сказал, — скорбит мое сердце, что ты уезжаешь отсюда, и я не сподоблюсь погребения от твоей преподобной руки». Преподобный же сказал ему как бы в шутку со строгостью: «Будь жив до моего, — сказал, — приезда и не наделай того, чтобы умереть, пока я не вернусь от самодержца; а тогда умрешь, и я тебя погребу, если Господь допустит». Он же сказал: «Воля Господня да будет; как хочет, так и сотворит».

Архимандрит, побывав в Москве у самодержца, снова возвращается в обитель Святой Троицы и к чудотворцам; когда же он вошел в сени своей кельи, повторяя обычные молитвы, подавая братии благословение, тот Дорофей опять выходит к нему сам, совсем немощный, прося благословения у него, особенно же прощения. <Дионисий> благословил его и простился с ним, и пошел в церковь, облачился в ризы, намереваясь отслужить молебен за царское многолетнее здоровье, как обычно бывает в обители Святой Троицы и чудотворцев Сергия и Никона по приезде <духовных> властей. И прежде чем ему начать молебен, он был оповещен, что инок Дорофей отошел к Господу. Он залился слезами и после церковной службы совершил погребение его со всем собором; и все благодарили Бога, давшего такую благодать просящим у него с верою.

Многие прочитали это повествование и, не зная жития <Дорофея>, усомнились и говорили: «Невозможно быть человеку в таких подвигах». Я же, убогий Симон, слышал это и послал это описание в Москву к ключарю соборной великой церкви Ивану по прозвищу Наседка, свидетелю Дорофеева жития и собеседнику, и сострадателю архимандрита Дионисия, о котором и прежде упоминалось: он подвизался с ним вместе при правке Требников. Когда этот Иван прочел <описание>, то написал мне следующее: «Я, многогрешный Иван, знаю об этом Дорофее, истинно все так именно было, как ты здесь написал, господине мой, ты же, отче честный, еще тогда не был у Живоначальной Троицы в монастыре. А что я, грешный, знаю об этом старце Дорофее, то я тебе здесь ясно пишу без лжи, что видел своими глазами, так именно у тебя написано. А что не написано у тебя, пусть будет тебе, честнейшему господину, ведомо, — я в архимандричьей келье много раз ночевал и писал много документов по духовным делам и грамот от властей для объединения земли; и про то знают Алексей Тиханов и иные подьячие. А про того старца Дорофея строгое святое житие достойно слушать рассказы. Я, бедный грешник, после московского разорения вскоре пришел в дом Пресвятой Троицы и застал того старца Дорофея за полтора года до его смерти и видел его все время больным; а болен он был не болезнью, его болезнь была у него от жестокого поста и от болыпой жажды; и ноги его опухли от стояния на службах, вверенных ему. Да еще архимандрит Дионисий давал ему денег, да и одежды, и полотенец, и платков. И тот Дорофей по Дионисиеву приказу разносил все это больным всяким и раненым людям, и замученным различными муками у врагов. И архимандрит постоянно обязывал его навещать больных, пострадавших от мучений или ограбленных; и тот Дорофей не только по архимандричью повелению исполнял все это честно, но даже и не вдвое <больше>, а гораздо болыпе исполняя Божьи заповеди, — всегда ночью все с больными, и с нагими, и с увечными беседуя и сообщая все обо всех архимандриту, принося пользу и добро бедным и немощным. Я слышал это от братии его, иноков, которые видели его труды и поведали мне о нем клятвенно, о разных трудах для бедных, и все творил он втайне. И много раз они замечали: не ел он и не пил то три дня, то иногда и четыре и болыпе; и они между собою считали дни и так говорили: „Уже пятый день прошел, а когда-то уже и седьмой день прошел, и не удалось нам заметить, чтобы он прикоснулся к какому-либо сосуду или посмотрел на что, и от этого получил он серьезную болезнь". А однажды я, несчастный, видел, как насмехалась над ним при мне его келейная братия, что шатает его и к стенам, и к печи. И был среди них спор. Одни говорили, что это святой, а другие — что он дурак. И я, бедняга, смеялся с ними же. А отец Дионисий, только взглянув на мою гнусность, ничего мне не сказал, но я, проклятый, задумался о том <внимательном> его взгляде. И позднее вел духовную <с ним> беседу, и дошло даже до слез; и захотел я, чтобы мне узнать, что означал тот его взгляд. Дионисий отец ответил мне: „Нет тебе пользы в этом, ты мирянин, знай себя". И я, грешный, больше об этом не спрашивал более десяти лет. А когда взяли меня, грешного, жить в Москву, то во время приезда архимандрита мы сидели у его святейшества за духовной беседой, и он меня спросил о некоем деле, в котором он пострадал от своего эконома; и я напомнил его преподобию ответ его ко мне по поводу Дорофея, его отказ, и понял вдруг, что обиделся отец мой на меня <тогда>; поклонился я ему в слезах, прося у него прощения; он же слегка улыбнулся и благословил меня рукою и сказал мне: „Я скажу тебе об этом, но послушай меня, больше не спрашивай монахов о делах иноческих, и вам, мирянам, и нам, инокам, большая беда открывать тайны; сказано об этом: «Что в тайне творит правая рука, того не подобает знать левой руке»”. И замолчал. И я, грешник, всячески добивался, чтобы мне узнать, за что он сердится на меня. Когда он увидел, что я докучаю ему, он стал меня поучать так: „Вы, миряне, если услышите о чернецах что-либо дурное, вы их осуждаете и укоряете, а это вам грех; а если что услышите доброе и полезное, и тому не подражаете, но только хвалите этого <человека>, а из-за вашей похвалы подступают к нам злее бесы, чтобы ввести нас в надменность и в гордость или затаиться нам, чтобы наше дело было вам неведомо; и тем самым дьявол приведет нас к лености и ко всякому небрежению; и лучше нам, если никто нас не знает и дьявол нападает на нас меньше”.

И я, грешный, сказал ему: „Я, государь, хочу знать не о вашей жизни, но о себе: что ты подумал обо мне, безумном, когда взглянул на меня". И сказал он мне: „Не сердись, вы высмеивали святого мужа, и вам это грех всем, что не по-вашему он жил и всегда морил себя постом; а мне известно о нем, что он не ел ничего не только неделю, но часто и девять, и десять дней ни ложки воды не пил, а в <церковных> службах всех он ходил по заповеди нашей — и наг, и бос, и голоден, и холоден, да еще не умываясь, — не мыл ни лица, ни рук, как указано. И как ходил за больными, не смывая смрад и гной со своих рук и с одежды, и тем вытирал свои глаза и рот. А когда был молод, его всегда мучили блудные помыслы. И из-за этого он сопротивлялся мысленным врагам голодом или жаждою все время, а омовение и лица, и очей, и груди, и рук было всегда слезами, и тем он умывался и отходил к своим добрым делам. А та ваша насмешка была для меня тогда болезненна”».

9. О некоем иноке и о другом мирянине, как хотели искусить преподобного оболганием

Некий дворянин ехал мимо, имя ему Сулмен Зиновьев, он обратился к архимандриту, приглашая к себе на подворье знакомого ему инока по имени Антоний Корсаков. <Архимандрит> не поддался на его уговоры из-за нетвердой жизни того старца. Те же, сговорившись, снова пришли к <преподобному>, говоря лживо: «Необходимо проститься с мертвецом, которого везут мимо, он нам свой». Архимандрит стал наставлять старца. Они же все это отвергли, надо всем посмеялись; отошли, насмехаясь, будто перехитрили архимандрита. И обезумели, выпив много вина, убили там слугу монастырского по имени Томил Яганов. И привели их вместе с мертвецом, которого они раньше нарекли своим, ибо они своими руками его убили. Так приняли они возмездие за свой обман и непослушание.

10. О преставлении преподобного архимандрита Дионисия

Когда же пришло время преставления преподобного нашего отца архимандрита Дионисия, время переселиться из земной в загробную жизнь, — <как> поведали те, кто присутствовал при его смерти, — тогда он от церкви нисколько не отлучался, как и прежде, привык, будучи уже очень немощным. Накануне своей смерти он сам служил обедню и, выходя к вечерне, и к заутрене, и к обедне в тот самый день, не хотел сократить свой подвиг. В тот же день, когда подошло вечернее время, в самый благовест, он, встав, надел на себя клобук и мантию, намереваясь идти в церковь. Братия же, бывшие там, не давали ему выйти из его келии, ибо полагали, что от лица <его> исходит пот <смертный>. Он же, видя себя уже окончательно изнемогающим, просил о схиме; но некоторые, опасаясь первосвятителя, не стали разрешать ему принять схиму. И вскоре они послали доложить <патриарху> с грамотами, и тотчас увидели его <Дионисия> в изнеможении, желающего принять схиму. И, приступив, священники и диаконы начали налагать схиму, он же едва стоял, изнемогая от болезни. И, в то время как еще не довершили несколько молитв, <Дионисий> сел на своей постели и, благословив рукою некоторых монахов из братии и перекрестив свое лицо, возлег на своем одре, смежив очи и сложив сам на груди свои руки, предал душу свою в руки Господа, оставив по себе много плача и сетований братии. Святейший патриарх Филарет повелевает привезти тело его в Москву; и после отпевания привезли его в монастырь, в котором он поработал. И был погребен в 7141 <1633> году в день 10 мая.

11. О проречении святого иерею Феодору о его смерти при явлении <святого>

В то же время <жил> священник Служней слободы по имени Феодор, которого преподобный любил за его благонравие, кроме того, он был ему свояком. Священник, услышав, что архимандрит изнемогает, побежал к нему спешно, желая принять у него последнее прощение, но не успел, ибо уже предал он душу Господу. И, плача неутешно о своем отсутствии, что не оказался там, ушел он к себе домой, плача и рыдая. После этого он видит во сне архимандрита, о котором постоянно скорбел. А видение было таким: слышит он опять, как говорят ему про преставление архимандричье, как и раньше, и он как наяву спешно грядет, стремясь желаемое от него благословение и последнее прощание принять, и, представ перед ним, видит, что он многих благословляет рукою. И он подходит между другими, наклоняя голову свою к благословению, и, ничего не получив, снова наклоняет перед ним свою голову, требуя благословения. <Преподобный> же сказал ему тихо: «Зачем ты стараешься, кто благословения просит, <тот> здесь остается, а ты, — сказал, — и сам вскоре за мною будешь, больше не затрудняй меня». Он же, проснувшись, ужаснулся, и, придя в себя, рассказал о видении некоторым из своих близких, и через восемь дней и он отошел к Господу.

12. О видении святого священноиноку Перфилию

Был в обители Святой Живоначальной Троицы и преподобных чудотворцев Сергия и Никона священноинок, бывший прежде архимандритом во Владимире в Рождественском монастыре, по имени Перфилий, который был пострижеником и учеником этой честной обители; прежде он проживал в одной келье с преподобным архимандритом Дионисием, во всем подражая его житию от чистого сердца. <Перфилий>, узнав о преставлении его, сильно опечалился разлукой с ним, вспоминая его непритворную любовь к себе, особенно же зная о богоугодных подвигах и многотерпеливом незлобивом правиле жития его, что не дожил он до полной старости, приняв повеление праведных судеб Божиих преставиться от земной жизни к вечному покою. Он не мог удержаться от слез, помня о нем неотступно в сердце своем, поминая его многострадальное терпение, ибо много раз был оболган он перед царем, особенно же оклеветан перед первосвятителем, то в заточении, как уже прежде говорилось, то в епитемиях, — ничего дурного не сотворив, — но страдал всегда за правду, да еще и от своих соправителей принимал часто оболгания, укоры и наговоры.

Припомнив все это, стал просить он у Всемогущего Бога милости явить ему <правду> о <святом>, получил ли он воздаяние за свое многострадальное терпение и подвижничество. И, размышляя так долгое время, молит он Владыку Христа открыть ему это, как об этом он сам сказал мне, грешному. И после долгих молитв видит он во сне любимого им архимандрита Дионисия в прежнем облике, сидящего. Обрадовался он и припал к нему, думая, что это наяву и он жив; но затем, вспомнив, что он уже отошел к Богу, наклоняя перед ним свою голову, просит <он> благословения, говоря ему с радостными слезами: «Господин мой, архимандрит Дионисий, поведай мне, обрел ли ты благодать от Всемогущего за такое свое многострадание и за большие подвиги?» Он же, как наяву, благословил его, рукою осеняя, и сказал, утешая его: «О, Перфилий, радуйся со мною, потому что я принял благодать от Бога». <Перфилий> же, проснувшись, ужаснулся и, понемногу придя в себя, рассказал многим, благодаря Бога. Потом и мне, недостойному, поведал. Вскоре этого священноинока Перфилия по повелению самодержца забирают из его обители и посылают архимандритом в Псков в Печерский монастырь; потом он был взят оттуда в Москву в Андроньев монастырь. И там он умер, прожив свой век в добром устроении.

13. О видении святого некоей инокине

Некогда я, недостойный, был послан самим преподобным отцом архимандритом Дионисием и келарем Александром в качестве строителя в монастырь на Алатырь, который находился под их паствою, и стал я там пребывать. А по воле праведных судеб Божьих я там осиротел, лишившись преподобного отца архимандрита Дионисия; когда он переселился из здешней жизни в вечную обитель, я там не был, а <был> на Алатыре, как сказал раньше. И напала на меня беда неискупимая из-за оклеветания меня некоторыми злокозненными людьми перед первосвятителем. И, до того как была подтверждена моя < невиновность>, я был предан немилосердному мучителю для взыскания тысячи рублей по челобитью городских и уездных людей; прежние строители обидели их, а я был отдан им вместо них всех, до меня бывших, хотя был ни в чем не виноват пред ними. И я, недостойный, от таких напастей нестерпимых оказался в глубокой скорби, особенно же из-за моего сиротства, то есть потери отца своего, на которого и надеялся в этих обстоятельствах как на своего помощника. И потерял я уже надежду остаться в живых, не имея ниоткуда помощи, так как и сами власти не смогли пособить, ибо ярость первосвятителя была сильнее многих ходатаев. И многие, братия и мирские <люди> в чудотворцевой обители, видя меня во внезапной беде, роптали на тех, из-за которых я был предан, но помочь все не знали как, боясь быть преданы смерти.

Одна же монахиня, по имени Вера, находившаяся у родителей чудотворцевых Сергия Радонежского в Хотьковском девичьем монастыре, услыхав о таких моих неискупимых напастях, часто в слезах молилась обо мне Богу и Пречистой Богородице и преподобным чудотворцам Сергию и Никону; особенно же призывала она на помощь преподобного архимандрита Дионисия, склоняясь на мысль, что и живому станет она молиться о помощи страдающему безвинно. И в частых молениях видит она во сне, как наяву, храмы высокие и преукрашенные, несказанно <прекрасные>, и многих святителей в святительских одеждах, поднимающихся по лестницам в те храмы, которых она не знала, — и ко всем она припадает, прося помощи злостраждущему. От других же она слышит: «Жди, — говорят, — архимандрита Дионисия, он вскоре идет к Небесному Царю служить». И, долго простояв в ожидании, видит она архимандрита Дионисия, приближающегося к тем лестницам, в полном святительском облачении, с двумя дьяконами, — и припала она к преподобным его ногам, принимая его за живого, прося в слезах помощи беспомощному. «Вспомни, — сказала, — того, кого ты любил, а теперь он сильно страдает и не имеет ни от кого помощи». Он же коснулся ее рукою, велел подняться, говоря: «Не печалься, будет ему милость Божия и избавление от таковой напасти, а от меня вам благословение». И, благословив ее рукою, отошел от взора ее той же лестницею вверх. Она же, проснувшись, была радостна и рассказала все сыну своему, именем Михаилу. Услышав <ее рассказ>, он его записал, принес мне эту запись, когда я приехал по освобождении молитвами преподобных.

14. О пустыннике Никодиме, как он видел святого Дионисия вместе с митрополитом Алексием

Многие, кто слышал обо всем этом про отца архимандрита Дионисия, радовались душою, другие же сомневались и впадали в неверие, как и сам эконом той обители <из-за которого преподобный тогда переносил многие беды и напасти, от его властолюбия, как я и раньше говорил>, он был охвачен недоверием и не придавал значения услышанному, еще и другим запрещал верить. Через несколько лет после смерти <преподобного> пишут к келарю Александру из Северного края, из Помория, Каргопольского уезда Кожеозерского монастыря старцы Феодосий и прочие старцы, Богом наставляемые на уверение неверующим. Писание же их таково. Был, говорят, у них около монастыря в пятнадцати верстах среди леса инок-пустынник, по имени Никодим, жил в хижине малой на непроходимых болотных местах — постриженик Чудова монастыря святого архангела Михаила и чудотворца Алексия митрополита, что в Москве; этот инок Никодим удалился в пустынь после явления ему чудотворца Алексия, еще до московского разорения, и пребывал в той пустыни на речке Хозьюге 36 лет, подвизаясь постом и молитвами. И, когда приспело изволение праведного Суда Божия, чтобы переселить его из мира здешнего к вечным обителям, присылает он какого-то из пришельцев к игумену и к братии, умоляя их взять его к себе в тот монастырь. И, когда так и сделалось, рассказывает он игумену и братии о явлении святого Алексея митрополита, с которым, сказал, <был> и другой муж чудный, с крестом; благословил его преосвященный митрополит рукою, а тот, другой, осенил его крестом, и поведали ему про отхождение его от мира здешнего в вечные обители. Он же спросил святого Алексия о другом, что с ним, потому что он знал самого святого Алексия чудотворца по образу, как постриженик его обители, другого же он не знал, того, что крестом его благословлял. Святой же Алексей сказал ему: «Это Троицкого Сергиева монастыря архимандрит Дионисий». Услышав это, он удивился, так как до того ни в мирской жизни, ни в монашеской он его не знал, и был удостоен видения его.

И в течение сорока дней опять неоднократно <оба святых> являлись ему, утешая его, говоря: «Вскоре с нами, — говорили, — у Бога на покое будешь». Через сорок дней после первого их явления к нему, он умер, душу свою предал в руки Божии. Потом мы слышали об этой повести спустя несколько дней по написании ее от инока того же монастыря Гедеона, который служил ему во время его смертельной болезни. Впоследствии постриженик того же Кожеозерского монастыря боголюбивый инок Боголеп Львов, который и побудил меня все это написать <бывший прежде царским придворным>, известил писанием обо всем этом святейшего патриарха Московского и всея Руси Иосифа, так как был там сам и поверил преподобному иноку Никодиму пустынножителю, слышал он все из уст Никодимовых и все записал.

15. О явлении святого на море донским казакам и о победе над турками

Снова и снова я сомневаюсь и опасаюсь, как бы не обойти писанием того, что слышал, и молчанием того, что рассказывалось, чтобы <все это> не забылось окончательно. Если кто ложь принесет, сам себе на голову привлечет <ее последствия>, если же кто придерживается истины, то истина сама сделает убедительным всякое праведное слово. Мы же как слышали, так и написали. Когда уже это писание о преподобном архимандрите Дионисии было завершено, по просьбе инока Боголепа, в том же 7156 <1648>-м году, вскоре после этого, неожиданно пришел ко мне вышеупомянутый слуга монастырский Никита Кучин. Он сообщает со слов инока Романа Базлова да слуги Василия, по прозвищу Львова, о приезде донских казаков и о поклонении их у гробницы архимандрита Дионисия. По его донесению их вызвали, и при расспросах они рассказали следующее. «Шли мы мимо церкви Никона <Радонежского> и увидели у гробницы архимандрита Дионисия трех человек поклоняющихся; мы спросили их: „Откуда вы знали архимандрита Дионисия, если гробу его кланяетесь?” Они же поведали нам, говоря в слезах: „Прежде он был нам незнаком, но большую помощь он нам оказал своим явлением на море против врагов. Уже говорили, что всем нам придется быть разбитыми турками, когда он явился нам; яркий свет сошел на нас, а на врагов наших напала тьма, и они ослепли. Мы были спасены явлением его и победили своих врагов. Ради этого мы и пришли поклониться, чудотворцам Сергию и Никону помолиться и гробу архимандрита Дионисия поклониться”».

И, выполнив свое обещание, они, благодаря Бога, пошли восвояси. Я же, написав об этом рассказе и весьма в том усомнившись, так как не получил об этом надежного свидетельства, смущался постоянно своими размышлениями, да не сочтется <рассказ> этот ложью. И в таких размышлениях прошло много времени. А в 7163 <1654> году сентября ... день довелось мне побеседовать о деле духовном с ключником государевым, с Никоном Протопоповым, и он, словно Богом наставляем, спросил меня об архимандрите Дионисии и о житии его, приведя мне подлинное свидетельство о донских казаках, как они явлением его на море спаслись от безбожных турок. Сей Никон тех казаков кормил и потчевал по царской милости на государевом дворе. И ту повесть он достоверно слышал от них и сказал, что у него есть об этом рассказе записочка и казаков тех имена, и хотел прислать ту записочку.

16. Рассказ Петра Головина о чудесах святого

7157 <1649> года августа в 4 день пришел в обитель Святой Троицы помолиться и чудотворцевым мощам поклониться дворянин государев по имени Петр Головин. После молитв чудотворцам он пришел к гробу сего преподобного архимандрита Дионисия. И совершает у гроба его достойное поклонение, говоря архимандриту Андреяну, и мне, келарю Симону, и казначею Калиннику, и старцам соборным: «Был я, — говорит, — на государевой службе за Сибирью в отдаленнейшем городе на реке, называемой Лена, до которого от царствующего города Москвы добираются за три года. И там я услышал об этом архимандрите Дионисии, как с митрополитом Алексием, московским чудотворцем, совершают они вместе чудеса, и при посещении преподобного инока Никодима был, де, он вместе с Алексием митрополитом в Помории Каргопольского уезда в Кожеозерском монастыре». Мы же слышали это от него и удивлялись неизреченным судьбам Божьим, — что от такого дальнего города и края такую чудную повесть о нашем отце он принес — на уверение истины и на радость и веселие душам нашим и тем, кто постигает величие чудес, которыми Бог прославляет угодника своего, поборника истины и пособника правде, подвизавшегося в наши годы, и написали об этом памяти ради.

17. О исцелении одного вельможи молитвами святого

Когда же мы услыхали эту повесть от Петра Головина, то записали ее и многим дали прочитать, потому что каждый хотел слышать всласть, вспоминая о нем, о благочестивом житии его. И слышал это той же Троицкой обители слуга по имени Федор Каменев, живший прежде близ его кельи и поработавший во многих поручениях у преподобного. И он поведал мне, когда говорил: «Сей святой архимандрит переселился из жизни здешней в вечные обители; и по распоряжению первосвятителя тело его отвезли в Москву для погребального отпевания. Его поставили в церкви Богоявления Господа нашего Иисуса Христа за Ветошным рядом. Случайно в то же время сильно болел некий вельможа, по имени князь Алексей Воротынский, его любил архимандрит Дионисий; и, когда тот вельможа узнал, что тело его находится в церкви, вспомнил он его любовь к себе и, зная о благонравном его житии, с верой посылает он отпеть над ним панихиду. И по окончании, когда принесли ему кутью, он вкусил ее и выздоровел молитвами святого». Услышав это, я это записал, да будут незабвенны чудеса этого святого.

18. Повесть инока Антония о чудесах святого

7158 <1650>-го года июня в 19 день поведал мне, грешному, и писанием отдельно известил меня инок той же святой обители Антоний, по прозвищу Яринский. «Плыл я, — сказал, — на монастырском насаде из Астрахани вверх с рыбой и с солью; и, когда мы миновали город Царицын, нас настигли пять человек донских казаков в малой лодке, за Денежным островом. Они умоляли нас, чтобы мы взяли их на работу на большое судно в охранники, как обычно бывает и на других больших насадах. Так мы и сделали по их просьбе, и в пути один из них поведал нам такую повесть. „Были, де, мы на море с другими казаками на войне, и принесло, де, нас волнами к каким-то островам, и нашему, де, старейшине явилась Святая Богородица с апостолами, с Петром и Иоанном, да с чудотворцами Сергием и Никоном; да с ними же, де, явился и третий инок неизвестный. Он же <казак> спросил чудотворцев, как наяву: вас, де, государей чудотворцев, знаю, этого же инока, которого с вами вижу, не знаю. И чудотворец, де, Сергий сказал ему: «Это троицкий архимандрит Дионисий». И предсказал ему быть побежденными от турок и «даст, де, Бог тишину, и вы, де, идите к берегу». И когда, де, старейшина наш поведал нам об этом явлении, вскоре турки нас разгромили, а иных побили. А мы, де, от того разгрома разбежались, а теперь по своему обещанию идем вверх и хотим помолиться в Соловецком монастыре”».

19. О явлении святого иерею Феодору и исцелении его от болезни

В 7159 <1651>-м году священник Феодор, <служивший> в церкви Пречистой Богородицы Казанской и святого пророка Ильи в Пушкарской слободе Троице-Сергиева монастыря, страдал смертельным недугом; он рассказал мне видение, которое видел 26 октября, на праздник святого великомученика Димитрия, в 9 часу ночи. «Лежал я, — говорил, — больной при смерти в своем доме, и явился мне архимандрит Дионисий во всем освященном облачении, а перед ним шел инок с горящею свечою; и говорил со мной архимандрит Дионисий, подняв меня за руку с постели; и велел тому иноку вести меня с собою в церковь, мне казалось, как наяву; и архимандрит своими руками ставил свечи перед местными иконами. А говорил он перед иконою Святой Троицы так: „Слава Тебе, Господи, что церковь святого пророка Ильи устроилась”. А мне, де, велел в тот час облачиться в ризы и служить молебен Пречистой Богородице чудотворной иконе Казанской и пророку Илье. И после отпуста архимандрит осенил себя крестным знамением, да и меня осенил. И в то время в церкви был шум; а я проснулся в своем доме и посмотрел на образ Пречистой Богородицы Казанской. А в монастыре, де, стали благовестить ко всенощной, и с этого момента я выздоровел».

И об этом видении своем он прислал мне списочек; я же, прочитав его, думаю, что не просто было это видение и ради чего Дионисий благодарил Бога, что церковь устроена, ведь еще при жизни преподобный много стараний прилагал, чтобы устроить церковь Ильи <пророка> под монастырем, на месте, где она ныне поставлена, как мы слышали многократно из его уст. Он был усерден верою и молитвою, крепок в подвигах и часто выходил с крестным ходом, то молясь о дожде, то о вёдре, простирая молитвы за всех православных христиан об умножении плодов земных. Ради этого он заботился о постройке церкви Ильи пророка, но не довелось ему устроить это при своей жизни. Прошло несколько лет после него, и люди, или припомнив его старания об этом, или по его молитвам наставляемые Богом, стали приходить к властям с мольбой, чтобы был у них храм Ильи пророка. И архимандрит Андреян, и келарь Авраамий Подлесов, и я, Симон, бывший тогда казначеем, по всеобщему прошению воздвигли храм чудотворный иконы Богородицы Казанской вверху, а пророка Ильи внизу. И потому, думаю, совершилось явление преподобного архимандрита Дионисия в церкви, так как дело это пришло к завершению по его обещанию; и почему видение это было явлено священнику Феодору, а не кому другому, я думаю, что это потому, что он некогда за имя преподобного принял тяжкие телесные раны за одно слово, когда говорил: «Ныне, де, у нас не Дионисий архимандрит»; и за это сподобился посещения от преподобного. Следует же и уразуметь, что это видение случилось видеть на праздник Димитрия Солунского; и это, думаю, неспроста: когда-то раньше мы слышали от священноиерея Ивана, по прозвищу Наседка, вскоре после осады Троице-Сергиева монастыря, он жил тут в монастыре и служил Богу в порученной ему церкви чудотворца Сергия на воротах. Для телесного отдохновения он имел каморку в крепостной стене. Как-то он сидел снаружи, размышляя о настоящем времени, и мысленно рассуждал о пророчестве Иоанна Богослова из Апокалипсиса про жену и змея: «Какие, — говорил, — страны великие из православия впали в еретичество: Рим великий и все западные страны. А теперь, де, уже думаю, что и до нас дошло, и кажется мне — не быть уже и на Руси православию».

Так размышляя, сидя сгорбившись под оконцем, он сильно плакал неутешно. Вдруг он слышит, что кто-то, придя к оконцу тому, ругает его сильно и говорит ему многие укоризненные речи: «Кто ты есть, — говорит, — если думаешь, что не быть на Руси благочестию? А того, — говорит, — не знаешь, что за вас молит Бога чудотворец Димитрий Солунский, да Василий Великий, да и ваш чудотворец Сергий молит Бога за вас. И будет на Руси благочестие, как и прежде». Он, проснувшись, пришел в чувство, порадовался и, придя, рассказал <все> архимандриту Дионисию, он тогда был еще жив. И теперь мне кажется, что для того тогда священноиерею Ивану объявлены были голосом Димитрий и Василий Великий вместе с Сергием в молебниках за всю Русскую землю, ныне же опять на его памяти были явления архимандрита Дионисия сему священнику Феодору. Я узнал теперь, что брусяной храм чудотворца Димитрия Солунского был до разорения в Троицком монастыре у каменной церкви чудотворца Сергия, на воротах, слева от алтаря на входе против лестницы. А разобрана, сказывают, та церковь в осадное время, и та церковь в забвении и до сих пор. А что перед ним инок свечу носил, это известно: это был ученик его Дорофей, чье строгое житие свидетельствовал сам архимандрит еще при своей жизни.

20. Предвозвещение о житии святого Дионисия

В нынешнем 7159 <1651>-м году довелось мне в Москве, на Троице-Сергиевом подворье в Богоявленском монастыре, побеседовать с протопопом <храма> Пречистой Богородицы, чудотворного ее образа Казанского, Иваном Нероновым, и между прочими разговорами он напомнил мне о житии сего преподобного архимандрита Дионисия, выразив желание, взяв у меня все, что было о нем написано, положить перед самодержцем. Я же не обрадовался этому и сказал ему, что написано все вчерне, а исправить набело не хватило времени. Больше же всего я сомневался, боясь преподобного, как бы вместо милости от него не претерпеть обвинений, заслуженных моей дерзостью, вспоминая строгое его житие и усилия трудов его благочестивых; что проповедую я людям благочестие своего учителя, а свою жизнь провожу нерадиво. И в таких сомнениях я выехал из Москвы в обитель преподобного Сергия в большой монастырь.

В те же дни вот что поведал мне той же великой обители слуга по имени Никита Кучин <о котором уже и в предыдущих повестях говорилось>: 7-го, де, апреля ночью видит он во сне пришедшего к нему незнакомого человека, который вручает ему грамоту и икону-складень, говоря ему, что это архимандрит Дионисий тебе прислал и велел тебе их отдать келарю Симону, а на словах, де, велел келарю сказать: «Зачем келарь Симон спешит писать мое житие, все мое архимандричье житие будет ему известно». И я, де, взяв икону-складень, начал читать на досках подписи и не смог прочесть, потому что очень мелко. И я спросил того человека, какое же это письмо? А он, де, мне ответил: «Это, де, написано житие архимандрита Дионисия, а сам, де, архимандрит живет на востоке в величайшем монастыре, а теперь, де, он пошел в большой Троицкий Сергиев монастырь в свою обитель». И, сказав это, он стал невидим. Тот же <Никита Кучин>, проснувшись, подивился такому видению и, записав его, принес мне эту повесть.

21. Явление иноку Гермогену о Дионисии

В 7160 <1651> году в день 23 декабря как-то мы беседовали с братиею и за разговорами стали вспоминать о житии архимандрита Дионисия, и, когда услышал про архимандричье Дионисиево житие брат Дионисий, по прозвищу Бирягин, то поведал нам такую повесть. «Был, — говорил, — года за три или немного больше до нашего времени в Троицком Сергиеве монастыре брат, проживал со мною в одной келье, по имени Гермоген, от рождения был скопец, и когда он стал изнемогать перед смертью, то был без сознания, и стихло его дыхание, так что мы сочли его уже умершим. И так было до трех часов; но вдруг он стал дышать и пришел в сознание, как и раньше. И, сев на постели, рассказал нам, как „был я, — говорил, — в прекрасных садах, которые невозможно описать, и меня водил некий привратник по многим местам, и видел я многих святых прежних святителей, и преподобных, и мучеников, которых мы привыкли в молитвах своих призывать. Я же много молился, чтобы мой сопровождающий показал мне место, где архимандрит Дионисий: душа моя желает его видеть, потому что он меня знал”. Он же ему сказал: „Сейчас возвратись обратно, и через четыре дня увидишь того, кого хочешь видеть, и здесь с ним будешь". И, когда миновали четыре дня, он умер». Мы же, услыхав это, благодарили Бога и написали <все> .

22. Явление святого архимандрита Дионисия преосвященному Варлааму, митрополиту Ростовскому, и повесть о нем же архимандрита Андреяна

В 7160 <1652>-м году во время святого Великого поста по повелению государя царя и великого князя всея России Алексея Михайловича преосвященный Варлаам, митрополит Ростовский и Ярославский, да боярин Михаил Михайлович Салтыков в городе Старице в Богородичном монастыре обрели мощи святейшего Иова, патриарха Московского и всея Руси. В ту же ночь, когда они захотели двинуться с мощами святейшего патриарха Иова в столицу, является преосвященному митрополиту Варлааму преподобный архимандрит Дионисий вот каким образом. Митрополит перед утром стоял на своем месте, вознося молитву Господу Богу, и показалось ему, будто он видит сон: слышит он, как говорят ему о пришествии к нему архимандрита Дионисия. Он видит его вошедшего, с кадилом в руке, раздувающего угли; сначала он кадил образа, потом покадил его. Внезапно он проснулся и пришел в себя, <Дионисий> же стал невидим его зрению, только ощутил <митрополит> сильное благоухание, дивясь рассудком такому видению. Еще он размышлял о посещении преподобного, когда пришел пономарь за благословением, чтобы звонить к заутрене. А повесть эту нам поведал сам преосвященный Варлаам митрополит.

И некогда мы беседовали в доме Святой Троицы у преподобного чудотворца Сергия с архимандритом Андреяном, и дошла речь и до этого, и мы удивлялись посещению архимандрита Дионисия, как он явился митрополиту Варлааму. Архимандрит Андреян говорил нам: «Был я некогда в этой обители, когда еще архимандрит Дионисий был жив, и он сказал мне: „Почему, — говорил, — не приходишь к нам в чудотворцеву Сергиеву обитель жить у нас?” Я же отказывался: „Где, — говорю, — обещался, там пребывать хочу". Он же мне сказал: „Если теперь и не желаешь пребывать здесь, то по времени по воле Божьей поживешь здесь на этом месте”. И через несколько лет после смерти его по повелению самодержца и первосвятителя я был взят из Пречистой Богородицы Толгского монастыря в Троицкий Сергиев монастырь в архимандриты. И когда я стал здесь жить, то вспомнил это проречение о себе архимандрита Дионисия». Я же, услышав это, велел написать.

23. Свидетельство ключаря Ивана Наседки о житии святого

Я, многогрешный Симон, написал все это по просьбе инока Боголепа Львова и предложил многим боголюбцам, знавшим и помнившим святого архимандрита Дионисия, это сочинение, <чтобы судили>, так ли было. И многие прочитали и подтвердили, что это правда, другие же усомнились, как я уже раньше говорил, и были охвачены неверием. Я собрал все это и подумал грешным моим умом, не сочтут ли некоторые, что я как его ученик и любя отца своего окружаю его восхвалением, да не обратят в ложь истину. Что я сам у него видел своими глазами и что слышал из его преподобных уст, в том я уверен и за то спокоен сердцем. А о слышанном <с чужих слов> я подумал узнать у знающих, бывших у архимандрита до меня, потому что Бог не хочет прославления лживыми словами, и святым неугодно получать восхваления за вымышленные чудеса.

Потому я вручил все это ключарю великой соборной апостольской церкви священноиерею Ивану Наседкину, который с архимандритом Дионисием в Троицком Сергиевом монастыре много трудился над правкой книг и над церковным согласием против безумных ослушников — против уставщика Филарета и головщика Логина; и в келии его часто с ним беседовал и книги писал, и не только в дневное время вел с ним беседы, но и много ночей у него в келье проводил, трудясь с ним над исправлением книг. Особенно же рассылая много посланий по городам во время христианского кровопролития, имел архимандрит на то помощника себе, сего Ивана, представив ему многих переписчиков и теми посланиями умоляя во всех городах воевод и всех ратных людей, и всех православных христиан, чтобы поднимались они за православную христианскую веру, и были бы непоколебимы против врагов — поляков и литвы и русских воров, и встали бы на очищение Московского государства, приводя в писаниях тех много утешительных слов из Священного Писания.

Кроме того, и при исправлении Требников о «огне», как раньше говорилось, тот Иван архимандриту помогал и в бедах ему сострадал. И поэтому я вручил ему <свое писание>, пусть посмотрит и судит, так ли все это. Он же посмотрел и подтвердил, и, что у меня не удалось от некоторых сомнений, больше же от забывчивости, то он в строках поисправил и дополнил. А что у нас было пропущено, то он написал от себя, прислав мне с моим писанием вместе. Я же принял это от него с радостным сердцем, в конце написал отдельно, потому что раньше было передано иноку Боголепу прежнее писание, и для того в середину того писания я не вставил, чтобы не посчитали за ложь незнающие, — тогда, де, так написано, а ныне иначе. Особенно же для того, чтобы никак не приписать себе чужой труд, над которым поработал сей добродетельный труженик Иван, потому что он знает больше меня о сем житии преподобного Дионисия достоверно. И решили мы написать здесь так напоследок, затем и грамоту цареву об исправлении Требников, и речи архимандрита Дионисия, и старца Арсения Глухого речь, также речь сего ключаря Ивана к святейшему патриарху Филарету, тридцать глав, и против Антония Подольского обличительная речь «0 огне просветительном», тридцать пять глав. После того 40 глав того же ключаря Ивана, собранных из многих божественных книг — о добавлении «огня», что не подобает произносить и добавлять это; также два послания двух вселенских патриархов, Александрийского и Иерусалимского, о том же.

24. О житии святого архимандрита Дионисия, написано ключарем Иваном

Начало этому Иванову писанию таково. Когда в 7118 <1610>-м году за грехи наши царствующий город Москва был разорен и правители и властители России все были в плену, от мала до велика, и все сословия, и все мужи и жены мучались жестоко под огнем и мечом, и не было никого и нигде, кто бы сочувствовал друг другу, но все грабители как бесноватые псы между собою грызлись; и не было ни города, ни деревни, ни села, ни поля, ни леса, ни чащи, ни бездны, ни пещеры, чтобы без мучения было где укрыться христианам; и не только простые места, но и святые церкви и монастыри всюду сжигались и всякими нечистотами осквернялись, особенно же распутством и прелюбодейством; не только простой народ, но и священнический сан, и из числа монахов — все подвергались осквернениям разного рода со стороны злодеев, и везде раздетые и босые, и томились голодом и жаждою люди всякого возраста и звания, обо всем этом подробно написано в монастыре Живоначальной Троицы в большой истории о разорении Московском. Здесь же рассмотрим излагаемое о Дионисии.

Когда по разорении царствующего града и других многочисленных городов всеми дорогами стали приходить беженцы к дому Живоначальной Троицы, — и не было числа слезам кровавым, ибо все они, измученные и искалеченные, искали отцов духовных, а иные многие обожжены, а у других вырваны волосы с головы, у иных ремнями кожа со спины вырезана, у других руки и ноги обсечены накрест, у иных внутренности прожжены раскаленными камнями, даже сказать невозможно, какими разнообразными смертными муками истомлены были все, была переполнена вся обитель Пресвятой Троицы умирающими различными смертями, от голода и холода и от нестерпимого бесчестия, о котором нельзя и говорить. Особенно же умирали от невыносимых ран. И мертвецы лежали не только в монастыре, но и в слободах, в Служней и в Клементьевой, и в деревнях, и на дорогах; и повсюду страшно было видеть наготу и срам, и женщин, и девиц; и невозможно было ни исповедать при смерти, ни подать Святых Тайн Христовых <умирающим>.

И, видя это, Дионисий стал умолять с великими слезами келаря и всю братию, чтобы во время такого бедствия всем они всячески помогали во всех нуждах. Келарь и вся братия со слугами в один голос отвечали ему так: «Кто, государь архимандрит, соберется в такой беде с умом, никто не может оказывать помощь, кроме одного Бога». И снова так говорил всем Дионисий со слезами и плачем: «Знайте, государи мои, это воистину нам испытание от Господа Бога: от жестокой осады нас Господь Бог избавил за молитвы Владычицы нашей Пресвятой Богородицы и великих чудотворцев Сергия и Никона. А ныне за леность нашу и за скупость он может нас и без осады смирить и привести к скорби». И келарь, и вся братия, и слуги пришли в смятение от его плача и стали просить у него совета своему неразумию. Дионисий же начал просить их так: «Дом Пресвятой Троицы и великих чудотворцев не запустеет, если мы станем просить милости у Господа Бога, чтобы он нас вразумил; только постановите, кто что в состоянии делать, или собирать на нужды бедным, или служить кто может и кому-то что-то по силам своим дать». И понравился всем его совет. И сначала слуги и простые люди, крестьяне, посоветовались и архимандриту сказали вот что: «Буде вы, государи, из монастырской казны после осадных людей, умерших или живых, да еще и вкладчиков <которых нет и впредь от которых не будет монастырю, святому месту, продажи и огласки>, все то станете отдавать на бедных, на прокорм, и на одежду, и на лечение, и работникам тем, кто примется стряпать, и служить, и лечить, и собирать, и погребать, то мы за головы свои и за жизнь свою не постоим». И было то решение радостно всем людям в монастыре. И вокруг монастыря всем людям бедным, живым и умирающим, стала поступать всяческая помощь. И прежде всего по благословению архимандрита Дионисия начали строить на монастырские средства по решению всех людей; и для больных людей нашлись врачи, они исцеляли многих; а когда <люди> получали исцеление, то приходили в обитель Живоначальной Троицы и поклонялись Пресвятой Троице и Владычице Пресвятой Богородице и великим чудотворцам преподобным Сергию и Никону. А по благословению <архимандрита Дионисия> отведены и переданы были больницы для раненых, да им же были поставлены и дворы, и разные избы для странноприимства прибывающим людям всех званий, из Москвы и из всех городов, мужчинам и женщинам, князьям и боярам, и детям их, и людям, и всякой их челяди, да сколько было изб поставлено мужам, и женам, и девицам и в Служней слободе, и в селе Клементьеве, сколько убогих домов им было; и сколько тысяч людей погребено и в монастыре, и у Пятницкой церкви в Нижнем монастыре. А тем раненым в боях и при проезде мимо Живоначальной Троицы, и беженцам из городов и из дальних сел, голодным и раздетым, по-разному изувеченным, — всем тем людям основанием к их душевному спасению и телесному здравию был их попечитель архимандрит Дионисий, а не келарь Авраамий Палицын.

А я, грешный, как память моя удерживает, сколько я исповедовал, и причащал, и погребал со своим братом! Мне крепко запомнилось, что до четырех тысяч мертвецов погребли мы с братом Симеоном; и точно помню, что в один сруб около храма Николы Чудотворца в Клементьеве восемьсот шестьдесят человек, да в другой убогий день похоронили мы же шестьсот сорок человек, да на Терентьевой роще — четыреста пятьдесят человек, да с Иваном, священником Синковским, в монастыре у Живоначальной Троицы, и в Служне слободе, и у Пятницкой церкви, а иное по деревням. С тем же Иваном Синковским ходили мы также по Дионисиеву указанию, и тех людей мы с Иваном священником считали по смете, и погребли более трех тысяч за тридцать недель. Да зиму и весну я погребал ежедневно мертвецов — из тех людей, которые не хотели ложиться в убогие дома; а бывало это много раз, что на день <приходилось> погребения три или четыре, а иногда пять, шесть и больше; за те тридцать недель не бывало, чтобы в одну могилу положили одного человека, и не было ничего <особенного>, что погребали в одну могилу трех-четырех или пять-шесть, а иногда десять и пятнадцать человек. А все это бедствие тянулось полтора года.

По благословению архимандрита Дионисия редко бывало, чтобы погребали обнаженных, потому что надзирали его сторожа и ему сообщали, если случится обрести нагого мертвеца. И, как только ему скажут, тотчас от него была забота обо всем и устроение. Ктому же конные сторожа ездили с лошадьми везде — и по дорогам, и по лесам и смотрели, чтобы звери не ели <трупы>, и чтобы собирали всех изувеченных врагами, и мертвых, и умирающих, и чтобы привозили в богадельни, поили, кормили и лечили. А кто умирал, их одежду стирали и отдавали бедным. А женщины в тех избах не переставая шили рубашки и саваны, и стирали, и за это их всем миром из монастыря кормили, и снабжали одеждою и обувью, и творили всяческое добро по всем их потребностям. И потому многие из них были весьма полезными помощниками дому Живоначальной Троицы, основательными и усердными работниками. А некоторые ушли в царствующий город и были в чести, владели имуществом по-прежнему. А другие постигли Божественные Писания и стали служить в монастырях в различных чинах — служителями и начальниками во многих благих делах, и в земных, и в небесных.

И насколько милосердный Господь и Бог наш наказал нас праведным своим наказанием и гневом своим в осадное время, потом не вдвойне ли, а то и больше <теперь всем людям это видно> он расширил и возвеличил, и какими красотами, какими ценностями дом обитания своей святой славы обогатил, всеми благими возможностями, каких и прежде не бывало, какие ныне во славу Господню всем людям видны и прославлены. Все эти блага были даны обители Пресвятой Троицы молитвами великого чудотворца Сергия. Как в подобное время Господь подавал Египту для спасения от голода Иосифа и Товию праведного в Вавилоне Израилю, так ныне, во время разорения нашего, сего святого мужа и дивного архимандрита Дионисия воздвиг хлебоподателем, по словам Господним, в подобное время раздающего пищу рабам, каждому по его положению. И главное надо сказать о нем: многим он обеспечил благой конец, так что они отошли в вечную жизнь с печатию и напутствием. И одни были очищены от скверн телесных, другие сохранили чистыми законные браки, и жены были сохранены в чистоте, без осквернения, особенно же многое множество было сохранено дев и юношей, и отроков чистыми и непорочными. И хотя принято хвалить за разумное устройство александрийского старейшину блудниц Сергия <из Патериков>, который спас их и преобразил в чистых инокинь, а также и Товию — за его милостыню и погребение мертвых, но сей Дионисий заслужил большего словесного восхваления. Но многие, зная о всех тех благих его делах и видя их и ныне, и зная, как мудр он был в словесном искусстве, не знают и не возьмут на ум, сколь великое попечение он имел не только о своей святой обители <в которой он все это сотворил>, но и о великом царствующем городе Москве имел большие подвижнические труды, молясь об избавлении его <от врагов>. И каждая ночь была для него день. Ибо всегда, в то время, когда Москва была полтора года в осаде, он не переставая стоял в молитвах в церкви Божией и в келии, с плачем горьким. И после многих молений, то и отдых ему был, что, имея умелых писцов в келье, <руководил он тем, как> они выбирали учительные слова из Божественных Писаний и писали многочисленные послания в охваченные смутой города к лицам духовного звания, к воеводам и к простым людям — о братолюбии и о заключении мира, с указанием, какие царства и державы за какие грехи и за неправды погибли, а какие государства возвысились Богом за какие правды и за соблюдение каких добрых дел Господь Бог, благой человеколюбец, миловал; и стал он помощником бедным, и потерявшим надежду, и слабым, и не способным противостоять врагам, а ленивых и не обученных ратному делу он побуждал к твердости, описывая для таковых посмертные чудеса и знамения. И о тех <посланиях> — грамотах — тебе, господину, следует расспросить Алексея Тихонова, если он знает, так как он болыпе всех писал такие грамоты — и на Рязань, и на Север, и в Ярославль, и в Нижний Новгород князю Димитрию Михайловичу Пожарскому и к Кузьме Минину, и в понизовские города, и к князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому, и к Заруцкому под Москву, и в Казань, к строителю Амфилохию <о том, что он запутался со сватом своим, с Никанором Шульгиным, и сделались оба изменниками московскому правительству>, да грамоту к Геннадию Елизарову, чернецу, который служил в Москве как дьяк Григорий Елизаров в Казанском дворце, который бежал от Живоначальной Троицы на Соловки от бедствий и нужды от литвы и казаков после разорения Москвы. И буде только найдутся те грамоты в монастыре у вас, либо в казне после Геннадия и Амфилохия, или в Разрядном приказе, в соборной келье, или что под Москву к боярам и воеводам писано <а в годах искать под 7119 <1611>-м, под 7120 <1612>-м и 7125 <1617>-м <годами>>, и если только те грамоты найдутся, то из тех грамот <видно> бесчисленное множество болезнований Дионисия обо всем государстве Московском. И если пожелаете вы, государи, его образ мыслей узнать, то в тех посланиях не только под Москву, но и воеводам многих городов и многим людям разных званий бывало от его совета и разума великое подкрепление и храбрость. И ныне, и в дальнейшем у вас в монастыре, будущего ради, хорошо было бы, чтобы в казне были такие грамоты — на утверждение этому преславному великому месту. И думается мне, государи мои, и для того надо вам держать те осадные грамоты — для будущего, против гордости вельмож лукавых: как над царствующим городом приключилась от них беда, и царю Борису Федоровичу, и царю Василию Ивановичу. И что об этом говорить, скорее воскликнуть: «Ох, ох, увы, увы, Мати Матерем, Святая Церковь Божия, в поднебесной славимая, как ты пострадала, лишившись чад своих!» И, если по Богослову сказать, — чад, избиенных под алтарем Господним на земле и вопиющих день и ночь: «Мсти, Владыко, кровь нашу и всех тех святых». И ради Матери Господней Пресвятой Богородицы Приснодевы Марии отдохнули сыновья ее, господа наши; а ныне все то забыли, и что за сорок лет делалось, «то, де, не вчера делалось, нечего, де, то и вспоминать». А вам — что в доме Божьем делалось у вас, и тем, кто будет после вас в будущее время жителями <монастыря>, вам нужно чем-то защищаться от вертлявых гордецов.

А о святом нашем отце Дионисии и мне, грешному, видится, на что искать другие чудеса больше того, чем было во время осады чудо об Амфилохиеве отце, как он сеял муку при сыновней измене. И, если бы не стойкость отца Дионисия, да великие его труды, как опека над бедными и пренебрежение к себе, как он умолил всю братию утешать ратных людей тут в монастыре, тех раненых, которые поступили из-под Москвы, из-под Переславля, и с разных дорог; и, видя их множество раненых, и изувеченных, и голодных, и раздетых, погибающих от тягот, Дионисий на соборе перед всей братиею бил челом и, умоляя их, говорил всем так: «Окажите, государи, келарь и казначей, и вся братия святая, милость, пожалуйста, меня послушайте. Мы все видим, что Москва в осаде, а люди их литовские по всей земле разошлись, чтобы воевать; а у нас в монастыре людей полно, да немного ратных или обученных, и те погибают от цынги, и от голода, и от ранений. И мы, государи, обещались все в монашестве умереть, а не жить; но если в таких бедах не станет у нас ратных людей, и что будет с нами?» И плакал он перед ними, испрашивая милости к бедным: «Пожалуйте, господия, сколько есть у нас еще хлеба, ржаного и пшеничного, и сколько есть у нас квасов на по-гребе, и то бы нам все держать для раненых; а мы возложим упование на Бога и станем есть на трапезе хлеб овсяной, а кто из нас станет болеть чем-либо, того мы будем кормить ячменным хлебом; и за обедом нам не надо пить квас ячменный, во имя Господне и с воды не умрем». И решение его было утверждено, слез его ради. И приказали ратных людей лечить и оделять всякой пищей доброй братской и лучшими квасами, и не только ратных, но и других, бедных, на усмотрение. И целых 40 дней не слышно было о квасе из погребов на братской трапезе.

И в то время молитвами <Дионисия> в хлебне у Амфилохиева отца было чудесное умножение муки великого ради Сергия чудотворца. О помощи <чудотворца Сергия> дому своему кто может сказать! А кто просил у него, у великого светильника, милости, и, что сказать, кто плакал, кто просил, кто молил, кто со смирением мало ел хлеба овсяного 40 дней, а по средам и пятницам и вовсе не ел и за одною трапезою радовался со слезами. А раненым и больным служили с утра до вечера и предлагали хлеб чистый, теплый и мягкий, и всякие кушанья разнообразные, и добрые и ароматные напитки предоставляли; а сильно изнемогавшие ели не два раза в день, а как кто хотел, с утра и в другое время; один — как человек, а другой — как скот, и в полдень, и в полночь. Слугам не было покоя от приставов, ибо понуждали их на <исполнение> разных нужд, чтобы все было готово к запросам от болящих. Больше же всех сам Дионисий не имел покоя ни на один день, ни на час, и всегда он обозревал больных и устраивал их одеждою и пищею, особенно же лекарствами, о чем мы здесь рассказали, а более всего духовными средствами, потому что многие больные, некоторые от ран и от мучений хотели исповедаться в своих грехах, другие же нуждались в елеоосвящении, а иные, отходя от жизни земной, источая кровь и слезы горькие, плакали, прося о приятии отпуста напутствия вечного, печати тела Христова, и все они все это получали в смертный час; и никто не оставался неочищенным или не омытым от скверн ран телесных, главное же, принимали исцеление от язв душевных. До сих пор было писание Ивана.

25. О умножении хлеба молитвами святого

А как было умножение хлеба, я, Симон, так узнал достоверно от него, Ивана, и от прочих, во время многих <с ними> бесед. Этот священноинок Пимен, отец Амфилохия, был прежде в Старицком Богородицком монастыре архимандритом, а сын его, ранее упомянутый инок Амфилохий Рыбушник, был послан из Троицкого Сергиева монастыря в Казань строителем в Троицкий Сергиев Казанский монастырь, который находился под паствою у властей большого Троицкого Сергиева монастыря, — архимандрита Дионисия с братиею. И во время Литовского разорения этот инок Амфилохий, сговорившись с дьяком Никанором Шульгиным, изменили Московскому государству и непослушны стали боярам московским в то время, когда не было царя в Московском государстве. И тот Амфилохий стал изменником из большого Троицкого Сергиева монастыря и перестал подчиняться троицким властям — архимандриту Дионисию и келарю Авраамию Палицыну с братиею. За это отречение Амфилохия троицкие власти, архимандрит Дионисий и келарь Авраамий, взяли Амфилохиева отца, бывшего архимандрита Старицкого монастыря, и томили его трудами в хлебне, — он сеял муку на братию и на других ратных людей, и на трудников, — а об измене сына ничего не знал. А <в это время> уже в Троицком монастыре хлеба было на исходе, один малый сусек муки остался на такое многолюдство, примерно на один день или чуть больше; хоть и миновала осада, но на всех путях засели окаянные поляки, и литва, и русские воры; и невозможно было ниоткуда в Троицкий монастырь из сел хлеба привезти.

Когда архимандрит Дионисий, тот добрый пастырь и правитель и врач душ и тел людских, принял то доброе решение с келарем, и с казначеем, и со всею братиею, и со слугами, и с прочими, и со всеми, жившими тут, — позаботиться о бедных, и о раненых, и о больных, как говорилось выше, хлебом чистым кормить и квасом добрым поить, самим же себе постановили есть овсяный хлеб и пить воду, благодаря Бога, — в то время молитвами сего преподобного архимандрита Дионисия и за многие его слезы совершилось умножение муки из малого сусека у Амфилохиева отца инока Пимена: сколько <муки> брали из того сусека и пекли хлебы, настолько этот малый сусек не опустошался, но даже наполнялся. Заметив это, Амфилохиев отец удивился и сказал своему духовному отцу, священноиноку Симону. Они позвали сего священника Ивана Наседку и сказали ему; тот же Иван пошел и известил об этом архимандрита Дионисия. Архимандрит же Дионисий, увидев это сам, подивился Божию человеколюбию, и, удостоверившись <в истинности> вместе с келарем, и с казначеем, и с братиею, воздали благодарение Богу и Пречистой Богородице и великим чудотворцам Сергию и Никону за то, что их забота о бедных была не напрасной. И таким малым сусеком муки, который Бог умножал, питались все в монастыре, монахи и мирские люди, до 40 дней, пока не очистились дороги от нехристей поляков и не привезли отовсюду хлеба достаточно.

26. О подвигах святого, и о его проводах воинских людей с иконами, и о перемене ветра молитвами святого

И сколько этот чудный подвижник и молебник подвизался за все православное христианство, в молитвах и на всенощных бдениях, в слезах и многих поклонах взывал ко Спасу и к Пречистой Богородице и к великим чудотворцам безгласным воплем о том, чтобы православным христианам избавиться от наступивших кровопролитных напастей и о мире и о тишине всем людям Российского государства, да еще, как и раньше говорилось, находясь без сна! И каждая ночь ему была как день. Много же он трудился над написанием грамот во многие города о защите Московского государства, как уже говорилось.

Когда же князь Дмитрий Пожарский и Козьма Минин, направляясь под Москву со многим воинством на защиту Московского государства, достигли Троицкого Сергиева монастыря, они отслужили молебен Пресвятой и Единосущной Троице и Пречистой Богородице, помощнице всего мира, и великим чудотворцам Сергию и Никону. После молебна на проводах воевод и всех воинов сей пречудный подвижник выходит из обители в полном облачении, со священниками, и с дьяконами, и со всем священным собором, и с братиею и, поднявшись на гору Волкушу, встал с крестом, осеняя воинов крестным знамением. Священники же кропили все воинство святою водою. <В это время> ратные люди обнаружили сильный встречный ветер, ужаснулись ему и сказали: «Что же будет: сильный ветер дует в лицо». Архимандрит Дионисий, в слезах, текущих по щекам, призывал Святую Троицу, и Богородицу, и чудотворцев. И воеводы также пришли в ужас.

Когда же, пропустив войско, пошли воеводы, получив последнее благословение у архимандрита, обнадеженные утешительными словами, чтобы на Создателя своего уповали, и имя Богородицы на устах носили, и призывали на помощь чудотворцев беспрестанно; и в то время как архимандрит еще осенял их вслед крестом, внезапно по воле Божьей вдруг переменился ветер, который прежде был в лицо, — подул в спину, точно от самой обители и от церкви Святой Троицы, от чудотворных мощей преподобного Сергия воеводам и всему воинству была пожалована большая радость. И не менялся тот ветер, пока не очистилось Московское государство милостью Божией.

Это описание мы приняли от самого князя Дмитрия, в записи, он и на словах в слезах нам рассказал, как такого чуда удостоил их Бог, милостью Святой Троицы и заступлением Пречистой Богородицы и чудотворцев Сергия и Никона и молитвами святого архимандрита Дионисия. Мы же, услышав это, дивились неизреченному человеколюбию Божию, ибо, кого он по своей благости избрал и на кого возложил свою благодать, того и преисполнил красноречием уст и щедростью рук и <способностью> чудодеяний, простирая <ему> свою милость по своей воле, как сам хотел, видя крепкое его преподобное житие и многие слезы; и о чем он у Бога просил, не погрешив, то неуклонно ему даровалось от десницы Вседающего.

27. Опять писание Иваново о правке Требников

При правке Требников, а также Служебников нашлось много описок в старых экземплярах, но было неизвестно, кто в этом виноват: переписчики ли старые или несведущие писцы писали. А во многих молитвах концовки написаны — одни к Отцу, а другие к Сыну; и те концовки замутнены: то по Савелиевой ереси лица Пресвятой Троицы слитно писаны, в другой раз по Ариевой ереси разделением отмечены; а в ином месте о воплощении Слова Божия от Девы Пресвятой Богородицы Марии было обретено и в рукописных Требниках, и в Служебниках первопечатных: и Бог Отец с Сыном воплотился. И такие описки в еретическом смысле были изоблечены снисканием и трудами, и старанием мудрого мужа Дионисия.

И вот его сильно возненавидели надменные глупцы, церковные начальники, митрополит Иона Крутицкий с московским собором. А соборная церковь тогда вдовствовала без патриарха девять лет: Филарет был тогда заточен в Польше. И обвинили честного сего архимандрита в еретичестве, и до четырех дней приводили его давать об этом ответ на Патриарший двор с великим позором и бесчестием. И потом у государыни, у матери царя, у Марфы Ивановны, в ее кельях в Вознесенском монастыре, он подвергался испытанию, а также и на подворье митрополита — терпел он жестокие побои и пинки. Так с ним поступали, чтобы представить его погрешившим в богословии. И положили ему, чтобы он пятьсот рублей за свою вину принес; а обвинение ему предъявили, что имя Святой Троицы в книгах приказал вымарывать и не исповедует о Духе Святом, будто это огонь.

Преподобный муж Дионисий, стоя в оковах, смеялся и, веселясь и как бы играя с избивающими его и плюющими на него, как с шутниками, отвечал им: «Денег у меня нет, а и дать не за что, лихо чернецу, что расстричь его велят, а если достричь, — это ему и венец, и радость. А что Сибирью или Соловками вы мне грозите, так я этому рад, это мне и жизнь. А что обвиняете меня, что я велел имя Святой Троицы в концовках молитв исправлять, то это точно я указал. А святые отцы наши на семи соборах научили нас веровать в Святую Троицу нераздельную и раздельную — единую существом, раздельную же лицами, то есть ипостасями; и научили не называть пребезначального Отца Сыном, ни Сына собезначального Отцом, так же и Духа Святого ни Отцом, ни Сыном, но Духом. И в молитвах я велел писать, избегая Савелиевой ереси: где написано в концовках, обращаясь к лицу Отца, «и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и вовеки веков, аминь», — и это мы поправляли так: «и Тебе славу воссылаем, безначальному Отцу с Единородным твоим Сыном и с Пресвятым и Благим и Животворящим Духом»; а где при обращении к лицу Сына написано, — а по Евномию еретику, ученику Ариеву, который прелыцал народы, говоря о Сыне Божии, что он то Сын, то Святой Дух, и так в жидовство церковь заводил. И мы писали концовки у таких молитв: «И тебе славу воссылаем, Христе Боже наш, со безначальным твоим Отцом и с Пресвятым и Благим и Животворящим Духом». А смотрите об этом «Богословие» Василия Великого, как он писал концы у молитв, — в молитве «Боже и Господи силам» — к Отцу в лицо, а к Сыну — «Владыко, Господи, Исусе Христе, Боже наш», и в молитве «Нескверная», чья концовка хороша; также «Помяни, Господи, иже в надежи» также хорошая концовка. А в печатных Служебниках, как в <семь тысяч> сто девятом <1602> году печатаны, да и по <семь тысяч> сто тридцатый <1622> год, и в тех книгах много опечаток оказалось; а сделалось это от мастера Невежи Тимофеева, да от наборщика Ивана Григорьева. И посмотрите две молитвы перед службою <Иоанна> Златоуста. 1-я «Господи Премилостивый». Тою молитвою иерей сам себя разрешает. А конец <ее> по Евномию или по Савелию. Тут же молитва над служебным вином, а конец тоже не исправлен. А после заамвонной молитвы концовка с обращением к лицу Отца, и тут тоже испорчено; а нужно тут — «Безначальному Отцу со Единородным твоим Сыном и с Пресвятым и Благим и Животворящим Духом». Да в Требнике, как давать причастие, молитва 2-я: «Господи, знаю, что недостоин». И та молитва Сыну Божию, а не Отцу. А конец в ней напечатан по Савелию. Молитва над Пасхою, начало ее такое: «Призри, Господи, Исусе Христе, на эту снедь», а конец по Савелию или по Евномию. И тут же в молитве «Единородный Сыне Божий» конец тоже по-савелиански — слиты лица Святой Троицы, и эта ересь опаснее всех ересей. И другие также молитвы многие не исправлены.

Весь город Москва был тогда возбужден клеветниками, которые хотели извлечь пользу от <заточения> архимандрита; и после царского дома, и после митрополичья двора отдали его под стражу и мучили его жестоко. И когда собирался народ, в праздничные и торговые дни, тогда митрополит, подгадывая срок, приказывал приводить его или до обедни, или же после обедни; и он стоял на митрополичьем дворе, в оковах, в подсенье, с утра до вечера; и не давали ему и малой чашечки воды испить, чтобы утолить жажду летних дней, ибо тогда стояла середина лета, месяцы июнь, июль.

Митрополит же Иона после святой Литургии торжествовал со своим окружением на светлых трапезах. А Дионисий веселился со своими учениками, совершавшими поклоны среди ударов кулаками и многих пинков перед окнами кельи его, да еще за честь принимавшими битье батогами. От всего этого терпеливый муж смеялся, что над ним делали, а страдавшим вместе с ним и плачущим от побоев он, утешая их, говорил: «Не скорбите, братия, Господь все видит, и вы не безумствуйте, мы страдаем за слово истины, и не вечная эта мука — все это пройдет». И был он всегда томим голодом и жаждой, и целый год он провел в таких бедах; а о страдавших с ним в той беде он имел большое попечение и очень заботился о том, чтобы избавились они от этих бед.

Пронеслось тогда во всем царствующем городе Москве такое безрассудство, вызванное выдумками корыстолюбцев, взяточников, кровопийц, говоривших: «Явились, де, такие еретики, что огонь хотят в мире извести»; а простым людям того не объясняли и не рассказали, какой огонь и чего ради его оставляют. И много было ругани и споров между многими людьми. И знающие Священное Писание и об этом понимающие не смущались, простые же люди всяких званий, не знающие Писания и не понимающие ничего, печалились напрасно и скорбели сильно, больше же всех мастеровые и заготовители пищи; и ходили они толпами с дреколием и с камнями, пытаясь многократно этого святого мужа убить. И часто в дождливые дни поливаемого дождем водили его, иногда пешком, иногда сидящего без седла на скверной и худой клячишке, и били его веревками, гнали плетью, безумные люди осыпали его калом, песком и грязью и одевали его в скверную одежду, в изодранные рубища и обувь; а он, влекомый, веселился. И, когда встречался со знакомыми, тогда смеялся как младенец, не сердясь ни на кого и ни из-за чего ни с кем не пререкаясь и никого никак не браня. И скорбящие о нем, видя его беду, спрашивали его: «Святой отец Дионисий, что же это за беда с тобой?» Он же говорил: «Это не беда, но притча перед бедой». Любящие же его говорили: «Скажи нам, отче, что такое притча перед бедою, и что такое притча, и что беда?» И снова он отвечал: «Нет надо мною никакой беды, но скорее милость Божия на мне болыпая проявилась. А господин мой великий отец, преосвященный митрополит Иона, больше всех людей сделал мне добра, а это совершилось по судьбам Божиим как искушение мне для прощения души моей, на очищение грехов моих. А господин отец по делам моим смиряет меня, да не буду горд и надменен перед ним и перед братиею своею. И эта притча есть искушение Божье, а не беда. Ибо все беды и напасти в этой жизни и все злое, бываемое с людьми, не беда, но милость Божия. Беда же то, когда живому в геенне огненной мучиться навеки, со змеями, с бесами».

28. Об освобождении святого из заточения святейшим Филаретом, патриархом Московским, и святейшим Феофаном, патриархом Иерусалимским

По годовом мучении сего святого мужа совершилось попечение Божие о заключении мира в Русской земле следующим образом. Стало известно восточным церквам, как страдает горестно великая Россия от змиева его гонения, — от папы римского, изблеванною скверною водою, Расстригою и Жигимонтом, которые обряжались царевичами, и поедали ее эти гады уже 14 лет. Не оставили святые отцы, четыре вселенских патриарха, погибающие ростки российских семян; и держали совет между собой со всеми восточными церквами, как бы помочь во время жестокой отчаянной напасти. И поднялись со своих престолов, и, дойдя до Гроба Господня, молили там Царя Царем и Господа Господем Исуса Христа Бога Вседержителя, чтобы не дал злогрешным одолеть свое наследие. И избрали они воеводу крепкого, сильного исполина, который мог одолеть путь от востока до запада, не имея ни оруженосцев, ни сильных коней, но только одно Слово Божие на устах, способное сокрушить неодолимые крепости, — пресвятейшего патриарха Феофана, прекрасного и душою, и телом. И оградили его многими молитвами, и наполнили его слезами духовными вместо жертв благовонных, чтобы принести ему пищу голодным, лишенным всякого хлеба — Слова Божия — в великой России. И так молитвами их он дошел от Иерусалима до России за один год, здрав и праведен в благочестии, наполняя всех миром и любовью благодаря вере и делам по Евангелию Божию, созидая и утверждая оба здешних предела, Великую Россию и Малую, также соединяя и укрепляя их едино мыслить о том, как держаться старых законов греческого православия и не отлучаться древних уставов четырех патриаршеств. Что и сталось, для всех мир по милости Божией за молитвы Пречистой Владычицы нашей Богородицы и всех святых.

И внезапно перестала литься кровь христианская, митрополит Филарет был отпущен из Польши на Русь. И пока святейший патриарх Феофан пребывал здесь в Москве, ожидая Филарета, он узнал и о Дионисии все, что было, от многих знающих истину, и подал ему руку помощи, да возвысится правда о нем в церкви Божией.

И вскоре митрополит Филарет патриархом Феофаном был поставлен на патриаршество. И через неделю эти два патриарха приказали Ионе митрополиту Крутицкому предоставить дело по <ложному> обвинению Дионисия; и было много прений и разысканий по Священному Писанию. Дионисий стоял на допросе более восьми часов, достойно предъявляя против всех клеветников изобличения. И об этом его свидетельстве написано после этой истории отдельно «О огне»; здесь же говорится о том, как все там были посрамлены с Крутицким митрополитом Ионою, а праведник Дионисий был прославлен и восхвален пресветлым царем всея Руси Михаилом Федоровичем, как истинный страдалец, сильно пострадавший за Священное Писание. Патриархи же и митрополиты, и архиепископы, и весь освященный собор дивились ему, и целовали его все любезно, и благословили его с душевной радостью. И отпустили его в великую лавру с великой честью и со многими дарами, лучше старых времен.

Когда же он пришел в святую обитель, он снова держался старых своих добродетелей и обычаев — ко всем щедр и ко всем милостив, и всех ублаготворяя, как чадолюбивый отец, принимая на себя немощи добронравных и злонравных, великодушных и малодушных, не себе угождая, всегда заботясь о церковной красоте и о братском благочинии. И несколько иначе он вел себя теперь: когда в прежние времена надменные клирошане и другие церковники ошибались и впадали в какой-либо соблазн по ходу службы, отец Дионисий обнаружив это, не позорил их, а, тайком призвав, кротко наставлял; когда же и опечалит кого по мудрости своей, сам же того и утешит вскоре — или едой, или вкусным питьем. Теперь же он вместо молчания устремился светло учить и таковых доброму обычаю наставлять втайне с кротостью и челобитьем.

29. О головщике Логине и об уставщике Филарете

Был головщик по имени Логин; и этот Логин имел от Бога дарование сверх человеческого естества, красив был его голос, чистый и громкий, так что при его жизни мало было подобных ему; в искусстве пения и в чтении он был первым. И это было ему и суетный почет, и богатство, и пропитание. И не понимал он, что это ему Божье дарование; но благодаря этому дару был он обучен догматам православия, а грамматическое искусство и книжную мудрость — все называл еретичеством. И будучи мастером в пении, он учил многих учеников. А нотные знаки налагал на один стих и по пять, и по шесть, и по десять, и больше — роспевая разные попевки и разные знамена. Так же и сами ученики его, когда сойдутся <по незнанию не спевшись>, то у всех разноголосица. И невозможно сказать о том, что это такое, только — ересь, несогласие. И пел он, и читал, раздуваясь и гордясь, понося и бия, и обижая в милостыне, подносимой христолюбцами, всех подчиненных ему клириков, и не только простых иноков, но и священнического звания. И никто не смел ему возразить ни слова, и многие в слезах терпели его выходки.

И было среди клириков о нем много разговоров, и многие обращались к Дионисию, чтобы он справился <с ним>. И часто Дионисий припадал к Логину и умолял его, и государем, и отцом, и братом называя, и с отчеством: «В чем тебе, свет мой, польза, что все клирики и все церковники жалуются на тебя, да и ненавидят тебя и бранят и проклинают, а мы, начальники, как на образ на тебя смотрим; и какая польза нам с тобою распрю завести?»

При этом Логине также и другой инок, Филарет уставщик, совсем старый, монашествовал в обители Живоначальной Троицы, не выходя из монастыря более пятидесяти лет; а уставщиком он был больше 40 лет; на его добрые седины и смотреть было удивительно. У этого Филарета от невежества было две мысли недоброго умствования; и первая мысль его была такова: говорил он, что Господь наш Исус Христос не превечно от Отца родился, но тогда родился, когда был послан архангел Гавриил благовестить Пресвятой Деве Марии. Другая же мысль мудрствования: Создателя Бога, непостижимого и неизобразимого, Отца и Сына и Духа Святого — называл он изобразуемым и подобным человеку, и все части тела имеющим по человеческому подобию.

Были же эти Филарет и Логин друзьями, и Дионисия они ненавидели вместе за то, что их обоих, и старого уставщика, и головщика, Дионисий поучал и обличал, никому не разглашая, но втайне беседуя с ними. Часто он покоил их, приглашая <к себе> в келью, и говорил: «Отец мой, Филарет, что я слышу о тебе, а иногда и сам замечаю, что ты впадаешь в соблазн о Пресвятой Троице, о неизобразимом Божестве, постигнуть хочешь, понять — и сам погибаешь, и в братии смущаешь мало понимающих. Как <можешь> ты говорить, что человекообразно Божество? Перестань, отец честной, так думать и возьми в руки святые книги Дионисия и Григория Богословов, и Иоанна Златоуста, и Дамаскина, и в них там найдешь, что неприкосновенного касаешься, и о чем небесные силы не смеют помышлять, то ты хочешь постигнуть». Филарет же, не покоряясь, говорил: «Много ты книг читал, да Евангелию ты не веруешь, а мне у тебя что слушать?» Дионисий же со смирением просил его: «Скажи, отец честной, в чем я Евангелию не верю?» И Филарет говорил: «Если бы ты верил Евангелию, то не исключил бы слова Луки евангелиста, как сказано: „Он будет крестить вас Духом Святым и огнем”». Отец Дионисий сказал так: «Отец Филарет, дело было, да совершилось, а мне тебя жаль, что в вере Христовой ты нетвердо умствуешь, книгам не хочешь верить». Филарет же сказал: «Я больше пророческим словам верю». Дионисий же сказал: «Да как ты нашел в пророках, что Божество человекообразно?» Филарет сказал: «Сам Господь Бог говорил: „Сотворил человека по образу нашему и по подобию”». Дионисий же сказал: «И каков образ Божий во Адаме, и в чем подобие его?» Филарет говорил: «Я о том с тобою не хочу и говорить». Дионисий же сказал: «Хорошо ты сказал, что ты не понимаешь и не различаешь, что есть образ и что есть подобие; ты, отец Филарет, скажи, имеет ли Бог части тела человеческие?» Филарет говорил: «Скажи ты мне, государь архимандрит, что Давид говорит: „Руки твои сотворили меня и устроили меня", и „Моя нога стоит на прямом пути” — о чем Давид говорит?» Дионисий сказал: «Скажу тебе все, но ты мне раньше поясни сказанное Давидом: „Насадивший ухо не услышит ли? и создавший глаз не увидит ли? Вразумляющий народы неужели не обличит, — Тот, кто учит человека разумению!”»

Логин же сидел и смеялся. И архимандрит Дионисий сказал ему: «Что, преславный певец, чему ты смеешься?» Логин же стал плевать чуть ли не в лицо Дионисию. И встали оба, Филарет и Логин, и хотели выйти из его келии. Дионисий же, поклонившись им до земли, сказал: «Пощадите меня и не понуждайте меня впасть в грех. Это дело соборной Божьей церкви, а я с вами по любви наедине беседую и спрашиваю вас для того, чтобы царское величество и власть патриаршеская не узнали, и нам бы не оказаться в смирении и в отлучении от церкви Божией». Логин стал ругать архимандрита, говоря так: «Погибли святые места из-за вас, дураков; умножилось вас везде, неученых сельских попов; людей учите, а сами не знаете, чему учите». Архимандрит же Дионисий говорил Логину: «Ты мастер всему, что поешь, то же и говоришь. И того для себя не решишь, как правильнее надо произносить в пении и при чтении вслух, <различно> или одинаково; и ты в церкви Божией братию смущаешь и вводишь всех в смех, — в чтении читаешь или в молении глаголешь: „Аврааму и семени”, и опять: „и о семени твоем благословятся все народы”, и еще в другом месте: „и семя твое унаследуют землю врагов своих"; и везде поставлено ударение оксия над ятем — „о се́мени”; да и ты так же сам выговариваешь, а как поешь? Ты вопишь громким голосом: „Аврааму и семенй его до века”, и светлую статью выкрикиваешь над „наш” и „иже”. И при чтении и молении глаголется „о семени” или „ семени”, а по твоему безумному кричанию вместо толкования „и семени” тут <получается> „ семенѝ”; и ставится при написании знак вария. И речь та самая безумная, а говорится от лица правителя и от начальства — к плутишкам и обманщикам, которые уклоняются от наказаний или от судебных взысканий, или от побоев и от ударов. И кто <из них> не хочет попасть под кнут или под батоги, да лжет и обманывает, чтобы придумать, как избегнуть наказания, да вертится, как собака; и над ним, бедным, смеются все люди и говорят: „Плати или возьми в долг или заверенное письмо давай, а не по семенй вам не избегнуть наказания обманным путем”. И ты первый человек среди церковников, который поет, а не понимает, кого апостол Павел учит о пении. И к чему это — „Воспою языком, воспою же и умом”, если я пою, а не понимаю, или говорю, а сам того не знаю, что это значит. И Павел говорит о том же: „Если я не понимаю смысла слова, то что мне в том пользы, стал я как кимвал, то есть бубен или колокол звенящий”; но бубен и колокол делу начало обозначают; человек же, если не знает в своем слове силы разума, то это не человек, а собака пустолайка; да другой никчемный пес чует, если приходит лихой человек или зверь и вор, и оттого он лает мало, да весть господину подает. Глупый же пес лает всю ночь, слыша издалека шум ветра, и на то злится. А ты, если и много поешь, а чем-нибудь малым гневишь Господа Бога, то что твой труд будет? Если кто земного царя целый год хвалит, а выругает его только раз, то не будет ли наказан жестоко и не погибнет ли мучительно? Смотри, что было сказано Петру: „Иди за мною, вражина, не понимаешь, что суть человеческое и что Божие”; и считающимся потомками Авраамовыми он говорил: „Вы <дети> отца вашего дьявола, ибо исполняете его волю”. А нам, братия господия, какой будет ответ, думающим, что высоко стоим?»

Логин с Филаретом слышали это и, как думали, вместе и сказали единодушно: «Мы веруем в Отца и Сына и Святого Духа, а больше того мы не знаем, да и не мудрствуем ничего; а кто мудрствует, тот сам увидит; а мы не еретики, а поем и читаем, и говорим, как исстари повелось в доме Живоначальной Троицы, — так мы этого придерживаемся и веруем». Дионисий сказал: «Отцы и братия, и бесы веруют, и трепещут, и молятся, но они никогда не покаются и не отстанут от зла». Филарет же говорил: «Да что мы делаем, скажи нам, отец?» И Дионисий сказал: «Хорошо ли это будет — сеять среди братии не полезное учение, а пагубное, как я сначала говорил, что твое лжеучение, да и Логиново пение <что он знамена пению полагает, как хочет, и племянника своего Максима научил петь «и цари», стихи пропел ему «Благовестит Гавриил» на семнадцать попевок разными знаменами, а иные стихи — славники — то переводом не только по пяти, но и по шести, и по десяти, и больше>, и то, отец Логин, не тщеславие ли, не гордыня ли, что твои ученики, где не сойдутся, тут и бранятся? И ты сам прочти в книге Никона <Черногорца>, когда был пустынник Асина, он научился у ангелов Божьих трегубному пению, которое и до сих пор известно как троестрочное, и потом возгордился, — и отступила от него благодать Божия, и дьявольским прелыцением он был захвачен бесами, а думал, что на небо, как Илья <пророк>, а был низвергнут вниз, как Симон волхв».

Услышав это, оба важных церковных начальника были сильно удручены, а никакой уступчивости к отцу <архимандриту> не показали, но еще впали в великий гнев; и в Кириллов монастырь, и в иные места, и в царствующий город многие вымыслы стали писать на святого сего отца Дионисия и восстановили против него и других неумных на его преподобство, и до самой смерти он терпел от многих <людей> злые беды.

30. О том же святом муже Дионисии, о Беседах евангельских

И о другом немалом <его> терпении подобает услышать. От Бога дано было ему от юности такое дарование: он держался всегда строго в своей келье, совершая молитвы, также прилежно читая и не откладывая от себя Беседы евангельские и апостольские. Эта книга впервые у него в обители в царствование Иоанна Васильевича по благословению святого митрополита Макария была переведена Селиваном, учеником Максима Грека, и эту книгу Максим, дивный философ, исправил всю своею рукою; также и Апостол толковый, и другие многие послания и повести дивные он составил и явил. До сего < архимандрита> Дионисиия в доме чудотворца Сергия мало ценили книги Максима Грека, а также и переведенные учеником его Селиваном, не считались с этими книгами. И на соборе во время торжественных служб уставщики не давали их читать. Следуя этому, Филарет и Логин, бредя о старине, подражали безрассудным и поступали не по разуму святых. Дионисий же нашел во многих уставах церковных, в разных рукописях, пергаменных и писанных на бумаге, что указано, чтобы на многие праздничные дни, особенно же во время всей Четыредесятницы и Пятидесятницы, читать как Григория Богослова также и сочинения Иоанна Златоуста, в том числе и Беседы евангельские и апостольские. Этими <сведениями>, найденными в уставах, Дионисий не пренебрег, а распорядился, чтобы умелые писцы переписали различные книги, и разослал во многие монастыри, куда ему было угодно, особенно же в соборные храмы, так что они в царствующем городе Москве и по сей день находятся в книгохранительнице великой главной церкви и прочитываются патриархом и всем святым собором российским. Это широкое море неисповедимых поучений Златоуста, которыми, как бесполезной лужей, гнушались ленивые нечестивцы; благодаря дивному сему Дионисию был очищен путь к этому широкому морю для всякого звания и возраста; Филарет же и Логин этот путь ненавидели.

И когда Дионисий выражал желание и распоряжался читать книги Бесед евангельских и апостольских, то на клиросах бывали возмущение и ругань. Головщик Логин никогда на это не соглашался и своим подчиненным не давал читать; также и Филарет с ним вместе запрещал это всем. Дионисий же был настойчив и к тому же и сам на клиросе пел иногда, и любил читать статьи; его достойное чтение и как пение, так и проповеди очень любили слушать многие из братии и из простых людей, и все понимающие в Священном Писании хвалили его. Логин же, кичившийся своим голосом, жестоко ненавидел, когда он пел и читал, и зло упрекая и укоряя его, он говорил: «Не ваше это дело — петь или читать, знал бы ты одно, архимандрит, чтобы только со своим мотовилом на клиросе стоять, молча, будто болван». Архимандрит на это промолчал. Дионисий часто это совершал — пел и читал, и не для себя это делал, не из тщеславия, но беря на себя немощь тех, кто был не в силах <это делать>; не себе угождая, но для назидания ближнего, ибо видел всегда одних не приходящими <к службе>, других — изнемогающими душевно и телесно, и избавлял их от смущения, издалека распознавая грядущие козни дьявола.

Однажды на клиросе оказалось мало поющих, и Дионисий, сойдя с клироса, хотел читать первую статью. Логин подскочил и вырвал из его рук книгу; и свалился аналой с книгой на землю, и раздался громкий стук. Архимандрит же Дионисий только перекрестил свое лицо, прошел на клирос и молча сел. Логин же прочел статью и, придя к архимандриту, вместо того чтобы попросить прощения, стал на него плевать и его ругать, как пес. А архимандрит, взяв свой пастырский жезл и слегка им взмахнув, сказал: «Перестань, Логин, не вноси смятение в службу Божию и во всю братию, можно нам о том переговорить и после заутрени». Логин же так разъярился, как пес, вскочил и выхватил из рук Дионисия пастырский его посох, разломил его на четыре части и бросил <обломки> ему в грудь. И Дионисий обратил взор к образу Господню и сказал: «Ты, Господи Владыко, все знаешь и прости меня, грешного, я согрешил перед тобою, Господи, а не он». И сошел с места, и плакал перед образом Пречистой Богородицы всю заутреню; и после заутрени всею братиею не смогли заставить того Логина, чтобы он просил прощения у архимандрита.

31. О пришествии иерусалимского святейшего патриарха Феофана в Троицкий монастырь

Когда по милости Божией великий господин святейший Феофан, патриарх святого города Иерусалима, своими многими трудами и подвигами установил мир в Иллирице <а в Скифии две большие страны: великое царство Российское и держава Польская>, тогда он обновил Московское государство патриаршеством, Киевскую же митрополию, где <христиане> впали в католичество, путем уклонения в униатство, он вывел, как из тьмы на свет, из униатов с помощью греческих законов и утвердил их, чтобы они могли силой святых книг противостоять всемирному врагу, папе римскому. До <приезда> этого патриарха Феофана во всей России мало кто из христиан владел греческим языком. Дивный же этот патриарх Феофан дал силу многим сынам православным в России греческие книги переписывать и разуметь и научил вникать до конца в философство греческих книг. Позднее премудрый святейший Феофан испросил у великого царя Михаила Феодоровича, чтобы он дал ему увидеть святые места просиявших в России святых Божьих угодников, и все это состоялось по его желанию.

Он слышал про обитель преславной Живоначальной Троицы, как было притеснение этому месту со стороны еретиков, латынщиков и изменников; и он спрашивал о разорении царствующего города Москвы, как был он разорен и как это малое место — <Троицкая обитель> — было спасено. И захотел он увидеть не то место, но дивного хранителя <месту> — великого святого чудотворца Сергия, как он от стольких войск и от лютых зол спасся. И отправился он из царского города к обители святого. Архимандрит же Дионисий оказал ему честь выше царского величества, ибо вышел из монастыря, как полагалось, но <устроил все> не по обычаю, как встречу царских особ, со множеством лиц священного звания, в сверкающих облачениях, украшенных жемчугом и многоценными камнями, со множеством кадил с благовониями, со множеством святых икон; и вся братия со свечами. А мирские священники и все люди раньше встретили его далеко в поле, и с женами, и с детьми; и все к святым ногам сего святейшего Феофана припадали со слезами и друг друга толкали, все хотели получить благословение. И он всем дал благословение; все же люди были тогда в праздничных одеждах <но это было по повелению самодержца> и шли, и благословлялись благочинно, от мала до велика, все падали ниц. И как только он вошел в обитель, наполнился весь монастырь людьми, потому что многие желали видеть его; они падали перед ним, кланялись ему до земли — все люди; трижды воздевали руки люди и падая ниц кланялись ему. И он стал плакать; вот отпели вечерню и службу совершили, сей же святейший Феофан никому ничего не говорил, только плакал не переставая.

После же вечерней службы архимандрит Дионисий со всею братиею усердно просил его великую святость и честь, чтобы он благословил трапезу, и едва он на милость склонился и пошел в трапезную. <Здесь> он по своему обычаю совершил молитву о царском величестве, и об отце его и матери его, и обо всем царском синклите; и приказал грекам петь многолетие царю государю Михаилу Федоровичу и потом отцу его, святейшему патриарху Филарету, и матери его, великой государыне, и потом всем христианам. Сначала пели святые старцы Святой горы Синайской — двенадцать иноков со своим архимандритом и с келарем, а потом он приказал петь троицким клирошанам, которых было числом по двадцати шести человек на <каждый> клирос. И после этого <патриарх> благословил трапезу, и сидел не притронувшись ни к одному кушанью, братию же он повелел угостить. Прошел слух, что он готовился к всенощной службе; и, немного поспав и встав очень рано, повелел он быть бдению, и так всю ночь провел на славословии Божьем и на утрене; по времени указал звонить к святой Литургии. И когда пришел в церковь служить святую Литургию, — до того были молебны и было освящение воды, и он отирал и окроплял со многими слезами <этой водой> образ Святой Живоначальной Троицы и икону святой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, — и так он пришел к святым мощам великого святого чудотворца Сергия и повелел архимандриту Дионисию открыть святое лицо чудотворца; и когда отирал его губкою, объял его страх великий, и сердце его стало в нем трепетать, ибо увидел он его нетленным; и коснулся он груди и рук святого и дивился; и став пред образом, глядя на Пресвятую Троицу, он повелел переводчику переводить свои речи и принести вслух всем людям благодарение Святой Троице и Пресвятой Богородице. И потом он обратился к великому чудотворцу и говорил так: «О, великий Сергий чудотворец, слава святого твоего жития дошла даже до солнечных восточных <стран>, и мы благодарим Создателя всего сущего Бога Христа за то, что и дошедшим до конца времен и верующим в него людям он дает надежду не удаляться от православной веры за молитвы Пречистой его Матери и ради тебя, со всеми святыми, подвизавшимися во благочестии». И после этого он сам совершил святую Литургию со многими слезами. И настолько дивно было видеть его моление, что у всех, находившихся с ним, он вызывал слезы, и все люди, снаружи святой церкви и внутри, были охвачены страхом и великим ужасом.

По окончании святой службы отец наш Дионисий просил его величество, чтобы он устроил отдых для себя и для всех, кто с ним прибыл из Иерусалима на Русь. И в трапезной состоялось чествование <патриарха>, какое бывает и самим царям московским, когда они приходят в праздники на поклонение Святой Троице. Трапеза была предостаточная, она изобиловала всеми земными <плодами>; святейший же Феофан после многих уговоров с поклонами <последовавших от> архимандрита Дионисия и братии едва притронулся к еде и сидел — не ел и не пил — но сильно плакал и много полотенец омочил слезами. И был большой торжественный обед с пением и со многим чтением, но патриарх сам ничем не мог утешиться и перестать плакать. Горько было это Дионисию с братиею, что труд их большой и подвиг оказались тщетными, и они думали, что святейший Феофан на что-то гневается; и, потихоньку посовещавшись, сделался архимандрит печален и со всею братиею. И тотчас святейший патриарх Феофан Духом Святым понял <это> и стал беседовать с Дионисием и со всеми братьями, говоря: «Что вы смущаетесь обо мне, почему я плачу? Вы не скорбите, это от радости сердце мое веселится, я у вас ничего не ищу вашего, но ищу вас, — как говорил апостол: „Вы радость моя и венец", — что нашел вас здоровыми; ибо раньше слышали все церкви восточные о скорби вашей и трудностях, какие вы вынесли заботами Христа от ваших гонителей ради православной веры. И мне тоже не неведомо обо всем том, какие случалось вам претерпеть беды, теперь же я и своими глазами увидел все, за что вы страдали и не напрасно, потому что для многих вы стали основой спасения. И я шел от самого Иерусалима до вас, молясь Владыке Господу Богу моему, да не будет труд мой напрасным, и уже я ко Христу приобщился и разделил с вами ваши скорби и болезни, также и радости вашей зачинщиком был; потому и радуемся мы с вами, что плакали мы вместе с вами плачущими; и ныне радуемся мы с вами радующимися. И прошу теперь еще кое-что увидеть у вас, чтобы еще больше возвеселиться по желанию моему».

И Дионисий с братиею пал на землю и сказал: «О, глава достойнейшая, более всех людей на земле, вот мы все <перед тобой>, и все, что нам принадлежит, в твоей власти, чего ты хочешь от рабов своих, скажи нам!» Святейший же патриарх Феофан ответил: «Да ничего, но я слышал, что во время осады некоторые монахи этой святой обители дерзнули возложить на себя воинские доспехи и взять в руки оружие и биться отважно, — дайте вы мне их повидать!» Услышав это, Дионисий усомнился и сказал: «Что же это будет?» И были по этому поводу среди братии розыски. Иноки, причастные к тому делу, сказали Дионисию: «Покажи нас, отец, владыке нашему, пусть будет, как он хочет». И явились к его святительству, и перед лицом его встали более двадцати человек, первый из них по имени Афанасий Ощерин, совсем старый и весь уже пожелтел, в сединах; и еще раз сообщили ему все о нем. И, немного подумав, сказал ему святейший Феофан: «О, старче, старый воин, ты ли выступал и командовал мученическими воинами?» А Афанасий отвечал: «Ей, святой владыко, понужден я был слезами кровавыми». То же самое и другие говорили о нем. И святейший сказал Афанасию: «Возлюбленный брат, что тебе ближе: молитвенное иноческое уединение или подвижничество перед всеми людьми?» Афанасий пал <перед ним>, поклонился и сказал: «Всякая вещь и дело, святой владыко, познается в свое время; у вас, святых отцов, от Господа Бога власть в руках — и прощать, и связывать; я же не знаю, что делаю или сделал по правилам послушания». И, обнажив свою голову, он склонился к нему, и сказал: «Пусть будет тебе известно, мой владыка, вот подпись латынщиков на голове моей от <их> оружия, еще же и в пояснице моей шесть свинцовых напоминаний находятся; и сидя в келье на молитвах, как было найти добровольно таких будильщиков к воздыханию и стонанию? А все это сделалось не по нашему желанию, но благодаря пославшим нас на службу Божию».

Также и другие иноки известили <о себе> святейшего Феофана, до того момента сидевшего и ни к чему не прикасавшегося, — ни к еде, ни к питью, после же того вставшего из-за стола; и закончили трапезу. И <патриарх> благословил того Афанасия, расцеловал его любезно, а также и прочих раненых; и с похвальными словами патриарх отпустил всех, и отбыл на покой. Утром же после святой Литургии принесли ему дары и почести великие; и что-то он принял от святых, а другое отдал в дом Пресвятой Троицы с заботой о братии.

32. О клобуке, данном архимандриту Дионисию от патриарха Феофана

Потом патриарх Феофан повелел петь последний молебен Пресвятой Троице; и после молебна он осенял себя крестным знамением у святых икон и пришел к гробу великого чудотворца Сергия; и сняв с себя клобук, который носил на голове своей, и покропив святою водою, он обтер своим клобуком колени, голени и стопы ног чудотворца Сергия, и, приникнув ко гробу святого, подложил клобук под стопы святых его ног, и со многими слезами молился долгое время; а Дионисию повелел стоять с непокрытой головой без клобука. И взяв свой клобук из-под стоп чудотворца Сергия, он поцеловал его, и повелел Дионисию целовать; и, наклонив голову Дионисиеву, возложил на него руку, и своему архидиакону повелел возгласить «вонмем»; и архимандрит Синайской горы трижды воспел «Господи, помилуй», по-гречески «Кирие елейсон». Феофан же, держа рукою своею клобук на голове Дионисия, произносил молитву на возложение клобука; и по окончании молитвы благословил Дионисия в клобуке, и целовал его в уста, и сказал «Вот во имя Отца и Сына и Святого Духа дал я тебе благословение, сын мой, и отметил тебя в Великой России, посреди братии твоей, да будешь первым в главенстве над многими иноками по нашему благословению; также и по тебе если кто будет, да носят наше благословение в этом святом месте; гордящиеся и хвалящиеся нашим смирением и отвечают так с радостью: „Таковое знамение нам дано, так как восточные патриархи — почитатели этого святого места, они, оставив свой <знак> достоинства перед Святой Троицей, снявши <его> со своей головы, — положили в память о себе под ноги великому хранителю и блюстителю, великому и богоносному чудотворцу Сергию”». И повелел <патриарх> воспеть на обоих клиросах в святой церкви «Спаси, Христе Боже, отца нашего архимандрита Дионисия» трижды; и, обратившись к братии, сказал всем: «Запишите себе все то, что я совершил для отца вашего архимандрита; и впредь, когда кто-либо из нашей братии будет здесь на поклонении, пусть будет известно нашего смирения пожелание всем следующим за нами поколениям, да и вам — не забывать наше смирение и любовь и в своих молитвах поминать», — и снова прослезился. Братия же и все люди поклонились ему до земли и стали разговаривать попросту.