ИЗ "ВРЕМЕННИКА" ИВАНА ТИМОФЕЕВА
Подготовка текста, перевод и комментарии В. И. Охотниковой
ОРИГИНАЛ
И по тех предитекущих времен, в сего внутрь миротворений общия жизни к седмой тысящи грядущаго лета 106-го, по успении самодержавнаго вправду государя царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Русии, скончавшаго Давыдски свой кродце животъ в деянии его благихъ дел, иже от рабских рукъ нуждно и прежде времени почившаго.[832] Яко мноземи непщеватися о немъ, еже прежде времене ему положенех Богомъ предел крестопреступный в клятве раб сему уготова вечнымъ сномъ почити, возложи бо на того царску главу свою ра-босквернавую убивства руку, принесе господску животу смертен яд и уби й, не-кровопролитне аще, убивательне же обаче, якоже отрочате брату сего[833] прежде той же. О самого же смерти царя восплеска си тайно руками, зря всех не-смельствомъ умолкшихъ о немъ людей, и немилостию от своея совести жгомъ, отбеже извнутрь самого царствия в пострижение сестры своея лавру,[834] бывшей прежде супрузе оного предпомянута царя. Триехъ бо ради винъ непщуемо бысть бегъство его, коварством некако мышлено. Первее страхъ о семъ име в сердцы си, да увесть истее, аще ли отнюдь не быти внезапну востанию на нь людий, огорчившемся по зельнемъ плачи вкусом о смерти царя, и ускорят вослед его на убивство мщеньемъ. Второе, аще же таковый в людех распаления пламень не возжется въскоре, он благонадежне безстуден будетъ. Третий же, разсмотритъ свое хотимое: колицемъ усердиемъ народ весь в державу себе его взыщет и ели-кою теплотою вослед его по немъ тещи имутъ, и кий коего о его взыскании пред-варяти начнетъ или небрежти, в прочее простирая, роздвоять во царствии — овых за страсть любити и намъздевати, овых ненавидети и томленьми мучити. Вся сия лукавне о всех уведети хотя, да последи, великая получив, тщащихся о нем возлюбит, нерадящих же умучитъ гневомъ. Во граде же оставшу на се с ве-ликими своя ему от рода избранныя и многими с ними по немъ спомогателя, яко везде быти в людех того всех слух и око.
По отхождении же его, иже лестию, в лавру от града, наутрие, токмо еще начинающу дневи, солнцу же своя простирати луча на вселенную, собрашася необленно вкупе силнословесныя рачителя его вся и, молебну человекуугодия хартию писанми тщанно соплетше, временю прилучну в донесение ко оному, губительну же по всему суетиемъ желателныхъ душамъ в будущемъ, ускориша они самого архиерея во дворъ и подъяша й с крестопокланяемою всею честию кафолическия церкве, и с прочими всего яда во святомолебне устроении и исхождении и чине же купно святительне и священными в белоодежне оболчении. Сподвигоша же с нима и люди вся, от старецъ до юношей, от града изытием со святоношении во обители место, идеже превосходный славою, яко в берлозе дивия некако, лестне крыяся, в нехотения образе самохотящ намъ поставитися и быти деспод; еже и сотворися, умолим вмале: идеже богатово хотение, ту удобно бываетъ прошение. День же того прошения тогда в Сырней седмицы вторникъ бе.[835]
И якоже придоша вси с святоношеньми в лавру, изыде виновный сопротивъ во святосретении с ту сущими священных же и простых во сретение всеградней святыни. И вшедшимъ во церковь, молебноя обычие сотворишимъ, и по совершении начаша со архиереомъ святоименнии и мирстии столпи велицыи, и по нихъ вси чинове царскаго велми всего устроения, и умноженая зело чадь, малая с великими, умилне с плачемъ молящим, и бедящимъ же всяко, и понуждающим на долзе мнаго, да преклонится к молению и не оставит сиры, яко да будеть Росийску всему жребию царь. О сем кождо своя к той пристойная оного хотению принося увещания глаголы, могущая молимаго повинути о просимомъ, глаголющим же себе к нему сими примилити словесы, о семъ друг друзе словохотне рвениемъ ретящимся. Средним же и до мала всемъ нелепо с воплемъ многимъ кричати не в чинъ, яко до иже разседатися от вопля того утроба ихъ, и лица рдетися от рденья, и ушеса своя от шума того слышащих затыкати. Таково человекомъ угодия лесть бяше в нихъ!
Прикровеному хотениемъ ко всемъ купно отвещавающим, еже никако ему на таковое дерзнухъ, сице глаголаше: «Не буди то!» — рече, с клятвами се утвержая слово к нимъ. Просимыя же наипаче к нему словесы належаху, к мольбе паче многосугубу мольбу прилогающе, и вяшщий вопль простроша в людехъ, молимаго хотение спокрывающе купно вси. Он же и еще не повинувся к темъ, яко да не вмале хотя умолимъ быти, и скорым ихъ от крове умягчениемъ уяснится его хотения дело и вси словомъ отщутят лесть его; откровениемъ бо малемъ обличается обнаженне и сердечное сокровение, всяко умудрение вещи. Онъ же, зря всехъ таковое о себе прошения прилежание, еще спокрывся нехотениемъ и выспрь, яко орелъ, превзятся мерою паче, и прелукавне явлеными показаньми обольстеваше люди. Иже в руках держа пота своего утирания ткания плат, сего плата в приложение своимъ онъ клятвам предстоящимъ вдале народу, иже не слышащимъ от прочихъ вопля словес его, ставше ему в крылу церковнемъ, прямо входу западных врат, на месте высоце, еже мощи видену ему быти всеми, оного плата окрестъ шия своея облагаше. Ближнимъ, имже мощи глас словес человеческих слышети, симъ глаголаше, далним же прилагателне о себе показуя разумевати, яко бы удавитися понуждаемаго ради хотяше, аще не престанут молящеи. Таково последнее тогда своего нехотения притворение людскому множеству показа, и плошайших убо симъ в веру многу улови, прочих же никакоже, яко и сего его льстиваго ловления сетей разуменьми ся вышшимъ быти. Но что успе разумение? Аще и уразумеша, но хотящее богопопущение быти превратити не возмогоша, Богу в прочее то смотрительне на се къ збытию попустившу о хотящихъ деятися по сих. И паки предиреченных имемся о предиглаголаннемъ.
Он же, по прилагании еже платом си удавления, убеже от церкве в темножительныя храмы мнихоцарицы, сущи сестре ему, и яко зельне свое нехотение показуя, известно же видением и крепце уверився, яко не имут молящая из лавры изыти, молимое прошение не получивъ от него. Видяху же молящая молимаго к молению яко непреклонна вправду, движутся вослед бежащаго и внити спрошение в храмы пред лице госпожи, яко да тамо многу к ней мольбу прострут и яко да поне сия преклонится к мольбамъ и вдастъ повелительне брата молящихъ прошению, паче же оного желания хотению. К сим же отрокъ некий наущен, не веде кими, хотемем ли самем коварне некако, или блазнительми его, яко проповедника, изветомъ пред лицемъ мнихопребывателных затворив царицы посадиша и на забралехъ, поставленехъ в защищение града храмомъ, оноя мнишицы смирения ради, и выспрь сего на та вознесше, при самыхъ оконцах державныя, изветомъ народа яко во уши той младый вопити повелен. Просимых же молению согласенъ отрока вопль бысть, вся народныя их гласы превосходя; к затворшейся иже в темных храмехъ волею единогласно вопия, да дастъся ею поставитися царски брат ея во главу всемъ людемъ; и паки то же непременне крича и не престая. И елико сей вопияше, симъ паче хотимаго обличаше, яко уже студ бе мнозем и слышати таковаго нелепаго и бесчисленаго вопля. И аще не бы любезен былъ и кроме воли желателя таков близъ непреступных храмов бесчиненъ и мног вопль уноша, то не бы к месту тому и приступити смел, ниже бы зрящая стерпели тому на мнозе, яко и в среднихъ таковым бывати не стерпеваютъ, ни попущают же, обаче ни его, еда творимо что свене своего повеления узритъ. Се к прочимъ множае бысть хотимому обличение.
Абие же вся молящая от храмовъ сестры виновнаго со многимъ изыдоша веселиемъ, яко одарени, получивше ото обою обещно просимое, сестры и брата обаче. Яко руками радостию восплескавше, во вся церковныя камбаны ударити повелеша, возвышающе выспрь своя гласы на многоополчении прошения. И о приложения лет живота новохотящем поставитися царии паки молебная певше довольне, и всем людемъ такоже обещавшемся новогосподе молити повсюде запоручиша и во всемъ царьствии спешне то же и с приложенми творити повелеша. И по семъ обещавыйся, много не отлагая, от лавры паки вниде во град. Елицы же к преимущему ласканий своя кождо прелестныя словеса в лавре молениемъ изрицаху, не единаго ради сихъ множество изрещи не возможно, но и за студ, — усладил бо ся, блажимъ хвалами, лжами, и утвержатися обыче яко на ветрех. О таковых бо сама Истина рече: «Горе, егда возглаголютъ о вас человецы добре и блажащеи вас лстят вы»[836] и прочая.
Он же презре словес силу, глаголемыхъ Богомъ, ли не разуме, отнюдь бо бе симъ не искусенъ сы, от рожения бо до конца буквеных стезь ученми не стрывая. И чюдо, яко первый таков царь не книгочий нам бысть.[837] В прочих же, разве сихъ, худого преизлиха в мори обладаемых коварствах паче о простертей вещи познаетца, о ней же слово: како, всехъ обольстивъ, на верхъ всея земныя чести превзниде, подобне яко на небо от земля, единоступлением на престол царствия воступи, благороднийшихъ себе в рабы себе покори, первее средороденъ и средочинен. И аще убо дерзостию и прегрешно зело наскочение на превысокая сотвори, срабным бе, но ни враг его кто наречет сего яко безумна: скудоумным бо тацемъ образомъ, якоже он, на таковая превосходити и обоимати недостижно, аще кто ин таковъ обрящется в людехъ. Таков бо той бысть рабоцарь, яко и прочая величайшая и прегордыя по вселенней цари, иже нечестивыхъ державъ обладателя, рабородства того не отвращахуся, ни гнушахуся, державнаго ради соименства; и благоразумия его о земныхъ слышаще, справаго братства и друголюбства не отметахуся, якоже и благороднехъ, прежде его бывшихъ, ли и вящше. И что дивно, аще быша по семъ намъ инии цари разуму, но к сего стень суть онехъ разумы, якоже познано есть во всех, киждо бо, яко ограду некако прелез, свой путь погибели обретъ. И да никтоже мя о сихъ словесы уловит, иже о любославнемъ разделениемъ: во овых того есмь уничижая, в прочих же яко похваляя, в ких явится местехъ; по некихъ ни убо, но зде, того при онех разума единаго праведне представляю, якоже и в прочихъ, не разликуя; во инех же, яко и в сихъ, оглаголанием не терплю сего господскихъ главъ убийственное ниизложение и на сихъ престолы наступления. Разве же сего в делныхъ прочая того благая и злая, бывшая на лицы и нами изрещи возможная, не утаишася, но не вся, разве что сокровеных.
Нрав же бо ему сопротивне ратующихъ ходити: егда не исхождаху они на брань, тогда он устремляшеся на ня; егда же волцы овецъ не врежаху, он сихъ на ся звизданьми токмо, яко храбор являяся, призывая. Егда же суровии смиренымъ безстудне наветовати начнут, он пребываетъ от каменотвердынь неисходен, якоже преди слово покажетъ и мимошедшая изъявитъ.
По избрании же великаго и своемъ ему к нам хотении на превысокая не скоро тогда, но разсмотрено и еще седает, яко лето цело препустивъ, дождавъ предпосланного блаженным Феодором, самодержавнымъ царемъ, на востокъ ко агарянску царю[838] ходившаго. Известивъ ему той в послании, пришед, небытие царево на Русь, тогда новоизбранный нашъ хотяи быти царь, уверився тверде о неисхождении сопротивнем царя, собравъ многи вои, преславно творитъ исхождение свое. Ополчився ратью противу токмо имени царя, не наветующаго намъ бранью, тогда, дошед града Серпухова, царь наш ста при брезе Оки и двомесечно медление творитъ тамо на единомъ месте со всеми силами, преди не поступая. Обаче и посланныя от царя, не ведущи его исхождения и стояния ту, приидоша обыкшимъ обычаем по первыхъ, якоже иногда бываше между господствъ, посланным с посланными вкупе ли особь приходити сопротивъ творимо. Он же свое устремление притворное в царскихъ светлостехъ многолюднаго собрания предо онеми показуя, изветомъ своея храбрости, яко готов бе, глаголаше, техъ сопротивитися царю, и все уряжение воинъско и огнепальная премнога громостреляния, иже посланиемъ огаряномъ пришедшимъ во устрашение та представляя, сими сихъ и в прочая ужасая. Им же тогда и путишественый свой прехитрый белосущаго лняноткания снеговиден град, долготою и широтою много обоямо простертъ, того имъ во удивление показа. Его же составное умудрение видением подобоградно все, многи врата и башты по стенах имея, величество же объятия того четверостенна круглость. Отдалече бо зримъ, сущу бити ему яко каменюзданну граду и внезапно ставшу некако на месте праздне; о немъ глаголати некимъ, могущь же некогда и устрашити кого мимоходящихъ путемъ от нечаяния скорымъ возрениемъ на нь и последи удивити. Внутрь же себе имея, красуяся, вмещена самого царя, водворяющася с чинми всеми, и вся телесныя того потребы в себе объемля и о нихъ служимыя. Рать же всю, окрестъ вне стоиму округ же его, украшаху цветущия злаконосне крины, зеленеюще и цветущеся различне. Со оного же места обладатель нашъ чюжеверныя воспять отпусти, и яко пришед вся во своя, видимая ими своему они царствии возвестят. И ту двомесечное он исполнив время, со тщетныя победы к царствию во многосиятелней возвратися славе, фараонитцки, множество колесниц и конникъ; симъ исхождениемь, коеже возлюбити его всех паче утверди, иже не разумеющих козненаго.
И еще, пришед, о своемъ совершении премедли два обращения луне, до начала новаго круга, индиктиону тогда начинающу седмому, себтябрия 3-х каландъ,[839] совершене помазася елеомъ от рога, в сущихъ на земли превосходную венчася славою, оттуду господско притежа си совершене имя, царя же и князя вкупе наречение прия, якоже обычай бываше сущимъ помазоватися царем в преимущихъ чине преславнаго возвышения. Зде желаемому си неявлену хотению збытием конецъ приимъ, яко всех царей честь, собравъ, единому имяни своему возложи. Толикие бо гордости вознесеся о царствии, еже вмале не сравнися з Богомъ послежде; но получение таковыя славы от своего ему яве желания по всему яко нож наостренъ самъ принесе своему сердцу, имъже себе збодъ и, низпад, сокрушися, якоже и во других о семъ пространнее речеся местех.
Лаврскаго же ради иже прошения сотворенаго получения в безмерная уставиша церковнии святонастольницы, великому угождающе, оному же симъ приповелевающу, от матере церквамъ и царствия всего[840] святоисхождения сотворяти неизменно на лета в Сырныя седьмицы третий день. Празднование изветомъ яко Божии Матери имени возложиша, вещью же царюющаго угождению сокровне; яко да той день не остает неисходенъ в домех и нигдеже ни единъ от велика до мала, мужеска пола и женска, онемъ воследуя. И таково уставление во указания день исполняше, не преступи, до иже бе животъ в первоповелевающимъ и се хотящем. В твари же по строю тогда от небесъ аще слани, аще дождевы, аще бури, и нестерпимыя ветры, и прочая, еже никако мощи издомовне изникнути, обаче повелеваемое за страх и помущения ради облакъ отложити не смеюще, но яко со тщанием творяху въ страсе. И чюдо, яко во она происхождения самъ, о нем же празноваху, исхождение собою сотворяя купно с народы! Самъ себе празнуя по образу, иже кто на кий день каковыя Богомъ беды избавится, тогда празднует Богови: незабвено будетъ в помилованем дело его, — и к сему того должная есть, — он же радостне празднуя, на кий день временную си славу получи.
О омрачения! о многаго славоослепления! Или еще от сихъ винъ сего злоба, еже царей умершвение и царствия желания, не обличися, ни обнажися? <...>
Не восхотех же и се не помянуто оставити. Аггела бо имя воцареному бе единъ празднуемыхъ перво от двою июля въ 24, в онь же творится пресветлая добропобедныхъ на память новоявленосвятыхъ мучеников всеросийскихъ, князей, самобратныхъ по плоти, Бориса и Глеба,[841] во святомъ крещении Роман и Давидъ, иже самоизволне презреша земное царство и во исповедании крови своя излияша усердно за Христа, той бо не разлучи ихъ в животе на земли, ниже по смерти на небеси. Техъ святую двоицу, не разлучимую Богомъ, человекоугодницы иконописаньми на дцкахъ разлучаху единаго от другаго. Вящщаго описующе, яко почитаема мняху, паче же симъ раздражаема на ня; юннаго же, с сродным не совокупляюще, яко презираема, от сплотнаго спребывания воображениемъ отторгаху. И что тяжко бе: на дцкахъ вапы обою брату воображати, святороженнаго супруга не разпрязая, веде, яко не шаровнаго бо другому не доста утворения, но иконостежателе веры умаление.
По притчи земных указаний. Два друга кто обретъ, брата си, ближники царя, и за вкупную искрь себе любовь сообращающемся имъ друголюбиемъ выну, по случаю же званъ будетъ инемъ третьимъ на бракъ единъ от двою, не разлучающихся никогда нигдеже. Не имат ли незванный от звавшаго своего презрения вменити в бесчестие и о звавшем враждовати гневомъ? В прочее тому не хощетъ нарицатися друг, но сопротивне, и время обретъ, цареви на нь о своемъ уничижении в молитвах изъявитъ. Негодует же всяко на звавшаго и званный брата ради, к брату бывшее оскорбление вменяетъ свое бесчестие. И яко не убо дружбы дело се, но разделения и самохотныя вражды; и не точию бо братия имут во отмщение ревность сию, но и несроднии друзи же. Предиреченному же не трапезнаго предложения недовление другаго к любви удержание, но оскудение усердия к дружбе.
И что рещи о повелеваемыхъ иконописателем? В них же суть ови разумиви, но неразсудливи и невнимательны о добре и зле наглости ради, ови же средоумни, другия же нимало, но на первыя взирающе подобы, прочая же поучающихъ не внемлюще, преслущливи и презориви всяко. Но множае горе преобладающему, иже превзятся на всехъ разумы; опасно бо ему, сия ведящу и зрящу, единого лице годе ему бысть на иконахъ. Сопричастен же ко греху о глаголемыхъ иже духовная кормила объемый, слыша бо таковая, веде и зря, но умолчевая, а не поучевая, ни обличая. И о сихъ судити весть правды око, иже вся зритъ, егда приидет день своего пришествия.
Паки же возьмемъ слово, от идеже стахом и начатое положихомъ, паки же бывшая по ряду да напишемъ.
Не зжали бо си, ни помысли ради получения славолюбия соутробныя ему сестры, всеа же Росия госпожи, сицевою како зелною скорбию ту оскорбити, еже по такове мужи не прилучшеюся смертию разлучити, и зрети ю ему, присно от толикия славы в черная оболчену; ея же ради некогда сочетания, за еже ко царю, он си всю честь получи, якоже подражатель бе. Господския иже первых по цари болярския многи дщери, девы, своя же госпожа, нуждею от зависти постризати, яко несозрелыя класы срезовати, имже не бе всяко воля. Темъ родителемъ ихъ колику скорбь и болезнь вечну творяше: небрегомы толико, яко кроткия агницы, остризаеми. Не явлеся о сем изветъ творя, яве же вещь указа: яко да не понудится некими царь прияти едину от нихъ второбрачиемъ в жену неплодства ради сестры его, он же тогда уже будетъ яко ничто. Мняше се серце его, собирая беззаконие ему. Но еже чюжимъ чадом содея, се и о сестре сотвори он же, како же не къ сроднымъ той человекълюбивъ явился бы! По прехождению же времен и дщери его не от коего тожде бысть невольное пременение риз,[842] но и со студомъ всяко; аще и не он, но мы узреша то. О жене же и сыне его что рещи? Нужно бо удавиша й неначаемии враги, о сихъ слово пространнее преди положися по своему чину.
И яже злоба о Борисе извещана бе, должно есть и благодеяний его к мирови не утаити и в среду глаголемых совнести, аще та и притворна имъ к людем бяху по всему. Елика убо злотворная его подробну написати подщахомся, сице и добротворивая о нем исповедати не обленимся, дондеже от прехода летняго продолжения не спокрышася забвениемъ. Елика ми на память взыдоша, толико напишу их, да не и наше списание еже на нь злобное возмнится, по некихъ враждуемо. Егда злотворная единако изречена бы, добрая же от инех сказуема, нами же умолкнута, — яве неправдование обнажилося бы списателево. А иже обоя вправду известуема без прилога, всяка уста заградятся.
В начале убо жития си он всяко добровиновен бе. Первое его — и добро творив и начальнейшее к Богу, неже к людемъ: се еже о благочестии всяцемъ ревнитель усерден, по древнихъ о церквах с чинми тоя бысть попеченми прилежен; требующимъ даватель неоскуден, к мирови в мольбахъ о всяцей вещи преклонитель кротостен, во ответехъ всем сладокъ, на обидящихъ молящимся беспомощным и вдовицам отмститель скор; о земли правлениох прилежаниемъ премногъ; правосудства любление име безмездно, неправде всяцей изиматель нелестен; о зданиох градостроителных вещей, яве къ царствия наполнянию тому прилучныя красоты, уряжениемъ излишенъ. Доможителное всемъ во дни его пребывание в тихости, не обидно, даже и до начатия еже по немъ самобезначальства в земли. Насилующимъ маломощных возбранение з гнева прещениемъ уемно, разве обид кихъ слух его не прият, обидимым от рукъ силных изиматель крепок; купно о всея земли утвержение попечением показуяся преизлиха, дондеже не превзятъ любовластием; в безмерие богомерскому винопитию продаяние отнюдное искоренение с наказанием; зелных мздоприимству всему в конецъ умерщвение непощаденно бяше, мерско бо ему за нравъ; на всяко зло, сопротивное добру, искоренитель неумолимъ со властию, якоже инемъ воздоброе мздовоздатель нелестен, но не всемъ убо. Во всех же Росию всю олукавствова, преже бо уклонения его ко злейшим, иже на господско подражания убивство, по первосамодержцех благочестию последуя, во инех и вящше.
Но вем вещи силу сказати, откуду се ему доброе прибысть: от естества ли, ли от произволения, ли за славу мирскую. Яве, яко в прикровеней лсти, за еже на самую высоту, от много летъ разжения его тайно лежиме во глубине сердца его. Мню бо, не мал прилог и от самодержавного вправду Феодора многу благу ему навыкнути, от младых бо ноготъ придержася пятъ его часто. Яве, яко узде его Богомъ попущене бывши, возбранению ни от кого же ему не сущу, отигра бо ся, яко жребец от стада, самовластием от Бога и царя. В часе же смерти его никтоже весть, что внезодоле и кая страна мерила претягну делъ его: благая ли злая; яко может Богъ и в день смерти воздати человеком противу пути его, якоже пишет.[843] Но что, аще похощет кто дивитися еже сего к земли о добромъ тщанию, и не чюдо, что бо от всехъ сущихъ сравнитися может главе царстей? Аще бы он и себе всего самого за оного животъ некако излиялъ, ничтоже суть достойно, ни мир весь, власу единому царских глав, якоже видимъ ныне вси, аще не тако суть.
Добротворения же он своего ради, еже к земли мнимаго имъ прилежания его, превознесеся гордостию серце ему, якоже некогда Новходоносору царю о Вавилоне делъ ради здания.[844] К сим еще прилагаетъ два некая делеса, яже с прочими зде его добрыми в ряду не вписашеся, иже он нача, гордостию разстворив, здати. Богъ же, советъ его предваривъ, не даде ему совершити, разсыпа бо и, прегордое его предзря.
Первое убо и верховнейшее дело его: основание во уме своемъ положи и промчеся всюду, еже о здании Святая святых храма[845] сего весь подвиг бе; якоже во Иерусалиме, во царствии си хотяше устроити, подражая мняся по всему Соломону самому, яве, яко уничиживъ толикъ древняго здания святителя Петра храмъ Успения Божия Матере.[846] И яже к созданию на сограждение стенам потребная готовляхуся имъ вся.
Второпервое, превелие и то дело его, — аще и восхоте убо, не возмог же се: источникъ самого присносущаго живота нашего, троическаго состава, единаго видимаго возраста Христа Бога гроб, божественыя его плоти вместилище, с сущаго от их во Иерусалиме мерою и подобиемъ златослияненъ весь вообразити подщася, каменобисеро и златовязно устроити. И якоже у близ совершения той бывъ во утворении, топази оны и бисеры многоценными, яко лящею, весь посыпан, ухищреньми умудренъ прехитре зело, яко не токмо невежде, подобным мне, таковое дивство бысть, но и благородныхъ первыхъ, неже по сих, иже в царских домех при всеа красоты славе воспитанех, драгости и умоделне хитрости дивяся; уму же и даже от пределъ своих уступати, зраку же очес от каменоблистаний, светлостей различья сияний лучь едва в местехъ имъ своихъ устояти. Многоценства же онем объятися численыя истовыя меры положения не бе, превзыде бо числа всяко.
Сие же зде не вещи дивство естества, но превзятие Борисово описую, сугубство гордости, высокоумие бо вере его одоле, множае камень честных з бисерми и существа самого злата превозношение взыде.
Внят Божие ухо возношение сердца его, зане частыми смотренми вещи сея превзимаяся, предварших его всеросийскихъ деспот всехъ уничижая симъ, яко упремудривъся, иже, глаголашеся, и не бе в нихъ толико разума о семъ домыслитися. Симъ всечастно надымаяся, таже и от ласкатель ему своих бояр поджизаемъ хвалою лстивою, яко подгнетою некако, словесы многосугубны потаки ему приглашающих и паче сихъ и, яко хврастие подо огнь, хвалу серцу его подлагаху, образующе своими словесы, яко и онамо в будущемъ подгнета ему будутъ они таковымъ ласканием. Они и к царствия желанию сего подвигоша, связахуся с хотениемъ его, якоже два ужа некая вкупе: сего хотение и онехъ ласкание — грехоплетенная верига.
Како убо той помысли толика велия дела наздавати, еже воздвижение толико святыни храма и о вотелесении Господни, кроме Божия хотения и воли, не ведый, яко и Богоотецъ древле, пророкъ святый царь Давидъ, иже по сердцу Господню бывый, таковое здание рачаще и не получи,[847] но ему же повелеша, иже от чреслъ его изшедый нача таковое и совершитъ? Добре иже о себе начинающихъ таковая рекошася, яко «помыслиша советы, ихже не возмогоша составити».[848] Гробозданное же златое умоделство все красотою его многою нелепотне Ростригою лжецарем на доможителныя потребы безообразни сокрушени разсыпашеся, неже хитротворение, красоты жалость от разбиения удержа. Обоихъ си деле Богъ имени своему совершенехъ имъ быти не благоволи, показуя всем, яко в них же з гордостию вера того слияна бе. Нечто си примесися вкупе, мню, и от неправды собраное, еже от слез и кровей, от Создавшаго око и Насадившаго ухо и Научающаго языки мня утаити, но не возможе. От неправды Богъ угождаемъ не обыче бывати, якоже овча порочно, слепо же и хрома, приносимо древле Богу на жертву: «Принеси, рече, таковое ко князю вашему, еда приимет».[849] В нихже онъ угождати тому надеяся, в техъ прогневая того паче. Такоже и о тяжкослиянныхъ и многошумных звуком камбанехъ бысть и злое соделанехъ. Приготовленая же орудия, на вся яже сограждение великия церкви, Богомь не у на то прияты, яко непотребны вменишася, Шуйским Васильемъ царем на ина здания, даже на простыя храмы вся распродашася. Яко добродетели убо по естеству вся благи, суть, различне же от Бога судятся произволениемъ творящих я — сице и о сихъ. <...>
Посемъ воста от ложа своего скименъ лют, враг же обаче, а не человекъ бывая словеснаго существа, оболкся в плоть антихристъ; и яко теменъ облакъ возвлекся от несветимыя тмы, нечаянно, внезапу токмо, и наиде на ны. Его же страха слухомъ Борис, прегордый пред малемъ и царствуяи нами, ужаснувся того стремления, с высоты престола царствия низзвержеся. Прикладне, яко комар лва не дошед порази, якоже пишет. Не той бо, но совесть ему своя сего низложи, ведый вся, яже о себе некогда.
И сей бо худороденъ сы, и зело плашайша племене пород ему бе, Галич бо град того изблева.[850] Ульяна по всему законопреступнаго исчадие[851] и нечестивое порождение Гришка, порекло Отрепъевъ, не толико сей на ны, елико оного властолюбца поразити страхомъ пущенъ бысть, суду на неправеднаго пришедшу праведну дати: до сего праведней ярости дерзости Борисове стерпети. Преславнымъ именем во образе царска сына вменився, Дмитрия Ивановича всеа Русии, предипомянутаго великаго победителя во царех всынотворився ему, чюжа ему бывша по всему, разве рабства число в прочихъ срабных ему песочнаго умножения бе онъ. Якоже море не познаваеть в пределехъ своих малехъ держащихся в немъ животных до единого, сице сего царюющему не бе знан ни род сего, ниже имя его, — он же дерзну сицевому усынотворитися, якоже к Богу приближениемъ приразився! Богу свое терпение и попущение показующу, привлечеся от Севера[852] в самую матере градовомъ град Москву в совокуплении многихъ силъ безбожныя литвы с приразившимися к нему и меншими всеми вои Росийска господства, благородными началы воемъ бранныхъ силъ, иже Росийску жребию сущим, скифетродержателемъ тогда Борисом в защищение против оного на краяхъ всего Севера поставльшимся.[853] Приложшеся убо имъ от десна на шуе клятва крестопреступне ко лжеименного воли, овы убо того лукавое лщение познавше, овы же и ино мневше — по правде некако возсияти ему от изо оземъства царю, идеже бе оземъствованъ сущий царевичь Димитрий Ивановичь Борисомъ. Прельстившеся много и козньствы его. Еще ему вне сущу предел Руския земля, самохотне повинушася вси, идолу сущу, яко царю, поклонишася. Страх смерти чаяния по вострии меча его одоле, к сим же всем купно и Борисово тожде насилное во льсти кроволюбное царство стужи, не от ига еже бы имъ даней подложения, но неповинных мнозех пролития кровей, оболгания мневшеся при оном отдохнутиемъ поне мал получити покой. Но надежею вместо уповаемых вси солгани быша. Горее нечестивых, иже православными прежде не именовавшихся никогдаже, конечное зло хотящеся от него на вся нанести и паче всякого зла злейши: по смерти его от тайных его уведено бысть, яко Христову веру, православиемъ вечно цветущую, в конецъ хотя окаянный от памяти испроврещи[854] зломыслиемъ врага, аще не бы Господь прекратилъ дни жизни его.
По начинанию бо и конецъ его, понеже таковъ бе напрасенъ и наглъ, вкупе же и дерзь, яко Июда, иже на Тайней вечери дерзну.[855] Тако сей предприятием убо своим злым, преже бе прияти ему царство, во мнишеское облещися дерзну, и не довляшеся симъ преокаянный, но и еще к сему преложи, яко во огнь вскочити не устыдеся, еже и священнодьяконство ему на ся у великаго,[856] противнаго умысловмъ, изолгати, ведый в себе, яко от предложения своего хотя священство и мнишество отвержениемъ си обезчестити, по мале богопустну времени о семъ приспевшу, еже и бысть. Вкупе обоего чина самоизволне совлечеся, священства, глаголю, и мнишества, с сими же убо и обещания святого крещения отвержеся преокаянный, достоверными, паче же от дел его познано бысть. Весь сатана и антихристъ во плоти явлься, себе самого бесом жертву принес! Еще же ему и в латынех, — яве, яко Богомъ изгнанъ от наследия верных, — тамо к сквернобрачия совокуплению за дщерь у некоего инославна духоборныя ереси призятьствовася[857] обещаниемъ, у могущаго всю злобу умышления его исполнити, ельма достигнетъ своего упования совершеное желание некасаемым коснутися, еже получения царьствия приятия, еже и бысть. Обличати хотящихъ овы яве, овы отай убиваше, иных же во оземство зачатая, прочихъ техъ, яже онем на такавая дерзати, устрашая, многи бо име у себе ласкатели, угожающая руги, и другимъ дщанно ретящихся.
Оста же по смерти Бориса царя супруга его, яко горлица, вдовствующи, две си точию отрасли имущи. Сына убо, «дара Божия» имянуема,[858] могуща державе скифетраправления, и произбранну уже на царство крестоклятвено же, и люди вся отча державы вверившу си утвержене к служению; едино тогда точию недостаему — еже не помазану сущу, на мало сему отложену бывшу ради супротивия ратных к бранемъ строений. Дщерь же деву имущи чертожницу, совершене уже приспевши к браку, «странна» имянем по толку.[859] Ей же и обручникъ волею отчею приведенъ бысть отвне земля, сын некоего краля, любезне ему, — еще живу сущу отцу ея, — браку же не збывшуся, Богу несоблаговолившу плотскихъ совету.[860] По малу же предвари приближениемъ ко граду предипомянутый нововосхититель царствия. Матерь же ону, уже безмужну и сих обоих прежде рождьшую, с сыномъ ея одолетель прежде своего входа во град, от ближникъ своихъ преде себе послав, в дому перваго достояния и безсловесне некако и нуждно обоихъ убиством осуди,[861] увы, загнетением смерти преда. Мню, сего отрока теломъ чиста представша Христови, яко родительныхъ грех непричастну. Твердозаклепанную же юницу, по еже во град своемъ входе, умилене нужею от царска чертога извед раболепно, свене всяко чина царска, в некоемъ угождаемаго ему и приближна нововельможи дому без тоя воля, яко несозрела класа, пожат, во мнишеская облекъ.[862] И чюдо, аще не бе ото отступника той тайноругательно что!
Юже прежде в твердыняхъ высоты царствия, при рожших ю, храмине сущей едва солнеце скважнею виде ю когда, яко «слава тщери царевы внутрь»,[863] по Писанию, — тогда же сию небрегому и мельчайшии чади многи обгляда око. И оттуду на лета к болшему безчестию продолжися живот ея даже и до четвертаго по отцы царюющаго, часте в державах пременяющихся. И от места на место, и от лавры в лавру она превождение подъя, и до толика безславия жизнь ея протяжеся, яко и до еже, егда всему царску граду объяту от противных и во облежании бывшу, в нем той с прочими затворене, всякого безчестия, скудость и нужду претерпети, даже и до сего, яко и иноплеменных языкъ, самых враговъ отца ея, ту уничижене руки осязаша. Прочее же помолчю. Елико в царствиях превзятыя высоты достиже, множае в нижайшихъ бесчестия всякаго! Яве, яко за грехи родивших ю и сродных всехъ едина та за всех всяко безчестие подъя. И да никтоже иже от зде глаголъ сопротивно некое тоя чистоте вознепщует; еже бы по изволению, ея, не буди то, разве насилия многа от попущения предисогрешшимъ ея родителем, той и неповинне сущи. Не знааше бо, ниже сведуще преже, что есть плоти грехъ, в преимущихъ бо, неже в плежущихъ, от еже родися и воздоися и воспитася, идеже всяко ни слово гнило не происходит никогдаже, разве вся изрядная и честнейшая в делехъ и словесех преиметельства. Откуду же и мощи сопротивному той навыкнути не токмо же, но и тоя служительницам, сущимъ в чинохъ и до последних, навыкшим лучшему, неже дщери царя? Се вси сведят. Юже вечно сподоби, Господи, сихъ бесчестиемъ будущую честь купити, имже образом вечный животъ купуют праведнии! И паки прежереченных имемся.
Подобна же себе богоотступный и фатриарха несвящена, Игната имянемъ, изообретъ,[864] на преосвященемъ велицемъ престоле сего постави вместо сущаго патриарха Иова,[865] православнаго и в Росии перваго, измен, оземствомъ во град некий осуди. Вскоре обещанная оного сквернителя сквернавица и за грехи наша обладателя пославшимся по ню в царский град приводится некоимъ от синклит стаинником его Власовым Офонасомъ, всяко человекоугодне ему от серца и душа послужившу чести ради гнилыя. Богопротивно, обаче всеукрашене бо та в царских лепотах, яко царица, колеснично фараоницки с отцемъ си в царский град приведеся; огнеподобно же ереси яростию, не яко царица, но человекообразная аспида, на християнство грядущи, дыша, подобне, якоже иже о женах во Откровении Богослова[866] лежит: «Едина едину, нечестива благочестиву хотя потопити изо устъ водою». Но убо ехидна сия аще и не водою, якоже та, но Росия вся, мир нашъ кровию от нея потоплен бысть, кто не весть! Приведый же сию тайноглагольникъ его Афонас от пославшего его сан некий паче достояния своего и имени сугубыя чести преложение не в лепоту приятъ: всех сокровищныхъ царскихъ доброт властохранителя надо всеми того постави, вся царская ему вручи хранилища. Ему же, зряще нецыи же и то, еще и предходатая его сотвори себе напоследокъ, иже втораго чина болярска, ступающа с прочими пред лицомъ лжецаря; преизящества достойнии тайно враждебне взавидеша чрезмерие того, присно убо дающемся.
Повнегда же нечестивней оного супрузе царскаго града дощедши, вскоре скверносверстникъ тоя презлый, православныхъ собор призвав, лстивъне прельщаетъ ихъ, изветъ творя яко праваго совета, соопрошается неправе с ними своея подруги о крещении, аще достоит ей, рече, второе креститися. Вменяетъ ей преокаянный латынское богопротивное крещение во истинное святое християнское купелное порождение изветомъ симъ; что ей, глаголя, второе креститися, яве есть, яко не хотя ко истинному просвещению тоя привести.
Таже соборным же правилом взысканий ради о сихъ, на среду священносудящихъ и лжецаря пред лице все в храмины крова его совнесшимся, и овы убо ото отецъ немноги же поистине непросвещене во церковь совнити ей с нимъ не соблаговолиша; прочии же страстне человекоугодия слабостию за славу мирскую подавишася, на обою ногу болениемъ храмлюще, прельстишася купно же не пастырски, но наемнически, и ужаснушася, воли его быти повинувшеся попустиша. Зрящще то, и первии умолкоша, яко словеса беззаконникъ премогоша, и вси даша ему плещи. Несвященный его фатриархъ егов весь готовъ бысть, яко и прочимъ онемъ соблазнившимся. Видя же сей волкохищный обще всех бегство и разума нестоятелное, — даша ему свою волю улучити, на царствие наступление, тако и в церковь ему внития с прочими нечестивыми не возбранят, еже и бысть, — приемлетъ сложение помысла своего исполнити вскоре. Не токмо бо человеческий срамъ презре, но и Божия страха преокаянный не ужасеся, ниже во уме того приемляше, мняше Бога яко не суща: «Рече бо безуменъ в сердцы своемъ: несть Бога».[867]
Яко в просту храмину вседержавныя нашия общехристиянския надежи и Заступницы всемирныя песъ со всесквернавою сукою и латынь и еретикъ со множествы вскочи[868]и на версе царска престола дерзостно председ! Видимо весь храмъ наполнися тогда еретикъ, яко волков; невидимо же мраченъ облакъ тмы исполнися бесов, радующемся, объемлющим их. Божия благодати, мню, отступльши, яко да исполнится реченное: «Узрите мерзость запустения, стоящу на месте святе; чтый да разумеетъ».[869] И ничимъ же тогда мнее самого антихриста его зрящимъ, недостойна на престоле суща, неже царя! Дню же праздника бывшу великаго архиерея во святых, иже Мирликийскихъ Николы честных мощей принесения,[870] егда же та скверна дерзости законопреступления, — и не празнованого его! Паче Иродова празника сотворяшеся сугубо тогда беззакония:[871] осквернивъ святая богоборне, еретическими наступивъ ногами царьствопомазание и женитву, невидимо мажущимъ и венчающимъ его к своей воле бесомъ, благодати не сущи.
О, долготерпения твоего, Владыко! Како не разверзе земля устъ своихъ, якоже о Дафане и Авироне древле![872] Где тогда уступило твое многотерпеливое, кое водворение безгневия его безчислие, его же тя вся тварь бывшая тобою вместити не может? Вправду предел и место себе самъ еси, по богословцехъ, пресвятый Господи! Веде, яко долготерпение твое усмотри дати ему всю злобу хотения его исполнити, яко да тем он лютейшу себе муку устроитъ.
Он же, растлитый, несвершеный урокъ жития своего и прекрашеный грехолюбно поживе, всеблудно же, и беззаконно по всему, и рабско, и скотолепно всяко. Яко веж бе, тако бе, во плоти бо, яко в гробищи, пребывая, питаяся отнюдь иже вправду прежде царствующих его ни стени жительства царствия их показавшу. Свое существо делы си обнажи с точными советники себе во нравехъ и младоумными делы, неже леты. Нецыи обновляюще о нем любовременною славою в преизлишных богатствах и в чрезъестественных чинов свою многолетную старость в скаредах всяцех и в мусикейских гласехъ. С присными си, причастными всех дел его, поживе мертвою жизнию, по богатаго притчи,[873] на всякъ день веселяшеся красно, непщуя животъ си продолжитися. Царски чины ради студных делъ недостойный недостойным недостойне раздая чрез естество и возрастъ, паче отечества же и благихъ винъ послужения, срамных же вельма. Подобне, егда по случаю некако пес восхитит негде не по естеству, но снедь царску, бежит в место тайно тоя снести; прочии же пси, таковое узревше восхищеное, у единого отъемлют и наслажаются вси купно чрезъестественаго, несвойственого; пожирают же растерзательно и небрежно, обаче и растрашают многа, прерывающе, у другаго ов отъемъ, ов много и ин же мало, яко ведяще бяше не свое всем; бывает бо имъ за се, имъже от прочих в тех обиденым, изгрызатися. Сицев разумъ и о глаголемых такоже, по Премудромъ,[874] «якоже многоценныя усерязи у свиний в ноздрех». Тако в недостойнех чины.[875] Яков дающий, тацы же и приемлющии: ни даяи весть, что дает, ни приемляи знаемъ, и аще бы виновное ведели обои, не бы несвойственное усвояли. И Борис сего в сихъ немноземъ отличенъ бе. Но паки о первемъ скончаемъ слово.
Сокровичная же хранилища прежде всех бывших царских доброт, даже и до златицъ и сребреницъ самехъ, увы, вся истощи без чина и разсмотрения, не в лепоту разсточительне, яко скудель мня все, неже сребро. И дражайшая раздаяя, яве бе, о них же не трудися; их же многихъ тем невозможно числомъ объяти, — мню, яко и песочное множество сихъ мере превзыти. И богопротивных землю, вкуполатынную Литву, сими обогати, мал сихъ останокъ в тайнохранилницахъ оставль; и сему точию смерти его удержавшу.
Но убо царствуяи всеми не попусти ему благочестивых престола лето цело оскверневати, величество Божия ярости и прежде вечнаго суда множества нечестия ему не стерпе. Аще и отшед тогда в царьская, всяко гнева не убежа от неумытнаго суда Христова, внезапно вмале сотренъ бысть с возлюблыцимися с ним, не со всеми же. Богодвижно народу всему, яко огнь возгореся во Иякове,[876] и бури зело силне на нь подвигшися, взятся от жизни нежизненый живот его и «память его с шумомъ погибе», по реченному, и со иже с нимъ. И чюдо! Богу крепце ниже произносно совет во мнозех еже поучение о смерти его удержавшу, не возможе той преокаянный мыслимоя о себе в согласующих уведети. И аще бы поне мало некоего о семъ часть не утаилася слова, велие бы было повреждение делу и сотворилася вспона. Но Божию совету человекъ возбранити не может, никто бо может умудрити, егда реченное хощетъ исполнитися. От него и от любитель его таковый советъ сокровенъ бысть, ему же и хранители его ратоборцы, учиненыя имъ, близ ложница его поставльшияся в блежчащихъся бранных оружиях животъ его облюдовати, еже помощи ему, християном не соодолеша; и мнози от нихъ оружия своя праздна при ногах православныхъ повергоша, Божия гнева пролитие на нь уразумеша.
Над сими же в царский нашъ град и совшедшая с нимъ рать и на превысокий престол посадившая его богоборная литва купно погибоша, в них же множество избранных благородных бе. Яко олово в воде, зелне посреде царствия вси погрязоша, и не избысть от них ни един; якоже древле о фараоне бысть,[877] сице и в нас днесь тожде Бог чюдодействова. Таковъ убо бывает конецъ востающихъ неправедно на православных землю, якоже пророкъ рече: «Помыслиша советы, ихже не возмогоша составити»,[878] и прочее. Сице и днесь тайноумышления некая на ны языческая,[879] егда Сведый время восхощет, не укоснит раздрати совет ихъ; может бо, аще утолитъ на ны ярость гнева своего. Таже прежереченная накончаем.
Мы же тогда тем злочестивымъ мня свою погибель отмстити, но Богу за грехи наша гнева своего, лютейша сих, на ны сохраншу, прегрешное наше очищая; увы, множайши темъ земли Рустей вред сотворихомъ: всю землю их сами на ся сим восколебахомъ. И по мал час тогда онех падением порадовахомся, много же оттуду и доныне неутешно плачем. Яростный огнь возжгохом, даже и до сего сихъ подвигохомъ, еже помале пришедшимъ убо в силах тяжцех имъ, и предняя наша грады стершим, и дошедшимъ самыя матере градовом, вся тоя входы же и исходы, облежениемъ обседше, затвориша и на много оставиша. Никому же сопротивъ могущи стремление ихъ возбранити, и жилища си близ забрал града на лета утвердиша. Самого же царя, иже внове пред малемъ самохотно восхищениемъ наскочивше безстудне от болярска чина на царство, — мню, яве, яко без Божия промысла, его же и конецъ, небесный суд всемъ делъ его показа, безчестно бо и малолетно пребысть, — сего, яко в худе клетце, со всеми вои его неисходна во граде затвориша, князя Василия Шуйского. Всеа же Росия грады и веси по нем, яко зверие растекошася, не точию пусты под мечь подложиша, но в различья смертей до основания низложивъ, всеродно испровергоша. Купно рещи, не бе места, идеже правоверных кровми горы и холми не полияшася, и удолия, и дебри вся наполнишася, и водамъ естество, ими очервивъ, згустися, и зверя селныя и парящая плотми верных удовлишася; и множество им преизбысть, оставльшая же вся, со землею смесивъшеся, истлеша даже до общаго всехъ воскресения. Но и еще мечь гнева всего доныне на места прескача, останцы земныя, идеже бе что, изыскуя, поядает не престая. Со злочестивыми вкупно сложивъшимся, верных часть всем зло симъ быша злосоветникъ с наскочившимъ без смотрения разбойнически на царство, якоже преди слово скажетъ. «Поставиша си князя, мене не вопросиша, — рече Богъ, — согрешил еси, умолкни».[880] <...>
ПЕРЕВОД
ОБ ИЗБРАНИИ БОРИСА НА ЦАРСТВО В НОВОДЕВИЧЬЕМ МОНАСТЫРЕ И О ВОЦАРЕНИИ ЕГО; И КАК ЕГО РАДИ ХОДИЛИ В ТОТ МОНАСТЫРЬ С КРЕСТНЫМ ХОДОМ, А ПОСЛЕ СМЕРТИ БОРИСА ПЕРЕСТАЛИ ХОДИТЬ; И О СЕРПУХОВСКОМ ПОХОДЕ БОРИСА 106 (1598) ГОДА, КАК ХОДИЛ ПРОТИВ ХАНА; И О ТОМ, КАК ПРИ ЦАРЕ ФЕДОРЕ ИВАНОВИЧЕ И БОРИСЕ ЛЬСТЕЦЫ СТАВИЛИ ЦЕРКВИ И ПИСАЛИ ИКОНЫ ВО ИМЯ АНГЕЛА ИХ
И по прошествии тех времен, в наступившем седьмой тысячи 106 (1598)-ом году от сотворения мира до нашей жизни преставился истинно самодержавный государь царь и великий князь всея Руси Федор Иванович, кротко, подобно Давиду, скончавшийся, не завершив своих добрых дел, почивший от руки раба своего насильственно и преждевременно. И многие думают, что преступивший крестную клятву раб раньше положенного Богом срока уготовил ему вечным сном почить, ибо возложил свою оскверненную убийством руку раба на царскую главу, смертельным ядом отравил жизнь господина своего и убил его, хотя и не проливая крови, но смертельно, как раньше дитя, брата его. Смерти самого царя он радовался, тайно ликуя, видя, что все люди умалчивают о том из трусости; и, безжалостно палимый своей совестью, он убежал из царствующего града в лавру, <место> пострижения своей сестры, бывшей супруги упомянутого прежде царя. По трем причинам было предпринято его бегство, с большой хитростью задуманное. Во-первых, страх был в сердце его и хотел он доподлинно узнать, не восстанет ли внезапно против него народ, огорчившийся и вкусивший горечь плача о смерти царя, и не поспешит ли из мести убить и его. Во-вторых, если же это пламя ненависти не вспыхнет в народе, он будет действовать уверенно и без стыда. В-третьих же, сможет увидеть желаемое: с каким усердием весь народ будет просить его себе в правители, и с какой искренностью вслед за ним будет идти, и кто кому о его избрании будет говорить заранее или кто оставит его без внимания, чтобы в будущем, царствуя, разделить всех — одних за преданность любить и поощрять, других ненавидеть и муками томить. Все это он хотел узнать хитростью, чтобы потом, получив великое <царство>, потрудившихся для него возлюбить, а нерадивых — замучить гневом. В городе же он оставил для этого вместе с вельможами своих избранных родственников и многих других своих помощников, так чтобы везде среди людей были его слух и око.
После его притворного ухода из города в лавру, утром, когда день еще только начинался, а солнце едва простерло свои лучи над вселенной, все его красноречивые почитатели не поленились собраться вместе и, усердно составив подобострастное письменное прошение, по времени удобное для подачи ему, но в будущем губительное для душ, желающих всего суетного, поспешили на двор самого архиерея и подняли его со всей крестопоклоняемой святынею православной церкви и всех епископов и священников в белоснежном облачении на святое молебное шествие. С ними подняли и всех людей, от старцев до юношей, на шествие со святынями из города к месту обители, где притворно скрывался, словно дикий зверь в берлоге, превознесшийся в славе, изображая нежелание, сам же желая получить власть и быть нам господином; что и свершилось, умоляли его недолго: где большое хотение, там к месту бывает прошение. День же этого прошения приходился тогда на вторник Сырной недели.
И когда все пришли со святынями в лавру, то виновник этого вышел навстречу святому шествию с находящимися там священниками и простыми людьми навстречу городской святыне. И когда вошли они в церковь и совершили обычный молебен, то по окончании его все люди духовного чина и великие мирские сановники вместе с архиереем, а за ними и все чины царского всего управления и во множестве стекшийся сюда народ, малые вместе с великими, начали жалостно с плачем молить, и упрашивать всяко, и убеждать долго и много: пусть склонится он к их мольбе и не оставит их сиротами и пусть будет царем всему Российскому государству. К этому каждый присоединил свои слова увещевания, соответствующие того желанию, способные склонить умоляемого согласиться на просимое, надеясь расположить его к себе этими словами и стремясь превзойти друг друга в словесном рвении. Люди от средних и до меньших непристойно с воплями кричали без порядку, так что от вопля надрывалась утроба их и лица багровели от усилий, и слышащим этот шум нужно было затыкать свои уши. Столько человекоугоднической лести было в них!
А он, скрывая свое желание, отвечал всем вместе, что никак не дерзнет на такое, и говорил: «Не будет этого!» — клятвами подтверждая эти слова. Просящие вновь приступали к нему с речами, присоединяя к мольбам еще более усиленные мольбы, и сильнейший вопль пронесся по толпе, заглушая желание умоляемого. Но он опять не повиновался им, ибо хотел, чтобы его умоляли подольше, иначе в их поспешном прощении крови раскроется суть его желания и все почувствуют в его словах ложь; ведь и в малой откровенности явственно обнажаются сокрытые в сердце хитрые помыслы. Он же, видя такое усердие всех в упрашивании себя, вновь изобразил нежелание, и ввысь, как орел, вознесся безмерно, и хитро продуманными жестами вводил людей в заблуждение. Он держал в руках тканый платок, которым вытирал пот, в дополнение к своим клятвам для стоящего вдали народа, который не слышал его слов из-за вопля остальных людей, он, встав на церковном крыльце у входа в западные врата, на высоком месте, так что все могли его видеть, обернул этот платок вокруг своей шеи. Ближним, которые могли слышать голос человеческий, он говорил, дальним же давал понять этим жестом, что он готов удавиться, если умоляющие не перестанут его принуждать. Так притворно разыграв перед множеством народа свое нежелание, он заставил поверить себе менее сведущих, но не остальных, которые в понимании <происходящего> были выше и этих ловчих сетей его обмана. Но что принесло это понимание? Хотя и поняли, но не смогли предотвратить то, что хотел попустить Бог, ибо Бог позволил этому совершиться для предостережения в будущем тех, кто захочет действовать так же. И вновь от сказанного выше перейдем к тому, о ком говорилось.
Он же, изобразив платком свою готовность удавиться, поспешно ушел от церкви в темные жилые покои монахини-царицы, которая была ему сестрой, тем самым еще больше показывая свое нежелание, сам же воочию доподлинно и твердо убедившись, что умоляющие не уйдут из лавры, не получив от него согласия на просимое. Увидели умоляющие, что умоляемый ими к мольбам как будто и вправду непреклонен, устремились вслед за убегающим и спросили разрешения войти в покои пред лицо госпожи, чтобы там обратить к ней мольбу и чтобы она склонилась к их мольбам и повелела бы брату уступить просьбе умоляющих, а вернее, его собственному желанию. К тому же некий отрок был хитро подучен неизвестно кем — самим ли желающим <избрания> или угождающими ему; словно глашатая, посадили обманом его против келий царицы на крепостной стене, поставленной для защиты монастырских строений и для оной монахини смирения, и, подняв его высоко, до самых окон государыни, повелели тому отроку кричать, как будто бы по воле всего народа, почти в уши государыни. Этот крик отрока соответствовал мольбам просителей и покрывал собою все голоса из толпы; затворившейся в темных покоях он кричал по их воле одно и то же: чтобы повелела она брату своему быть царем, главою над всем народом; и все время кричал он одно и то же, не переставая. И чем дольше он кричал, тем больше разоблачал самого желающего, ибо многим уже было стыдно слушать такой нелепый и непрекращающийся вопль. И если столь непристойный вблизи неприступных келий неумолкаемый вопль не был бы приятен желающему и совершался не по его воле, то юноша не посмел бы и приблизиться к тому месту и видящие не терпели бы этого так долго, потому что и средние люди не терпят и не допускают такого, тем более когда видят, что совершается это без их повеления. Это еще одно среди многих прочих обвинение желающему.
Вскоре все просители в большой радости, как будто одаренные, вышли из покоев сестры виновника, получив от обоих, сестры и брата, обещание исполнить просимое. Восплескав радостно руками, они повелели ударить во все церковные колокола и звонкими голосами оповестили все множество людей, собравшихся для прошения, о согласии. И, совершив, как положено, молебен о умножении лет жизни желающему поставиться новому царю, всех людей обязали молиться повсюду о давшем обещание быть царем и то же, еще и дополняя, повелели спешно совершать по всему царству. И после этого обещавший, не откладывая надолго, вновь возвратился из лавры в город. А о тех, кто ради угождения возвышающемуся произносил в лавре свои льстивые речи, ни об одном из них невозможно рассказать не только потому, что их было множество, но и из-за стыда, — ибо усладился <Борис>, ублажаемый лживыми хвалами, и научился утверждаться, как на ветрах. О таких самой Истиной сказано: «Горе, когда люди превозносят вас и льстят вам ублажающие вас», и так далее.
А он пренебрег силой слов, сказанных Богом, или не знал их, ибо был совсем неискушен в этом, от рождения до смерти он не протаривал книжных путей учением. И удивительно, что впервые у нас был такой царь некнигочей. О других же злых делах, кроме прежних, которые опаснее морских бедствий, узнается из последующих его деяний, о которых и расскажем: как он, всех обольстив, поднялся на вершину всех земных почестей, все равно что на небо с земли, твердой поступью вступил на царский престол, благороднейших сделал своими рабами, прежде занимая среднее положение по роду и чину. И хотя он, будучи рабом, дерзко и преступно захватил высочайшую власть, но даже никто из его врагов не назвал бы его безумным, ибо таким образом, как он, подняться на такую высоту и там удержаться глупому невозможно, и едва ли кто другой такой найдется среди людей. Таков был этот «рабоцарь», что и прочие величайшие и прегордые во вселенной цари, властители нечестивых держав, не пренебрегали, не гнушались им из-за его низкого происхождения, ибо носил он равное им имя царя; и, слыша о его благоразумии в земных делах, не отвергали верного братства и содружества с ним, как ранее с благородными, бывшими прежде него, и даже больше тех. И что удивительно, хотя после него были у нас и иные умные цари, но их ум лишь тень его ума, как это очевидно из всего, ибо каждый будто через некую ограду перелез, найдя свой путь погибели. И пусть никто не пытается поймать меня на этих словах, будто я оправдываю славолюбца; в одних местах я его обличаю, в других как будто хвалю, но делаю это не везде, а лишь здесь, справедливо оценивая ум тех и других, невзирая на лица, но и там и здесь, осуждая, не терплю насильственного низложения им государей и завладения их престолом. Кроме того, не утаилось, стало явным и возможным для описания, доброе и злое во всех других его делах, не всех, конечно, за исключением самых сокровенных.
Его образ действий против врагов был таким: когда они не выходили на битву, тогда он устремлялся на них; когда же волки не вредили овцам, он вызывал их на себя, насмехаясь, изображая храбреца. Когда же свирепые враги бесстыдно начнут издеваться над смиренными, он не выходит из-за каменных твердынь, как это ясно из ранее сказанного и как это покажет последующий рассказ.
После избрания великого <государя> и изъявления его собственного желания быть царем, он не скоро еще садится <на престол>, но осмотревшись, промедлив почти целый год в ожидании возвращения посла, самодержавным царем, блаженным Федором отправленного на восток к агарянскому царю. Вернувшийся посол известил его, что хан не придет на Русь, и тогда, твердо убедившись, что хан не пойдет против него, вновь избранный наш, желающий быть у нас царем, собрав множество воинов, торжественно выступает <в поход>. Выступив в поход только против имени хана <он не угрожал нам войной>, царь наш, дойдя до города Серпухова, встал на берегу Оки и два месяца медлил там, стоя на одном месте со всеми силами, вперед не продвигаясь. Между тем и послы хана, не зная о его выступлении и пребывании тут, пришли по обыкновению вслед за русским послом, как когда-то заведено было между государями, — приходить послам с послами вместе или, наоборот, отдельно. Он же в блеске царского величия при многолюдном собрании показывал перед послами свое притворное рвение и как бы в доказательство своей храбрости говорил, что готов воевать против их хана, и показывал пришедшим агарянским послам на устрашение все снаряжение воинское и многие огнестрельные громоподобные орудия, приводя их тем самым в ужас. Тогда же он показал им на удивление и свой передвигающийся искусно придуманный град, кажущийся снежным из-за белых льняных тканей, простирающийся далеко и в ширину и в длину. Все это хитрое устройство по виду было похоже на город со многими воротами и башнями по стенам, вся же его площадь была окружена с четырех сторон стенами. Если смотреть издалека, то он походил на каменный город, внезапно возникший неким образом на пустом месте; некоторые говорили, что проходящие мимо по дороге люди могли и испугаться от неожиданности при беглом взгляде на него, а потом удивиться. В себе он заключал, красуясь, самого царя со всеми живущими при дворе вельможами и имел все необходимое для земных его потребностей и его служителей. Войско же все, стоящее вокруг города поблизости, украшали цветущие сочные растения, зеленеющие и цветущие разнообразно. С этого места властелин наш отпустил чужеземцев назад, чтобы они, вернувшись к себе, рассказали в своем царстве обо всем виденном. И так простояв тут два месяца, он возвратился на царство с мнимой победой, но в ослепительной славе, по-фараонски сопровождаемый множеством колесниц и всадников; это шествие должно было еще больше укрепить в любви к нему тех, кто не понимал его козней.
Возвратясь, он помедлил с исполнением своего желания еще два обращения луны, до начала нового ее круга, и когда начался седьмой индиктион, в сентябре третьих календ, он наконец помазался елеем из рога, среди живущих на земле увенчался величайшею славою и с того времени действительно получил имя государя, стал нарекаться царем и князем, по обычаю принимающих помазание на царство, возводимых в самый высший сан преславного возвышения. В то время сбылось, наконец, его тайное желание, всех царей честь собрав, к единому имени своему присоединить. Воцарившись, он так вознесся гордостью, что чуть не сравнялся с Богом, но, достигнув такой славы по своему собственному желанию, он сам поднес к своему сердцу как бы нож заостренный, которым и заколол себя, и рухнул, низверженный, о чем пространнее будет сказано в других местах.
В память о полученном в лавре согласии на их прошение церковные священнонаставники, угождая «великому», который ими же и повелевал, нечто непомерное установили: обязательно каждый год в третий день Сырной недели совершать святой крестный ход из главной церкви всего царства. Празднование установили как будто во имя Божьей Матери, на деле же ради тайного угождения царствующему, чтобы в тот день ни один человек, от мала и до велика, мужского пола и женского, не оставался в домах или гделибо, но следовал за ними. И это установление исполняли в указанный день и не нарушали его до тех пор, пока был жив первоповелевший и желавший этого. И если в природе по небесному устроению были тогда морозы, дожди, бури и нестерпимые ветра и подобное этому, так что невозможно было и из дома высунуться, все равно, несмотря на ненастье, не смели отложить повеленного, но старательно все исполняли в страхе. И удивительно, что во время этого шествия тот, ради кого совершали этот праздник, сам выходил и принимал в нем участие вместе с народом! Он совершал празднество в честь самого себя, по примеру тех, кто совершал празднества в честь Бога в тот день, когда Бог избавил его от какой-либо беды, чтобы не забылось дело рук его получившими милость, — и это долг их перед Богом, — он же радостно праздновал тот день, когда получил временную свою славу.
О омрачение, о безмерное славоослепление! Неужели и этими его преступными делами не обличается, не обнажается злоба его — убийство царей и жажда власти? <...>
Не хочу оставить неупомянутым и следующее. Воцарившийся носил имя в честь первого из двух ангелов, чей день празднуется 24 июля, это день пресветлой памяти добропобедных новоявленных святых мучеников всероссийских, князей, братьев по крови Бориса и Глеба, во святом крещении Романа и Давида, которые по доброй воле презрели земное царство и во имя веры ревностно пролили кровь свою за Христа, и он не разлучил их в земной жизни и после смерти на небесах. Ту святую двоицу, не разлучаемую Богом, человекоугодники отделяли одного от другого при написании икон. Изображая только старшего, думали, что чтят его, но этим только ожесточали его против себя; младшего же, не соединяя с братом как презираемого, разлучали в изображении с родным по плоти. И что особенно тяжко: изображать на иконах красками обоих братьев как святорожденную неразлучимую чету, я знаю, мешало не то, что на другого не хватило всего необходимого для написания образа, но умаление веры у тех, кто заказывал иконы.
Как учит притча о земных братьях. Если кто найдет двух друзей, братьев между собой, приближенных царя, воистину живущих во взаимной искренней любви и дружеском согласии, и вот один из двух, не разлучающихся никогда и нигде, будет позван кем-то третьим на пир. Не будет ли непозванный считать невнимание к себе за бесчестие от звавшего и не воспылает ли гневом на него? К тому же не захочет называться ему другом, а будет врагом и, найдя время, в жалобах на него царю расскажет о своем унижении. Вознегодует на звавшего из-за брата и позванный и нанесенное брату оскорбление воспримет как свое бесчестие. И как будто это уже не дружбы дело, но раздора и своевольной вражды; и не только братья столь ревностны в отмщении, но и просто друзья, не родственники. Что касается сказанного выше, то сдержанность в любви другого брата происходила не из-за недовольства трапезой, но из-за оскудения усердия в дружбе.
А что можно сказать о заказывающих иконы? Среди них есть разумные, но не способные рассуждать и безразличные к добру и злу из-за бесстыдства, другие — среднего ума, третьи и того не имеют, но, взирая на поведение первых, не внимая поучениям других, заносчивы и высокомерны. Но самое большое горе властителю, который всех превосходит умом; страшно, что ему, это видящему и понимающему, только одного лик был угоден на иконах. Сопричастен греху, о котором говорилось, и тот, кто имеет духовную власть, ибо слышал о таком, знал и видел, но умалчивал, а не поучал, не обличал. И рассудит их всевидящее око правды, когда придет день его пришествия.
Вновь поведем речь о том, с чего начали и где остановились, и опять опишем по порядку бывшее.
Чтобы удовлетворить славолюбие, он не пожалел родной своей сестры, госпожи всея России, не подумал, какой сильной печалью опечалит ее, разлучив с мужем, умершим неестественной смертью, и как ему смотреть на нее, ранее столь прославляемую, теперь одетую в черное; а некогда, благодаря ее супружеству с царем, он достиг для себя всех почестей, так что и сам был подобен царю. Многих знатных девиц, дочерей первых после царя бояр, своих государынь, он из зависти заставлял насильно постригать в монахини, как несозревшие колосья срезал, против их воли. И родителям их сколько скорби и страданий нескончаемых принес: беззащитные, они были пострижены, как кроткие овцы. И делал он это обманом, но поступки говорили сами за себя: он боялся, чтобы некоторые не уговорили царя вступить с одной из них во второй брак из-за бесплодия его сестры, и тогда он уже будет ничем. Так помышлял он в сердце своем, умножая беззакония. И как он поступил с сестрой своей, то же сделал и с детьми других — как он мог оказаться человеколюбивым к чужим! Через некоторое время и над его дочерью была совершена неким насильственно такая же смена одежд, да еще и позорно; если и не он, то мы это увидели. Что можно сказать о жене его и сыне? Насильно удавили их нежданные враги, об этом пространный рассказ будет впереди, в свой черед.
И если было рассказано о злобе Бориса, то не должно умалчивать и о его добрых делах для народа и ввести их в повествование, если даже они были и неискренними по отношению к людям. Поскольку мы постарались подробно описать все его злодеяния, то теперь не поленимся поведать и о его добродеяниях, пока они не покрылись забвением с течением времени. Что вспомнится мне, о том и напишу, чтобы написанное мною о нем не показалось недоброжелательным, а некоторым и враждебным. Если мною описаны будут только злодеяния, а о добродетелях расскажут другие, а я промолчу, то сразу же обнажится несправедливость писателя. А если о том и другом будет рассказано правдиво, без прибавлений, то все уста умолкнут.
В начале жизни своей он был во всем добродетелен. Во-первых, добро творил, и главным образом для Бога, а не для людей: усердный поборник всякого благочестия, неутомимый в заботах о древних церковных устоях вместе со служителями церкви; просителям щедрый даритель, кротко внимающий всем просьбам народа, всем приятный в ответах, скорый отмститель за беспомощных и вдов, жалующихся на обидчиков; безмерно усердный в делах управления страной; бескорыстно любящий правосудие, нелицемерный искоренитель всякой неправды; особенно заботящийся о строительстве в городах зданий, которые придавали бы царству подобающую ему красоту. И домашняя жизнь всех в дни его царствия протекала тихо, без вражды даже до самой поры безначалия на земле, начавшейся после него. Насилующим слабых твердая с гневом преграда он был надежным защитником тех, кто терпел обиды от руки сильных, разве только не доходил слух до него о какой-либо несправедливости; и об укреплении всей земли он заботился необыкновенно, покуда не был охвачен властолюбием; он пытался карами искоренить богомерзкую привычку к безмерному винопитию; мздоимство сильных он беспощадно уничтожал, ибо такие нравы были ему противны; всякого зла, всего враждебного добру он был властный, неумолимый искоренитель, как и за добро искренний воздаятель, но не всем однако. Всем этим он всю Россию обольстил, ибо до его уклонения на путь злодеяний и покушения на убийство царя он следовал благочестию первых самодержцев, а иных и превосходил.
И я знаю, что сказать о сущности этого явления, откуда в нем взялось все доброе — от природы ли, или по его доброй воле, или из-за мирской славы. Ясно, что все происходило от скрытого притворства, желания достичь самых высот, которое жгло его много лет и тайно лежало в глубине его сердца. Думаю, что многому добру он научился от истинно самодержавного Федора, ибо с малых лет часто следовал за ним по пятам. Понятно поэтому, что когда Бог ослабил узду его и не было никого, кто бы сдерживал его, то, как взыгравший жеребец отбивается от стада, так и он самовольно отошел от Бога и царя. Никто не знает, что возобладало в час его смерти и какая часть дел его — добрых или злых — перетянула на весах, ибо, как пишется, может Бог и в день смерти воздать человеку за образ жизни его. И, может быть, кто-то захочет восхититься его доброй заботой о земле, и это не удивительно, но что из всего существующего может сравниться с царской главой? Если бы он и всего себя отдал за жизнь царя, ничто, даже весь мир, не стоит одного волоса с царской головы, и ныне все видим, что это так.
Сердце его вознеслось от гордости за свои добрые дела, то есть мнимые заботы о благе земли, как некогда у Навуходоносора царя, гордящегося созданным им в Вавилоне. К этим он прибавляет еще два неких дела, которые не описывались здесь среди прочих его добрых дел, которые он начал совершать, объятый гордостью. Но Бог, предупредив его замыслы, не дал им осуществиться, расстроил их, провидя их высокомерную суть.
Первое и самое главное дело его: он принял в уме своем решение, и оно разнеслось повсюду, что весь труд его жизни будет в создании храма Святая святых; он хотел украсить царствующий город, подобно Иерусалиму, думая, что подражает самому Соломону, на самом же деле унизив этим храм Успения Божией Матери, древнее создание святителя Петра. И уже готовилось им все необходимое для постройки и возведения стен.
Подобно первому, величественным было и второе дело его, но и его, хотя и хотел, не мог завершить: из состава Святой Троицы, источника нашей вечно существующей жизни, одного видимого в земном образе Христа Бога гробницу, вместилище его божественной плоти, по величине и виду подобную находящейся в Иерусалиме, он задумал создать, всю ее отлив из золота и украсив драгоценными камнями и золотой вязью. И была она уже почти завершена, всяусыпана топазами и драгоценными камнями, какчечевицей, искусно отделана затейливыми украшениями, так что не только невежде, подобному мне, было это на диво, но и первые из благородных, и те, кто были воспитаны в царских домах при всем сиянии красоты, дивились ее богатому убранству и искусной работе, и даже ум помрачался, зрачки глаз не могли выдержать сверкания камней и сияния блещущих лучей. Невозможно было исчислить ее истинную ценность, потому что она превосходила все числа.
Все это я описываю здесь не ради удивления перед красивой вещью, но чтобы показать возвышение Бориса, его удвоенную гордость, потому что высокомерие одолело в нем веру, превозношение его превзошло и драгоценные камни с жемчугами, и силу самого золота.
Почувствовало Божье ухо возношение его сердца, что превозносится тот, часто осматривая эту вещь, унижая тем самым всероссийских правителей, бывших до него, словно думая, что превзошел их мудростью, и показывая, что не было в них столько ума, чтобы до этого додуматься. И без того постоянно преисполненный гордости, он разгорался, словно от лучины, и от льстивой хвалы своих заискивающих бояр; потворствуя ему своими многочисленными словами, они подкладывали в его сердце хвалу, как хворост в огонь, давая понять своими словами, что и в будущем будут разжигать его страсти такой же вкрадчивой лестью. Они и пробудили в нем стремление добиться царства, соединившись с его желанием вместе, как две скрученные вместе веревки: его желание и их лесть — одна сплетенная из грехов верига.
И как он мог без согласия и воли Бога подумать о создании столь великих сооружений, как воздвижение такого святого храма и гробницы для тела Господня, позабыв, что в древности и Богоотец, пророк святой, царь Давид, который был по сердцу Господу, намеревался соорудить подобное же здание и не получил <согласия>, но ему было сказано, что родившийся от него начнет такое же и совершит? О затевающих самовольно подобное хорошо сказано: «Задумали планы, которые не смогли исполнить». Созданная из золота гробница, умелое творение во всей его великой красоте, была бессмысленно уничтожена, разобрана лжецарем Расстригою для безобразных домашних потребностей, и не удержали его от разрушения ни искусная работа, ни сострадание к красоте. К обоим этим делам, совершаемым во славу имени своего, Бог не был благосклонен, показывая всем, что в них вера Бориса слилась с гордостью. Думаю, повлияло здесь и то, что собранное неправдою, слезами и кровью думал он утаить от Создавшего око и Устроившего ухо и поучающего народы, но не мог. Нельзя угодить Богу неправдой, как и прежде нельзя было приносить в жертву Богу овцу с изъяном, хромую или слепую: «Поднеси, — сказано, это князю вашему, разве он примет?» И чем он надеялся угодить Богу, тем именно его более гневил. То же было и с отлитыми тяжелыми колоколами, многошумными по звону и неблагозвучными. А все материалы, приготовленные для возведения великой церкви, не принятой Богом, царем Василием Шуйским как ненужные были распроданы на другие здания и даже на простые храмы. Хотя добрые дела по виду все хороши, но судит о них Бог по намерениям творящих их, — так и об этих. <...>
НИСПОСЛАННОЕ НА НАС БОГОМ БЕЗЗАКОННОЕ ЦАРСТВО РАССТРИГИ
После того восстал из своего логова молодой лютый лев, дьявол, а не человек, наделенное даром слова существо, воплотившийся антихрист; и как темное облако, поднявшееся из беспросветной тьмы, он неожиданно, почти внезапно, напал на нас. Испуганный слухами о нем, столь гордый с незнатными, царствующий над нами Борис, ужаснувшись его стремительности, с высоты престола царского низвергся. Это было подобно тому, как комар льва поразил, не коснувшись его, как пишется. Но не тот, а своя совесть его низложила, так как знал он о себе все, что некогда совершил.
И был он худородным, и происходил из самой последней по знатности рода семьи, город Галич изрыгнул его из себя. Во всем — детище законопреступного Юлиана и его нечестивый плод, Гришка, по прозванию Отрепьев, был послан не столько на нас, сколько для того, чтобы поразить страхом того властолюбца, пришел праведному суду предать неправедного: до того праведный гнев терпел Борисову дерзость. Выдавая себя за царского сына, присвоив славное имя Дмитрия Ивановича всея Руси, он назвался сыном прежде упомянутого великого между царями победителя, будучи совсем чужим ему, кроме разве того, что был он одним из многих, бесчисленных как песок, рабов его. Как море не знает каждого из мелких животных, живущих в его глубинах, так и во время царствования его не был известен ни род того, ни имя, а он дерзнул назваться сыном его, все равно что к Богу приблизиться! Пока Бог терпел это и допускал, он пришел из Северских земель в град Москву, мать всех городов русских, объединив многие силы безбожных литовцев с перешедшими на его сторону простыми воинами Российской державы и благородными воеводами ратных сил, которые были ранее под властью русского царя и были поставлены для защиты против того самозванца на всех Северских границах скипетродержателем Борисом. Переметнувшись справа налево, преступив крестную клятву, они подчинились воле обманщика: одни соблазнились его лукавой лестью, другие же и вправду думали, что он царь, какимто образом восставший из того изгнания, куда был выслан Борисом истинный царевич Дмитрий Иванович. Еще когда он был вне пределов Русской земли, то все, прельстившись и поверив в его обман, добровольно подчинились и поклонились этому идолу, как царю. Всеми овладел страх ожидания смерти от острия меча его, к тому же всех тяготило и Борисово жестокое в льстивости, кровожадное царствование, не от ига податей, возложенных на них, но от пролития крови многих неповинных они, обманутые, надеялись при нем отдохнуть и хоть немного успокоиться. Но в надеждах и упованиях все обманулись. Хуже нечестивых, которые и раныпе никогда не называли себя православными, он хотел совершить самое страшное зло, всякого зла злее: после его смерти стало известно от его приближенных, что он, окаянный, по злому вражескому наущению хотел Христову веру, православием вечно цветущую, окончательно вырвать из памяти, если бы Господь не прекратил дней жизни его.
По началу был и конец его, потому что был он столь бесстыден и нагл, к тому же и дерзок, как Иуда, который осмелился быть на Тайной вечере. Так и этот в своем злом умысле, прежде чем получить ему царство, осмелился облечься в монашеские одежды и этим не удовольствовался, окаянный, но к этому и другое прибавил, не побоялся и в огонь вскочить — обманом принять на себя и священнодьяконство у великого, зная, что своим отречением от поставления он обесчестит священство и монашество, что и произошло, когда подошло время, отпущенное на это Богом. Самовольно отрекшись от того и другого чина, священства, говорю, и монашества, тем самым ведь и от обетов святого крещения отрекся, окаянный, что узнано было от достоверных свидетелей и еще больше из его дел. Во всем он был воплощением сатаны и антихриста, самого себя бесам в жертву принес! Еще будучи среди латынян, — ясно, что Богом он был изгнан туда из земли правоверных, — там он обещал соединиться скверным браком с дочерью некоего неправославного еретика духоборца и стать зятем того, кто мог исполнить весь злобный замысел его, целей его достичь и осуществить наконец-то его желания — коснуться некасаемого, то есть получить царство, что и свершилось. Тех, кто хотел обличить его, он убивал, кого открыто, кого тайно, одних отправлял в изгнание, других, которые осмелились бы делать то же, держал в страхе, ибо много имел вокруг себя льстецов, угодливых друзей, рьяно друг с другом соперничающих.
После смерти Бориса царя осталась его супруга вдовствующей, словно горлица, имея рядом с собой только два молодых побега: сына, именуемого «даром Божиим», обладающего правом держать скипетр правления и избранного уже на царство с клятвой на кресте и твердо принявшего в служение к себе всех людей отеческой державы; одного только недоставало — он не был помазан, отложено это было из-за подготовки войск к войне; и девицу дочь, невесту, уже вполне созревшую для брака, по значению имени «странницу». По воле отца, когда он еще был жив, ей привезен был из другой земли жених, сын некоего короля, любезного ему, но брак не состоялся, Бог не позволил осуществиться планам родственников. Вскоре же дал знать о приближении к городу и прежде упомянутый новый похититель царства. Еще до своего вступления в город насильник осудил на смерть вдову мать, родившую этих двух детей, и сына ее; послав приближенных своих, он в наследственном их доме без обвинений и жестоко умертвил обоих, увы! задушив. Думаю, что этот отрок чистым предстал перед Христом, ибо не был причастен к родительским грехам. А крепко охраняемую девицу он после своего вступления в город против ее воли вывел из царского дворца, словно рабу, без всяких царских почестей, и в доме некоего угождающего и приближенного к нему нового вельможи без ее согласия, как несозревший колос, срезал — заставил постричь ее в монахини. И удивительно, если отступник тайно не совершил над ней насилие!
Ту, которую прежде, в твердыне высоты царства, при родителях ее, и солнце видело в тереме лишь иногда в щель, ибо, согласно Писанию, «слава дщери царя внутри», а теперь ее, никем не оберегаемую, рассматривали глаза и самых низких людишек. И с того времени с большим бесчестием долгие годы жизнь ее текла, даже до четвертого после отца ее царствующего, так часто в государстве переменялись правители. И с места на место, из лавры в лавру переводили ее, и до такого позора жизнь ее дотянулась, что в то время, когда весь царствующий город был окружен противником и находился в осаде, она была вместе со всеми в осаде и терпела бесчестие, голод и нужду, и до того дожила, что руки иноплеменников, главных врагов отца ее, к ней пренебрежительно прикасались. О прочем промолчу. Кто гордой высоты достиг в царстве, тот много всякого бесчестия получит от нижайших! Явно, что за грехи родивших ее и всех родных ее она одна приняла бесчестие. И пусть никто, услышав все сказанное, не подумает ничего позорного о ее чистоте; будь ее воля, не случилось бы этого, если бы не насилия многие, совершенные ее грешным родителем, то она бы невинной осталась. Не знала и не ведала прежде, что такое плотский грех, ибо была рождена и выкормлена и воспитана в среде избранных, а не ничтожных, где никогда не произносится ни одного непристойного слова, но говорится только о благопристойном и заслуживающем чести в делах и словах. И откуда ей можно было научиться другому, если не только дочь царя, но и прислуживающие ей, от имеющих чины до низших, были научены только хорошему? Это все знают. Господи, удостой ее за это бесчестие будущей чести, как получают вечную жизнь праведники! И опять вернемся к ранее сказанному.
Нашел богоотступник и патриарха, подобного себе, в патриархи не поставленного, Игната именем, и посадил его на великом преосвященном престоле вместо настоящего патриарха Иова, истинно православного и первого в России, которого он сместил, осудил на изгнание в некий город. В скором времени и распутница, связанная обетом с этим распутником и нашим, за грехи наши, завоевателем, привозится в царствующий город посланным за ней одним из сановников, ставленником его, Власовым Афанасием, человекоугодливо, от души и сердца служившим ему ради чести гнилой. Против воли Бога, однако красуясь в царском убранстве, как царица, в колесницах по-фараонски, с отцом своим была привезена она в царствующий град; она дышала огнеподобной яростью ереси, идя на христиан не как царица, но как змея в образе человека, нечто подобное сказано о женах в Откровении Иоанна Богослова: «Одна другую, нечестивая благочестивую, хочет потопить из уст своих водою». Но эта ехидна не водой, как та, а кровью затопила всю Россию, мир наш, — кто не знает этого! Привезший же ее тайнослужитель его Афанасий не по заслугам получил от пославшего его некий сан, выше положения своего и имени: он поставил его властителем и хранителем всех драгоценных царских сокровищ, поручив ему все царские кладовые. Ему же, как видели некоторые, он дал впоследствии и чин второго боярина, предшествователя своего, идущего с прочими <в церемониях> впереди лжецаря; достойные высших званий тайно и злобно позавидовали даваемому ему постоянно сверх всякой меры.
Вскоре после прибытия в царствующий град нечестивой той супруги распутный муж ее порочный, созвав собор православных, прелыцает их лестью, делая вид, будто ищет справедливого совета, притворно совещается с ними о крещении своей подруги, спрашивая, следует ли ей креститься второй раз. Этим вопросом он, окаянный, уравнивает ее латинское богопротивное крещение с истинно святым христианским рождением в купели; говоря, следует ли ей второй раз креститься, ясно, что он не хочет привести ее к истинному святому крещению.
Когда, по соборным правилам, для обсуждения этого собрались священные судьи вместе с лжецарем в покоях его дома, то одни из отцов, немногие, не одобрили того, чтобы жена некрещенная вошла с ним в церковь; другие же, поддавшись по человеческой слабости страсти к земной славе, хромая от немощи на обе ноги, не как пастыри, а как наемники прельстились и, испугавшись, повиновались, допустив исполнение его воли. Видя такое, умолкли и первые, так что слова беззаконников пересилили и все перед ним отступили. Его же патриарх, не получивший посвящения, во всем угождал ему, как и другие соблазнившиеся. Он же, хищный волк, видя всеобщее отступление и нетвердый разум — они дали ему достичь желаемого, захватить царство и так же не возбранят ему войти в церковь вместе с другими нечестивыми, что и свершилось, — решает скорее исполнить замыслы свои. Он, преокаянный, не только человеческий стыд презрел, но и страха Божиего не ужаснулся, даже не вспомнил о Боге, думая, что его и не существует: «И сказал безумный в сердце своем: нет Бога».
Как в простой дом, в храм вседержавной нашей общехристианской надежды и всемирной Заступницы вскочил пес со всескверной сукой и множеством латынян и еретиков и нагло воссел на царском престоле! Весь храм видимо наполнился тогда еретиками, как волками; невидимо же, как мрачным облаком тьмы, переполнился бесами, радующимися и обнимающими их. Божия благодать, я думаю, отступила тогда, чтобы исполнилось сказанное: «Узрите мерзость запустения, стоящую на святом месте; читающий да разумеет». И видели его тогда никем иным, как антихристом, сидящим недостойно на престоле, но не царем! В день праздника перенесения честных мощей великого во святых архиерея Николая Мирликийского вершилась эта наглая дерзость законопреступления, и не праздновали его! И вдвое больше, чем на празднике Ирода, совершилось тогда беззакония: поднявшись против Бога, осквернил он святыню, еретическими ногами попрал царское помазание и брак, так как его невидимо помазывали и венчали по своей воле бесы, без благодати Божией.
О долготерпение твое, Владыко! Как не разверзла земля уст своих, как в древности при Дафане и Авироне! Куда тогда делось твое долготерпение, где водворилась безмерность беззлобия того, которого не может постичь и вся тварь, созданная тобой? Воистину, как учат богословы, предел и место сам себе — ты, пресвятый Господи! Знал я, что долготерпение твое предусматривало дать исполниться всей злобе его желаний, чтобы этим он сам себе подготовил лютейшую муку.
Он же, растленный, незавершенный и прерванный срок своей жизни весьма греховно прожил, и развратно, и во всем преступно, и по-рабски, и по-скотски. Кем был, тем и остался, заключенный в плоть, как в гроб, он не поддерживал даже видимости царского образа жизни справедливо царствовавших прежде его. Свою сущность он обнажил в делах своих вместе с подобными себе в нравах советниками: глупыми младенцами по делам, но не по годам. Некоторые из них по своей любви к временной славе в излишней роскоши и чрезмерных чинах забывали при нем свою глубокую старость среди всякого бесстыдства и игрищ с музыкой. С приспешниками своими, соучастниками всех дел его, он жил мертвой жизнью, как богатый в притче, каждый день веселясь радостно, думая, что жизнь его будет долгой. За бесстыдные дела раздавал этот недостойный недостойным недостойно царские чины не по происхождению и возрасту, не по родству и не за добрые заслуги по службе, но за весьма постыдные <услуги>. Это было подобно тому как пес, по случаю схватив где-нибудь неподходящую для него царскую пищу, бежит в укромное место, чтобы ее съесть; другие же псы, увидев похищенное, начинают отнимать у первого, и все вместе наслаждаются тем, что не положено им по природе и естеству; пожирают же, раздирая на куски и кое-как, и многое теряют, вырывая один у другого, один схватит много, а другой мало, ибо знают, что это все не им принадлежит; и бывает, что перегрызутся из-за этого с другими обиженными. Так сказанное можно пояснить словами Премудрого: «Как дорогие серьги у свиней в ноздрях, так и чины у недостойных». Каков дающий, таковы и принимающие, ни дающий не ведает, что дает, ни принимающий не знает, а если бы оба понимали ценность этого, то не присваивали бы не положенного им. И Борис немногим отличался от них в подобных делах. Но завершим рассказ о начатом.
Кладовые, хранящие сокровища бывших царей, вплоть до золотых и серебряных монет, он, увы, опустошил без смысла и разума, не в меру расточительно, думая, что это глиняные черепки, а не серебро. И по тому, как он раздавал драгоценности, ясно было, что он их не собирал; их великое множество и числом нельзя передать, — думаю, что их количество превысит множество песка. И землю богопротивных, латинствующую Литву, он обогатил ими, оставив в тайнохранилищах лишь малый остаток от всего; и остановила его в этом только смерть.
Но царствующий над всеми не допустил его целый год осквернять престол благочестивых, до вечного суда величие Божиего гнева не могло терпеть множества бесчинств его. И хотя он скрылся в царских покоях, но гнева беспристрастного суда Христова не избежал и вскоре неожиданно был уничтожен вместе с любимцами своими, но не со всеми. Когда весь народ, побуждаемый Богом, воспламенился, как огонь в Иакове, и подобно сильной буре двинулся на него, была взята из жизни неживая жизнь его и тех, кто были с ним, и, как сказано, «память о нем с шумом погибла». О чудо! Так как Бог сохранил в тайне заговор многих о смерти его, то не смог этот преокаянный узнать о замыслах против себя заговорщиков. А если бы даже малая часть их речей не утаилась, то был бы большой вред делу и возникли бы препятствия. Но человек не может препятствовать Божьему предначертанию, и никто не может ухитриться избежать того, что должно исполниться. От него и любимцев его был скрыт этот заговор, и стража его, ратники, учрежденные им и поставленные рядом со спальней с блистающим военным оружием, чтобы охранять его жизнь и оказывать ему помощь, не смогли пересилить христиан, и многие из них бросили свое бесполезное оружие к ногам православных, уразумев, что это изливается на него гнев Божий.
Вслед за ним погибли и войско, пришедшее с ним в царствующий наш град, и богоборная литва, посадившая его на превысокий престол, среди них было много благородных знатных людей. Как олово в воде, все они сразу потонули посреди царствующего города, и ни один из них не спасся; как в древности было с фараоном, так и теперь среди нас Бог чудодействовал. Таким бывает конец неправедно поднимающихся на православную землю, как сказал пророк: «Задумали планы, которые не смогли исполнить», и так далее. Так и сегодня будет с некими языческими тайноумышлениями против нас, если Всеведающий захочет, не замедлит разрушить замыслы их; ведь он все может, если смягчит ярость гнева своего на нас. Но закончим ранее сказанное.
Мы же тогда думали отомстить тем злочестивым за свою погибель, но за грехи наши Бог сохранил гнев свой на нас, еще более яростный, чем тех злочестивых, исправляя прегрешения наши; увы, еще больше вреда причинили мы Русской земле: всю их землю подняли против себя. И недолго радовались их падению — с того времени и доныне много и неутешно плачем. Яростный огонь разожгли мы и даже к тому побудили их, что они вскоре, придя с силой огромной, и уничтожив пограничные наши города, и дойдя до матери всех городов, устроив осаду, закрыли все входы и выходы и на длительное время так оставили. Никто не мог оказать им сопротивления, и они надолго устроили себе жилища около стен города. Самого же царя, который незадолго до этого из боярского рода самовольно, как хищник, бесстыдно вскочил на царство — думаю, что случилось это без Божиего благословения, что доказал и конец его, небесный суд над всеми его делами, так как царствовал он бесчестно и кратковременно — его, князя Василия Шуйского со всеми его воинами, как в худой клетке, безвыходно заключили в городе. Как звери разбежавшись, они потом не только города и села всей России мечом опустошили, но и весь народ до конца уничтожили, предав различным смертям. Вообще говоря, не было места, где бы горы и холмы не были политы кровью правоверных, а долины и чащобы не были бы ею наполнены, и воды природные, окровавленные, загустели, и звери земные и птицы парящие телами правоверных насытились; и множество ими было истреблено, оставшиеся же, с землею смешавшись, истлели до всеобщего воскрешения. Но меч гнева еще и доныне, переносясь с места на место, отыскивает останки земные, где что есть, и не переставая уничтожает. Соединившись с злочестивыми, часть правоверных вместе с вскочившим внезапно, по-разбойнически, на царство, были злыми советниками во всем этом зле, об этом речь пойдет впереди. «Поставили себе князя, меня не спросивши, — сказал Бог, — если согрешил ты, умолкни». <...>
КОММЕНТАРИЙ
Среди современников автор «Временника» Иван Тимофеев слыл человеком начитанным, книжным, дьяки отзывались о нем с уважением и в 60-е гг. XVII в.: «...был де он книгочтец и временных книг писец». О жизни и деятельности дьяка Ивана Тимофеева известно немного, большая часть сведений почерпнута из его рассказов о себе во «Временнике», меньшая — из документальных источников. Впервые подпись дьяка Ивана Тимофеева появляется в 1598 г. на избирательной грамоте Бориса Годунова, затем в грамотах 1605 г., уже во времена правления Лжедмитрия I. В 1607 г. Иван Тимофеев был послан царем Василием Шуйским в Новгород, здесь нес службу до 1610 г., после ее окончания он не мог вернуться в Москву из-за скудости средств. Живя в Новгороде, Иван Тимофеев стал очевидцем захвата и почти шестилетней оккупации города шведами. После освобождения Новгорода Иван Тимофеев служил в Астрахани, Ярославле, Нижнем Новгороде, имя его теряется в документах после 1629 г.
Что же заставило дьяка Ивана Тимофеева взяться за перо и описать события времен Смуты? Сам Иван Тимофеев так пишет о побудительных причинах его литературного труда: потрясенный разорением великого древнего Новгорода, зная о таком же унижении и опустошении Москвы, он думал о том, «как могло случиться, что недавно существовавшая невыразимая словами красота такого города и всего, что было в нем... как будто в один час разрушилась?.. В течение многих дней постоянно не переставал я размышлять в уме своем о таком разорении города... и ходил как умалишенный». По словам автора, мысль о необходимости описать и объяснить происходящее «как пальцем, тыкала меня в ребра... она постоянно побуждала меня к этому и неотступно напоминала, так что при моей слабости не мог я отогнать ее беспощадную докуку...».
Можно предположить, что отдельные записи сделаны Иваном Тимофеевым еще в Москве, большая часть работы была проделана в Новгороде, во время оккупации города шведами. Писать в неволе, среди врагов, было нелегко. Не хватало бумаги, недоставало сил, работать приходилось тайком, урывками, скрываясь от недругов, перепрятывая написанное из одного места в другое. В 1616—1617 гг. Тимофеев начинает объединять и редактировать написанное ранее.
«Временник» сохранился в единственном списке (РГБ, собр. Музейное, № 10692), это не авторский экземпляр, а копия 30-х гг. XVII в. В дошедшей до нас рукописи выделяются пять самостоятельных частей, каждая из которых рассказывает о деятельности одного исторического лица — Ивана Грозного, Федора Ивановича, Бориса Годунова, Лжедмитрия I, Василия Шуйского; шестая часть, озаглавленная «Летописец вкратце», является пересказом всего того, о чем писалось в первых пяти частях. Каждая часть, в свою очередь, делится на главы; так, например, в части, посвященной Борису Годунову, имеется 4 отдельных главы, текст последней из них прерывает «Глубокий плач из середины сердца» о разорении Новгорода, по содержанию он не связан с рассказом о Борисе Годунове. Композиция «Временника» сложна и непоследовательна. Эту особенность своего произведения осознает и сам автор, считая, что оно подобно скроенной, но не сшитой одежде, что отдельные части его «не получили соединения в стройное сочетание по порядку» (л. 292—293). Действительно, отдельные фрагменты, например «Глубокий плач из середины сердца», кажутся вставленными не на свое место, некоторые мысли и темы повторяются, особенно в последней части. Но, говоря о нестройности своего сочинения, автор имел в виду не только эту чисто внешнюю неорганизованность текста.
До XVII в. для исторических произведений привычным было хронологическое расположение материала. Кажется, что Иван Тимофеев следует традиционному хронологическому принципу, части его сочинения выстраиваются во временной последовательности. И тем не менее его обращение с историческим материалом не совсем обычно. «Временник» — не историческая повесть, в нем нет подробного и последовательного описания событий Смуты. Не факты и события во всей их исторической конкретности и причинно-временной взаимосвязи интересуют автора, а человеческая личность. События обсуждаются, рассматриваются как проявление и следствие характера или условие, формирующее его. Внимание автора «Временника» поглощено изображением сложности, изменчивости человеческого характера, его сочинение превращается в собрание характеристик деятелей времен Смуты. Характеры, изображенные Иваном Тимофеевым, противоречивы, изменчивы, в них нет средневековой схематичности. Автор пытается разобраться в сложности человеческой натуры, объяснить, чем вызвано смешение в человеческой душе разных начал — добрых и злых, понять, что оказывает решающее влияние на характер человека. Особо пристальным вниманием к внутреннему состоянию человека, сложностям психологии отмечена характеристика Бориса Годунова. Желая быть объективным, Иван Тимофеев много пишет о достоинствах Бориса, его уме, благочестии, умении расположить к себе людей и в то же время осуждает Бориса за гордость, жестокость, коварство, пытаясь понять, почему умный человек становится жестоким, благочестивый — гордым. Автор далеко не равнодушно взвешивает на весах справедливости доброе и злое в душах тех людей, о которых он пишет, и не скрывает, что это его личное мнение, его собственное истолкование событий. И эта открытая субъективность повествования, когда объектом изображения становится авторское отношение к историческим характерам, тоже было необычным для исторических сочинений. Таким образом, в литературной жизни начала XVII в. «Временник» дьяка Ивана Тимофеева — знаменательное явление.
Для публикации из «Временника» выбраны наиболее характерные в литературном и историческом отношении рассказы о Борисе Годунове и Лжедмитрии I. Из части, повествующей о деятельности Бориса Годунова, взята первая глава «О обирании Бориса на царство...», опущенные в ее тексте фрагменты отмечены знаком <...>. IV часть «Богопустное на ны царство Ростригино беззаконное» публикуется полностью, опускается заключающее рассказ о Лжедмитрии I размышление автора над тем, что всеобщее падение нравов, прежде всего всеобщее молчание, стало причиной несчастий Русской земли; это совершенно самостоятельный по теме фрагмент, помещенный и в рукописи на отдельных листах.
Текст печатается по списку РГБ, собр. Музейное, № 10692. Полное научное издание см.: Временник Ивана Тимофеева / Подг. к печ., пер. и коммент. О. А. Державиной. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1951.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги