Бобы на обочине

Глава 10. Картофельный Боб

Когда чудо только собирается случиться — оно всегда поначалу пугает.

Так сказал дядюшка Чипс, когда Картофельный Боб мямлил ему о своих опасениях. Не беспокойся об этом, Боб, не надо. Беспокоиться нужно тогда, когда больше не ждёшь чуда… ниоткуда его не ждёшь. Дядюшка Чипс был ужасно умный, умнее всех, кого Картофельный Боб видел когда-либо около себя, и он, Картофельный Боб — поверил ему безоглядно. Не мог не поверить.

Дядюшка Чипс и сам заболел этой идеей, заболел ролью волшебника, приносящего чудеса в жизнь Картофельного Боба. Он приходил к его полю каждый день, когда солнце было очень высоко, или только-только начинало опускаться, съезжая по пологой дуге к неблизкому лесу. Щадя Картофельного Боба и его чуткие посевы, он приходил пешком, оставив железную машину хоть и в пределах видимости, но достаточно далеко. Чаще всего это был старенький пикап Стрезанов, с деревянным коробом вместо обычного кузова, но бывали и другие машины. Сегодня дядюшка Чипс приехал на огромном металлическом чудовище, которое он называл тягач. Картофельный Боб перепугался, расслышав приближающийся звук незнакомого мотора, но дядюшка Чипс снова не дал его картофелю повода переживать — он остановил тягач задолго до границ надела Картофельного Боба, он заглушил мотор и долго шёл пешком, издали улыбаясь Картофельному Бобу и махая ему рукой.

Картофельный Боб был счастлив, что дядюшка Чипс так хорошо его понимает, что при встрече с ним не нужно делать так, как обычно он делает при встрече с другими, случайно забредшими сюда и не желающими слышать, что у картофеля тоже есть душа и она трепещет… то есть, Бобу не нужно бежать навстречу, воздев руки и загородив собой поле… и он не бежит, обжигаемый бренчащим железным ужасом, что надвигается спереди, но гонимый поджимающимся испугом кустов сзади. Картофель паникует, когда люди делают так — листья его наливаются тогда горьким белёсым соком, стебли окрашиваются по краям жухлой желтизной. Порой даже клубень в земле съеживается и может горчить несколько дней кряду, всё никак не успокаиваясь….

Дядюшка Чипс — хороший, — думает Картофельный Боб, выпрямляясь и отряхивая землю с ладоней. — Он остановил тягач вдалеке и идёт пешком, издали улыбаясь Картофельному Бобу. Он сделал так, потому что добрый, и ещё потому, что понимает — его тягач страшен. Нутро у этого тягача хуже, чем даже у колесного трактора дядюшки Симкопа — оно прожорливое и сильное, и чадит таким густым дымом, что от него даже на расстоянии выщипывает глаза. Дым этот тяжёлый и слоистый — не рассеивается по ветру, а висит бурой полосой у самой земли. Если такой дым ляжет на почву, — думает Картофельный Боб, — корни самой цепкой травы тотчас заболеют и станут слабыми.

Дядюшка Чипс машет ему на ходу и Картофельный Боб, обрадованный, торопится навстречу. Недавно пролил дождь, небо все ещё хмурое, сковорода солнца закрыта сейчас облаками, а потому Картофельный Боб не страшится покидать границ своего надела. Он бежит навстречу, громко топая башмаками по языку жёсткой глинистой почвы округа Мидллути, которая примыкает к его полю — это государственная земля, оставленная без присмотра, а потому столь жесткая, что картофель не любит трогать её корнями, и она пустует. Здесь местами топорщится лишь колючелиственный пырей, да вьётся тропа, по которой Картофельный Боб таскает корзины в городок.

Дядюшка Чипс показывает на колеса тягача, измазанные жирной глиной, и кричит ему что-то. Из-за большого расстояния Картофельный Боб не слышит или не понимает, но всё равно кивает в ответ — обрадованно и согласно. Пока они идут навстречу друг другу — один неспешно, другой в торопливую припрыжку — Картофельный Боб несколько раз повтряет услышанную фразу про себя, пытаясь её разгадать… Что-то о сломанном Бусе…

Что это значит?

Он издали заглядывает в лицо дядюшке Чипсу и несколько раз репетирует, как будет переспрашивать… ему очень не хочется выглядеть глупым сейчас, когда дядюшка Чипс научил его стольким премудростям, потратил столько времени, делая Картофельного Боба умнее. Многажды он путается и сбивается… но, прежде чем они поравнялись, Картофельный Боб почти полностью расшифровал первую услышанную фразу:

Бус, огромный, сияющий и стремительный Бог дороги — встал у какой-то непонятной Бобу двадцатьседьмоймили. Будто подраненный птицами жук — раздвинул жёсткие люки у своего подбрюшья, и Дядюшка Чипс копался в его внутренностях, что-то исправляя и ставя на место.

Картофельный Боб спотыкается на ходу от такой новости. Увы, даже Боги иногда болеют. Так и Бус, рушащий пространство за собой и создающий новые миры впереди — занемог и воззвал к дядюшке Чипсу за помощью. Тот явился на зов верхом на тягаче и вызволил дорожного Бога из беды. Тогда тот тучный человек, сидящий внутри Буса и держащий в руках ручку главной корзины — да, Боб, да… пусть будет — корзины… — постоял с дядюшкой Чипсом у обочины и поболтал с ним… о том, о сём…

Картофельный Боб совсем притих и слушал так внимательно, как только мог.

Тучный человек, как оказалось, был даже рад, что поломка произошла именно здесь, около мастерской Стрезанов.

Вы, Стрезаны — знаете свое дело! — сказал тучный человек. — Не представляю, что бы я делал, встань я на участке Соропа. Эй, ты же знаешь о Соропе, Чипси? Ах-ха, точно. Трудно не слышать о Соропе, если континентальный маршрут проходит через оба ваших участка, правда? Ха-ха-ха… У этого Соропа руки растут из жо… — Тучный человек обречённо взмахивает рукой — правила гильдии Перевозчиков запрещают ругань во всех случаях, когда на тебе фуражка водителя, и он осекается в силу давней привычки. — Неважно… — говорит он. — Если увижу тебя где-нибудь в баре, молодой Стрезан, я тебя угощаю. Выпьем по стаканчику, и я тебе расскажу, откуда растут руки у этого Соропа. — И они оба смеются…

Картофельный Боб совсем не понимает при чём тут он и обещанное ему чудо, но эта мысленная картинка — такой простой разговор двух великих людей — поражает его воображение.

А разговор всё продолжается:

«— Как там твой папаша? — спрашивает дядюшку Чипса тучный человек, вдоволь отсмеявшись и отдувшись.

— Нормально… — говорит дядюшка Чипс.

— Что-то его давно не видно на шоссе…

— Да он занят там… в мастерской, — говорит дядюшка Чипс и отводит глаза.

— Хм… — говорит тучный человек и несколько раз кивает, будто заранее соглашаясь с тем, что сыновья в этом возрасте часто стыдятся своих отцов… — И то верно… зачем старику переться на шоссе… так далеко от бутылки? У него уже есть толковый помощник… а, Чипси?

— Спасибо на добром слове, Туки… — говорит дядюшка Чипс», и на этом месте Картофельный Боб округляет глаза от изумления — они, оказывается, настолько знакомы, что укорачивают друг другу имена …

Да, — понимает он, как следует поскребя в волосах, — наверное, так и бывает всегда — два великих человека должны хорошо знать друг друга и жить в дружбе, как живут в дружбе левая рука и правая.

А тучный человек между тем, с чувством хлопает дядюшку Чипса по плечу:

«— Это тебе спасибо, приятель… Ты уже крепкий мастер, несмотря на то, что молод… да, Чипси! Я думаю, что и твой папашка не разобрался бы лучше… Нет, дружище, если доведётся тебе бывать в Пристоуне, то заходи в бар на…

— Да ладно тебе, Туки… — прерывает его дядюшка Чипс. — Какой Пристоун, чего ты… Я выберусь туда не раньше, чем за государственной лицензией автомеханика, когда придёт время. Только ради такого дела Папаша и выпустит меня из мастерской дольше, чем до вечера… Я, конечно, зайду тогда в бар — просто чтоб насолить Папаше, раз я уже буду считаться за взрослого… Только каков шанс, что ты не будешь в рейсе именно в этот день?

— Да, ты прав, приятель, — говорит на это тучный человек и разводит руками. — Жизнь-злодейка. Трясёт и трясёт свою коробочку, но никогда не уложит все фишки как надо. Ладно, чего там, Чипси, спасибо тебе… Мне уже пора. Поеду, если хочу догнать график…

Он сует дядюшке Чипсу широченную ладонь:

— Даст Бог — однажды и я тебе помогу…

Дядюшка Чипс хлопает о его ладонь своей, и жмёт её, но отпускать отчего-то не спешит — смотрит на тучного человека, загадочно прищуриваясь…

— Чего? — настораживается тот.

— Вообще-то… — говорит дядюшка Чипс, и снова делает паузу…

— Да не томи, — фыркает на него тучный человек и насильно забирает руку. — Вот же — вылитый папашка… Темнила… Говори, как есть. Что-то привезти нужно? Из Пристоуна? Или с побережья? Сделаем, Чипси, не вопрос…

— Да нет, — говорит дядюшка Чипс. — Не о «привезти» я толкую… Тут дело тоньше. Есть у меня один человек, и ты меня очень обяжешь, если…»

Дядюшка Чипс, наконец, не выдерживает и рассказывает Картофельному Бобу, что придумал.

— Ты, — говорит он и улыбается, — сможешь поехать с ним…

— Куда? — оторопело спрашивает Картофельный Боб.

— Как это «куда»? — дядюшка Чипс не верит, что Картофельный Боб до сих пор его не понял. Должно быть, он разочарован его тугоумием, но совершенно не подает виду. А может, он посчитал, что Картофельный Боб нарочито притворяется непонятливым.

— Ты поедешь на бусе, Боб, — говорит он, осторожно прикасаясь к его плечу. — Поедешь «далеко-далеко»… Как тебе это, а?

Картофельный Боб ошеломлён.

Дыхание у него перехватывает, и он несколько раз впустую открывает и закрывает рот.

У него нет слов, у него нет чувств — всё вокруг клокочет, как сладкая талая вода в паводок… она топит его в себе и несёт куда-то, закруживая и окуная с головой…

Он оглядывается на свое поле — листья картофеля расправлены и подняты высоко, они преисполнены вниманием и их жилки подрагивают от напряжения. Даже клубни, сокрытые землёй — сейчас просто сгустки немого одобрения:

Мы не ошиблись в нём, — думают они Картофельному Бобу из-под земли. — Этот мальчик со светлыми волосами и отзывчивым сердцем, покажет тебе то, чего так мечтаешь увидеть. Он добр, он юн, помыслы его свежи, как весенний сок — мы можем ему тебя доверить, Боб… Иди за ним… Делай, как он говорит… Верь ему…

Картофельный Боб не понимает, о чём ему все толкуют. Он мысленно стоит столбом прямо посреди кружащегося поля — мягко шурша пересыпается земля под его ногами, и картофельные плети бережно поддерживают его за голени, чтобы он не упал. Голова его тоже кружится…

Дядюшка Чипс откуда-то из «далека-далека» тянет его за руку, Картофельный Боб делает шаг, делает ещё шаг, и ещё, но дядюшка Чипс каждый раз отодвигается всё дальше и дальше… Поле распахивается между ними… И домик с покосившейся крышей, где живёт Картофельный Боб, наоборот — придвигается с каждым шагом…

— Боб… — укоризненно говорит ему Дядюшка Чипс. — Боб, ты чего?

Но Картофельный Боб пятится и пятится — назад к дощатым дверям, которые как всегда приоткрыты и пускают гулять внутри блуждающий ветер.

Он пятится — в пыльный землистый сумрак. В рассохшийся деревянный треск. Как делает картофельный клубень, когда ему холодно и он желает закутаться в землю, как в ватное одеяло, шепча на ухо Картофельному Бобу: «Приди ко мне и сокрой меня…» — так и сам Картофельный Боб отступал сейчас, поджимаясь и прячась, всё дальше, и дальше…

Картофельные кусты придержали его ноги, не давая сделать последний шаг и скрыться окончательно, и гладили теперь его штанины, успокаивая… Тише… Тише-тише… Не бойся… Не бойся… — словно туго натянутая струна зазвучало поле вокруг… Не бойся, Боб. Ты, чего? — это уже дядюшка Чипс, машущий ему издали — верный своему обещанию не заходить на его поле.

Именно этот поступок дядюшки Чипса и успокоил Картофельного Боба сильнее, чем успокоили бы его многие и многие корзины сказанных добрых слов.

Он почувствовал, как внутри его что-то затрепетало — медленно и робко. Он смотрел издали, всё ещё насторожённо пригибаясь к земле — но дядюшка Чипс так и не двинулся больше с места. Он ведь уже дошёл до предела — у самых его ног, у носков свободных мальчишеских сандалий, начиналась рыхлая земля, до пуха перетёртая пальцами Картофельного Боба. Дядюшка Чипс ведь обещал ему не заходить дальше, и он не зашёл — просто стоял у края и махал ему рукой, показывая, что всё в порядке.

Дядюшка Чипс — честный и добрый, он помнит обо всём… — Картофельный Боб даже заплакал от жгучего стыда, что так бессовестно напугался его слов. Не поверил дядюшке Чипсу. Едва не обидел его… Торопясь хоть что-то исправить, он вернулся к меже, ещё больше сгорбясь.

— Ну-ну, Боб! — сказал дядюшка Чипс, когда увидел вблизи его мокрое лицо — оно ведь лоснилось и блестело, как смоченная дождём хорошая плодородная земля. — Что ты ревёшь как маленький? Успокойся…

Он протянул руку через межу, и Картофельный Боб поспешил к ней, обрадованный, что Дядюшка Чипс по-прежнему улыбается и прикосновения его по-прежнему приветливы.

Понемногу он успокоился, и воображение вернуло его на обочину федеральной трассы, где дядюшка Чипс, подбирая каждое слово, как ключный мастер подбирает зубцы к механизму сложного замка, рассказывает тучному человеку историю про Картофельного Боба.

И далее было так: «тучный человек, которого Дядюшка Чипс называл Туки, снял фуражку водителя и осторожно положил её на полотно дороги — оборотив в сторону буса жестяной кокардой. Потом он жестом позвал за собой Дядюшку Чипса, и они вместе перешли через обочину и сделали несколько шагов по ломкой подмоченной траве — долой с федеральной трассы, где правила Гильдии Перевозчиков запрещают водителю материться. И там, за обочиной, тучный человек опасливо оглянулся на бус, и сказал Дядюшке Чипсу:

— Да ты охренел что ли, малой?!

Он больше не улыбался — его взгляд был жесток, как сырое осиновое дреколье в лесу. Тогда Дядюшка Чипс тоже отвердел и вытянулся — встал напротив него, широко расставив ноги и по-мальчишески набычиваясь.

— Левый пассажир! — захрипел тучный человек, нарочито понижая голос, чтобы дядюшке Чипсу стало уж наверняка понятно, на какой смертный грех он осмелился его толкнуть. — Да ты хоть знаешь, сколько стоит билет к континентальном бусе на этот маршрут? Меня из гильдии сразу попрут, если кто-то только заподозрит.

— Почему это — левый?! — отрезал дядюшка Чипс. — Ничего не левый. У него ж проездная карта будет. Отметишь её, запишешь в журнал и пробьёшь — всё по закону.

— Какая карта? — взвился на него тучный человек. — Чего ты мне стелешь тут, малой? Есть у него карта — пусть оформляет билет, да едет как все люди.

— Не может он — как все люди…

— Чего это?

— А того! Он — совсем не как все люди… Не как мы… или они… — и дядюшка Чипс украдкой показал на Бус. — Другой он, понимаешь?

Это был, на самом деле, самый тонкий вопрос.

Деликатный, — сказал дядюшка Чипс. Картофельный Боб не знал, что означает это слово — такое сложное и красивое. Зато тучный человек знал его — и, услышав, он хмыкнул и даже попятился. Деликатный. Скажешь тоже…

— Да, — повторил дядюшка Чипс. — Я тебя, Туки, вообще никогда не о чём не просил. И никогда в душу тебе не лез, не рассказывал тебе ничего такого… Вот ты до Папашиного участка тянул, не к Соропу ты заехал, а к Стрезанам. А? Давно, поди, муфта-то у тебя бренчит? Такой ремонт и Сороп бы сделал, наверное, поломка-то — тьфу… Но он плешь бы тебе проел, а Стрезаны плешами не питаются, скажешь нет? Так вот — и я не первого попавшегося водилу попросил, а прошу именно тебя, Туки… Ты ж, вон понимаешь, что значит — деликатно…

Тучный человек насупился и полез за отворот комбинезона. Потом вынул из внутреннего кармана пёстрый платок, размером с хорошее полотенце, и шлепком промокнул шею.»

— А правда, у тебя есть документы, Боб? — спросил дядюшка Чипс, и Картофельный Боб не сразу понял, что он больше не слушает воображаемый чужой разговор, что это обращаются к нему. А потом, когда понял, то открыл рот и стал думать над вопросом, пытаясь отгадать значение ещё одного диковинного слова…

Мягко прошуршал ветер, потревожив шершавую изнанку листьев, задев за ногу Картофельного Боба, шевельнув приоткрытой дверью его дома и тем самым окончательно уведя его мысли далеко в сторону.

Картофельный Боб смотрел на дядюшку Чипса и видел, что тот ждёт чего-то, но не мог вспомнить, чего именно… Собирались пухлые облака над светлыми волосами дядюшки Чипса, и шустрые дождинки — то там, то сям, мелькали в воздухе. Воздух был влажен на языке — как раз такой и полезен для картофельных клубней, он делает их тонкокожими и сочными на всю глубину…

— Так я и думал… — улыбнулся дядюшка Чипс, довольно долго прождав ответа, но так его и не дождавшись.

«И тучный человек, вытирающий шею огромным пестрым платком, думал точно так же:

— Откуда у него проездная карта, если даже документов нет?»

Дядюшка Чипс позвал Картофельного Боба за собой и тот опасливо пошёл.

Мотор тягача успел остыть, и не пугал уже Картофельного Боба так сильно, как раньше. Тягач дядюшки Чипса тоже имел кузов, сколоченный из толстенных досок… правда, поменьше, чем у пикапа, и расположенный поперек машины, а не повдоль — просто объемный деревянный ящик. Доски его бортов были промазучены насквозь и лоснились. Картофельный Боб чувствовал слякотную угловатую тяжесть на его дне. Дядюшка Чипс, однако, не полез в кузов, как поначалу думал Картофельный Боб, а, придерживаясь за рифленую резину колес, взлетел по лесенке и юркнул в кабину.

Картофельный Боб ждал его внизу, запрокинув голову. Кабина была открытой, без стекол — беспорядочное переплетение каких-то ремней свешивалось оттуда. Весели пузатые сумки, внутренности которых бренчали, когда дядюшка Чипс задевал их.

Снова закачались ременные петли — это дядюшка Чипс выбирался наружу. Показался в проёме кабины светлый полотняный угол мешка. Спрыгнув на землю, дядюшка Чипс уронил мешок рядом с собой, выбрав на траве место посуше. Потом распустил узкую горловину и сунул туда руку, слово фокусник, извлекающий змей. Но то, что он вынул — оказалось вовсе не змеей. Это был тёмного цвета матерчатый сверток. Дядюшка Чипс показал его Бобу, и сверток вдруг раскрылся — сам собой — омахнув Картофельного Боба распахнувшимися полами, ослепив ярчайшим пуговичным блеском. Длинные рукава — свесились.

Картофельный Боб ждал, соображая — что же это такое. Тогда дядюшка Чипс чуть потряс этим развёрнутым свертком, избавляя материю от вездесущей здешней серой пыли, и свисающий с его рук костюм послушно пошевелил рукавами, точно короткий человечек, которого дядюшка Чипс держал на весу, ухватив за плечи.

Картофельный Боб почувствовал вдруг, как сужается его горло, и как труден делается каждый новый вдох. Это был настоящий пиждак… вроде того, что Картофельный Боб видел на строгом дядюшке Израиле, или того, что носил дядюшка Санитарный Инспектор, которого Боб видел один раз у ресторанчика тетушки Хаммы. Дядюшка Чипс, держа пиждак в руках, примерил его к плечам Картофельного Боба, отчего тот вдруг засмущался и сгорбился в три погибели, потом протянул пиждак Бобу и терпеливо дождался, пока тот не преодолеет нерешительность и не потянется робко…

На ощупь пиждак оказался совсем не таким, как представлял себе Картофельный Боб — вовсе не мягчайшее одеяние, нежнейшее и невесомое. Пиждак оказался довольно тяжёл, примерно с пригоршню картофельных клубней весом, и походил на хорошо выстиранную рогожу мешковины. Но это все не имело никакого значения. Картофельный Боб стиснул заскорузлые пальцы, и материя подалась под ними… у неё была своя особенная мягкость — так бывает мягка весенняя земля, когда разомнёшь комки и просеешь сквозь пригоршню творожистую мякоть. Картофельный Боб прижался к материи лицом, и ноздри его затрепетали. Свежий запах незаношенной мануфактуры, льняная гладкость блестящего подклада. Пухлые ровные швы, таящие в себе крепкую нить, словно борозда в земле, проведенная пальцем, что таит в себе белёсый стежок молодого корня.

Пуговица нашла какую-то ранку на его щеке — порез от ногтя или царапину сучком — и больно надавила, подсорвав едва подсохшую корочку, и Картофельный Боб разом отстранился, подумав вдруг, что может испачкать драгоценную одежду, как всегда пачкает метеный песок дворика тетушки Хаммы, опускаясь на него коленями.

— Пиждак! — сказал Картофельный Боб — то ли вслух, то ли просто мыслями.

Дядюшка Чипс смотрел прямо на него, держа распахнутый мешок наготове.

— Не бойся, Боб, — сказал он, по-прежнему ободряюще улыбаясь. — Ну-ка, приложи его к себе… нет, не этой стороной… Вот так, правильно. Теперь подержи так… — он отступил назад и внимательно оглядел Картофельного Боба со стороны.

— Так я и думал, — сказал он. — Вы с Папашей примерно одного роста. Эй, видишь это? — он поддел пальцем один из пиджачных лацканов и повернул так, чтобы Картофельному Бобу было видно. Поверх тёмно-серой, в мелкую полоску материи, был пришит какой-то кожаный лоскут — Картофельному Бобу даже пришлось ковырнуть ногтем, чтобы понять, что же это такое.

Эмблема, нашитая на лацкан, изображала две незнакомые Бобу перекрещенные железяки — видимо те, которыми набит кузов тягача дядюшки Чипса — а также пунктирную ленту шоссе, петляющую, как вена по тыльной стороне ладони, и крошечный, небрежно нарисованный бус, протискивающийся под скрещенными железяками, как под поваленными друг на друга деревьями.

— Это эмблема гильдии автомехаников, — сказал дядюшка Чипс неизвестно кому… ведь Картофельный Боб не понял вообще ни одного слова. — Папашина гордость! Он говорит, у меня когда-нибудь будет такая же… Эх, Боб…

Они помолчали — и дядюшка Чипс глядел на эмблему с какой-то непонятной, даже напугавшей Картофельного Боба тоской, а сам Картофельный Боб смотрел на этот кожаный лоскут скорее из послушания, чем с интересом — чтобы не обидеть доброго дядюшку Чипса.

— В общем, смотри сюда, Боб — у Папаши есть проездная карта — ему положена одна оплаченная государством поездка в год, до Пристоуна и обратно. Я ещё не видел, чтобы он ею хоть раз воспользовался. Мне её даже красть не пришлось — она так и должна лежать в кармане пиджака, в котором он её получал… вот здесь… — дядюшка Чипс протянул руку к пиждаку, который обнимал Картофельный Боб, и выудил из кармана, что на груди, прямоугольный кусок картона. Его изнанка была выцветшей, как палый лист.

— Вот он, молодой Папаша, — сказал дядюшка Чипс, разглядывая карту с другой стороны… и голос его вдруг прервался, словно он одновременно и сказал, и кашлянул. — Роберт Уопорт Стрезан… Ну, надо же… Вы с ним ещё и тёзки, Боб. Как тебе такое?

Он все крутил и крутил карточку в руках, словно никак не мог на что-то окончательно решиться.

— Однажды у меня тоже будет такая же, Боб. И пиджак такой будет — я, наверное, тоже повешу его в шкафу и забуду про него навсегда. Он будет постепенно задвигаться в дальний угол — с глаз долой. Будет висеть там — загороженный мамашиными платьями, в которые она никогда не сможет больше влезть. Да, Боб, такова судьба всех первых костюмов. Они — как спущенные флаги. Ты понял? Наступает ночь, и флаг на ратуше спускают с обещанием снова поднять его завтра…, но следующий день случается дождливый, и солнца не видно — поднимать флаг в такую погоду не имеет никакого смысла пока. Штука в том, что и следующий день опять не лучше, да и следующий снова обходится без восхитительного восхода… А потом начинается осень и льёт уже и ночами, а зимние дни хотя бывают солнечны, но они так коротки — не успеешь продрать глаза и взяться за фал, как солнце уже ползет к закату, и ты пожимаешь плечами и поворачиваешься спиной.

Дядюшка Чипс пошевелил пиждаком:

— Это Папашин спущенный флаг, Боб… и Папаша твердит без конца, что и у меня будет такой же. Наверное, это на самом деле так. Ведь, если подумать, флаг на ратуше — это вовсе какая-то неумная затея. Кому и зачем это нужно — флаг в нашем вечно спящем городе… на ратуше, этой каменной башне с постоянно врущими часами? Флаги, Боб, должны подниматься над кораблями. И то — не над всякими. Не над всякими, Боб! Разные там рейсовые, челночные или каботажные, снующие туда-сюда — обойдутся без флага. Лишь те, что идут в путешествие, не ведая ещё конечной цели — только они достойны флага! Понимаешь меня, Боб? Идущие «далеко-далеко»… Пусть даже это их собственное далеко-далеко, до которого, как говорят водилы из Гильдии Континентальных Перевозчиков — очень легко и доплюнуть, если слишком сердит…

Вот так…

Они понемногу шли прочь от поля, и картофельные кусты качали плетьми им вслед. Иногда Картофельный Боб оглядывался на них, почти готовый уже передумать и опрометью броситься назад, но они махали ему успокаивающе.

Сейчас, — шептали они, — сейчас… сейчас… сей… час… — и этот шорох и шелест набивался ему в уши, заставляя голову кружиться, а сердце — пропускать удары. — Сейчас, Боб, именно сейчас… сейчас — очень хорошо… Пока земля мягка, а воздух влажен… Пока небо закрыто облаками и солнце не жжёт. Ты хорошо поухаживал за нами — наши стебли укрыты до нужной высоты, наши корни в тепле, ниши клубни полны свежих соков. С нами ничего не случиться за время твоего отсутствия. Мы даём и тебе время. Наполнись своей мечтой, Боб, и возвращайся к нам… Сейчас — очень вовремя…

— Сейчас нормально, Боб, — это уже дядюшка Чипс. — Погода хорошая для твоего поля, ты ведь сам говорил — не надо пока ни поливать, ни рыхлить. Ничего не случится за пару дней. А Туки будет нас ждать сегодня. Вряд ли мне удастся договориться с ним ещё раз.

Они дошли до старой пожарной колонки, и дядюшка Чипс, налегая своим тощим весом на скрипучую рукоять — заставил воду течь, а потом показал Картофельному Бобу, как нужно держать ладони сомкнутыми, чтобы вода из них не уходила, как нужно стоять, чтобы не облиться с головы до ног, когда плещешь воду себе на лицо.

Картофельный Боб понятия не имел, зачем так делать. На поле он никогда не делает так — дождь сам увлажняет тело и одежду, когда это нужно, и ветер сам сушит её.

— Так нужно, Боб, — убедил его дядюшка Чипс.

Всё дело было в вороне — Дядюшка Чипс обо всем подумал заранее и решился теперь сказать Картофельному Бобу всю правду.

— Всё дело в вороне, Боб… Чёрная птица летит на грязное лицо — так даже Маманя говорила мне в детстве. Если не хочешь, чтобы ворона кружила и кружила вокруг тебя, ты должен сейчас хорошенько отмыться — и лицо, и руки. Ещё вот здесь, Боб, около шеи. Давай, помогу… — дядюшка Чипс лил из пригоршни воду на шею Картофельному Бобу, и тёр его там, куда тот не мог дотянуться.

— Понял, Боб? Ворона теперь тебя не заметит!

Так вот в чём дело! — обрадованно думал Картофельный Боб. — Какое странное и совсем простое волшебство.

Сейчас лето, вода из колонки была тёплой, шея от этой воды сначала делалась скользкой, но Картофельный Боб послушно тёр и снова мочил, пока дядюшка Чипс не сказал: «Всё. Сойдёт. Пожалуй — хватит». Потом он заставил Картофельного Боба снять всю верхнюю одежду, накрепко набитую земляной трухой… и округлил глаза при виде сотлевшего на теле исподнего.

— У вороны есть три брата — грач, чей голос скрипуч… сыч, чей живот грязен… и лунь с крылом седым, как снег на дереве. Они парят в небе и сужают круги над теми детьми, у коих грязный ворот, не начищена обувь, и нет свежего носового платка…

Картофельный Боб, испуганный и пораженный таким обилием небесных страшилищ, торопливо освобождался от штанов.

— У Мамани талант к объяснениям, — смеясь, сказал дядюшка Чипс, протягивая ему почти новые, в цвет пиждака, брюки, и помогая попасть в штанины. — Она за одну минуту может присочинить такое, что соседский карапуз сломя голову помчится домой за расчёской или зубной щеткой. Хорошо, что это действует только на детей, а? Иначе Папаша так разил бы лосьоном, что хоть из мастерской беги…

Он подмигнул Картофельному Бобу и помог справиться с хитрыми прищепками на подтяжках.

— Теперь ещё пиджак сверху, Боб. Вот так, застегни пуговицы хорошенько, чтобы сыч не увидел твой живот и не признал тебя четвёртым братом. Теперь выпрямись… Ну, давай… Встань прямо, Боб… Не горбись… Как же тебе объяснить?

Картофельный Боб старался всё делать правильно, но не понимал, что хочет от него дядюшка Чипс.

— У тебя должна быть прямая спина. Будто ты дерево, Боб. Встань, как дерево! Нет, это не дерево, совсем не похоже… А вот это дерево, да, но его почему-то клонит ветром… Разве сейчас сильный ветер, Боб?

Они шли к шоссе, оставив тягач дядюшки Чипса угрюмо громоздиться где-то позади.

Картофельный Боб сильно прихрамывал — сменив привычные войлочные растоптыши на твёрдые туфли, которые дядюшка Чипс заставил его надеть, он чувствовал себя так, словно шагает босыми ногами по колкой стерне, среди которой, к тому же, во множестве набросаны острые камни. Ступни стискивало в этих туфлях — нещадно и со всех сторон. Но дядюшка Чипс снова оказался прав насчет новой обуви, отпугивающей птиц — сколько Картофельный Боб не вглядывался в небо, но ни вороны, ни трех её ужасных братьев не было заметно поблизости. Вместо них ползли через небо плотные, будто лежалые копна, облака… и, приглядевшись попристальнее, Картофельный Боб видел внутри этих облаков воду. Облака тащили её через небо, так же сдавливая в своих пухлых животах, как только что сам Картофельный Боб доносил её до лица в пригоршне, накрепко притиснув пальцы друг к другу. Там, где эти облака-пальцы смыкались в небе — порой просеивались пузатые капли, верхними ветрами их разносило в разные стороны… да мелькали иногда колтуны птичьего пера — нестрашные и беззаботно сизые, а вовсе не чёрные, и не седые.

Один раз, правда, края облаков разошлись слишком широко, и — словно пальцами с силой развели края раны — потёк оттуда алый свет зари, окропляя собой изнанки облаков и смешиваясь с тонкой моросью. Картофельный Боб сразу же вспомнил о солнечной сковороде, занесенной над миром, и остановился, как вкопанный… И схватил дядюшку Чипса за рукав, и замычал, и показал пальцем в редеющую облачную рвань… — там!… а там!… а если там?!.. — но дядюшка Чипс рассмеялся и показал Бобу не совсем пустой ещё мешок.

— Неужели, Боб, ты подумал, что я забыл об этом? Ну, что ты, Боб… Посмотри-ка сюда, — он поднял мешок и выразительно потряс им. — Чудеса ещё остались у меня в запасе, Боб…

Он сунул руку в мешок и демонстративно пошарил там, но снова вытащил вовсе не змею — Картофельный Боб ещё раз устыдился тому, что раз за разом ждёт от дядюшки Чипса подобного подвоха. В руке его была шляпа… с овальным плюшевым верхом, стоячими полями и с потерявшей всякую форму складкой посередине — в виде глубокой ложбинки с обвалившимися внутрь краями.

— Ах, — только и сказал Картофельный Боб, когда дядюшка Чипс поднялся на цыпочки и нахлобучил шляпу поверх его, Боба, волосяной пакли. Ему пришлось надвинуть посильнее, чтобы копна никогда не стриженых волос достаточно примялась и позволила шляпе хорошо обхватить голову и не съезжать набок.

— Что, Боб? Что ты говоришь?

— Ах, шляпа… — повторил Картофельный Боб и опасливо, чтобы не потревожить шляпу на своей голове, посмотрел вверх — на подломленное фетровое поле.

Дядюшка Чипс засмеялся и опустил руку на его плечо, что-то там поправляя:

— Она защитит тебя от солнца, Боб. Ты, главное, не снимай её никогда. И проверяй время от времени, вот так… — он показал, как трогать поля пальцами, чтобы убедиться, что шляпа всё еще на голове, и что сидит ровно. — Конечно, лучше было бы подстричь тебе волосы — у тебя такая копна, Боб, что испугает любого — но на это уже нет времени… Да и мне было бы очень трудно тебя на такое уговорить, не так ли? Обойдемся шляпой… Но запомни хорошенько, как нужно делать, Боб. Это очень важно! Шляпу может сорвать ветер. Так что, если чувствуешь сильный ветер лицом — обязательно придерживай шляпу, вот здесь. Без шляпы, Боб — солнце тебя заметит. И другие пассажиры — тоже… — добавил он, помолчав.

— Шляпа, — повторил за ним Картофельный Боб. — Держать на голове.

— Правильно, Боб.

— И тогда солнце не сможет жечь?

— Конечно, не сможет. Говорю тебе, Боб — дело в шляпе. Солнце печёт лишь непокрытые головы. Тебе нечего бояться, если всё сделаешь правильно.

Они шли через федеральный пустырь, всё ускоряя и ускоряя шаг — дядюшка Чипс время от времени посматривал на часы, что требовательно тикали на его запястье. Картофельный же Боб — таращился на небо, высматривая страшных птиц и часто оборачивался на своё поле. Они отошли уже довольно далеко от него и напутственные вздохи картофельных кустов уже не были ему слышны. Потом они спустились в лог и пересекли его, причем дядюшка Чипс быстро одолел склон и дожидался наверху, пока Картофельный Боб не поднимется следом, неуклюже ступая в непривычной обуви. В этих чёрных туфлях было очень неудобно ходить, ноги всё время подворачивались и норовили встать вовсе не туда, куда Картофельный Боб примеривался наступить. Один раз он промахнулся мимо удобного уступа, потом запнулся о торчащий корень и едва не растянулся на земле, по-прежнему придерживая шляпу за поле — как показал ему дядюшка Чипс.

— Осторожнее, Боб…

Он всё-таки вскарабкался на склон и встал рядом с дядюшкой Чипсом, загнанно дыша.

— Пойдём, Боб, — поторопил его тот. — Давай скорее. Туки прибудет с минуты на минуту.

Он тянул Картофельного Боба за пиждачный рукав. Они прошмыгнули под жиденькой тенью осин, утонули до колен в траве на другой стороне подлеска. Шоссе было уже совсем рядом — чувствовалось впереди пустое пространство, отгороженное пока травой — как занавесом перед началом представленья.

Дядюшка Чипс заметно нервничал — они явно не успевали к сроку. Но, как он не подгонял Картофельного Боба — каждый следующий шаг, который делал Картофельный Боб, получался у него всё короче. И всё чаще оглядывался он назад — в сторону своего поля. Между ними — им и его полем — лежали уже вполне себе обширные пространства. Между ними — осины шумели пёстрой сыроватой листвой, и высокая полевая трава возносила свои соцветия на суставчатых длинных стеблях. Лохматились куски коры и скрещивались голые сучья. Так много всего вдруг появилось между ним и его полем…

Мне страшно, — почти подумал вслух Картофельный Боб. — Мне страшно без своего поля.

Страхи его твердели и крепли.

Поле оставалось одно — покинутое и беззащитное. Пусть сейчас небо и облачно, но… ведь всё что угодно могло с ним случиться.

Дядюшка Охрап, мог заблудиться и заехать туда на своем тракторе. Племянники тетушки Инны… те тоже могли — палить костер вблизи его поля, пить жгучую воду из украденной у своих стариков бутылки, а потом, войдя в раж — бегать среди картофельных кустов друг за дружкой. Они так уже делали однажды… Да кто угодно мог прийти на его поле и сделать, что захотел.

Картофельному Бобу на миг почудилось даже — это случается вот прямо сейчас… Какой-то незнакомый дядюшка, одетый почти так же, как одет сейчас Картофельный Боб — выбегает на его поле, одежда его растрепана, а с волос течет. Это незнакомый дядюшка стоит на его поле, среди притихших кустов и зачем-то топчется на нём… стоит и топчется… месит ногами по одному месту, и земля влажно хлюпает, уминается под ним — дядюшка этот невысок, но грузен, у него большой живот, нависающий над ремнем. Кусты ропщут, поджимают чувствительные корешки к самым клубням. Кусты испуганы, они хотят прогнать незнакомого дядюшку с поля — …прочь… прочь… — но незнакомый дядюшка вдруг нагибается и вырывает ближайший куст — с корнем… Всё поле кричит беззвучно…, а он трясёт выдранный куст… трясёт молча и яростно… глядя, как падают картофелины… ударяясь о землю и друг о друга…

Кажется, Картофельный Боб потерял сознание — прямо на ходу…

Он, наверное — и упал бы… если б не дядюшка Чипс, крепко поддержавший его под плечо.

— Ничего, Боб… — произнес дядюшка Чипс, кряхтя от навалившегося на него веса. — Ничего не случится с твоим полем — я лично за ним буду присматривать. Не каждую минуту, конечно…, но — я пообещал местной шпане, что я им уши пообрываю и не стану больше подвозить никого ни на тягаче, ни на пикапе, если хоть раз увижу около твоего поля сегодня. Тебя же не будет всего один день. К вечеру Туки привезёт тебя обратно, и я тебя встречу… здесь же, на обочине, Боб.

От этих слов…или от уверенного его голоса — Картофельный Боб приходит в себя и немного успокаивается, хотя ему всё ещё не по себе. Страшно и боязно — и за себя, и за свое поле, покидаемое на-без-присмотра…

— Ты просто психанул, Боб… — уверяет из-под подмышки дядюшка Чипс. — Но это нормально. Когда чудо только собирается случиться — оно всегда пугает… Чёрт, Боб, какой же ты тяжелый.

Они вышли уже к самой обочине — и слева, и справа лежала пустая лента дороги… нет, так опять неправильно. Дядюшка Чипс учит его называть правильно — Шоссе. Оно блестит после недавнего дождя — ни пыли, ни мелких гранитных крошек не было теперь на нём. На сколько хватало глаз Картофельного Боба — была лишь сырая шершавая корка асфальта, лоснящаяся редкими и неглубокими лужами. «Далеко-далеко» было слева по шоссе — выглядывало там из-под крошечных деревьев. Справа же не было вообще никакого продолжения мира — его топила в себе вершина пологого подъема, и глаза Картофельного Боба больше ничего там не видели…

— Ты отправишься — туда, — совсем неожиданно сказал дядюшка Чипс, показывая рукой направо.

— Туда? Это там — «далеко-далеко»?

— Ну… Да, Боб… Твоё «далеко-далеко» лежит вон в той стороне. Так уж получилось…

Картофельный Боб стоял и смотрел в ту сторону, куда показал дядюшка Чипс. Одной рукой он придерживал шляпу, как было ему велено, другой соединял вместе полы пиждака, которые трепетали от ветра, всё норовя распахнуться.

Он смотрел и смотрел, не понимая — как что-то может быть там, где вообще ничего нет… И понемногу взгляд его обратился в тонкую линию, которая меркла и истончалась по мере того, как его воображение приближало вершину подъема.

— Счастливо тебе, Боб! — вдруг услышал он и поспешно обернулся, перепугавшись, что дядюшка Чипс уже покидает его, бросив здесь, у дороги… нет, у шоссе — в страхе и одиночестве.

Но дядюшка Чипс по-прежнему был рядом, он лишь показывал теперь рукой в другую сторону и улыбался ему ободряюще.

Там, в конце видимого слева шоссе… Картофельный Боб разглядел и охнул, мгновенно и привычно перетрусив — народился тот самый далёкий трепет, и поползла оттуда стекольная рябь… ещё несколько минут, несколько корзин томительных вдохов и выдохов — и из неясной мороси, искажающей перспективу, выскользнула и стала явно приближаться одна пузатая сверкающая капелька…

Тогда дядюшка Чипс ещё раз обрадованно хлопнул Боба по пиждачному плечу и шагнул через обочину, приветственно поднимая руку навстречу мчащемуся Бусу.

И Картофельный Боб увидел вдруг, что Бус больше не мчится, как неистовый Бог — чем ближе он становился, тем медлительнее и неповоротливее выглядел. Лента шоссе изгибалась складками, и Бус тяжело приседал, накатываясь на каждую. От его замедляющихся колес тянулись по асфальту тёмные мутнеющие полосы. Бус ярчайше высверкнул на него фарами и вдруг покатился совсем тихо. Стал уже слышен прерывистый воздушный шип, немного схожий с шипением змеи, потревоженной среди травяной путаницы. Бус качнулся и вдруг навалился боком на обочину, сойдя с дороги. Огромные его колеса заметно напряглись, ещё замедляя вращение. Камешки, ломкие травяные стебли, поваленные дождем, или подмоченный песок — всё это запело и заскрежетало, когда колеса дорожного Бога прокатились по ним. Бус прошествовал мимо Картофельного Боба — неторопливо, как утренний сон.

Картофельный Боб увидел теперь — его бока и впрямь были облеплены заплатами люков, как тело старой ящерицы облеплено непомерно отросшей чешуей. За этими люками, в жестяной утробе Буса — что-то рокотало и вращалось, и бесновалась горячая механическая дрожь, запертая как в клетку решеткой охладителя… и хлестали вентиляторные лопасти, взбивая скукоженный воздух в скользкую масляно-газовую пену… и гудели, натягиваясь, металлические жилы… и давили в нужные стороны чёрные гидравлические мускулы — всё то, что дядюшка Чипс чинит, сам или вместе со своим Папашей, дядюшкой Робертом Уопортом Стрезаном, тёзкой Картофельного Боба, а теперь и его двойником…

Вблизи бус оказался куда страшнее, чем представлялось Картофельному Бобу.

Куда страшнее, чем даже тягач дядюшки Чипса.

Это был угрюмый механический исполин, недовольный тем, что ему пришлось сдержать свой неукротимый бег, ради такой мелкой занозы, как Картофельный Боб. Он и за человека-то его не посчитал — прокатился довольно далеко вперёд, с ног до головы окатив тяжёлым выхлопом. Им пришлось бежать по обочине, поспевая следом. Дядюшка Чипс тянул Картофельного Боба за рукав, а тот упирался. Он не понимал, что с ним такое происходит — теперь, вблизи, в этом Бусе не было ничего загадочного или притягательного.

Может быть, — мельком подумалось ему, — их с дядюшкой Чипсом обманули, и это — совсем другой Бус?

Ведь он явно сделан людьми из бренчащего и вращающегося железа, как он может быть Богом Шоссе из места «далеко-далеко»?

Картофельный Боб не успел додумать эту мысль до конца, и она канула прочь, испарившись из памяти, как всё недоделанное…

Бус жарко отдулся тормозами и встал окончательно, заехав одним колесом в мокрую зелень.

Дядюшка Чипс так сильно тянул за рукав, что Боб бежал следом, а не плелся как раньше, хотя чёрные туфли по-прежнему терзали ему ноги. Они с дядюшкой Чипсом пробежали вдоль всего длинного, заплатанного люками туловища Буса, и остановились у передней его части — там, где у любой рыбины находится жаберная крышка… И у Буса, как оказалось, была она же — целый пласт стекла сложился вдруг и сдвинулся в сторону, обнажив затемнённое нутро. Картофельный Боб заглянул в него, трепеща…

Сомнения его крепли с каждой секундой — там, внутри, восседал на высоком кресле тот же тучный человек, которого они с дядюшкой Чипсом видели… форменный жилет топорщился на его животе, козырек фуражки лаково блестел поверх чугунного лба… щека, обращённая к Картофельному Бобу, была тёмно-шафрановой, а руки тучного человека лежали на плетёном обруче, напоминающем ручку корзины лишь на первый взгляд.

Тучный человек повернул голову и посмотрел на Картофельного Боба в упор. Потом несколько раз качнул головой и наклонился к предмету из серебристой сетчатой ткани… похожему на кукурузный початок, но растущему на длинном шланге вместо стебля:

— Незапланированная остановка, — произнёс тучный человек, и голос его оказался таким же, как и у его Буса — низким и рокочущим. — Двадцать седьмая миля. Близ автомастерской федерального найма, участок Мидллути.

Он сделал Картофельному Бобу абсолютно непонятный знак рукой — словно поманил пальцем жирную муху и тут же прихлопнул её всей пятерней. Картофельный Боб оторопел и сник от такого. Он совсем не понимал, что от него хочет тучный человек. Он беспомощно оглянулся на дядюшку Чипса, и тот подсказал ему, одними губами:

«Проездная карта, Боб… Отдай ему карту…».

Картофельный Боб лишь хлопал глазами, впав в безнадежный ступор. Тучный человек сделал ужасное и злое лицо — оно всё разом пошло складками и морщинами — настойчиво показал Картофельному Бобу требовательно-пустую ладонь, а потом, убедившись, что Картофельный Боб продолжает стоять и пялиться — показал здоровенный, поросший рыжим волосом кулак дядюшке Чипсу.

Картофельный Боб втянул голову в плечи и затрепетал, как осина перед ураганом, но дядюшка Чипс совершенно не испугался тучного человека — он лишь расплылся в улыбке навстречу его яростной гримасе, и тучный человек беззвучно сплюнул в сердцах, и снова сменил кулак на требовательную ладонь, второй ладонью предостерегающе накрыв сверху сетчатый початок на стебле-шланге, в который перед этим говорил.

Дядюшка Чипс похлопал Картофельного Боба по плечу и с трудом отстранил его — протиснулся мимо внутрь Буса, мимоходом выудив из кармана на груди Боба кусок картона, на котором, оказывается, был нарисован старший дядюшка Стрезан, но нарисован был так плохо, что был только слегка похож.

Дядюшка Чипс помахал этой картонкой перед лицом тучного человека, и тот выдохнул, наконец — с явным, как показалось Картофельному Бобу, облегчением. Потом тучный человек сграбастал картонку и забрал её себе — придирчиво осмотрел, перевернув её и той, и этой стороной… Наконец, он громко сообщил кукурузному початку:

— Федеральная проездная льгота. Номер… два… пять… два… восемь… семь… восемь… два… Систел… Мидллути… Роберт Уопорт Стрезан. Автомеханик федерального найма… Садится в купе третьего класса… Следует до… — он сделал страшное лицо в сторону Картофельного Боба, но дядюшка Чипс сказал: «Пристоун» быстрее, чем тот успел опять перепугаться… — до Пристоуна, с заходом в Систел…

Он склонил голову набок, словно ожидая, что кукурузный початок ему ответит, и у Картофельного Боба глаза полезли на лоб, когда произошло именно так.

Слов он не разобрал — сплошной прерывистый шорох, словно рот у ответившего был набит соломой.

Этот початок и не мог быть настоящим растением, что питается водой и солнцем — в его шорохе проскальзывали механические ноты, слишком грубые и чужие, чтобы слух Картофельного Боба смог их различить. Он представил себе, как должно шуршать такое поле под ветром — частые сетчатые головки, гофрированные шланги стеблей, запах горячей изоляции в мёртвых листьях… — и похолодел нутром.

Тучного человека, напротив, этот механический шелест вполне успокоил — он облегченно кашлянул, сказал початку «понял вас» и вдруг испортил карточку, проколов её насквозь каким-то чудовищного вида приспособлением. После чего он сунул карточку Картофельному Бобу, а тот, огорчённо повертев ее в руках и посокрушавшись над видом выбитых дыр, попытался вернуть карточку дядюшке Чипсу.

Тот отрицательно покачал головой и показал жестом оставить карточку у себя.

— Ладно… — ответил ему тучный человек и небрежно отогнул шланг-стебель с початком в сторону таким движением, будто ломал ветку, мешающую пройти… — Дело сделано! Учти, малой, я больше не твой должник… И, наверное, ещё лет двадцать мне им не бывать, а? То-то же… Уф!..

Он вытер раскрасневшееся лицо тыльной стороной ладони.

— Бог ты мой… ну и копна у тебя на голове, приятель… — сказал он, в упор разглядывая Картофельного Боба. — Просто какой-то куст, а не голова. Эй, Чипси… — сказал он, повышая голос. — Пусть он так и сидит в шляпе. Пусть даже не думает её снимать. Не дай бог, его заметит кто-нибудь из пассажиров первого класса и накатает жалобу… Мне в жизни не поверят, что это — автомеханик…

— Спокойно, Туки! — сказал ему дядюшка Чипс. — Все схвачено, перестань дёргаться.

— Ты меня слышал, приятель? — сказал Туки, всё никак не успокаиваясь.

Он обращался теперь к Картофельному Бобу, и тот втянул голову в плечи.

— Оставайся в шляпе, понял? Не снимай её даже в своём купе. Нечего тебе трясти этаким кустом! Пусть хоть небо над тобой горит — шляпа должна быть на башке, ты понял?

— А ну-ка, брось, Туки! — сказал дядюшка Чипс. — Не пугай его. Я первый раз в жизни собираюсь сделать настоящее хорошее дело, это тебе не гайки крутить. Не дави на него, понял? Иначе, клянусь — на твоём маршруте появится ещё один Сороп. Твой персональный Сороп, Туки…

— Ладно, Чипси… — тучный человек вздохнул и вроде бы чуть расслабился, ещё больше от этого погрузнев. — Если ты меня просишь от имени всех Стрезанов — тогда ладно… Пусть только не снимает шляпу с башки, договорились?

— Договорились! — кивнул ему дядюшка Чипс.

— Чего стоишь, приятель? — напустился тучный человек на Картофельного Боба. — Давай, шевели туфлями, забирайся сюда!

Он несколько раз приглашающе заграбастал воздух лапищей, и Картофельного Боба словно затянуло внутрь.

Он промахнулся туфлями мимо высоких ступенек и едва не сверзился обратно на обочину — дядюшка Чипс сноровисто подхватил его под поясницу, и придерживал так, пока тот не вскарабкался до самого верха.

Едва они одолели ступени — тучный дядюшка Туки снова сделался раздражённым. Пробурчав Картофельному Бобу что-то непонятное, он нажал на один из выступов еще одной полупрозрачной стены, и та разделилась надвое и отошла в сторону, распахнув перед ними утробу основного туловища Буса… длинного и темного.

Там светились тусклые, но казавшиеся какими-то плотными зелёные огни — и, подсвеченный ими, пронизывал всё туловище Буса, от стеклянной головы вдаль, вдаль… до самой кормы… неширокий, даже тесный коридор. Слева и справа тянулись, заходя краями друг на друга мягкие овальные заплаты дверей. Их было очень много — словно ласточкиных нор на глиняном обрыве.

Если это и были норы для людей, едущих «далеко-далеко», то они, должно быть, источили всё нутро Буса — от одного бока, до другого.

Не мудрено, — подумалось Картофельному Бобу, — что Бусы так часто болеют.

Так говорил ему дядюшка Чипс, и Картофельный Боб понимал теперь — почему… Он топтался бы на месте ещё долго, пялясь на эти двери и гадая: норы это или нет…, но дядюшка Чипс снова налёг сзади на его поясницу, проталкивая в коридор. Потом — развернул лицом к первой же нише, совсем не имеющей сдвижной двери. Там было лишь пухлое кресло и огромный, во всю стену, квадрат окна — дядюшка Чипс почти затолкал Картофельного Боба в это кресло, и тот уселся, сжавшись в комок и не прикасаясь к подлокотникам.

— Скорее, вы там! — поторопил их тучный человек, и дядюшка Чипс быстро и негромко ответил ему:

— Уже все, Туки…

Потом он добавил:

— Счастливого пути, Боб… Не бойся ничего — просто сиди у окна и смотри на мир за поворотом. Он — должен быть прекрасен… Туки прокатит тебя до конца маршрута и привезет обратно… И, помни о шляпе, Боб! Всегда помни о шляпе…

В окне — был виден тот отрезок шоссе, на котором они уже бывали с дядюшкой Чипсом…, но отсюда, изнутри Буса, он выглядел совершенно иначе. До асфальта, а тем более до земли, было страшно далеко — даже трава выглядела отсюда сплошным зеленовато-жёлтым пятном, без деталей, неразделимым на отдельные стебельки и травинки. Деревья парили над ней, будто бы не касаясь почвы корнями.

Картофельный Боб задрал голову…, но и неба теперь не существовало вовсе — верхний край окна здорово ограничивал поле зрения. Лишь совсем немного вывешивались, ложась мокрыми животами на верхушки деревьев, самые низкие облака.

Засмотревшись в окно, Картофельный Боб не сразу заметил, что дядюшки Чипса больше нет рядом. Он неслышно вышел, задернув тёмную штору за собой.

Потом Боб вдруг услышал, как пронзительно, совершенно по-змеиному, зашипел воздух… и пневматический выдох привёл в движение какие-то части застоявшегося механизма — скользнула вбок и клацнула внешняя жаберная крышка, вставая на место.

Картофельный Боб хотел было немедленно побежать туда и просить тучного дядюшку Туки выпустить его, отпустить его на своё поле, но было уже поздно — пол под ногами вдруг напрягся и судорожно затрепетал… напуганный этим Боб вернулся в кресло, где ему было велено сидеть, забравшись в него прямо с ногами. А потом — трава и деревья за окном дрогнули, качнулись, и вдруг сошли с места… и, медленно пока и плавно, но быстрее и быстрее с каждой секундой, заскользили мимо него, мимо его раскрытого рта, мимо распахнутых от удивления глаз и мимо дряблого картофельного носа, плотно прижатого к стеклу…

Мельком, совсем ненадолго, он увидел на обочине дядюшку Чипса — сверху тот выглядел каким-то совсем маленьким и нескладно-тощим. Обочина отодвинулась и отъехала прочь, машущий рукой дядюшка Чипс пропал за видимый край окна, и Картофельный Боб проелозил лицом через всё стекло, пытаясь подольше не выпускать его из виду.

Потом гул под полом окреп, стал ровен и высок тоном… и лента шоссе зазмеилась навстречу и опять мимо… стала вдруг не асфальтовой полосой, неподвижной и твёрдой, а чем-то другим — стремительной серой рекой, вскипающей

Перед Бусом бурунами луж и расходящейся упругими волнами обочинных трав. Бус мягко качнулся на многочисленных своих колёсах, проглотив подвеской гребень подъёма, и начал плавно, шелестя ветром и расталкивая окнами подступающий вплотную дождь — падать в пучину тех мест, о существовании которых Картофельный Боб даже и не подозревал до этого момента.