Бобы на обочине

Глава 8. Роберт Вокенен

Чего ждать и следовало — когда ворочаешься всю ночь в кресле буса, и скорее дремлешь вполглаза, чем спишь — то весь следующий день проходит будто в тумане.

Роберт Вокенен до красноты натёр себе глаза и окончательно замучил кофейный автомат, но все никак не мог прийти в себя, как следует. Меняя направление поездки, он сошёл на первой попавшейся бус-станции — это был даже не городок, а чёрт знает, что вообще… Небольшой павильон со стеклянной крышей, автоматическая билетная касса и засиженный мухами газетный лоток.

Газеты, правда, здесь продавались свежие — сегодняшние. Эмблема федерального печатного агентства над лотком хоть и не светилась электричеством, как ей было положено, но автомат по продаже газет худо-бедно справлялся с обязанностями, ради которых эту эмблему лепили.

Роберт Вокенен покрутил барабан с названиями, выискивая «Деловой запад» в длинном списке, и получил её тотчас — ещё липкую от непросохшей краски.

Вот, чёрт, — снова подумал он, открывая первый разворот.

Здесь, на востоке — даже газеты отвратного качества. Страницы этой не даже листались, а скорее расклеивались — словно пытаешься снять скотч с багажной коробки. Сама бумага была влажной, да и в типографских красках, наверно, полно здешней вездесущей пыли, и от того набранные шрифты выглядели кошмарно.

Роберт Вокенен, чертыхаясь без устали, разлеплял развороты, пока не наткнулся, наконец, на то, что разыскивал… Тогда он сложил газету, и какое-то время сидел, злорадно и мстительно ухмыляясь на шоссе через стеклянную стену станции — больше свидетелей его триумфа здесь не нашлось… На этой станции — даже телефона не было. Потом он не отказал себе в удовольствии — снова разделил страницы и ещё раз пробежал глазами коротенькую врезку в подборке индустриальных новостей. В заметке упоминалось, помимо всего прочего, о корпоративной покупке лесокартонного склада, являющегося градообразующем предприятием федерального поселения Миддлути некоей компанией «Солар Инк», название которой, как утверждала газета, «ничего нам не говорит».

Роберту Вокенену это название говорило много чего.

Во‑первых — оно было подчеркнуто «чистым».

Так высокопарно именовать себя способна лишь скороспелая компания — в Большом Доме такие называли «компаниями-птенцами» или просто «желторотыми»… На своём веку Роберт Вокенен видел их так много, что уже сбился со счёта — компания, только-только вылупившаяся из яйца и жадно разинувшая на мир слабенький ещё клюв. Есть аппетит и желание клевать, но что именно клевать — она и сама пока не знает. То ли мясо, то ли дроблёное зерно. Или, быть может, жирных гусениц?

«Частный извоз, пирожные на вынос, реставрация плотин», — вспомнил он шутку, над которой особенно потешался Энтони Пирсон, управляющий Большого Дома.

Но, скорее всего — не будет ни того, ни другого, ни третьего. У настолько голодного птенца наверняка имеется заботливая мамаша, которая и накормит его на первых порах — протягивая нужные подряды в умелом и цепком клюве. Иначе откуда у фирмы, настолько молодой, что даже «название ее ничего нам не говорит», оборотные средства на выкуп федерального склада? Конечно, штабель досок, террикон щебня и выгоревшего на солнце местного серого картона, что оставило тут государство после строительства шоссе — не бог весть какой жирный кусок, но тем не менее… Градообразующее… господи ты, боже мой.

Где она хоть находится, эта дыра… Мидллути? — подумал Роберт Вокенен.

Он направился к билетной кассе, всю стену около которой, словно гигантская паутина, занавешивала схема пассажирских маршрутов. Мидллути нашёлся после четверти часа пристального изучения — когда терпение почти покинуло Роберта Вокенена. Кружок, состоящий из одного только контура, и не заполненный краской внутри — так на схеме обозначались пункты с населением менее двух тысяч жителей. Насколько менее? Вокенен прикинул и задумался…

Этот Мидллути прилип к схеме, как след от засохшей дождевой капли. Или как след от разбившейся мухи, которая метила куда-то между Приттсбургом и Элизатауном — в белый свет, как в копейку.

Там, наверное, чёртовы леса, — подумал Роберт Вокенен. — Узловатые вязы и сырое осиновое дреколье вокруг. Дереводробильные машины со стёртыми зубьями на заросших молодью просеках. Чёрт те что… Или наоборот — давно распаханная земля, чёртовы огороды с тыквами и бескрайние плантации гнилой картошки, а круглый необработанный лес — стаскивают со всей округи на своих тракторах и бросают у ворот склада небритые фермеры. Те, которым понадобился ещё один клочок земли под чёртов репчатый лук.

Он нервно прошёлся вдоль пустующей стены бус-станции…

Мидллути, — подумал он, и покатал это слово во рту, сморщиваясь от отвращения…

Мидллути. Само это название напоминало ему хлопнувшее о дорогу утиное яйцо — расколотая скорлупа, пузырящийся тёмный желток, уже обсиженный мухами. И корка пыли, медленно нарастающая поверх.

Значит, градообразующее предприятие…

Наверняка, оно лишь выродило на свет этот Мидллути, после чего благополучно издохло — и заросли диких огородов тотчас сомкнулись над ним. И теперь вот, некая молодая корпорация, решила возродить былой картонный промысел, за который даже местные давно перестали цепляться — и, скорее всего, хапнув под это дело государственный заём. Не торчат ли из этих кустов уши Старого Хрыча? И не означает ли это, что Соренсет имеет на плечах настолько большую голову? И настолько глубокую глотку…

Роберт Вокенен прохаживался туда и сюда, присаживался на скамью и снова вставал на ноги, шлёпал газетой, бесцельно перекладывая развороты, и снова убирал её.

Задача была не из простых. Но она будоражила его и завораживала. Она сделалась навязчивой, словно дурной мотивчик, прилипший к языку. Так бывает — сначала насвистываешь его, потому что тебе так хочется, потом продолжаешь свистеть то же самое уже помимо воли… Собственно, копать дальше — уже не совсем его дело. Он дал управляющему Пирсону свое экспертное мнение и был по сию пору совершенно уверен в нем…

Но каков чертов хрыч этот Соренсет, — подумал Роберт Вокенен. — Вот же, хитрющий старик… Приклеил меня к своей афере, как кусок смолы.

Это было чертовски странным — почему это последнее дело с подписанным сначала, но затем отозванным контрактом… вполне обычное дело, если разобраться… никак не выходит у него из головы…

Уж не оттого ли, — размышлял Роберт Вокенен, — что своим шахматным ходом Старый Хрыч продемонстрировал настолько чертовскую дальновидность, что даже он сам, Стрелянный Лис Вокенен, кажется теперь в сравнении с ним наивным, доверчивым мальчишкой? Глупцом-юнцом, который не в силах разобраться в настоящих взрослых делах, как бы не пыжился…

Это чувство было слишком омерзительным, чтобы просто отмахнуться от него.

Роберт Вокенен даже содрогнулся, лишь на мгновение допустив, что так оно и есть на самом деле.

Итак, давай ещё раз, старина Роберт, ещё раз с самого начала…

Государственный заем не выдается абы как — первому желающему его получить…

Правительству малоинтересны и уже сформировавшиеся и окрепшие компании. Оно желает поднимать из дорожной пыли ростки, совершенно ещё зелёные — первые робкие побеги. Говоря совсем начистоту, оно заинтересовано плодить конкурирующие бизнес-стаи, пестуя новичков и стращая федеральными карами опытных ветеранов. Также оно заинтересовано стравливать их меж собой — потому так закономерным образом опасается, что однажды какой-нибудь осмелевший от собственной силы вожак огрызнется на пастухов.

Но об этом — в другой раз…

Важно то, что владельцы крупной компании вроде «Индастрис карго» если и проявят затнтересованность, то всё равно нипочем не получат в собственность этот склад в Миддлути, как на него не облизывались бы. Зато скороспелая выскочка вроде «Солар Инк», о которой «Деловому обозрению Запада» даже сказать нечего, кроме того, как упомянуть название, и деловая летопись которой ограничивается радостной прошлогодней декларацией «Подряд по заворачиванию колбас в лавке дядюшки Бонзо» и честнейшим бухгалтерским отчетом — вполне может быть удостоена подобного жирного куска.

Есть, правда, одна заковыка — получив долгосрочный государственный заём, такая фирма пошлёт Старого Хрыча куда подальше со всеми его деловыми предложениями.

И в самом деле — зачем ей теперь Соренсет, с его пузатым бурбоном и лужёной глоткой? Она и сама почувствовала уже вкус настоящей добычи. Она теперь горда и высокомерна. Она готовится войти на равных в когорту крупных производителей упаковки. И Соренсет не столь глуп, чтобы подкатывать к руководству с сомнительными предложениями в это золотое для неё время. А потому — он делает всё иначе…

Допустим, его агенты присматривают новорожденную фирму и заключают с ней первый подряд. К примеру, на поставку картона-сырца — абсолютное болото для новичка в этой сфере. Уважающая себя контора сама организует всю производственную цепочку — от древесной щепильни, до собственной полиграфии. Но для небольшой лавчонки, штат которой состоит из делового дядюшки и трех его румяных племянников, это видимость реального шанса.

Роберт Вокенен даже усмехнулся, когда это представил…

Итак, шанс расплеваться с федеральным универмагом, на который они работали ранее, и который уже вымотал им все нервы, постоянно меняя форматы упаковки и досаждая требованиями дать «настоящее качество», но подешевле… Играя в долгую, Соренсет может пару лет пестовать этих родственников по труду, убеждая плюнуть на федералов и работать только на него.

И первое время — всё идет просто отлично. Фирма загружена работой по самые уши. Она гонит и гонит сырец — вымачивая и перемалывая древесную щепу… пока прочие станки, взятые под заём, простаивают, покрываясь пылью и ржавчиной. Зачем нанимать ещё рабочих и обучать специалистов, если Соренсет не скупится, выкупая самое бросовое сырьё за хорошую цену… Куда он девает не нужный ему, в общем-то, сырец — не так уж и важно. Ещё одна проглоченная фирма крутит из него туалетную бумагу для собственных сотрудников или режет для городской профсоюзной столовой яркие салфетки… Может, Старый Хрыч даже сам заигрывает с федералами и заряжает бумагой газетные автоматы… ведь кто-то постарался и сумел-таки напечатать газеты, которые расползаются в руках, марая их краской. Важно лишь, что дядюшка с племянниками трудятся во весь опор…

Роберт Вокенен достаточно знал, как устроен мир, чтобы не гадать — что же случиться дальше… Даже те крохотные деловые связи и знакомства, которые ещё сохранялись — при таком раскладе благополучно отмирают за пару лет. Станки, впустую занимающие место, начинают мешать — и их заполненные мышиным дерьмом потроха скоро оказываются на свалке… Постепенно раздувается штат сотрудников — под все суммарные родственные накопления дядюшки и племянников открываются новые цеха, и их заполняют бездельниками из этих окрестных городков, выглядящих на карте так, словно это разбилась муха.

Вскоре на место пребывает федеральный чиновник — пересчитывает присутствующих рабочих по их бестолковым головам и предписывает руководству создать профсоюз.

Ещё совсем немного и милейший старикан Соренсет делается в одночасье Старым Хрычом — распахивает бездонную глотку.

Роберт Вокенен прищурился, представив, как Старый Хрыч раздумывает над формулировкой, которая выбьет из-под ног очередного дядюшки, его племянников и всей охочей до финансовой стабильности родни нерушимую доселе табуретку…

Допустим: «С прискорбием сообщаем вам, что всеобщим решением корпорации, и с согласия членов профсоюза, — так гласило бы подобное письмо, — все сотрудники нашей корпорации единовременно садятся на диету, дабы побороть собственную тучность и лишний вес, а потому вытирать задницы и сальные рты плодами ваших трудов, уважаемый дядюшка, и плодами трудов ваших дорогих племянников, не имеет более для нас никакого экономического смысла». Жирная точка и размашистая подпись в конце.

И вот тогда — и дядюшка, и все его дорогие племянники внезапно узнают, что примеряя этим утром нарядный дорогой галстук, они зачем-то забрались ногами именно на шаткий табурет, а вовсе не на трибуну победителя жизни… И, продев голову в эту галстучную петлю — не заметили, что противоположный его конец примотан зачем-то к затёртой перекладине… Да и сам галстучный шелк, если ощупать его хоть немного тщательнее — довольно-таки пеньков и крепок.

Дядюшка, быть может, и рад был бы вечно балансировать на табурете — да вот петля, охватившая шею, уже слишком коротка для подобных затей — на этой петле, помимо всего прочего написано: «профсоюз».

А уж эта-то штука обладает всеми свойствами хорошей пеньки — она приятна и мягка, когда вытираешь о неё босые ноги бедняка, но обретает скрученную двужильную прочность — стоит ей только коснуться шеи работодателя. Вчерашние олухи и бездельники, коими набит цех — вспоминают вдруг и подсчитывают, сколько процентов с их зарплат взыскал дядюшка в виде профсоюзных взносов. Они собираются коллегиально, долго препираются и, наконец, решают, что нынешние проблемы дядюшки — это целиком проблемы дядюшки…, а вот у них, членов профсоюза — есть только права, гарантированные государством… Дядюшка не сможет просто взять и выйти из дела, повесив замок на ворота цеха — он в ответе за свой персонал, ведь добрая половина из них приехала в Мидллути специально ради этой работы. Так они и будут орать ему снизу, когда он попытается отчитаться и перекричать их в микрофон: они покинули свои дома, оторвали жен и крикливых чад от родимых корней. Да и местные, как оказалось теперь, тоже пострадали, доверив судьбу дядюшке и его племянникам — отказались от массы выгодных вакансий, залезли в долги под залог будущих пенсий, да и вообще, давно уже не поливают свои луковые грядки.

Нет, спрыгивать никак нельзя…

Но сколь долго сумеет дядюшка балансировать на несуществующем табурете? Вряд ли этот акробатический этюд слишком уж затянется…

И вряд ли кто-то пожалеет беднягу-предпринимателя, молящего всех встречных-поперечных о подряде на поставку картона-сырца, невыгодного для перевозки и заполнившему его собственные склады — дёшево… ещё дешевле… почти даром… Никто не пожалеет такого. Разве что Старый Хрыч, промурыжив дядюшку пару недель в своей дорогущей приёмной — пожмёт плечами и вынет откуда-то пухлый договор… как ту соломинку. С виду наблюдателя совсем хлипкую, но такую прочную на вид, когда утопающим оказываешься ты сам.

Таким вот образом Соренсет получает возможность засунуть в свою глубокую глотку сразу два лакомых пирога — бумагоделательную фирму, связанную по рукам и ногам долговыми обязательствами, и будущий государственный заём, коим он и спишет разом все свои былые издержки. А он немало их наплодил, приучая фирму дядюшки к короткому поводку.

Роберт Вокенен перестал расхаживать и снова сел, расправив газету на коленях.

Сквозь стеклянную дверь павильона по-прежнему просвечивала асфальтовая полоса шоссе, а за ним, на другом его берегу — начинались ломкие поля, смыкающиеся границами наделов и переходящие постепенно в отроги зеленого леса…

Роберт Вокенен глубоко вздохнул. Он смотрел на этот далёкий и будто нереальный лес, и что-то давно забытое, какое-то щемящее чувство, мшистое и хвойное — снова зашевелилось в его душе.

Он был человеком солидным и не знал этому названия, но ощутил его вдруг столь явственно, что оказалось — веки его трепещут. Наверное, это сквозняки долетали через неплотно прикрытую дверь…

Внезапно и сильно заволновавшись, он встал. Ему вдруг стало душно под стеклянной крышей павильона — та лишь усиливала утреннее солнце и ставила преграду свежему ветру. Она лишь мешала утру развиваться по собственным правилам, неписанным и естественным — превращала утро в душную западню, накрыв его пропылённым стеклянным колпаком. Будто бабочку накрыли стаканом…

Эта крыша — совсем как старик Соренсет, — решил вдруг Роберт Вокенен с испугавшей его самого ясностью.

А ведь точно…

Отчаянно, как в детстве, захотелось на воздух. Он оставил газету на скамье и пересёк станцию, заторопившись к дверям. За ними было пыльно, но гораздо более свежо и прохладно. Он прошёл по асфальтовой заплате пустого перрона и спустился ногами в редкую траву. Откуда-то из-под ног взвился серый кузнечик. Он испугал Роберта Вокенена, подпрыгнув так высоко, что сумел зависнуть около его носа, потом щёлкнул жёстко раскрывшимся крылом и мотнулся в сторону. Роберт Вокенен против воли пытался проследить за ним взглядом — но не сумел разглядеть серое на жухлом. Кузнечик канул…

Солнце, набирая силу, уже искажало очертания далёких рощ. Округлые холмы стояли против света — так, что тени ничком ложились к их собственным подножьям. Роберт Вокенен поймал себя на том, что смотрит туда, не отрываясь.

Как-то по-особенному суматошно, словно отмечая зачастивший пульс, тикали часы на запястье. Если верить их звукам — минуты падали одна за другой в траву около ног. Он прошёл ещё немного вперёд — чувствуя, как минуты сторонятся его и отпрыгивают, если он оказывается слишком близко…

Вполне возможно, что это тоже были кузнечики… Роберт Вокенен всё равно не смог бы различить против света, что там постоянно подпрыгивает…

Пока он шёл, солнце чуть сместилось в небе, окончательно распахивая перед ним залитый светом простор. Роберт Вокенен оглянулся на бус-станцию — та была уже далеко, только отсвечивала распахнутая наполовину стеклянная дверь…

Какая-то черная птица метнулась вдруг над его головой — слишком низко. Тень от траурных перьев беззвучно скользнула по траве… Роберт Вокенен отпрянул в коротком испуге, но это была просто ворона — чёрная, как уголь, и наглая, будто дворовый кот. Она сделала круг над головой Вокенена — он безуспешно попытался отмахнуться от неё шляпой, но ворона не отставала. Тогда он резко взмахнул руками и оглушительно хлопнул ладонями над головой. Это-то ворону проняло — она ударила крыльями, быстро набрав высоту… и полого заскользила в сторону холмов. Своим видом и повадками она также напомнила ему Соренсета.

Роберт Вокенен только головой покрутил. Неприятно, но о нём сегодня напоминало всё…

— Старый хрыч! — с наслаждением вслух сказал Роберт Вокенен, выходя их травы и возвращаясь на асфальтовую твердь. — Э, как меня проняло…

Он подумал так ещё раз, когда медленно, шаг за шагом возвращаясь к стеклянным дверям, обмахиваясь шляпой на ходу:

Э, как меня разобрало… А я ведь едва не промахнулся, надо же… Сам Стреляный Лис — едва не оплошал, едва не сунул морду в прямо раскрытый капкан. Хорошо, что сработали инстинкты… Его лисье чутье…

Он представил вдруг себя настоящей лисицей, грозой курятников — как рывком успевает отдёрнуть назад морду… И впору ему сейчас только презрительно тявкнуть, но ведь нужно признать самому себе — он успел это почувствовать: кожей, упругим усом, встопорщенным рыжим волосом… Успел почувствовать этот холод едва-едва не сомкнувшихся на его морде стальных челюстей. Успел оценить витую силу пружины, и шаткую, почти невесомую чуткость язычка с приманкой.

Да, он успел отпрянуть, и теперь жив, но он ведь понимает, что спасся лишь чудом. Вовсе не чутье выручило его на этот раз. Не звериный опыт, и ни годы, проведённые на опасных охотничьих тропах. Просто счастливый случай вмешался и спас его — шальной лист, планируя с ветки, накрыл его тенью и заставил отшатнуться… в самый последний миг.

Что это? — думал Роберт Вокенен, размеренно к станции. — Стреляный Лис становится слаб носом, или же это сноровка охотников растёт? И капканы пахнут теперь не металлом и смазкой, а вкусным куриным жиром? Их зубастые клешни закопчены лучиной, и потому не блестят больше в траве?

Раньше он видел насквозь их происки, — с тоской подумалось ему.

Раньше он ходил по этим тропам, не прячась. Капканы сами собой беззвучно стискивали рты и ползли прочь от тропы, стыдясь своего будущего позора. Никому такое и в голову не могло прийти — насторожить капкан специально ради Стреляного Лиса. А теперь — что? Он теряет хватку? Достиг своего предела?

Со всё нарастающей тоской он посмотрел в высокое небо. Солнце возносилось в него, плавя и растворяя, но на другой стороне горизонта уже собирались понемногу пухлые облака. Небо в той стороне было цвета самых официальных чернил — что-то мерцающее и тёмное.

Даже Лисам — становится опасно и трудно ходить по этой тропе, — подумалось ему.

Государство слишком сильно лезет в бизнес и всё усложняет… Торговый представитель упаковочной индустрии — даже это стало чертовски ушлой профессией. Того и гляди — вляпаешься так, что уже и бежать прочь будет нечем. Проклятый Соренсет.

Мне просто нужен отпуск, — подумал он, оглянувшись на холмы и лес.

Долгий спокойный отпуск. Ничего этакого гостиничного или пляжного… Чтобы вволю ходить и расслабить голову, не опасаясь каждую минуту за сохранность лап… Нужно ведь как-то изгнать Старого Хрыча из своей головы.

Надвинув шляпу поглубже, он снова вошёл внутрь бус-станции, под пыльную стеклянную крышу.

Его газета сиротливо лежала на скамье — там, где он её оставил.

А хорошо бы, — подумалось тогда ему, — чтобы и с делами можно было бы поступить так же… Оставить их лежать на скамье и просто уйти, а они бы по-прежнему оставались на месте, когда ты решишь к ним вернуться.

Роберт Вокенен несколько раз обошёл станцию кругом, пока не отыскал телефонный автомат. Он снял телефонную трубку с рычага и, не особо надеясь, поднёс ее уху. Аппарат бибикал на разные голоса, переключаясь с одного коммутатора на другой. Вокенен терпеливо скармливал ему жетон за жетоном. В какую же тьму-таракань тебя занесло, Стреляный Лис? Наконец, он услышал в трубке привычную мелодию гудков Большого Дома, а еще через несколько переливчатых трелей голосок Долорес ответил ему.

— Энтони, — позвал Роберт Вокенен и, спохватившись, добавил… — Долорес… привет, детка…

— Я здесь, Роби. — тотчас сказал управляющий Пирсон.

Он, должно быть, сидел, положив руку на телефонную трубку — так проворно и ловко у него получилось.

— Горишь на работе, Антони? — устало хмыкнув, осведомился Роберт Вокенен.

— Да, горю, — легко согласился управляющий Пирсон. — Я горю, Роби… сгораю, как свеча, забытая на праздничном пироге. Они ведь уже начинали праздновать, знаешь ли…

— Они?

— Хозяин. И совет директоров. В этом квартале предполагаемая прибыль Большого Дома била все рекорды. Мне пришлось войти к ним в разгар торжественного пира и сообщить, что в духовке нашли дохлую мышь. Фигурально выражаясь. Ты понимаешь меня, Роберт?

— Как никто другой, — сказал ему Вокенен. — Но ты всё сделал, Энтони?

— Что? — деланно изумился управляющий Пирсон. — Ты ещё спрашиваешь меня об этом? Разумеется, я сделал всё! Отказ «Романической коллекции инкорпорейтед» только что вернулся на мой стол. И должен тебе сказать, что на нём уже чертова уйма почтовых штампов. Ещё у меня на столе телефонограмма, записанная беленькими ручками Долорес. Знаешь, что в ней? «Романтическая коллекция» меня торопит и требует немедленного ответа — состоится ли в ближайшие два дня подписание контракта? Это почти ультиматум… Ниже Долорес пишет, представляешь: «Голос звонившего сух и напряжен». Ты слышишь меня, Роберт? Сух и напряжен, а? Каково тебе? Долорес может ничего не понимать в финансовых документах, но в голосах она разбирается прекрасно. «Романтическая коллекция» желала разместить у нас жирный заказ, и теперь, понятное дело, недоумевает, отчего мы тянем резину… И у нас ещё одна проблема…

— Хозяин? — понимающе спросил Роберт Вокенен, и управляющий Пирсон только вздохнул в ответ.

— Он не верит, что Соренсет задумал нас кинуть. Назвал твоё заключение чушью и велел мне убираться прочь. Потом, спустя пять минут — снова вызвал меня и снова наорал. Ему нужны доказательства, Роберт.

— Я знал это, — кивнул Вокенен.

— Мы все знали… — эхом откликнулся Пирсон. — Хозяин едва не ополоумел, когда услышал от меня такое. Он и Соренсет — вместе гнут свои клюшки для гольфа дольше, чем я работаю на Большой Дом. Дольше, чем я знаю тебя, Роберт. Они ведут дела уже много лет. Конечно, они оба не белопёрые ангелы, и оба смотрят друг на друга по-приятельски пристально — но ещё никогда не пытались обуть друг друга в смешные калоши.

— Может, просто не подворачивалось подходящего случая?

На том конце провода было слышно, как управляющий Пирсон задерживает дыхание, крепится и, наконец, переводит дух.

— Может ты и прав, Роберт… Нет, не так… — торопливо поправился он. — Скорее всего… ты прав. Но пойми меня верно. Хозяин, когда орал на меня — долго расписывал, какой этот Соренсет приличный парень. Господи, да он вспоминал едва ли не об общих горшках и сосках! Он поминутно хватался за трубку и объявлял, что сейчас же, немедля, позвонит Соренсету, и спросит его прямо о наших подозрениях, а когда тот искренне изумится и вознегодует, то лично сотрёт меня в порошок…

— Но так и не позвонил?

— Тебя это развлекает, Роберт? — голос Пирсона потускнел и словно нахмурился.

— Вовсе нет, Энтони… — примирительно сказал Роберт Вокенен. — Я понимаю, что наш старик вовсе не стращал тебя, а лишь прибегал к метафоре. Но эта метафора — плоха. Говоря начистоту — она никуда не годится. Если он прибегнет к ней ещё раз, посоветуй ему сначала позвонить в «Солар Инк.»…

— Как? Я не расслышал… Инкорпорейтед?

— «Кей» на конце… — откровенной уже веселясь поведал ему Роберт Вокенен. — Но точка — тоже присуствует.

— Что это за компания? — насторожился управляющий Пирсон. — «Солнечные чернила»? Никогда не слышал о такой.

— Ее имя ничего нам не говорит, — согласился Роберт Вокенен.

— Откуда его знаешь ты?

— Из «Деловых известий Запада».

— Запада? — ошеломленно переспросил Пирсон. — И что ты делаешь на Западе? Просто разъезжаешь по всему континенту, когда так нужен здесь?

— Побереги желчь, Энтони… — ухмыльнулся Роберт Вокенен. — Даже крошка Долорес знает, что лучше всего мне думается в континентальных бусах, а не в кабинете.

— Да, но — Запад?! Это же чёрт-те где…

— Задача, которую мне поставил Большой Дом — оказалась трудной. Но лучше уж платить агентству континентальных перевозок, чем по судебным искам, не так ли?

В трубке стало слышно, как отвернувшись от телефона, управляющий Пирсон отдает распоряжения Долорес: «Немедленно раздобыть… из-под земли… несколько последних номеров этой чёртовой газетёнки… мне на стол…»

— Ты что-то раскопал, Роберт? — это уже предназначалось Вокенену.

— Возможно… — сдержано ответил тот.

Он слышал теперь скрип паркера по мягкой бумаге — управляющий Пирсон, отчаянно торопясь, заполнял бланки распоряжений.

— Какое отношение эта «Солар Инк с точкой» имеет к нашим делам?

Роберт Вокенен и сам не удержался от плохой метафоры:

— Если позвонишь туда… — сказал он, — вполне возможно, что Старый Хрыч Соренсет сам возьмет трубку.

Пирсон замолчал, и обдумывал это несколько долгих минут. Роберт Вокенен ожидал, перекладывая трубку из левой руки в правую — размышляя, управляющий Пирсон побрякивал паркером о лаковую поверхность стола… словно колотил по уху маленькой золоченой дубинкой. Звук, доносимый проводами, был невыносим…

— Так «Солар Инк» принадлежит Соренсету? — заговорил, наконец, Пирсон.

— Разумеется, не фактически…

— Разумеется… И кто фактический владелец?

— Некто… — сказал Роберт Вокенен, отмахнувшись от назойливой мухи, что проникла внутрь станции и отыскала его потную шею среди пыли и солнечного света. — Один из безымянных знакомых дядюшки Бонзо…

— Бонзо?

— Да… того, из придорожного универмага… В общем — некто настолько мелкий, что мне не хочется давать ему даже воображаемого имени.

Управляющий Пирсон хмыкнул.

— Снова метафора, Роберт?

— Твои парни сами смогут без труда узнать фамилию владельца. — Вокенен припечатал ладонью по шее, но шустрая муха снова ускользнула. — Ты же знаешь, Антони, я не занимаюсь деталями. Отправь по следу своих ищеек.

— У меня их целый отдел, — шумно вздохнул в трубку Пирсон, решивший вдруг не спорить, а жаловаться… — И они ни черта не могут! Иногда мне кажется, что я не плачу аналитикам, а просто выставляю миску за дверь. Так те бездомные псы, что на нее сбегалиь бы — хотя бы радовали мой стариковский взор. Слышишь, Роби? Глядя на них, мне становилось бы хоть чуточку спокойней… Не то, что эти породистые ищейки у меня в штате… Ничто на свете не раздражает сильнее, как если бы дорогущий доберман, которому битый час совал под нос ношеную туфлю, вместо того, чтобы взять след, вдруг с лаем погнался за переполненным трамваем! Понимаешь меня?

— Я понимаю, — ответил Роберт Вокенен. — Но довольно метафор, Энтони. У вас уже глубокий вечер…

— Мда… Роберт… — было слышно, как управляющий шелестит доставленными газетами… — «Солар Инк», компания о которой мы знаем только… Хм… чертовщина какая-то… — зашуршал твид его пиджака — потянувшись, он несколько раз щелкнул селектором… — Итак, Роберт… Пусть, неизвестная компания, получившая государственный заем… И какая здесь связь?

— Смотри пристальнее… — посоветовал ему Роберт Вокенен.

— Я пытаюсь, — горько сказал управляющий Пирсон. — Соренсет — крупная шишка, но и его тень не накрывает к чертям весь материк… Градообразующее… хм… Мидллути… Где это вообще? Долорес… — звук торопливых каблучков в трубке. Ещё несколько нажатых кнопок. Осторожные и почтительные, но крайне многочисленные движения мягких подошв по пушистому ковру. Одни из них приближались, будто поджимая пальцы в ботинках. Другие спешили прочь — задевая каблуком о каблук.

В трубке теперь раздавался шелест раскрываемой топографической бумаги. — Бездельники… вон отсюда… — устало произнес управляющий Пирсон, старательно отвернувшись от телефона, но мембрана всё равно уловила его слова и потащила их по проводам, через все эти километры и коммутаторы. — Этот Мидллути — как раз посередине между Приттсбургом и Элизатауном… То есть — между нашими складами и новыми фабриками Соренсета… Прямо посередине! Господи, ты видишь это, Роберт?

Вокенен пожал плечами, оставаясь стоять спиной к схеме на стене.

— Господи… — продолжал богохульствовать управляющий Пирсон. — Да, между им и нами — будто вбили осиновый кол. О, чёрт…

— Взаимное расположение производственных мощностей, пунктов поставки вторичного сырья и основных рынков сбыта — довольно выгодно, не так ли? — спросил Роберт Вокенен тоном скучающего педанта.

— Ну, Роби… — с чувством начал Пирсон, но вдруг спохватился. — Это все очень складно… и совпадений что-то слишком много для простой случайности, но мы-то с тобой видели и не такое, а?

— Так копай дальше, Энтони, — усмехнулся Вокенен. — Ибо, сказано — когда я увижу жаждущего, я не поднесу ему воды, но дам лопату, чтобы он мог вырыть себе колодец и напиться из него вдоволь!

— Да уж… — хохотнул Пирсон.

— Я дал тебе лопату, я даже показал тебе место, где нужно копать… Копай дальше сам, Энтони, и пусть твои ищейки хорошенько разгребают землю коготками, а?

— Я немедленно принимаюсь за дело, — заверил его управляющий Пирсон. — И как только раскопаю хоть картошину здравого смысла во всем этом — я тотчас иду к Хозяину. Думаю, мы сумеем вывести Старого Хрыча на чистую воду за те два дня, что нам оставила «Романтическая коллекция». Покуда не истек срок ультиматума… Если все, что ты про него сейчас измышляешь — правда, то он у нас теперь на крепком крючке. Махинации с государственными займами — не шутка!

Было слышно, как он потирает руки на том конце провода — скрипучий кожаный звук, трение ладони о ладонь.

— Но как ты пронюхал, Стреляный Лис? — не удержался и спросил управляющий Пирсон. — Что было зацепкой, а? На фактах и бумагах все абсолютно гладко. С этого дела, кажется, можно крошки собирать языком, так все чисто. Где же та заноза, что царапнула твой чувствительный нос?

— Заноза на самом видном месте, — утешил его Роберт Вокенен. — Заноза торчит прямо из названия…

— «Солар Инк»? — не понял Пирсон. — Солнечные чернила? А что с этим не так?

— На столике Долорес, помнится мне, лежит чудный подарочный томик. Отличный переплет, тисненая кожа. Я не вспомню сейчас точного названия, но это что-то вроде словаря деловой латыни… Это я подарил ей.

— Вот как? Зачем же вы издеваетесь над бедной Долорес?

— Вини в этом не меня, а тех древних чудаков, что ввели моду именовать свои конторы и лавчонки не иначе, как латынью.

— Долорес… — тотчас позвал секретаршу управляющий Пирсон.

— Потом, Энтони, — оборвал его распоряжение Роберт Вокенен, — всё это потом… К сожалению, этот томик не тонок. Просто полистай его на досуге…

Но Пирсон уже вовсю шелестел страницами.

— Солар… Инк… — проговорил он сквозь зубы, как если б обе его руки были заняты, и он удерживал трубку зажатой между плечом и подбородком. — Солнечные чернила… Дословно — чернила, выцветшие на солнце… Хм… Имя собственное — название сорта чернил… постепенно исчезающих под действием яркого солнечного света…

— Прекрасное имя для упаковочной компании, Энтони?

— Хм… Сомнительное имя для сомнительной затеи… Так это и есть твоя заноза, Лис? Старый Хрыч просто проговорился?

— Они всегда проговариваются, — утвердительно сказал Роберт Вокенен. — Такова природа всех старых хрычей на свете.

— Если благодаря нам Хозяин сможет утереть нос Старому Хрычу, — сказал Пирсон, немного помолчав для приличия, — то я твой вечный и неоплатный должник, Роберт!

— Не сомневаюсь в этом, Энтони…

— Но если, копая к указанном тобой месте, я обнаружу выгребную яму… — перебил Пирсон, — … и все дерьмо мира выльется из неё на мою голову… Я не желаю тонуть в этом один — я сошлюсь на тебя, Роберт… Предупреждаю — я утяну тебя на самое дно!

— И в этом я не сомневаюсь, — сказал Вокенен, вешая трубку на рычаг. — До встречи, Энтони…

— До встречи, Роберт… — громко сказала трубка, отнятая уже от уха. — До встречи и… пусть она будет счастливой.

Роберт Вокенен толкнул заедающую дверь и вышел на свежий воздух. Ухо его горело…

Пока он говорил, полоса горизонта за полями сделалась совсем тёмной — там, за колтунами трав и вихрами лесов, небо уже набухало влагой. Медлительные, словно тучные коровы, отбившиеся от стада — стягивались тучи. Ветер, долетавший оттуда, тоже был влажный, преддождевой…

Дождь прольётся над полями, — подумал Роберт Вокенен, глядя на это небо… — и они раскиснут, растекутся, как чернила по грубой бумаге. Солар Инк…

Вот как это будет — грязь поднимется от самых корневищ, тропы между рядами луковых или картофельных грядок так же наполнятся водой, и станут сначала ручьями, а потом, когда дождь иссякнет — просто длинными лужами, в которых, как строки пустых обещаний, будут плавать полегшие овощные плети.

Роберт Вокенен произнес это самому себе, под нос…, но так, будто до сих пор беседовал с Энтони Пирсоном, управляющим отдела аналитики и прогнозов компании «Индастрис-карго»:

— Бизнес стал топким, как поле под дождём…

Ему привиделось вдруг, словно наяву — посреди раскисшего поля, посреди комков грязи и лунок, полных мутной воды, среди спутанной растительности стоит лис…

Одна из его лап тревожно поджата, нос вытянут по ветру, уши напряжены… Он готов распознать и учесть любую опасность, но дождь — комкает звуки, дождь валится сверху, лупцует лиса по морде, скатывается вниз по упругой, ненамокающей шерсти.

Лис дёргает ушами, вытрясая из чутких раковин набившуюся воду. Лису хочется в лес… Там, на мягких тропах — дождь не имеет силы, он способен лишь смочить палую листву, изменить тон её шороха под лапами. Мшистые стволы защитят его от порывов ветра. Хвойный ковер не выдаст его следов в отличии от раскисшей земли.

Отпуск, чёрт его дери…

Роберт Вокенен сморгнул, и под веками его тоже вдруг оказалось порядком воды. Устал…

Просто устал, — подумал он, проводя рукой по лицу. — Чёртов Соренсет…

Он снял шляпу и обмахнул ею пылающий лоб. Потом, не в силах отвернуться — всё стоял и смотрел на темнеющий вдалеке лес…