Бобы на обочине

Глава 11. Роберт Вокенен

А как хорошо это начиналось… и как закончилось.

Сначала Роберт Вокенен подумал вдруг, что в сущности, подобный ему человек деловой хватки — способен испытывать краткий миг счастья лишь в те моменты, когда только-только тянется за желаемым. Да ещё, быть может — в тот самый первый миг, когда пальцы вот-вот коснутся… А вот всё последующее — взять в руки, держать и распоряжаться — это уже совсем не то…

Вывод ему не понравился. Выходило слишком похоже на дешёвую философию.

Споря с самим собой — он насупился, сходу подыскивая подходящую аналогию.

Скажем — дорогой обед в ресторане, когда два старых хрыча и их помощники — руководители отделов, их правые и левые руки, а также помощники помощников…сколько-то пальцев на всех этих руках… словом — все счастливчики, участвовавшие в подготовке хорошей сделки и приглашённые теперь поподъедать крохи с корпоративных столов…

Вот как это бывает: кругом белоснежной твёрдости скатерти, и золочёный шрифт меню на ней. Они все — и руки, и пальцы, от самого большого до мизинца на дальнем краю стола — долго слушают, как два старых хрыча изливают почтения друг другу и вовсю звенят тонким хрусталём. Потом, наконец, официанты начинают обслуживание… нет, не так — вносят вереницы блюд, и когда одно оказывается напротив, между нетерпеливыми ножом и вилкой — он берёт в руку столовые приборы и отправляет в рот первый кусок…

Говорят, что преподносить публике кулинарные метафоры в качестве философских — самое последнее дело…

И что? Порой ненасытным дуракам только так и можно донести сложную мысль, — подумал Роберт Вокенен. — Просто подумайте и ответьте — и что дальше?

И если вы придете к выводу, что первым-вторым куском всё и ограничивается, ведь на торжественные корпоративные обеды приглашают не для того, чтобы вы скрежетали там вилкой и шумно капали себе соусом на галстук… — то вы будете правы!

Прелюдией обычно всё и заканчивается… и Роберт Вокенен уже и не припомнит, когда в последний раз подчищал тарелки на подобном обеде… Похоже, что он вообще ни разу в жизни не добирался и до половины — даже будучи молодым и голодным.

Потому как ощущения от любого кулинарного шедевра, на который на обоюдных радостях разорились старые хрычи — хороши только по первой паре глотков. И всякое такое восхитительно-лакомое в момент выноса в зал — после какой-то по счету манипуляции вилкой сводились к вполне обыденной тяжести в желудке, а то и самой банальной изжоге…

— Но значит ли это… — громко спросил пустую станцию Роберт Вокенен, и усмехнулся своей сегодняшней метафоричности, — значит ли это, что нет больше никакого смысла в посещении дорогих ресторанов? Да нет же… Напротив — именно подобные мероприятия и делают меня человеком, довольным своим положением… в отличии от просто человека, от жителя округа Мидллути, которому даже поездка в континентальном бусе — слишком дорого…

Так думал он, глядя на волнующийся вдалеке лес под ветром.

Прогулка… проветривание мозгов.

И в самом деле… почему нет?

Не будет в этом никакого ребячества — он ведь не собирается жечь костер в лесу и рисовать золой индейские полосы на лице. Не собирается выживать, отлавливая шляпой мальков из ручья. Это просто будет долгая спонтанная прогулка. Как если бы он гулял в национальном парке или по какому-нибудь раут-газону… только без всяких встречных-поперечных, таких же как он, проветривающих голову бизнесменов, с которыми утомительная вежливость требует постоянно раскланиваться.

Чем дольше он смотрел на лес, тем более притягательной казалась ему эта идея — идти туда, причём делать это немедленно, прямо как есть.

В конце концов, что я теряю? — уговаривал себя Роберт Вокенен. — Пара часов хорошего пешего хода мне не повредят. Да всё равно они будут гораздо приятнее той же пары часов в витрине этого стеклянного Мушиного Дома. В обществе слипшейся газеты и призрака старого хрыча Соренсета, незримо парящего за его плечом…

Он сверился с расписанием бусов.

Так и есть — единственный рейс, который его устраивал, проходил только к четырем вечера. А в пустой пыльной станции, в этой чёртовой дыре Мидллути, где нет и намека на хороший отель, эти несколько часов, разумеется, быстро превратятся в адову пытку — временем и скукой.

Он подозрительно посмотрел на небо, что плыло, покачиваясь — прямо над лесом. Там вроде клубились какие-то облака, солнце слабо просвечивало сквозь них, делая край неба сукровично-алым, но означает ли это близкий дождь, Роберт Вокенен так и не смог определить. В воздухе чувствовалась влага, но Роберт Вокенен постепенно склонил себя к мысли, что дождя не случиться… или же он пройдет стороной.

Поэтому, он совершил поступок, на первый взгляд непонятный большинству людей его статуса или даже абсурдный — надвинув шляпу пониже на лоб, он сошёл с асфальтовой заплаты перрона и неспешным шагом отправился в сторону леса… дав, правда, себе зарок тотчас повернуть назад, едва обещание небом дождя перестанет быть пустой угрозой.

И вот, всего через пару часов — стремительно и совершенно внезапно изменилось все!

Всего пару часов спустя Роберт Вокенен сидел в мокрой траве и, почти всхлипывая — слушал шуршащие, затихающие вдали шаги…

Ему было больше не до сложных метафор и аналогий — он едва дышал, взахлёб хватая ртом мокрый лесной воздух.

Это вовсе не фигура речи — сердце суматошно колотилось в груди… Оно и в самом деле прыгало там, словно намерено было с разбегу пробить размягченные всеобщей мокротой рёбра и выкатиться наружу — прямо в сырую затоптанную зелень.

Его руки были перепачканы землёй — до самых локтей.

Он едва-едва успел добраться до кромки леса — как оказалось на деле, этот лес окаймляла широкая полоса травы. Трава казалась стелющейся и безобидной только из-за большого расстояния, а на деле вымотала все его силы… И только ослиное упрямство Роберта Вокенена, которым он, кстати, гордился и от которого не собирался отказываться так легко — позволило ему достичь желаемой опушки и, переводя дыхание, недолго подержаться за влажные стволы… когда этот сумасшедший вдруг кинулся на него из зарослей.

Роберт Вокенен никак не ожидал настолько немыслимого и безумного нападения. Он даже не сразу понял, что именно с ним происходит.

Вот как всё начиналось:

Чёртов дождь закапал с неба, едва он поравнялся с первым слоем леса, если так можно выразиться… — с рыхлым осинником, из-за которого, будто таясь, выглядывали там и сям кроны настоящих больших деревьев. Возвращаться к шоссе в дождь, снова через эту траву, которая через секунду наверняка промокнёт сама и насквозь промочит его — было уже поздновато…

Стреляный Лис Вокенен принял решение — идти дальше, искать спасение от дождя под кронами деревьев, как делали его предки…

Но лес, что так очаровал Роберта Вокенена издали — оказался похожим на многослойный моток растительности, вываленный на его пути совершенно по-скотски…

Никаких тебе изумрудных опушек и зонтов из ветвей векового дуба, под которыми он задумывал передохнуть и переждать непогоду — здесь не оказалось вовсе…, а была высоченная перекрученная трава, душная и мокрая одновременно.

Она стояла вокруг леса, словно на страже… дальше шёл рыхлый осиновый частокол, он всё уплотнялся и уплотнялся по мере того, как Роберт Вокенен углублялся в лес. Частокол этот — был обильно пролит меж кольев тем же ядовитым травяным соком, что и пустыри вокруг — спутанные колтуны травы сплетались в единое целое между беспорядочно торчащими кривыми стволиками.

Кое-где подлесок становился совершенно непроходимым — почва понижалась и делалась дурной и кочковатой, в траве отблескивало зеркало стоячей воды, и поднимался выше человеческого роста совершенно кошмарный, дурной сорняковый бурелом.

Если Роберта Вокенена когда-нибудь спросят, где находятся самые гиблые места, он ответит без всякого сомнения: «Похоже, что в округе Мидллути, что бы это не значило…»

Если бы не коварный дождь, который начинал частить, едва Роберт Вокенен помышлял о возвращении, то он, пожалуй — плюнул бы на все и отказался от своей затеи.

Но вдруг — расступился впереди просвет, подлесок тоже подхалимски поредел, и из-за маяты осинового частокола проступило широколиственное тёмно-зелёное нутро настоящего леса. И он купился эту на уловку — заспешил туда, путаясь туфлями в траве. Туфли, по счастью, оказались и впрямь хорошего пошива — невысокие, но плотные, с непромокаемыми сучёными швами. Сильно промокли только брючины — от щиколоток до колен, но это не беда, раз сами ступни оставались сухими — тонкие брюки быстро подсохнут на ветру, как только закончатся дождь или трава.

Ему встретился первый платан — разлапистый великан, растопырившийся над всей прочей листвяной мелочью. Роберт Вокенен обошёл вокруг его ствола чуть ли не с благоговением. Высоко, где-то посередине ствола — были видны мшистые дупла. Словно угрюмые очи смотрели они куда-то вглубь леса…

Он попытался укрыться под этим деревом — так, как помнилось ему из того отрезка детства, когда они ещё играли в следопытов с отцом или дядей Беном… Но этот древесный старец был слишком дряхл, слишком высок и скуп на тень, чтобы уберечь кого-то от дождя своей кроной. Разочарованно отходя прочь, Роберт Вокенен споткнулся о корень, что выпирал из земли — высокий и твёрдый, как деревянное надгробие…

Там, в глубине леса, наверняка были ещё другие большие деревья — плотные шалаши ветвей, под которыми лиственный ковер остаётся сухим в самый неистовый ливень… Роберт Вокенен вспоминал и складывал эти разрозненные кусочки своих детских воспоминаний… и на его лицо, совершенно против воли — наползала и наползала улыбка… пусть она и оказалась несколько кривее и ехиднее, чем он предполагал поначалу …

Если проливной дождь застал вас в лесу — найдите укрытие под густым деревом! Это знает каждый юный следопыт, Роберт, запомни…

Он даже прикрыл глаза на мгновение.

Отец и дядя Бен — часто водили его в лес. Бывало, что они разжигали костер, и слушали россказни дяди Бена, который трепался, что успел побывать настоящим рейнджером — в его рассказах то и дело хлестал ливень, перемежаясь с грозой, тугие струи полосовали почву, рвали на куски широкие податливые листья. В его рассказах были мокрые плащи, и стволы винтовок, настолько полные воды, что она плескалась из них при каждом неосторожном шаге. Ни дождю, ни лесу — не было положено предела… и люди давно растворились бы под такими дождями, если б в округе повсеместно не попадались… как их там? …вязы Кампердауни… Нет, Роберт, не эти обычные вязы, а деревья, похожие на них только листьями. Ветви тех вязов росли вниз, как делают обычно только хвойные деревья, и они стояли в лесах стройными и строгими рощами — будто индейские вигвамы.

Это к ним Роберт Вокенен и спешил сейчас, путаясь ногами в траве. Но, вопреки рассказам дяди Бена, вяз попался ему только однажды — высокий и старый, перекрученный вдоль по стволу… обычный, не Кампердауни… Роберт Вокенен прошёл мимо и с трудом подавил желание обернуться. Этот старикан слишком уж напоминал хрыча Соренсета, чтобы всерьёз надеяться на убежище под ним.

Роберт Вокенен ухмыльнулся этому сравнению, этой своей шутке — довольно забавной и точной, если вдуматься, как следует.

А ведь и правда… — сказал он, стараясь не унывать. — Лес по-прежнему может многому научить. Если глядеть на весь лес, а не на отдельные деревья — то это ничуть не хуже той бизнес-школы, что я сам заканчивал…

Он прочистил горло и обратился к невидимым слушателям, читая им что-то вроде короткой, но пафосной лекции:

— Судите сами… Подлесок начинает свою жизнь с того, что рвёт травяной ковер и возносится над всякими колосками и соцветиями… он способен сделать это за счёт больших производственных мощностей… пардон, развитой корневой системы. Это период пассивной конкуренции, ведь трава слишком зависит от дождей — несколько дней засухи, и она вянет на корню. А вот корни молодых деревьев — знают уже кое-что о долговременных подземно-водных инвестициях. Надеюсь, вы меня понимаете?

Невидимые слушатели никак не отреагировали на ту мудрость, что изливал на них Роберт Вокенен…, но и того — тоже не смутило их молчание:

— Итак, трава побеждена в конкурентной борьбе и вся нанята на работу — препятствовать испарению влаги. А вот вместо пенсии траве — придётся удобрить корни будущих деревьев своими телами. Теперь для них наступает период конкуренции активной — подлесок тянется вверх, сам выкарабкиваясь из тени гигантов… Тут всё взаимодействует посложнее и не так предсказуемо — приходится подличать и изворачиваться, перекрывая солнце окружающему молодняку… приходится пускать корни в перехлёст, удушая ближайших соседей. Период бурного роста предприятий — это золотое время для любой упаковочной компании. Самая лучшая стратегия такова — заводи компаньонов, ищи в них опору, а потом — превосходи их и начинай относиться не как к компаньонам, а как к конкурентам…

Подобными откровениями, похоже, заинтересовались даже глупые осины — по крайней мере, они притихли, перестали неумолчно шуршать листвой, болтая друг с дружкой. А может, это просто ветер временно стих…

— Те, кто не преуспеет… — сказал им Роберт Вокенен, воспользовавшись этой минутной паузой, — в гибкости мышления и скорости роста, кто поймает ветвями чью-нибудь тень там, где ещё вчера дрожало пятно солнечного света — тот навсегда так и останется низовым подлеском… таким, как вы — спутанным, сырым, шумливым и чахлым… Все последующие годы вы будете осторожно обходить чужие толстые корни и, в конце концов, и сами удушены будете в безрадостной сырой тени. Тем же из вас, чьим стволам повезёт удлиняться быстрее прочих — нет иного выхода, кроме как расти, и расти… утягиваться на недосягаемую высоту, оставляя свой голый ствол на растерзание ветрам и твёрдоклювым птицам, обожающим ковыряться в коре…

Лес промолчал и на это… и Роберту Вокенену почудилось вдруг, что он молчит скорее презрительно, чем гордо.

Такая жизнь не делает их счастливее, — подумал о деревьях Роберт Вокенен, тронув на ходу пару мокрых стволов… и опять вспомнил про старого хрыча Соренсета. — И, уж точно, не делает добрее.

Наверное, это — просто закон природы… Все мы — и люди, и упаковочные компании, и даже деревья, на которых они делают бизнес — все, оказывается, живём по одним и тем же законам.

Выходит, и старый хрыч — не какая-то там особо злобная бестия… Он вовсе не охотился именно на «Индастрис Карго» или персонально на Стреляного Лиса. Просто природа истинных вещей и древних законов развития — не оставила ему другого способа процветать.

Роберт Вокенен глубоко вздохнул, понемногу успокаиваясь.

Лесной воздух определенно прочищает мозги.

Вот и Старый Хрыч — хоть и по-прежнему витает у него за плечом, но перестал червём точить затылок. Сделался тем, кем ему и положено быть — бледной тенью, отступившей за деревья, как за будущие мотки картона-сырца собственного производства…

Роберт Вокенен решил больше не думать о Соренсете. Но о чём ещё ему размышлять во время этой прогулки, больше похожей на издевательство — он пока не знал…

О лесной природе? О птицах? О тишине?

Он, конечно, слышал о всеобщем новом поветрии — сходить с континентальных бусов в совершенно рандомных местах и скитаться там без дороги, пешком пересекая границы округов. Откуда взялась эта повальная мода — Роберт Вокенен понятия не имел. Наверняка, её выдумал какой-нибудь слащавый гуру, не слезающий с бутылки… Люди — стайная порода зверей… за исключением лишь Стреляных Лисов, конечно же… Так что стоит ли этому удивляться?

Должно быть, гуру даже придумал для них чувственный слоган… такой, чтобы растрогать и очаровать, что-нибудь вроде:

— Сойди с шумного шоссе — распахни сердце для настоящей Ти-Ши-Ны…

Ну, давай попробуем, — издевательски подумал Роберт Вокенен и остановился — перестал шаркать и хлюпать ногами…

Но настоящей тишины не было нигде — даже без его шагов повсюду шуршала трава и распрямлялись ветки.

Он прислушался… потом присмотрелся — ах, вон оно что… Это пузатые капли падали с верхних веток, ударялись о нижние… о пни… о поваленные деревья. Падая, капли выбивали из всего этого странный звон… пусть и приглушенный всеобщим шелестом, но всё же довольно мелодичный…

Он только сейчас это ощутил. Господи… да звенело вообще всё вокруг. И далеко-далеко, и где-то совсем рядом. Звенело торжественно и печально. Эти звуки падали в траву и жили в ней, покуда следующее звонкое эхо опять не поднимало их в воздух. Тогда они становились туманом, становились сонмом медленно воспаряющих капель. И каждая из них — звучала.

И очарованный Роберт Вокенен замер и даже затаил дыхание, подслушивая их.

Этот звук, и величавая близость буков впереди и прочего смешанного леса вокруг — снова зашевелили что-то, спрятанное глубоко в его душе. Он почувствовал, как странно каменеет лицо. Под этот звон — он глубоко затянулся мокрым воздухом и шумно выдохнул… и внутри его головы тоже разом стало так мокро, что дождистой пеленой заволокло глаза… Он моргнул — чудесные звуки всплывали откуда-то прямо из травы. Вязы в глубине леса — будто резонировали, вторили им, разнося их и множа, дуя вовсю во влажные дуды пустотелых стволов.

Планировал отвесно невесомый лист, добавляя в этот непостижимый лесной оркестр свою особую шуршащую ноту.

Роберту Вокенену показалось даже, что он слышит гитарные аккорды — там же, в перепутанной траве. Словно некто ведет оттуда сольную партию… встав на колени, или склонившись так низко, что человеческий глаз и его воспринимает травой.

Это была чудесная минута.

Роберт Вокенен подумал так и улыбнулся сквозь счастливые слезы.

Одна из лучших минут в его жизни.

Он поразмыслил, полез памятью глубоко в прошлое, но с момента первых рождественских пряников и до самого сегодняшнего дня — так и не нашел ничего, чтобы опровергнуть эту нежданную мысль.

Он и не думал, что лес произведет на него такое впечатление.

Неужели тот выдуманный им гуру в засаленном, наспех запахнутом халате — действительно существует, и не несёт при этом полную чушь одним своим существованием? Неужели современный человек по-прежнему сумеет расслышать музыку леса, если некоторое время побудет в нём один? Значит, в погоне именно за этим ощущением сходят с комфортабельных бусов неряшливо одетые охламоны… Его и их запоздалое прикосновение к детству…

Я ведь грезил именно об этом! — подумал он, делая следующий робкий шаг. — Это что-о странное… совершенно гипнотическое… музыка мокрого мира. Почему я тянул с этим походом так долго?

Он скользнул вперёд, буквально наслаждаясь тем, что его движение по промоченному насквозь лесу не заглушает этой музыки, а лишь дополняет её, разворачивает… насыщает мелодию новыми тонкими нюансами, словно каждый его следующий шаг перелистывает новую страницу партитуры, словно каждое касание его ветвей и стволов — это взмах смычка, умелый дирижёрский жест… и оркестр леса с готовностью подхватывает каждое его новое движение.

Это чудесное ощущение длилось и длилось… пока один из его шагов не получился слишком громким. Какая-то ветка под ногой, чудом сохранившая сухую хрупкость среди насквозь промоченного леса — Роберт Вокенен наступил на неё и будто оглох… Звук вышел оглушительный, но короткий — как выстрел без эха.

Что-то изменилось… — он понял это после долгого мгновения неподвижности.

Звуки ещё звучали и, хотя и поменяли тональность — были по-прежнему прекрасны.

Однако, на следующем шаге они оборвались уже насовсем…

Холодная и хлюпающая какофония разом накрыла лес. Теперь были слышны лишь беспорядочные мокрые шорохи и бульки… Роберт Вокенен на ощупь ринулся куда-то через теснейший осинник. Он по-прежнему улыбался — по инерции, это угасшее мгновение было столь прекрасно, что улыбка никак не покидала его лица.

А когда он услышал яростный носорожий треск в траве — было уже поздно предпринимать что-либо. Он успел рассмотреть лишь метнувшуюся на него из зарослей бесформенную серую тень…

Роберт Вокенен считал себя человеком с хорошей хваткой, умеющим принимать быстрые правильные решения, и по полному праву носил прозвище «Стреляный Лис». Но он был скорее бизнесменом, человеком рассудка, а вовсе не драчуном…, а потому мозг его засбоил, когда он увидел эту тень.

Она неслась прямо на него, лишь за самый короткий миг до удара обретя очертания человеческой фигуры…

Роберт Вокенен застыл, словно пораженный столбняком — даже улыбка не успела сползти… Человек, несущийся на него, отчаянно замахнулся на бегу… и ударил. Руки Роберта Вокенена помимо его воли дёрнулись прикрыть голову, и кулак, метивший ему в лицо — с хрустом напоролся на локоть. Они заорали — оба! Одновременно!

Боль была чудовищна ещё и тем, что застала абсолютно врасплох. Отправляясь в лес, Роберт Вокенен не был готов к боли. Ни сходя с буса, ни разговаривая с управляющим Пирсоном — только игры ума, ничего физического. От этого первого в его жизни пропущенного удара — будто чёрная клякса расплылась перед глазами, мешая видеть… Всё, что он успел рассмотреть сквозь неё — как напавший на него Серый Человек присел, а потом вдруг так и заплясал вприсядку… закривлялся, словно невменяемый балаганный шут.

Пока Роберт Вокенен боролся с кляксой в глазах, он вдруг присел ещё сильнее, явно примериваясь для прыжка, а потом — бросился на него снизу… ни дать, ни взять, бешеная собака. Роберт Вокенен вроде бы даже услышал, как щелкают зубы, кусая воздух возле его горла.

Он шарахнулся прочь от безумца, но лишь с треском разорвал свой пиджак… и полы его беспомощно трепетали, как крылья бабочки, которую терзает оса.

Роберт Вокенен ничего толком не видел… и совсем ничего не понимал. Он пытался что-то сказать, но никто его, разумеется, не стал слушать.

Его просто трепали, швыряя из стороны в сторону. Выламывало пальцы, закрученные в чужой одежде. Он ощутил страшнейший удар по бедру, словно лошадь лягнула — нога подвернулась, сразу же превратившись в ненадёжную, пульсирующую от боли подпорку. Он попытался упасть и отползти, но его крепко схватили за лацканы и не позволили выйти из драки. Он цеплялся и заслонялся, как мог, но ребра гудели от ударов.

Его довольно сильно двинули по лбу — даже голова отлетела назад. Трава обморочно захрустела — уже не вокруг, а под ним, и Роберт Вокенен понял, что смог, наконец, упасть…

Он потянул к себе колени и закрылся ими, скрючиваясь и заползая поглубже под травяные корни. Его больше не били, хотя он и ожидал этого — поваленного всегда добивают ногами, это обязательно, это — ритуал, который нужно соблюсти, чтобы победа казалась убедительной и многие годы спустя.

Роберт Вокенен чуть развел локти и скосил глаза — и увидел прямо напротив своего лица тупой носок ботинка. Рыжая росистая кожа, тусклый металл крючков и заклепок. В шнуровке запутались цепкие лесные колючки.

Тогда Роберт Вокенен перевалился на спину — человек в накидке из брезента стоял над ним, тяжело дыша. Ноги его были расставлены широко, и правый ботинок он словно держал наготове — касаясь травы лишь самым мыском. Роберт Вокенен чувствовал, что если попробует подняться — то непременно и тотчас получит страшный удар в лицо. Отталкиваясь от земли локтями и пятками, он как можно незаметнее отползал к ближайшим осинам. Безумец в брезентовой накидке его не преследовал — просто стоял и смотрел куда-то мимо… Роберт Вокенен так и не понял, что ему нужно. Отползая, он пролепетал что-то о бумажнике — о своей готовности с ним расстаться, но серое лицо, глядящее на него сверху, лишь презрительно искривилось.

— Не-на-ви-жу… — раздельно произнес человек, хотя голос его был страшно сдавлен и превращал любые слова в зловещий змеиный шип.

Он и сам походил за змею — высокий и худой, узкокостный, но чрезвычайно жилистый — шея в кожуре раздерганного брезентового воротника состояла, казалось, из сплошных сухожильных веревок. Его накидка и сама выглядела так, словно это змея начала сбрасывать кожу, и Роберт Вокенен застал её, когда процесс зашел уже далеко за половину — сплошные расходящиеся швы, прорехи, торчащие клубки ниток.

— Не ходи за мной… — по звуку это был тот же самый рассерженный шип, и Роберт Вокенен лишь каким-то чудом отличал одно слово от другого…

— Понял? — повторил человек, опять заканчивая период апатии и распаляясь всё больше и больше. — Не ходи за мной…

Роберт Вокенен совсем запутался. Что от него хотят? За кем это он ходил? Что за чушь?

Господи… это же сумасшедший, — понял он тогда. — Мне не показалось, он — безумец. Такие перепады настроения… Да, и набросился — ни с того, ни с сего.

Роберт Вокенен всё поджимался, всё кутался в растоптанную лесную подстилку, ожидая, что вот-вот возобновится расправа… и недоумевал, почему она так задерживается. Словно ему дают время, чтобы пришёл в себя. Или сумасшедший просто переводит дух?

— Наверное, — с ужасом подумал он, — бить ногами человека, который уже очухался — намного интереснее.

Но, по крайней мере, о бумажнике этот тип тоже не вспоминал…

Роберт Вокенен похолодел вдруг — догадка пыхнула, потом ворохнула отбитые внутренности, и в следующий миг он весь пропотел — обильно и жарко:

А если — это убийца… и я застиг его, когда тот прятал чей-нибудь труп в лесу? Может, это член какой-нибудь банды лесорубов… или даже табачных контрабандистов?

Боже мой…

И Стреляный Лис Вокенен повёл себя совсем не как почтенный лесной зверь, а скорее как диванный пёсель при виде грабителей — дёрнулся всем телом и заскулил…

Его сейчас точно прибьют. Господи…

Нужно же было так налететь. Глупо, как глупо, чёрт…

Проклятый лес, проклятые детские мечты…

Проклятый Соренсет… Это ведь Старый Хрыч, вынудил их вспомнить, и снова о них загрезить…

Наверное, — с ужасом подумал Роберт Вокенен, — здесь, на Западе — выйдет очередная липкая газета, когда моё тело найдут…

Он представил раскрытую газету на скамье бус-станции, брошенную кем-то из проезжающих, кто прочёл из любопытства и тотчас о нём позабыл: «Эксперт аналитического отдела компании „Большой Дом“, входящей в тот же холдинг, что и знаменитая „Индастрис Карго“ — был найден мёртвым на некотором удалении от шоссе в округе Мидллути. На теле и рядом с ним обнаружены следы борьбы. Комиссар местной полиции считает, что покойный стал невольным свидетелем убийства или попытки спрятать труп. Пока неясно, что этот бизнесмен делал в лесных непромышленных угодьях округа, совершенно не предназначенных для пеших прогулок. Прочие обстоятельства выясняются…»

Роберт Вокенен, как последний гордец — вскинул голову, чтобы успеть посмотреть в глаза своему убийце… Однако человека в серой накидке уже не оказалось рядом. Роберт Вокенен больше не видел его, только продолжал слышать, как хрустит мокрая зелень под ботинками где-то в отдалении — тот рыскал по подлеску, отыскивая что-то в траве.

Роберт Вокенен закусил губу и сел, обнимая сотрясающиеся колени.

Нужно защищаться… эта мысль мелькнула и канула, как мышь в траве. Он осторожно, стараясь не производить шорохов, перевернулся на четвереньки и пополз прочь. Полы пиджака, лишенные пуговиц, волоклись следом по траве, и он пожертвовал скоростью и одной рукой — чтоб запахнуть их и так придерживать. Затолкать полы пиджака за ремень — он не догадался. Каждую секунду он ожидал, что этот безумец вернётся, отыскав в траве… что он там ищет? Господи, лопату!.. и пригвоздит его к земле, саданув сверху сначала по хребту, а затем по затылку… Это будет ужасно!

Он бросил к чёртовой матери мешающие полы полы и замесил коленями, ужом замелькав среди белесых сырых корневищ. Лопата, о боже… острый зазубренный край… Комья земли и паста чужой крови на острие. Ужасно… ужасно… Ему показалось вдруг — тот, в накидке, возвращается… и он замер, затаился в траве, сотрясая её крупным ознобом. Было слышно, как тот — тоже споткнулся о корень. Что-то широкое было в его руках — оно с шелестом раздвигало траву, когда задевало её.

Это точно лопата… — подумал Роберт Вокенен, уже мысленно умирая…

Он по-прежнему стоял на четвереньках, ощущая, как дрожит и дёргается его сердце где-то у глотки — разгоняя эту противную дрожь по остальным членам…

Из-за крайней степени испуга Роберт Вокенен даже не сразу понял — шаги, вроде бы, начали удаляться… Он прислушался, навострившись, как суслик. Всё ещё хорошо различимое, но уже затихающее «-шур… — шур…»

А ведь Серый Человек потерял его, — загораясь надеждой, подумал Роберт Вокенен. — Этот сумасшедший — ошибся с направлением, идёт совсем в другую сторону. Идёт прочь от того места, где он затаился в траве.

Прежде, чем Серый Человек поймёт свою ошибку и вернётся — у него есть немного времени, чтобы попытаться ускользнуть.

Стараясь кряхтеть как можно тише, он поднялся с четверенек и, хотя ноги дрожали и разъезжались, они всё же оказались способны к бегу — он побежал через подлесок, шарахаясь от особо корявых осиновых стволов. Дождь часто осыпался ему на спину, переходя из моросящего в настоящий ливень, когда он задевал головой за низкую ветку. Мокрый лист — пластырем прилепился на щеку, заклеив уголок рта. Роберт Вокенен несколько раз безуспешно пытался сдуть его или сплюнуть на бегу…

Проклятый подлесок всё никак не заканчивался — он и представить не мог, что успел забрести в него настолько далеко. Вот впереди мелькнул просвет, и Роберт Вокенен, шумно отдуваясь — ринулся туда. Но это оказался всего лишь наклоненный до земли ивовый куст — корни его ослабли и уронили ничком тяжёлую обмякшую плеть…, а прочие побеги-конкуренты, обрадованные и вертикальные — ещё не успели заполнить собою эту свежую брешь.

Здесь Роберт Вокенен остановился в нерешительности — не понимая, куда двигаться дальше.

Всё вокруг было одинаковым — ветки и трава… высокая, держащая крупные капли на весу. Роберт Вокенен закусил губу. Нет, не так обидно было бы заблудиться и сгинуть в настоящем дремучем лесу, как дядя Бен — где стволы и нижние сучья обросли мхом, седым и длинным, будто старческие бороды. Но насколько постыдно заплутать в цепком подлеске, где порой слышен шум с шоссе, в двухстах шагах от голого пустыря федеральной земли… это было что-то немыслимое. Пытаясь справиться с паникой, он часто-часто дышал, через силу загоняя сырой воздух в легкие… поминутно замирая, чтобы прислушаться — не идёт ли за ним Серый Человек…

Ему показалось вдруг — что-то мелькнуло справа, какое-то быстрое движение.

Отшибленная кулаком Серого Человека шея, на которую к тому же, как на кочерыжку, налипли капустные листья обоих воротников — ворочалась слишком нерасторопно, чтобы он сумел вовремя обернуться и разглядеть.

Он вытянулся из-за осинового ствола и смотрел во все глаза… смаргивая, когда дождь насеивал воду ему под веко. Качнулась невдалеке упругая ветка — словно занавеску отдернули… Роберт Вокенен юркнул за ствол, потом и вовсе присел, перестав дышать. Ему на глаза попался голый сук, торчащий поодаль около поваленного дерева — довольно толстый и тяжёлый на вид. Роберт Вокенен перебежал туда и жадно ухватился за его расщепленный комель. Теперь весь фокус был в том, чтобы выдрать этот сук из травы как можно более незаметно. Его главный шанс на спасение — незаметность. А дубина — так, оружие последнего шанса.

Он медленно, по миллиметрам, вытягивал сук из спутанной подстилки.

И, когда ему удалось — он разочарованно всхлипнул: тот оказался слишком длинным, и противоположный его конец разрастался целой копной гибких побегов. Этот сук не годился быть оружием. Смешно и глупо будет замахиваться на врага этакой зелёной метлой и надеяться на спасение.

Тогда он что есть упёрся этой веткой в землю — она прогнулась неподатливой дугой и вдруг отчетливо хрупнула где-то посередине. Роберт Вокенен обрадованно надавил, сложил почти вдвое гибкие половинки, потом наступил ногой около сгиба и принялся сгибать и выкручивать туда-сюда, разгорячено сопя. Мокрые деревянные жилы обрывались с трудом. Даже кора мешала — слоилась лентами, бинтуя место свежего перелома.

От всех этих усилий, от возни и горячего частого дыхания, было больше шума, чем пользы…, но ему удалось, в конце концов, отломать деревяшку размером с биту для сквоша, и весом, как набитый бумагами портфель.

Роберт Вокенен судорожно облапил её и замер так — с неказистым дрыном в руках…

Снова донеслись шаги, на этот раз — широкие и решительные «-шурр… — шурр…», рассекающие травяную путаницу надвое. Походка победителя… С каждым ударом сердца этот шорох становился всё ощутимее. Роберт Вокенен уже чувствовал шевеление потревоженных стеблей — там, где они касались его голой кожи, исколотого травой живота… паутина травы была сплетена часто и туго, и оказалась не менее чувствительной, чем настоящие паучьи сети. И он сидел, опутанный ею, боясь пошевелиться… как, должно быть, сидит, замерев, пузатая муха — понимая уже, что она поймана и ей не уйти.

Шаги остановились подле и канули в шорохе накатывающегося дождя… Роберт Вокенен разом потерял место, где должен сейчас находиться его преследователь. Этот тип обладал каким-то животным даром подкрадываться незаметно — как только он переставал двигаться, тишина просто стирала его… и пятна следов, где он прошёл — тоже сразу затягивались растительным камуфляжем: зелёным, серым, коричневым и жёлтым. Унылые, землистые цвета. Роберт Вокенен судорожно сглотнул… и зажмурился — так получилось громко.

Когда тебя хотят убить — все цвета мира выглядят унылыми… Цвета, вполне подходящие для тайных похорон. Для ямы в лесу, заполненной бурой водой.

Лопата… — снова подумал он, внутренне поджимаясь.

Он стоял за деревом, навалившись лбом на шершавую кору… и зубы его стучали. Ему корежило… мерещилось — лопата, мокрая земля, блестящая и чёрная, разодранные ею травяные корни. Трава и деревья тут, в забытом Богом Мидллути — наверняка привычны к рытью таких ям… А он — ещё осмеливался читать им лекции…

Он не выпустит меня из леса, — жалобно подумал Роберт Вокенен. — Не выпустит. Так и будет рыскать по округе, пока не отыщет и не прибьёт.

Эта жалость к самому себе — вдруг странным образом трансформировалась в решимость:

Чтобы выжить — я должен сам его выследить… напасть первым, пока он не опомнился… — он проглотил эту мысль со следующим комом горячей слюны.

Дубина в руках была достаточно тяжела и суковата.

Только лист, заклеивший щеку — мешал, трепетал от дыхания, налипая краем на губы. Роберт Вокенен так и не отодрал его, пока были свободны руки…, а теперь — нечего было и думать оторвать их от дубины. Он стоял, дышал как мог и терпел, стискивая деревяшку до боли в суставах.

Серый Человек снова обнаружился — шагнул в траве и пошёл… — пусть и не совсем прочь, но не прямо на него — мимо…

Роберт Вокенен, сделав несколько безуспешных попыток — сумел, наконец, перевести дыхание.

Он выглянул из-за ствола, молясь, чтобы увидеть безопасную брезентовую спину…, но Серый Человек находился боком к нему — и бесцельно, как показалось Роберту Вокенену, брёл куда-то по траве. Полы накидки были распахнуты и волочились, соскребая с травяных щеток воду и спелые семена. Человек нёс что-то в одной руке — это что-то и впрямь очень похоже на лопату и, хотя развеваемые полы и скрывали её от взгляда, Роберт Вокенен уже нисколько не сомневался в своей догадке.

Он дождался, пока Серый Человек не отойдёт достаточно далеко, чтобы не расслышать его шагов… и грузно перебежал тропу за его спиной. Потом согнулся в три погибели, почти касаясь лицом собственных коленей, и начал красться следом — от ствола к стволу, стараясь держать голову как можно ниже — среди шуршащего разнотравья. Преследование, впрочем, длилось недолго — уже после нескольких минут у него страшно разболелась поясница. Роберт Вокенен остановился, в изнеможении опершись о ствол, и снова высунулся из травы — будто настороженный суслик.

Тот, за кем он шёл — оказался практически рядом. Роберт Вокенен опять перепугался, что переборщил с погоней — как-то умудрился подойти чуть ли не вплотную. Серый Человек остановился и полуобернулся — не на Роберта Вокенена, в никуда… просто запрокинув лицо к небу. Капюшон сполз с головы и стало видно его лицо — так ясно, будто Роберт Вокенен смотрел на газетную страницу перед собой. Так же, как в газете — на этом лице лежали густые типографские тени, щеки из-за них казались впалыми… явное лицо преступника в бегах, хоть сейчас на первую полосу… Осунувшееся и заостренное, словно его обладатель слишком быстро терял вес, и оттого кожа высохла и натянулась, резко обозначив лицевые кости. Рыжий лишай щетины обволакивал щеки. Губы выглядели растрескавшимися — Роберт Вокенен со столь близкого расстояния даже различал на них спёкшийся налёт высокой температуры.

Серый Человек был болен.

Роберт Вокенен знал это теперь так явно, будто самолично поставил ему градусник.

Плечи Серого Человека были ссутулены… и брёл он, заметно подволакивая ногу. И ещё от его сведённых вместе лопаток резко несло потом, липкой болезненной испариной — странно, что во время драки Роберт Вокенен ничего такого не почувствовал.

Так даже лучше, — подумал Стрелянный Лис Вокенен, приседая за ближайшим деревом и перехватывая деревяшку поудобнее. — Больной сукин сын.

Как дикий зверь, который сожрал падаль и отравился… и бредёт теперь, качаясь на ослабевших лапах…

Он понял вдруг, что таким образом распаляет себя… и сконфузился.

Потом снова выглянул из-за дерева — серый капюшон был накинут на голову, лица не видать больше…, а сам его несостоявшийся убийца — понемногу приближался к засаде, неслышно пробираясь по траве.

Наверное, — подумал Роберт Вокенен, — это-то меня и спасло… Сукин сын болен… или ранен, и ему просто не хватило сил забить меня ногами до смерти. Он был вынужден пойти за лопатой, и дал мне возможность ускользнуть…

Ветер окреп, с нарастающим шумом зашелестели осины. Теперь в их мокром шелесте Роберту Вокенену чудилась тоска…

Теперь ты и сам понял… — шелестели ему деревья. — Куда бы он ни пошёл — они настигнут его всюду… Такие, как Соренсет, опасны — старые или больные хрычи… Слишком ослабевшие, чтобы выживать честной охотой, но менее голодными это их не делает… Они всё ещё слишком опасны — ровно настолько, чтобы увидеть в случайных встречных добычу, живое трепетное мясо… Мы, деревья — живем куда дольше вас, животных… И нет никакой разницы, двуногая ты тварь или нет — в минуту опасности все вы становитесь на четвереньки…

Роберт Вокенен в ужасе обернулся на лес… Осины трепетали… казалось — они двигаются, сужают хоровод вокруг:

— Ты правильно говорил нам, пузатый человек… Нет никакой разницы, кто ты — существо из плоти, или из сырой древесины… или картонажная артель, или целый «Большого Дом»… Всюду есть свои хищники, а значит — всюду будут их жертвы… Любители неосторожно пасущейся плоти…

Он — тоже сходит с ума? — подумал Роберт Вокенен, отложив дубинку и растирая виски обеими ладонями. — Стоило забираться в лес, чтобы понять такую простую мысль? Вполне можно было прийти к тем же выводам, занимая кресло комфортабельного буса.

Он широко облизнул губы.

Не сдавайся, Стреляный Лис… твоя борьба продолжается, пока… пока жизнь не окончена…

Он почувствовал вдруг, что Серого Человека больше нет рядом и, гулкое мгновение спустя — действительно снова услышал удаляющееся «-шур… — шур…». Хлопнула ветка, распрямившись… и осыпался с неё вездесущий дождь.

Серый Человек сделал ещё несколько шуршащих движений, а потом окончательно сгинул…

Роберт Вокенен подождал для верности ещё немного, всё ещё находясь под впечатлением.

Откуда вообще взялась у него эта странная идея — броситься в погоню за этим, наверняка опасным человеком? Неужели он и впрямь собирался догнать этого типа и ударить его дубиной по лохматому загривку?

С большим сомнением он посмотрел на отломанный сук около себя. Вне битвы любая палка выглядит оружием — Роберт Вокенен где-то прочитал эту фразу, и сейчас повторил её про себя несколько раз, прежде чем она его отрезвила.

Да, точно… Вне битвы…

Он глубоко вздохнул и обессиленно улыбнулся своему перевёрнутому отражению в луже. Решающая битва не состоялась, миновала… Миновала.

Как ему и говорили деревья — он опустился на четвереньки и, уже вполне свыкаясь с повадками пресмыкающегося — осторожно пополз прочь…

Ну, и слава богу… — сказал он, работая коленями и локтями. — Я не рождён для битвы, не рождён, чтобы перегрызать глотки… нужно признать это…

Он больше пригоден для тонких осторожных расчетов, для размышлений и интуиции… Он же Лис — а значит уступает любой собаке в длине клыков…

Он полз и расшалившееся сердце понемногу сбавляло темп.

Его ребра, видимо, тоже останутся целы сегодня — Роберт Вокенен распахнул пиджак и осторожно ощупал саднящий бок — как, наверное, его далекие предки ощупывали мятый доспех после битвы. Этот тип всё-таки здорово его отмутузил. Под сорочкой, должно быть, полно синяков — и каждый размером с голову младенца.

Иногда он делал вынужденные остановки, чтобы отдышаться и прислушаться…, но по-прежнему не находил ни единого признака присутствия рядом ещё одного человека. Вообще ничего, кроме его собственного хриплого дыхания, звука дождя, набирающего силу, и шороха листьев вокруг.

Ветер налетал порывами… будто резвясь. Вот и теперь — упал с мокрых небес и мгновенно разъял подлесок надвое, словно расческой положил пробор на чью-то густую шевелюру — Роберт Вокенен увидел редеющий просвет впереди, за ним уже не было ни деревьев, ни высокой травы… там угадывалось иное пространство, широкое и пустое. Он пополз туда, цепляясь своей дубинкой за лопухи.

Очень скоро подлесок в последний раз дохнул на него травяной прелью из-под корней и, наконец, ослабил хватку…

Роберт Вокенен, как был, на четвереньках — выпрастался под голое небо… Тучи впереди теснились, как все неотложные дела разом — перекрывали путь и бегу, и взгляду. Сквозь них на притихшую землю валился дождь — охапками твёрдой безучастной ко всему воды.

Роберт Вокенен, будто и впрямь оборотился настоящим лисом — задрал голову и понюхал воздух. Под когтями его хлюпало, лапы разъезжались на мокрой земле… он опомнился — тряхнул головой и поднялся с четверенек. Дубина осталась валяться в грязи.

Он бегом припустил через пустырь — в ту сторону, где виднелась за травяными гривами и колтунами пахотная пустота. Дальше за ней угадывалось пространство ещё более пустое — полоса шоссе, делящая этот насквозь промоченный мир на «до совершения глупости» и «после чудесного спасения».

Он старался бежать к шоссе так быстро, как только мог — ёрзал туфлями по раскисшей земле, или выдирал из травы схваченные ей ноги…, но дело продвигалось медленно. Довольно скоро Роберт Вокенен выдохся — за помятым панцирем ребер то и дело ёкало и тогда болезненно поджимались к хребту отшибленные внутренности. Измочаленные полы пиджака трепались на весу… А сорочка, мокрая от дождя и пота — всё лезла из-под ремня. Даже галстук, и тот сбился так сильно, что поговорка и впрямь оказалось правдой, а не преувеличением — узел за левым ухом. В довершении ко всему — он ведь потерял шляпу.

Подумав о шляпе, Роберт Вокенен, почти выбравшийся уже на шоссе — сбился с шага и беспомощно оглянулся на лес. Шляпа… В пылу драки и последующего бегства — он забыл про неё совершенно. Она, должно быть, слетела с головы сразу же — как только тот тип ударил его в первый раз. Упала и затерялась в траве. Он подумал о непокрытой своей голове, о растрёпанных мокрых волосах — они, должно быть, сосульками налипают повсюду, оставляя на виду его обширную плешь. То, что ещё росло на его темени — уже не было способно ничего замаскировать без должной укладки…

Он придирчиво ощупал темя руками.

Так, видимо, всё и было — дождь вымыл из его волос весь гель, что Роберт Вокенен втирал в них для объёма, и под пальцами теперь ощущались не волосы даже, а какая-то слипшаяся пакля, раскисшая настолько, словно её неделю держали в тазу с мыльной водой, а потом взяли и размазали по голому черепу. Сама лысина, должно быть, просвечивает насквозь — разгоряченная и розовая, как поросячий бок. Она, к тому же, ещё и сплошь перемазана чем-то… то ли грязью, то ли раздавленным листом — он щупал, а пальцы прилипали…

Он снова зачем-то оглянулся на лес…

О, господи, — подумал Роберт Вокенен и перепугался до окончательных чёртиков… — Неужто я настолько обезумел, что собираюсь туда вернуться? За шляпой? Ну, что за чушь… — он отмахнулся от этой мысли и снова побежал.

То, что он сначала посчитал за шоссе — оказалось всего лишь разъезженной насмерть грунтовой дорогой. Резко закончилась трава у обочины — он наступил в раскисшую колею и широко оскользнулся, едва не повалившись в грязь ничком. Каким-то чудом он избежал падения, окончательно изгваздав лишь одну штанину да обшлага обоих пиджачных рукавов.

К черту шляпу…

Он должен был бы благодарить судьбу, даже если б вырвался из этого леса и вовсе без штанов. Сукин сын с лопатой наперевес… Мог отставить его без головы, не то что без шляпы… Мог перебить ему лопатой хребет, а потом закапывать его в землю, топить в скользких раскисших комьях — медленно и живьём…

Появиться на людях с непокрытой головой — это неприлично? Вы говорите — неприлично? Да, тьфу… Он самолично рассмеется над первым же дурнем, который укажет на него пальцем. Без шляпы, подумаешь… Подыхать в сырой яме, которую заполняет бурая вода, а сверху липкими пластами летит земля, никак не желающая отставать от лопаты — вот это неприлично. Это просто верх неприличия! А всё остальное — его растрепанный вид, отсутствие шляпы, узел галстука за ухом, и даже позорная розовая лысина — просто курам на смех по сравнению с этим.

Главное, что у меня остался бумажник, — с облегчением вспомнил Роберт Вокенен. — Да, остался… Этот тип и не подумал его грабить… если только не хотел обчистить свежий труп…

Так, а где же он?

Роберт Вокенен спохватился вдруг — его ошпарила вероятность ещё и этой потери. Пока он ползал в траве, с сорочкой под подмышками… Но бумажник был с ним — его кожаная тяжесть ощутимо прыгала где-то в измятых пиджачных глубинах.

Слава богу…

Тогда он просто сядет в первый попавшийся бус, и доедет до первого же убогого городишки, где сумеет найти вывеску галантерейного магазина. Просто не может быть, чтобы на все эти мили федеральных дорог не нашлось лавчонки, где можно купить приличную шляпу.

Да что там, — оборвал он себя, — любую шляпу.

И деловой костюм — путь из дешевой хлопчато-бумажной ткани, которую сельские увальни надевают на свадьбы. Пусть так…

Роберта Вокенена немало развеселила эта мысль: а ведь выходит, что обрести чудесное спасение от убийцы с лопатой — это только начало весьма хлопотного дела. Нужно позаботится о гардеробе — он не должен выглядеть оборванцем, когда придёт время обратиться с заявлением в местную полицию.

Он засмеялся-заперхал на бегу. Подумать только… Стреляный Лис, только что вынувший голову из капкана — первым делом начинает расчесывать ободранный хвост. Он остановился и в изнеможении уронил туловище вперёд, опершись руками о собственные прыгающие колени. Он заслужил минутку-другую подобного безобразного смеха — ведь кишащий убийцами лес остался далеко позади, за доброй милей блестящей чёрной земли… да и никакой погони не было заметно.

Конечно, это заняло у него куда больше, чем пара минут.

В конце концов Роберт Вокенен вдоволь насмеялся и отдышался, то и дело сползая ладонями по брючинам и втирая в них земляные полосы.

Чёрт, — подумал он, заметив это. — Да у меня и руки все перемазаны.

Он выпрямился и поискал, обо что мог бы отереть ладони…, но вокруг не было даже мокрой травы… не было вообще ни травинки — он стоял среди каких-то жухлых кустов, между которыми пенилась, намокая под дождём, голая земля.

Недолго думая, Роберт Вокенен дотянулся до ближайшего куста и, закрутив твёрдую ботву в охапку — потянул её кверху.

Куст на первый взгляд выглядел цепким, но выдернулся из земли неожиданно легко… и лишь приподняв его в воздух — Роберт Вокенен ощутил висячую тяжесть среди корней. Он тряхнул этим кустом, и от корней посыпалось — не комья земли, как показалось ему сначала, а крупные гладкие картофелины.

А, вот что это такое…

Он усмехнулся и продолжал трясти, пока не осыпалось всё.

Одна из картошин висела особенно цепко, болталась на белых нитках тонких с виду, но крепких корешков, словно пришитая… и, когда отскочила, наконец — то пребольно стукнула его по щиколотке.

Чёртовы фермеры…

Роберт Вокенен как мог скомкал хрустящую ботву в жесткую мочалку и попытался отскрести ею грязь с ладоней…, но только извел впустую несколько кустов. Не было никакого толку от них.

Роберт Вокенен с досадой бросил ботву на землю, запнувшись и раскатив туфлей ворох насыпанного под ноги картофеля. Клубни сочно хрупали, вдавливаясь в землю, когда Роберт Вокенен наступал на них.

Ему нужно было как-то пересечь это поле, если он не хочет возвращаться к лесу по своим следам…, а сельская дорога чуть ниже — выглядела до того топкой, что он всерьёз опасался провалиться по пояс или увязнуть. Городишко пестрел крышами уже довольно недалеко отсюда — Роберт Вокенен видел сразу несколько черепичных кровель над жилыми домами, и даже пару-тройку внушительных шатров-навесов из профилированных металлических листов, какими обожают накрывать свои заведения владельцы придорожных лавок и забегаловок. Сами строения пока не попадали в поле зрения — их загораживала вершина земляного холма, обильно поливаемая дождём. Дорожная колея на его плече — напоминала скорее пару бурных ручьёв, сообща сбегавших с холма.

Так что — ему пришлось идти через поле… это была не прихоть, а необходимость, и он наверняка сможет компенсировать фермеру убытки, если его окликнут…

Так, чавкая туфлями по земляному студню, пусть жидкому, как картофельное пюре, но зато хоть не по той бездонной трясине, как эта дорога — Роберт Вокенен понемногу пробирался к городку… желанному ещё и тем, что это было первое с момента спасения встреченное им цивилизованное место.

Вскоре он обнаружил, что передвигать ногами гораздо легче, если он наступает на эти жёсткие плети, а не просто на влажную землю… Конечно, ботва здорово ему мешала и путалась, норовя обвиться вокруг щиколотки, но зато ноги теперь не слишком увязали, земля не налипала на них, и не приходилось переть на обуви грязевые гири, тяжелеющие от шага к шагу. Роберт Вокенен тащился через поле наискосок — прыгая от куста к кусту… с кочки на кочку, как путник, пересекающий болото.

От кочки до кочки, через трясину мха и поляны синих цветов, под корнями у которых…

Что это? Вроде — слова из какой-то песенки…

Да, про усталого путника… Который скитался по болотам в поисках твёрдой земли, и всё никак не находил её… Роберт Вокенен вспомнил вдруг эту песенку — а ведь как похоже на его теперешние злоключения…

Чёрт… Задумавшись, он наступил мимо очередного куста, едва не оставив обувь в земле при этом. Туфлю моментально обклеило липкой землёй по краю подошвы… и, счищая эту тяжеленую лепёху, ему пришлось шаркать по целому ряду картофельных кустов. Ботва их хрупала и уминалась. Почва здесь была более сырой и податливой — с треском давились клубни в вязкой толще под кустами.

От куста к кусту, — напевал Роберт Вокенен, припоминая новые слова из той песенки… — от кочки к кочке…

…Где гибкие ивы клонились мостами на зеркало ржавой воды…

Да, этот парень, что написал песню — знал, о чём толкует… или же у него совершенно потрясающее воображение. Роберт Вокенен откашлялся и сплюнул под ноги на ходу.

Дождь вроде бы заканчивал трепать ему нервы — ещё кое-где полоскал над полем, ещё добавлял на непокрытую плешь Роберта Вокенена скользкой влаги, ещё надувался пузырями на плешах земляных, между распростертых изломанных плетей…, но делал это уже как-то без особого энтузиазма — вяло, словно отрабатывая повинность.

Тучи понемногу расползались, освобождая небеса над головой. В облачные прорехи поспешно залетал ветер — сносил падающий дождь в сторону и холодил раскисшую паклю на голове Роберта Вокенена.

Проклятое картофельное поле, наконец, закончилось — аккуратно в то самое время, когда Роберт Вокенен припомнил слова последнего куплета.

Там говорилось о первом шаге на твёрдую землю. Шаге, который странным образом оказывался и первым, и последним. Одна нога в раю земном, другая — в мокрой преисподней… и как понять — иссякло или началось?

Как-то больно мудрено, но смысл был примерно такой.

Роберт Вокенен настолько приободрился, что даже принялся насвистывать этот мотивчик. Что-то ему мешало — до и дело заклеивало рот, протестующее трепетало на щеке. Роберт Вокенен вспомнил — чертыхнулся и, наконец, содрал пальцами осточертевший прилепившийся лист. Вот же — прилип, как к жопе… Он осёкся, хрюкнул горлом, а потом не сдержался и снова захохотал в голос… Надо же… ох… Он выбрался. Выбрался, наконец, на твёрдую дорогу.

Несмотря на количество воды, упавшей сегодня с неба — эта дорога оставалась твёрдой… туфли совсем не проваливались, и сквозь подошвы чувствовались острые гранулы щебня, схваченные окружающей грязью в надёжный, слабо подверженный намоканию монолит.

Должно быть, это хитрые фермеры натаскали щебня с федеральной насыпи и укрепили им собственную дорогу.

Что ж, — порадовался за них Роберт Вокенен, — вот тут они молодцы. Нужно пользоваться теми возможностями, что даёт судьба… Как там говорится? Подбирать все пряники, упавшие с воза? Да, так правильно.

Так же, как делал это Серый Человек — Роберт Вокенен тоже запрокинул лицо кверху и подставил его скупым остаткам дождя…

Он стоял так долго и обессиленно — чувствуя, как вода, та горячая и солёная влага его сегодняшних болезненных уроков — стекает по саднящей коже и набегает за шиворот…