Бомба из прошлого

ГЛАВА 20 16 апреля 2008

Кэррик поднял руки над головой и ухватился за веревку. Он знал, что если только выпустит ее, река мгновенно унесет лодку, и тогда все пропало. Рядом сидел Вайсберг. Перебирая руками и упираясь ногами в дно, Кэррик тянул лодку через Буг. В какой-то момент, когда они были уже на середине, полузатопленное бревно врезалось в борт, и лодка содрогнулась, но не перевернулась.

Вайсберг соскочил первым. Кэррик взялся за торчащий из земли корень, проверил на прочность и, убедившись в его надежности, привязал к нему лодку.

— Не отставай, Джонни.

— Да, сэр.

— Оружие с тобой?

— Да, сэр.

— Будь осторожен.

— Да, сэр.

— Эти люди — воры, и они опасны.

— Да, сэр.

Они поднялись на берег — Ройвен первым, Кэррик за ним. На самый верх пришлось карабкаться на четвереньках. Ветки хлестали по лицу. Выскочившая из темноты нога ударила в щеку, но он даже не вскрикнул.

Не успел он подняться, как в лицо ударил свет.

Кэррик моргнул и на секунду ослеп. Человек с фонариком стоял футах в пятнадцати от него. Кэррик прищурился. Свет дрожал. Стоявший в темноте закашлялся, и луч запрыгал по траве. Вопрос. Ответ. Фонарик опустили.

Где он? Там, где никогда еще не был. Зачем он здесь? Он не знал. Кто он? Он не знал даже этого.

Потом он увидел их. Они стояли, держась за молодое деревце. Два старика. Небритые, грязные лица. Рваная, перепачканная одежда. Оба тяжело, хрипло дышали. Один хватал ртом воздух, другой согнулся — его бил кашель. Тот, что пониже, потерял ботинок и стоял в носке, заляпанном глиной, окровавленном. Кэррик думал, что увидит молодых ребят, здоровых, крепких, агрессивных. Как Виктор и Михаил. С короткими стрижками, круглолицых.

Между ними лежал на земле бочонок. Или что-то на него похожее.

Он вдруг понял, что эти двое проехали полстраны, чтобы доставить его сюда. Груз был, похоже, тяжелый, потому что уже просел, и под ним образовалась лужица. Фонарик держал высокий, и это его рука дрожала. Оба едва стояли на ногах.

Все это напоминало какой-то странный танец, вот только танцоры выбились из сил.

Ройвен шагнул вперед и, наклонившись, взялся за лямку.

Высокий ухватился за другую и потянул на себя.

Тот, что пониже, стал между Ройвеном и грузом.

Стороны обменялись репликами. Ройвен, повернувшись к Кэррику, сказал, что они требуют денег. А где деньги? Ройвен ответил, что деньги будут выплачены только после проверки груза. Разве их не предупредили об этом? Неважно, предупредили или нет — в любом случае денег не будет, пока груз не проверен. Кэррик понимал, что драться они не станут. Два старика, без оружия. Судя по выражению на их лицах, они рассчитывали получить деньги сразу. На брезенте виднелась какая-то надпись. Русские еще требовали чего-то, но Кэррик отвернулся, спустился к воде и смочил в реке носовой платок.

Потом вернулся к ним. Спор не утихал, но взять верх старики не могли. Кэррик прошел мимо того, что стоя на пути Ройвена, наклонился, стер грязь и попытался прочесть надпись, но она была на кириллице. Судя по всему, буквы и цифры обозначали серийный номер или тип оружия. Чтобы притащить эту штуку сюда, на берег Буга, старики, должно быть, прошли через ад. Ройвен приехал к месту встречи из Берлина, а Гольдман из уютного Лондона, но потом эти трое, Гольдман, Виктор и Михаил, удрали, как будто испугавшись страшной посылки. Он снова вспомнил баржу и собравшихся в тесной каюте людей. Они накинули на него лассо, затащили в загон и заставили делать то, что нужно им. И речь ведь шла не о ящике с гранатами или «Калашниковыми», не о минометах или даже ракетах земля-воздух. Речь шла…

Кэррик поднял голову.

Рядом стоял тот, что потерял ботинок. Кэррик увидел изможденное лицо, шальные глаза…

— Сколько они получат? — спросил он.

Не ожидавший такой дерзости, Ройвен удивленно посмотрел на него.

— Что? Тебя это не касается.

— Сколько?

— Если груз в порядке, миллион долларов. Это хорошая цена, но ты не вмешивайся.

— Да, сэр.

Он знал, какие это деньги, знал, чего стоило двум старикам притащить бомбу на берег Буга, знал, что может сделать такое оружие с каким-нибудь городом.

Он отвернулся, а спор продолжился.

— Нам не сказали. Ни мне. Ни Игорю.

— Если бы мы знали, ни за что бы не приехали.

— Ты врешь.

— Это ты врешь. Нам обещали заплатить.

Моленков наступал. Что самое удивительное, страха не было.

— Мы сделали все, как обещали. Приехали и привезли. Нам сказали, что расплатятся на месте. Ты что, совесть потерял? Твое слово уже ничего не значит?

В нем вдруг проснулась былая гордость. Кто этот чудак в потертой кожанке? Бандит. Вор. Если бы они встретились двадцать лет назад у него в кабинете, он бы показал этому мафиозо, этому… Моленков распалялся все больше, но мерзавец не реагировал. Рядом бормотал что-то Яшкин. Моленков ткнул его локтем в бок — несильно, но ощутимо. Тот снова забормотал. Что-то про море, солнце, будущее. Моленков ткнул его еще раз, и на этот раз Яшкин замолчал. К черту. После всего, через что им прошлось пройти — стычки, стресс, усталость, — страха уже не осталось. Злости добавляло и еще одно обстоятельство. Среди ученых, инженеров и техников, работавших в Арзамасе-16, было немало евреев, и все они держались обособленно и настороженно.

Когда поток слов иссяк, еврей-мафиозо щелкнул пальцами.

— Груз будет отправлен на проверку. Если там то, что нужно, вам заплатят. Сообщат адрес банка на Кипре и номер счета. Мое слово твердо.

Все. Что еще можно сказать или сделать? Не драться же. Мечта иссякла. Еврей был крепок и силен. Второй, стоявший у него за спиной, не вмешивался и только наблюдал. Лицо его оставалось бесстрастным.

Моленков достал бумажник, раскрыл и посветил фонариком — пусто. Потом вывернул карманы — грязный носовой платок, связка ключей, мелочь… Одна тактика не прошла, и он переключился на другую. Их ограбили. У них нет денег. Нет бензина. Они рассчитывали разбогатеть и остались с пустыми руками.

Еврей вытащил пачку долларов, отсчитал несколько бумажек и брезгливо, словно подачку, протянул русскому. Загнав поглубже злость, Моленков взял деньги. Еврей кивнул спутнику, они взяли груз за ручки и зашагали к реке.

Чертова бомба. Моленков поймал себя на том, что испытывает к ней странное, теплое чувство, едва ли не нежность. Они несли ее легко, словно не ощущая веса. Он посветил фонариком. Бомбу положили в лодку. Прощания не было — ни рукопожатий, ни объятий, ни поцелуев. Они ушли, и с ними ушла мечта.

— Ты как, Яшкин, без ботинка обойдешься?

— Обойдусь, — прохрипел Яшкин. В темноте ревел Буг. — Может, через недельку узнаем, что денежки уже переведены.

— Может, и переведут. Я хочу домой.

Они повернулись и, не оглядываясь, шагнули в лес.

В нескольких футах от берега Лоусон выпрямился во весь рост. Рядом с ним Стрелок поднял винтовку и приник к апертуре прицела. Ожидание закончилось. Теперь Лоусон знал главное: цель на борту. На фоне посеребренного лунным светом потока лодка с двумя фигурами казалась неясным темным пятном. За спиной у него приглушенно переговаривались члены команды. Он уже предвкушал триумф: как пройдет с трофеем — разумеется, после соответствующей проверки на радиоактивность — по коридорам ДВБ, как покажет бомбу в своем отделе, а потом поднимется с ней на лифте, занесет в кабинет Петтигрю и выпьет с ним за успех. Да, он позволил себе немного помечтать.

Лодка с агентом, русским и грузом медленно, дюйм за дюймом, ползла к берегу. Привязанная к корням веревка дрожала от напряжения. Перебирая руками, двое мужчин тащили суденышко поперек реки, и Лоусон представлял, как напряжены их тела, каких усилий стоит им эта переправа.

— Ну, что у них там?

— Пока у них там все в порядке, мистер Лоусон.

— Повторяю для полной ясности. Объект выходит на берег, мы его валим и берем.

— Понял, мистер Лоусон.

— В случае сопротивления стреляй на поражение.

— Да, мистер Лоусон.

Оставалось только жалеть, что здесь нет Клипера Рида. Вот бы кто порадовался. Лодка дошла уже до середины реки, и, наблюдая за ней, Лоусон думал об отмщении.

Веревка обжигала ладони. Руки как будто отваливались от плеч. Кэррик был выше Ройвена, и основная нагрузка приходилась на него.

Он стал доверенным Ройвена, рассказавшего ему о концентрационном лагере и побеге. Стал избранным Ройвена, потому что другие крысы сбежали. Стал телохранителем Иосифа Гольдмана, отмывавшего грязные деньги. Он, Джонни Кэррик, был также офицером отдела тяжких преступлений. Он приносил присягу. Колени прижимались к грузу, оружию огромной смертоносной мощи. Держась за веревку одной рукой, он достал из кобуры пистолет и окликнул Ройвена. Светила луна. Он поднял пистолет так, чтобы его было видно. Помахал им перед глазами Ройвена и бросил. «Макаров» ударился о воду с фонтанчиком белых брызг и исчез. Кэррик снова ухватился за веревку обеими руками и потянул к черной стене берега. Возле дерева вроде бы стоял человек, но, может быть, ему это только показалось. В какой-то момент там же блеснула сталь ствола.

— Вы слышите? — крикнул он.

— Не кричи. Конечно, слышу.

— Я лгал. Пришло время правды.

— Что?

— Правда в том, что я — полицейский. Я работаю на контрразведку. Моей целью был Иосиф Гольдман. Я приехал сюда, чтобы выдать вас.

— Нет, Джонни, нет… только не ты. — Нотка отчаяния переросла в крик, напоминавший и крик совы, и скрип трущихся под ветром одна о другую веток. — Не может быть. Скажи мне, что это неправда!

Они достигли середины реки, где сила течения была наибольшей, как и нагрузка на руки, плечи и ноги. Лодка задрожала и попыталась развернуться. Что-то ударило в борт, и она накренилась, хватила воды, но выпрямилась. Он тянул и тянул, и берег дюйм за дюймом приближался.

— Это правда. На берегу вас арестуют. Люди, которые следили за вами, уже ждут. Я сдам вас им. Этого бы не произошло, если бы не бомба. Сэр, я все понял насчет лагеря, и очень вам сочувствую.

Крик разрезал ночь и перекрыл рев Буга.

— Мы ничем им не обязаны. Ложь и обман. Офицер на лошади говорил, что их отправят на восток. Это была ложь. Другой, в белом халате, притворялся врачом, но отводил их в газовые камеры. Тот, кто вывел их из лагеря, кого они считали посланцем Бога, бросил их и ушел, обманув их доверие. Ребенок, увидевший их в лесу, рассказал о них своему отцу. После всего сделанного никто никому ничего не должен.

Я пробыла в лесу две недели. Ела гнилые ягоды, жевала корешки, пила дождевую воду. Я никого не видела и не слышала. Потом меня нашли партизаны. Это были евреи, а их командира звали Йечил Гринспан. Сначала я приняла их за польских партизан и стала драться, но они легко со мной справились и отвели в свой лагерь. На подходе к лагерю часовой спросил пароль, и только услышав «Амча», я поняла, что попала к своим. Этим паролем пользовались наши люди, когда сражались с сирийцами две тысячи лет назад. Слово это сохранилось потому, что его берегли и о нем вспоминали всегда, когда нуждались в пароле. Еще я узнала, что их главный враг — Армия Крайова. Именно поляки из этой армии убили больше беглых евреев, чем даже немцы.

Я осталась у них.

Я стала партизанкой.

С ними я убивала и с ними добывала пропитание.

Им я верила, отряду, но не отдельным людям.

Потом я узнала, что ношу ребенка.

Он родился 22 июля, на две недели позже срока. Так больно, как при родах, мне еще никогда не было. Я назвала мальчика Яковом — в честь помощника командира отряда. В тот же день, когда мой сын появился на свет, мы услышали артиллерийскую канонаду. Все отправились туда, где шел бой. И только я осталась.

На следующий день после того, как Красная Армия прошла через Собибор и продолжила наступление, наши люди двинулись навстречу русским, чтобы узнать, что стало с лагерем, и попросить продуктов. Они ушли утром и вернулись поздно вечером. Рассказали, что не встретили русских, но зато видели солдат Армии Крайовой в Окунинке и Сучаве и едва успели от них спрятаться. Один из тех, кто ходил в разведку, рассказал мне, что видел в лагере много поляков. Это были крестьяне, мужчины и женщины, из ближайших деревень, торговцы из Влодавы. Некоторые пришли целыми семьями. Они принесли с собой снаряды и мины, оставленные немцами при отступлении от Буга, немного динамита из карьера и зажигательный шнур. Я кормила грудью ребенка и слушала рассказ о том, что видели из укрытия наши разведчики. Перед уходом немцы расстреляли всех, кто еще оставался в лагере, и тех беглецов, кого сумели поймать. Убитых сбросили в наспех выкопанную яму и засыпали землей. Все постройки — вышки, бараки, камеры — были снесены, чтобы место походило на обычную ферму. Через год никто бы и не нашел яму, в которую свалили тела четырех сотен человек.

Рабочие, которых прислали убирать лагерь, ничего о могиле не знали.

Наш разведчик своими глазами видел, как поляки-христиане закопали снаряды и мины, подложили динамит и протянули, а потом подожгли шнур. После взрывов все бросились к воронкам, чтобы откопать и обыскать тела евреев.

Находя мертвецов — гниющие, полуразложившиеся трупы, — они стаскивали с них одежду, искали якобы спрятанное золото и драгоценности и даже заглядывали в рот — нет ли золотых коронок.

Собибор предали даже после смерти.

Ты не должен забывать, как предавали твой народ. Ты ничем никому не обязан.

После Собибора не осталось ни нежности, ни доброты, ни любви.

«Господь, мой Господь, почему Ты оставил меня?»

«Слушай, о Израиль! Господь всемогущ! Господь един!»

Помни, что я сказала тебе, дорогой мой Ройвен. Помни и не забывай.

Лодка качнулась.

Ройвен Вайсберг повис на веревке и, оттолкнувшись, пнул в спину человека, в преданность которого верил.

В стоне ветра и грохоте воды сухо звякнул металл о металл. Звук донесся с берега, и он понял, что попал в перекрестье прицела.

Предатель вцепился в веревку, и Ройвен приготовился пнуть его еще раз, но лодка снова качнулась, и груз скатился ему под ноги, лишив возможности нанести удар.

Был ли у него план? Нет. Его жизнь и могущество всегда строились на тщательном планировании. Теперь им владела ярость.

До берега оставалось метров двадцать. Держась одной рукой за веревку, Ройвен второй тянулся к горлу Джонни Кэррика. Дотянуться, сжать, сломать, свернуть. Пальцы касались кожи врага, но вцепиться в нее не могли.

Лодка накренилась и захватила воды. Одна рука тянулась к горлу, другая старалась ее оттолкнуть, но ни у первой, ни у второй ничего не получалось.

— Стреляй, черт возьми, — прошипел Лоусон. — Снимай его!

Две фигуры в бледно-зеленом прыгали в перекрестье прицела на фоне ярко-зеленого. Прыгали, сливаясь. Лодка как будто замерла, но течение рвало ее, и белая пена вскипала у борта. Он был здесь не для того, чтобы любоваться серебристым блеском реки или неуклюжим парным танцем. Да, он снял предохранитель. Да, поставил на стрельбу одиночными. И, да, положил палец на спусковой крючок. Но он не мог взять цель.

— Не получается.

— Ты должен убрать Вайсберга.

Для снайперов есть старое правило. Старший не должен указывать снайперу, настоящему снайперу, когда стрелять. Он сам принимает решение. Палец неподвижно лежал на спусковом крючке. Фигуры слились воедино и дергались, изгибались, крутились, но не разъединялись.

— Ради Бога, Стрелок…

— Отвали… извините, сэр.

Стресс давал о себе знать. Глаза начали уставать. Лунная дорожка плясала. Дальномер указывал на число 30. Всего тридцать метров. Концентрация слабела. Почему-то вспомнилась улица в Сити. Мужчина, метнувшийся через тротуар… два холостых выстрела… удар в пах… И голос девушки, той, которую Лоусон называл «кукушкой»… Если он упадет в воду, ему конец. Он и сам это знал.

Еще бы стряхнуть усталость…

Стрелок ждал. Ему нужно было увидеть две головы. Лодка, похоже, зачерпнула слишком много воды. Каждый держался за веревку одной рукой, нанося удары другой, пиная противника ногой. Прислонившись к дереву, он ждал. На таком расстоянии прицел позволял рассмотреть половинки лиц противников. Но ему требовалось целое лицо.

Поймать цель, спустить курок, и все.

Есть!

Приклад ударил в плечо.

Они дернулись. Качнулись. С пулей в голове любой дернется и качнется. Две руки сорвались с веревки.

Промазал. Когда еще такое случалось? Всегда попадал. И вот теперь…

Веревка подпрыгнула, дрожа, и провисла.

Какое-то время они еще сохраняли равновесие.

Секунды две или три. Веревка повисла слишком высоко. Чтобы достать ее, нужно было выпрямиться, потянуться и, таким образом, раскрыться, подставиться.

Лодку подхватила река.

Ройвен Вайсберг снова бросился на него. Пальцы впились в глаза, колено влепилось в живот. Кэррик охнул. И оба упали.

Кэррик знал — это конец. Он еще отбивался, пытаясь освободиться, а вокруг уже шумел поток. Голова Ройвена выскочила из воды в нескольких дюймах от него. Кэррик не знал, откуда взялись силы, но его пальцы нашли глаза Ройвена. Тот охнул от боли и отпустил Кэррика. Течение подхватило его и потащило за собой.

Он уже не видел ни Ройвена Вайсберга, ни лодку, ни груз.

В спину впилась ветка. Он ухватился за нее, но она не могла удержать его на поверхности. Река тянула его вниз.

В темноту.

Лоусон обернулся к остальным.

— Кто пойдет?

Хор голосов:

— Бесполезно… Не умею плавать… Да это же самоубийство…

Он не стал разбираться, кто что сказал. Все и так было ясно. В голове закружился калейдоскоп мыслей и образов. Он был Богом, пережитком Доброго Старого Времени. Извини, Клипер, и все такое, но я не вытянул. Лоусон стащил брюки. Расстегнул куртку. Память выхватила из архива далекий день. Шпрее. Агент Наперстянка. И он сам на берегу, ждет, топчется на месте, пытаясь согреться. Лоусон развязал галстук, шагнул к воде, поскользнулся. Забавно, но никто даже не попытался остановить его. А если бы и попытались, он бы просто оттолкнул их. Лучи прожекторов шарили по воде, потом застрочили пулеметы — три или четыре очереди трассирующими. Крик. Короткий, отчаянный зов. Пробитая камера сморщилась. Наперстянка исчез на минуту или больше, и когда Лоусон увидел его снова, тело уже запуталось в сетях, и его относило течением. Он жил с этим слишком долго, делая вид, что так и должно быть, что это часть игры. Боже, Клипер, как же холодно… Вода подступила к коленям. Он попал в воронку, и она потянула его дальше. Дно ушло из-под ног, и он поплыл тем смешанным стилем — наполовину брассом, наполовину по-собачьи, — который освоил еще в школе.

Он ориентировался на крики с берега и луч фонарика. Потом увидел над головой чью-то голову и темное пятно, возможно, дно лодки или полузатопленное дерево.

Я помню, что ты сказал, Клипер. Потеряешь одного агента — найдешь другого. Сблизишься с агентом, проникнешься к нему чувствами, и от тебя уже нет пользы. Обращайся с ними, как с придорожной грязью. Попользовался и выбрасывай. Именно это, Клипер, со мной и случилось, от меня уже нет пользы.

То, что он принял за дно лодки, действительно оказалось деревяшкой, а голова, когда течение поднесло его ближе, превратилась в сдутый футбольный мяч.

Луч фонарика уже не доставал. Им придется бежать по берегу, чтобы перехватить их ниже по течению. Они уже бегут…

Как тяжело… как холодно…

Ты ушел на подъеме, Клипер. Лучшее, что мог сделать. Этого им не отнять…

У воды был отвратительный вкус. Она заливала глаза, нос, уши. И каждый раз, когда Доусон пытался отплеваться, в рот и легкие попадало еще больше воды.

Он подумал, что освободился.

Что проклятие снято.

Пес лежал тихонько на полу и смотрел на него. Тадеуш Комиски встал на деревянный стул и протянул руку к петле. Страха не было. Он очистился от вины. Могила останется нетронутой.

— Пора, — сказал Ворон. — Уходим.

— Что могло случиться? — спросил Сак. — Почему они не пришли?

— Думаешь, все так легко? Отправляйся домой. Забудь, что был здесь. Забудь мое лицо. Не задавай вопросов, и тогда тебе ничто не будет угрожать. Будешь трепаться — умрешь. Они не пришли, но борьба продолжается.

Два автомобиля выехали с парковочной стоянки у парка развлечений на Люнебургер Хайде. Одна направится в Гамбург, и первым утренним рейсом школьный лаборант вернется домой, в Уэст-Мидлендс, Англия. Другая повернет на Кельн. Прибор для тестирования мобильного ядерного устройства отправится в первую попавшуюся мусорную урну. Сделка, столь тщательно подготовленная хавалдаром, будет аннулирована до конца следующего дня. А его самого снова позовут портовые краны и яростное солнце Персидского залива.

Позднее…

Лоусон, Кристофер (в последнее время состоял на дипломатической службе). Утонул в результате несчастного случая, находясь за границей. 61 год. Супруг Лавинии и отец Гарри. Всем, знавшим мистера Лоусона, будет его не хватать. Частные похороны. Пожертвования направлять в адрес Английского наследства (Фонд реставрации церквей). Поминальная служба.

День был летний, в меру теплый. Он посчитал, что должен быть там. Церковь находилась между Клапам-роуд и Ламбет-роуд, в нескольких минутах ходьбы от ДВБ, этого кремово-зеленого уродца с тонированными окнами. Он пришел с небольшим опозданием и поспешил сесть на одну из задних скамеек, но его все же заметили, и по нефу прокатился шумок. На него смотрели, на него указывали пальцем. Перед алтарем стояла фотография — имя этого человека, столь сурово обошедшегося с ним на барже, он узнал только из объявления — и горящая свеча. Служба началась с трогательного момента: мобильный телефон заиграл «Deutschland Über Alles», и собравшиеся почему-то заулыбались. Священник произнес обязательные слова, молодой человек — наверное, сын — прочитал что-то из Библии. Прозвучали два гимна — «Тебе, моя страна, даю обет» и «О, благодать» — короткие молитвы, и уже через полчаса люди вышли из церкви. В примыкающем к церкви холле их ждали сэндвичи и напитки, но туда никого не тянуло. В какой-то момент он заметил, что присутствующие разделились на две очереди. Одна выстроилась к вдове и сыну покойного, вторая образовалась около него и как будто ждала, пока кто-то важный сделает нужный шаг и уберет неловкость.

Такой человек нашелся.

— Вы ведь Джонни Кэррик, не так ли? Я — Петтигрю, директор. Здесь многие хотели бы закончить все поскорее. Большинство коллег искренне ненавидели Кристофера Лоусона. Но не я. Если бы не он, этот город — или какой-то другой — подвергся бы огромной опасности. За несколько часов до гибели он разговаривал со мной по телефону и очень высоко о вас отзывался. В отличие от других мне будет его не хватать. В любом случае вы молодец. Операция «Стог» — наш большой успех. Вы ведь не видели его в воде? Нет. Да я и не надеялся.

Следующего Кэррик узнал. Это был молодой человек, которого он видел сначала на барже, а потом в старом квартале Варшавы, в компании Кэти Дженнингс.

— Я — Люк Дэвис. Когда вы добрались до берега, это я вытащил вас из той чертовой реки. И извините, что так получилось с Кэти. Вы, наверно, уже знаете, что мы вместе и ее перевели из вашей организации. Думаю, такое случается в стрессовой ситуации, а она была стрессовой для всех нас. В общем, удачи вам. Думаю, все закончилось не так уж и плохо. Кстати, благодаря вам я получил повышение. Берегите себя.

Люка Дэвиса сменил мужчина с копной спутанных волос.

— Я делал вам искусственное дыхание, — бодро улыбнулся он. — Выкачивал из легких воду. Шринкс, помните? Психолог. Вы ведь воспользовались моим советом? Сходили на консультацию? Это очень важно для человека, пережившего такой стресс, как вы. Сходили?

Кэррик покачал головой. Да, он помнил, как его вытащили из реки, как приводили в чувство и как он лежал потом на земле, пока они прочесывали берег. Он отвел взгляд чуть в сторону, как делают люди на вечеринках, когда ищут гостя поинтереснее. И нашел.

— Привет. Я — Джайлс Бэнам. Был в ту ночь оперативным дежурным. Все свалилось на меня одного, потому что, честно говоря, мы не думали, что ситуация действительно настолько серьезная. В общем… Послушайте. Информация строго конфиденциальная, но вы-то имеете право знать. Иосиф Гольдман уже на следующий день вернулся в Лондон и почти сразу убрался. По нашим сведениям, он сейчас в Израиле, и его семье это не очень-то нравится. Похоже, явился туда не с пустыми руками, потому что правительство дает ему гражданство и обеспечивает защиту. Оба его подельника объявились в северной части Кипра, занимаются подготовкой местных телохранителей. Экстрадиции оттуда нет. Ройвен Вайсберг вылез-таки из реки и вернулся в Берлин. За ним самим и квартирой установлено наблюдение. Он появился там, пробыл полчаса и уехал вместе со своей старушкой. Взяли с собой только ручной багаж да что-то завернутое в газету, похоже, какую-то картину. Наверно, ценную. По последним сообщениям, его видели то ли в Молдове, то ли в Парагвае, но подтверждения пока нет. О тех двоих, которых вы видели на другом берегу, ничего не известно. Хорошо уже то, что дело закрыто, и мы при удобном случае дадим информацию ФСБ. Не всю, конечно, но кое-что. Вставим им шпильку — пусть почешутся. Всем им — Вайсбергу, Гольдману и тем двоим, что на Кипре, — спокойной жизни не видать. До конца дней будут оглядываться через плечо да смотреть, что съесть и что выпить. Подождем немного, пока все утрясется, а потом начнем понемножку нажимать, требовать выдачи. Надеюсь, рано или поздно на интересующие нас вопросы они ответят. Мы пока не знаем, кто был покупателем и кому предназначался груз, но поверьте мне, когда-нибудь узнаем.

Кэррик помнил их всех. Недоверчивого и откровенно враждебного Виктора, злобного и завистливого Михаила. Помнил слова благодарности Иосифа и Эстер. Братское объятие и ярость Ройвена Вайсберга. Помнил пейзаж с лесом.

Последним подошел мужчина с седыми, легкими, как пух, волосами, постричь которые следовало бы еще неделю назад.

— Рад с вами познакомиться, мистер Кэррик. Имени у меня нет. По крайней мере, для вас. Сижу в уголке, занимаюсь анализом угроз. Обильные дожди в Центральной Украине, большой паводок, перемещение донных отложений. Судя по вашему описанию, оружие принадлежало к серии РА. Мобильное устройство создавалось в семидесятые, достаточно мощное, чтобы уничтожить центр большого города, подземный командный пост, стартовую шахту или стратегический мост. Полагаем, ушло на дно. Оно, конечно, переместится на какое-то расстояние, но потом, так сказать, станет на якорь. К концу недели его покроет четырех-, а то и пятифутовый слой грязи. Вероятность попадания в Вислу или Балтийское море крайне невелика. Пусть остается, где есть. Как говорится, зарыто и забыто. Само по себе оно не взорвется. Для активации нужна военная или промышленная взрывчатка, например динамит. В случае взрыва заражению мог бы подвергнуться центр такого города, как Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Париж, Берлин или, что вероятнее, Лондон. Население скорее всего не выжило бы. Так что в этот раз мы победили, но в наше трудное время побеждать нужно постоянно. Всего хорошего.

Этого человека Кэррик не видел ни в церкви, ни в садике на выходе из нее. Согбенный, сухощавый, на костылях. Когда-то он был, наверно, представительным мужчиной, но сильно сдал, и одежда висела на нем, как на усохшем манекене.

— Я вас не задержу, молодой человек. Мне сказали, что вы отлично поработали. Сделали больше того, что требовалось по долгу службы. Все эти парни на дух его не переносили, потому что он требовал преданности и точности и не терпел идиотов. Чертовы лицемеры… Признаюсь, завидую вам. Что ж, там ему лучше, чем здесь. Дом престарелых «Делрей бич» во Флориде — это сущий ад. Будете в наших краях, загляните — выпьем пива. Познакомиться с вами, сэр, честь для меня.

— Элисон. — Молодая женщина протянула руку. — Я из того дома, что за рекой. Из наших прийти никто не захотел, потому что мистера Лоусона недолюбливали, вот и послали меня. Впрочем, я пришла не из-за него, а из-за вас. Мне, наверно, нужно извиниться перед вами, мистер Кэррик.

— Вот как?

— Я — офицер по связи между нашими ведомствами. В самом начале мы давали кое-какую информацию, и в разговоре с мистером Лоусоном всплыло ваше имя. Сначала мы считали, что вы просто работаете у Гольдмана, а потом обнаружилось кое-что любопытное в документах. Провели проверку. Я рассказала мистеру Лоусону, что вы сотрудник 10-го отдела, работаете под прикрытием. Получилось, что я как бы сдала вас. Разве это не заслуживает извинения?

— Может быть, да. Может быть, нет.

— Вы здесь закончили?

— Отпуск отгулял, надо возвращаться на службу. Да, я здесь закончил.

— Проводите до моста?

— Да.

Кэррик узнал мужчину, которого ударил в пах на тротуаре в Сити, и еще троих, которые были на берегу Буга. Он прошел мимо, словно и не заметил их, и свернул на улочку, ведущую к мосту.

Солнце пригревало спину. Он снял пиджак, перебросил его через плечо. Извинение? Нет. Зачем? Пока шли по мосту, он рассказал Элисон про лес, про место, где произошло восстание. Про лагерь, проволочные ограждения, вышки и минные поля, бараки — уничтоженные, сожженные, забытые. Про тьму под деревьями. Про отчаяние и ненависть, все еще живущие там. Он не говорил об операции «Стог», но рассказал о Дороге на небо, что проходила между соснами, о деревянных домиках, звавшихся когда-то «Веселой Блохой» и «Ласточкиным Гнездом», о горке из пепла сожженных тел.

— Если вы не были там и не слышали этих историй, понять современность невозможно. Лагерь, убийства, побег… То, что сейчас случилось, уходит корнями в прошлое. Вот почему я возвращаюсь на работу. Я уже забыл. Забыл, где и с кем был. Забыл, кем стал. По-другому нельзя. Я был там, и мне казалось, что я жил с ними.

Мост закончился. Кэррик только теперь заметил, что она держит его за руку и что у него мокрые щеки.

— Вы в порядке?

— Да, все хорошо. Ничего не было. Мне не нужны ваши извинения.

Она выпустила его руку и пошла по набережной к зданию, известному как ДВБ. Кэррик моргнул, вытер рукавом лицо и направился к другому зданию. В голову лезли лица и образы, но он гнал их. Лучше думать, что ничего не случилось.