Буканьер

Глава 22

По пути назад я увидел апельсиновое дерево чуть в стороне от лагеря, на котором висели бледно-оранжевые плоды. Это было, пожалуй, первое местное дерево, которое я точно знал. Несколько подгнивших апельсинов валялось на земле, ветки грузно сгибались под тяжестью плодов. Я сорвал один, на всякий случай разрезал ножом. Точно такие же апельсины, как и везде. Это радовало.

Кислый плод истекал липким соком, в каждой дольке гнездились по несколько косточек, но для меня он всё равно показался самым вкусным и сладким на свете. Я сорвал по одному апельсину для каждого, сунул их за пазуху и пошёл к своим.

Я шёл к лагерю, пытаясь хотя бы примерно посчитать, сколько здесь живёт людей, и по всему выходило, что здесь обитало около полусотни буканьеров вместе с рабами и слугами. Люди приходили и уходили, солили здесь мясо и сушили шкуры, складывая их в этих самых хижинах. Обедать и спать предпочитали на улице. Костры палили не для того, чтобы согреться или приготовить пищу, а чтобы отогнать дымом вездесущих москитов и прочий гнус. Очень много в лагере было собак, у каждого буканьера непременно были одна-две собаки, отчего в лагере постоянно раздавался собачий лай. А всё добытое мясо и шкуры они потом продавали плантаторам, колонистам и морякам.

Негры так и сидели возле кострища, вероятно, даже ни разу не сойдя с насиженного места, не то от страха, не то от лени. Другие негры в лагере тоже были, но в качестве рабов, и на наших они поглядывали с какой-то нескрываемой завистью и отчасти даже враждебностью. Местные рабы заготавливали дрова, сушили шкуры и занимались прочей рутинной работой, впрочем, куда менее изматывающей, нежели работа на плантации.

Я подошёл к ним, бросил каждому по апельсину. Обонга тут же оживился, грязными пальцами содрал кожуру и вгрызся в сочную мякоть. Я скривился от этой картину, наблюдать это было неприятно.

— Спасибо, масса, — сказал Муванга, колупая ногтем толстую кожуру.

Глядя на них, как-то даже сложно было представить, что эти негры могли устроить побег. Ни тот, ни другой не обладали достаточной смелостью, разве что Муванга в какие-то моменты мог проявить мужество, как в стычке с де Валем, но и он старался слушать во всём старшего брата. Скорее всего, зачинщиком был третий брат, имя которого я уже забыл.

Вскоре на опушке леса показались Шон и Эмильен. Они тащили двух диких свиней, перешучиваясь между собой, под ногами у них увивался Феб, жизнерадостно виляя хвостом. Они подошли к кострищу, поставили свои мушкеты у хижины.

Шон уставился на меня, подозрительно нахмурившись.

— Эй, а ты кто такой? — спросил он.

Я даже огляделся, чтобы убедиться, что он обращается именно ко мне.

— Не понял, — сказал я.

— Московит?! Ты, что ли? Не узнал тебя! — рассмеялся ирландец.

— Богатым буду, — хохотнул я.

— Что? — не понял Шон.

— Русская поговорка, — отмахнулся я.

Свиные шкуры отправились на просушку, одну свинью решили зажарить тут же, насадив на вертел, вторую свинью Эмильен решил разделать и заготовить на продажу. Я отправил Обонгу за дровами, потом развёл костёр, и мы вместе с Шоном принялись жарить мясо, пока Эмильен в хижине рубил мясо на длинные полосы, натирал солью и развешивал под потолком. В хижине тоже был небольшой очаг, и она больше использовалась как коптильня.

Я вспомнил про оставшиеся апельсины, протянул один Шону, окликнул Эмильена.

— Я не буду, спасибо, — сказал буканьер. — Я буду мясо.

— Я буду! — поспешил Обонга.

Негр умоляюще глядел на меня, и я подкинул апельсин в руке. Хотелось запульнуть его куда-нибудь подальше в кусты, но я сделал иначе. Я просто бросил апельсин Обонге с небольшим недолётом, будто случайно. Апельсин упал ему под ноги и покатился через пыль и пепел, но жадный ниггер схватил его, отряхнул и начал сдирать кожуру как ни в чём не бывало.

Эмильен закончил с заготовкой мяса и вышел к нам, вытирая руки о рубаху. Свинья на вертеле уже подрумянилась и начала источать приятный запах жареного мяса.

— Эмильен, а кто такой Франсуа де Валь? — спросил я.

— А что? — спросил он.

— Да повстречал с утра, — хмыкнул я.

— Знакомое какое-то имя, — вставил Шон. — Где-то я его слышал.

— Буканьер известный. Пират. С Мансвельдтом на Кубу ходил, с Мингсом на Кампече, — сказал Эмильен.

Мне эти имена вообще ни о чём не говорили, но раз уж Эмильен говорил о них с таким уважением в голосе, то, наверное, люди видные.

— Да, точно! С Мансфилдом! Слышал про это. Как этот де Валь пленных казнил, всех, кроме последнего, — добавил Шон.

— У него корабль свой? — спросил я.

— Был, — ответил Эмильен. — Пока он его на рифы не посадил.

Похоже, я нажил себе ещё одного могущественного врага. И было бы из-за чего. Из-за ниггеров. Я посмотрел на Обонгу, который чавкал апельсином, как свинья, и поморщился.

— Ясно, — сказал я. — Мы с ним не поладили.

— На дуэль вызвал? — спросил Шон, поворачивая вертел.

— Хм… Нет, — ответил я.

— Ну и забудь, — беспечно отмахнулся ирландец.

Но я всё равно раз за разом прокручивал утренний разговор в голове, каждый раз приходя к выводу, что де Валь так просто этого не оставит. Ещё бы! Какие-то беглые рабы, жалкие оборванцы, посмели возражать его персоне! Удивительно, что он не убил нас на месте, но два мушкета, нацеленные тебе в брюхо, это весомый аргумент в споре.

— Ладно, — сказал я.

Свинья была почти готова, и Эмильен надрезал мясо. Из-под ножа брызнул горячий сок, с шипением растворяющийся в пламени костра. На пятерых здесь было как раз, чтобы каждому наесться от пуза, и сегодня я не собирался останавливаться на одном куске.

Я отрезал кусок грудинки, наколол его на нож и уселся у костра. Эмильен и Шон тоже принялись отрезать наиболее лакомые, с их точки зрения, куски, и только негры жалобно смотрели то на нас, то на шкворчащую свинью на вертеле. Собственных ножей у них не было, и Эмильену пришлось снова им помогать.

— Это всё, конечно, вкусно, — сказал я. — Но нельзя же одним только мясом питаться.

Буканьер посмотрел на меня так, будто я сморозил какую-то глупость.

— Я историю слыхал, как один мужик сырое мясо ел, — сказал Шон. — И ничего, кроме сырого мяса.

— Это как? — хмыкнул Эмильен.

— Один слуга в лесу потерялся, у него с собой ни ножа, ни ружья, ничего не было. Только собака с ним была, — Шон прервался и жадно откусил ещё кусок мяса, после чего продолжил с набитым ртом. — Поколотили его перед этим, так, что он даже ходить почти не мог, только ползал. Сначала голодал, долго не ел ничего, потом собака его нашла стадо диких свиней, и поросенка загрызла. Изжарить он его не мог, кое-как разделал и сожрал.

— Сырым? — спросил я.

— Конечно. Не целиком, конечно, часть собаке отдал, часть на потом сохранил. Потом снова по лесу плутал. Увидел собаку дикую, которая тоже кусок мяса тащила. Он её выследил, там оказались щенки, — продолжил Шон.

— И щенков сожрал? — хмыкнул Эмильен.

— Да нет же! Приручил! У собаки ещё и молоко оказалось.

— Фу, — поморщился я.

— Так вот. Так он и жил в лесу. Набрёл потом на стойбище диких свиней, и с собаками охотился на них, щенки-то подросли потом. Ждал, пока собаки шкуру прогрызут, а потом руками раздирал, и сырое мясо жрал. Года полтора он так, наверное, скитался, пока его охотники не нашли.

— И что они с ним сделали? — спросил я.

— Сначала за дикаря приняли. Он же весь зарос, без одежды был, грязный, людей дичился. Потом, правда, пообвык, с охотниками этими же и поселился. А варёное или жареное мясо больше есть не мог, только сырое. Только кусочек варёного мяса в рот возьмёт — оно всё сразу обратно, — Шон сделал вид, будто его тошнит.

— Врёшь, — бросил Эмильен.

— Как есть говорю, — вскинулся Шон и перекрестился вдобавок.

— Ну и дела… — протянул я.

Почему-то мне хотелось ему верить, я легко мог представить подобного Тарзана в здешних джунглях. Главное, самому не оказаться таким Тарзаном. Или, ещё хуже, Робинзоном Крузо.