Час пробил

ТРЕТИЙ ДЕНЬ ОТДЫХА

Очередной день не предвещал ничего плохого. Начался он прекрасно: было тихо и отовсюду струился розовато-желтый свет. Мы проснулись рано, вернее, Наташа проснулась рано. Когда я открыл глаза, она уже стояла на балконе в своем трогательном, почти детском халатике, не прикрывавшем даже колен. Я подошел, обнялее за плечи, и мы сразу же поняли, что наступает прекрасный день.

Водяная синь была глянцевой и блестела, как на хорошей открытке, искушая водить пальцем по скользкой прохладной поверхности. Море было нереальным, как и прозрачный воздух, сквозь который пробивался свет еще невидимого глазу солнца.

— Сейчас появление на горизонте пиратских судов или боевых кораблей под водительством Нельсона было бы болеечем уместным, — сказал я, — для правдоподобия морю не хватает романтических украшений. Верно?

Наташа прижалась ко мне и прошептала, касаясь губами уха:

— Ты — мой Нельсон?..

Признаться, я был не готов к такому сравнению и подумал, как прав доктор Варне, досадуя на трудности распознавания причуд современной женщины.

— Молчишь? — В ее голосе слышались торжество и мнимая угроза. — Дорогой адмирал, почему вы не отвечаете вашей леди Гамильтон? Разве здесь не может родиться любовь? Эти места не хуже Италии. — Он обвела рукой вокруг.

Я молчал. Солнце показалось над морем, и его лучи, вырвавшиеся на свободу, тут же стали слепить глаза. Я зажмурился, и она, увидев мою сморщенную физиономию, крикнула:

— Морщишься, негодник! Поставим вопрос по-другому. Например, так: дорогой Лоуренс Оливье, почему вы не отвечаете великой Вивьен Ли, или, быть может, мы все уже — унесенные ветром?

Я удивился. Наташе было всего двадцать шесть, и она могла слышать, что адмирала Нельсона играл Лоуренс Оливье, а леди Гамильтон, которая в послевоенные голодные годы приводила всех в восторг своей широкополой шляпой, — Вивьен Ли. Но откуда Наташа могла знать о киноэпопее «Унесенные ветром» с Вивьен Ли в главной роли? Стало грустно, потому что с именем этой замечательной актрисы у меня было связано пронзительное воспоминание детства, и я до сих пор сомневался, истинны ли чувства, которые оно рождает, или нет. Это было кино воспоминание: диалог героев я запомнил с шести лет и многие годы то принимал, то отвергал его суть.

Военный Лондон. Затемнение на улицах. Бумажные полоски на окнах. Мужчины в военной форме. Лучи прожекторов ловят в светящееся перекрестье германские самолеты. Офицеры молоды. Красивая женщина на мосту… «Мост Ватерлоо». Тротуар блестит от дождя. Появляется летчик королевских военно-воздушных сил. Он удивительно хорош. Пробор как стрела, глаза, от которых невозможно оторваться. Они — офицер и молодая женщина на мосту — бросаются в объятия. Слова признания. Обрывки фраз. Междометия, повисающие вне смысла. Что же произошло?

Они любили друг друга и расстались несколько лет назад, когда началась война. Он стал летчиком. Она оказалась одна в огромном военном городе без средств к существованию, в городе, полном мужчин с деньгами и без обязательств перед кем бы то ни было. Война. Если ты жив сегодня, то вовсе не обязательно, что ты жив завтра; если ты любишь с'егодня, то вовсе не обязательно, что ты любишь завтра; если ты договариваешься о встрече на завтра, вовсе не обязательно, что эта встреча состоится. Война. Женщина очень молода. В городе мало женщин, у женщин мало денег, вернее, просто нет. В городе много мужчин, у которых много денег и мало времени. Мало времени, потому что война. Все надо делать быстро: обмениваться взглядами, договариваться, нравиться, любить… Все надо делать быстро. У нее нет другого выхода. Ей не из чего выбирать.

Проходит три года или чуть больше. Неважно. Он возвращается, узнает, чем она занималась в эти годы. Он любит ее по-прежнему, он прощает ее. Она любит его по-прежнему. Ей прощать нечего.

Мост Ватерлоо. Объятия! Она пытается объяснить ему, что с ней произошло… Не надо! Не надо! Его совершенно не интересует, как это произошло… Он любит ее. Все остальное не имеет ровным счетом никакого значения. Никакого. Она знает, что прощена. Она любит его. Счастье? Нет. Не все так просто в жизни. Не случайно об этом говорит и доктор Барнс, и миссис Уайтлоу, потом, много лет спустя. И она на мосту Ватерлоо в те далекие годы знала, что жизнь не проста. Он смотрит на нее, на его лице то ли слезы, то ли капли дождя. В его глазах вопрос. Она растрогана и поражена прощением. Повторяю, она любит его. Он предлагает ей быть вместе. Вот ее ответ: «Нет! Нет! Невозможно. Поздно: женщина, которая знала много мужчин, никогда не остановится».

Капли струятся по его лицу, а может, это и есть слезы. Конец. Они расстаются. Права ли героиня? Или Вивьен Ли, произнося эти слова, ни на секунду не сомневалась в том, что они лживы, или лживы и правдивы одновременно, как очень часто случается.

— Так здесь не может родиться любовь? — Наташа смеется, ее голос звенит, она молода для нашего времени, в котором живут сорокапятилетние мальчики, и зачем ей знать, что говорила давным-давно красивая женщина на поливаемом дождем лондонском мосту стройному летчику. Зачем ей знать? Тем более что в реальной жизни такого не было…

— Значит, не хочешь отвечать?

Она еще громче смеется и произносит фразу, которая всегда выводит меня из равновесия:

— Не хочешь, как хочешь.

Я всегда считал, что только бесцеремонные люди пользуются этой фразой, бесцеремонные и глухие, этически глухие. Мне хочется зло оборвать ее. Но я молчу, уставившись на спасительную гладь моря.

Как хорошо начинался день, и теперь, потому что когда-то, много лет назад, Вивьен Ли произнесла с киноэкрана фразу, в истинности которой каждый вправе сомневаться, у меня портится настроение. Оно портится и потому, что Наташа сказала: «Не хочешь, как хочешь», — ничего особенно обидного в этих словах как будто нет, но они обладают способностью разъедать отношения.

Ну, что особенного в порывах ветра, несущего песок, и тем не менее проходят века, и ветер разрушает мощную кирпичную кладку толстых стен. Потом об этом говорят: время, неумолимое время разрушило. Разрушило не время как таковое, а разъедающие факторы.

Факторы риска. Факторы риска в человеческих отношениях. Что разрушило брак Элеоноры Уайтлоу и Джэрри? Время? Вряд ли. Они прожили всего пять лет. Может быть, они не любили друг друга? Ерунда. Они и сейчас, уже после того как расстались, любят друг друга. Может быть, им не хватало денег? Может быть. Но сама по себе нехватка денег еще не фактор риска, скорее, это питательная среда для этого мерзкого фактора. Так почему же люди расстаются, не только когда ненавидят, чему есть хотя бы логическое оправдание, но даже тогда, когда они любят друг друга? Отчуждение. Страшный вирус. Коварный. Не знающий никаких преград, не ведающий жалости и сострадания. Вирус, способный погубить человека и его хрупкий мир.

— Какой сегодня день! Чудо, просто чудо!

Наташа перегнулась через решетку балкона, и утренний ветерок попытался унести ее волосы в море. Мое настроение' снова изменилось, стало хорошим: у современного человека настроение в течение часа может измениться не меньшее число раз, чем мода за какое-то десятилетие. Как только неприятное чувство отступило, мне сразу же захотелось сделать что-то приятное женщине, которая согласилась терпеть мои причуды, хотя у нее и своих никак не меньше.

— Смотри, смотри! — крикнула Наташа и ткнула куда-то пальцем.

По аллее пансионатского садика бежал низенький толстый человечек с оголенной макушкой, бежал в тщетной попытке остановить время. Он трудно дышал, оплывший живот вздрагивал, глаза 'вываливались из орбит. Я хотел произнести небольшой монолог о недопустимости использования в данном случае указательного пальца, но назидательность и жажда примирения редко уживаются вместе. Поэтому я лишь спросил:

— Ты имеешь в виду бегущего толстяка?

— Что значит бегущий толстяк? Присмотрись! — Она торжествовала. — Это же Харт! Вылитый Харт!

Верно: фигура, бычья повадка, одышка, безусловно, напоминали Харта. Смешно смотреть, как толстяк бежит по дорожке, посыпанной галькой, и не знает, что его двойник ломает голову над странным преступлением, совершенным во вверенном ему городке.

Откуда-то из середины стеклянной коробки пансионата, стоявшей ребром к нашему дому, раздался писклявый голос:

— Иван Сергеевич! Ива-ан! Ты что себе думаешь?

Вслед за этим в дверях лоджии четвертого этажа показалась женская голова, утопающая в гигантском стоге травленных перекисью волос. Толстяк остановился как вкопанный, можно было подумать, что на него не распространяются законы инерции.

— Ты что себе думаешь? — снова донеслось сверху.

Толстяк вскинул голову и раздраженно буркнул:

— Я ничего себе не думаю. Ничего! Нуль! Нуль сотых, нуль десятых! — и, чтобы быть окончательно уверенным в том, что жена его поняла, он соединил большой и указательный палец в кольцо, символизируя нуль, и несколько раз энергично потряс рукой, как коренной неаполитанец.

— Кстати. — Наташа быстро повернулась, посмотрела расширенными от необъяснимого восторга глазами. — Кстати! Что-то давненько не слышно о Харте? И подозрительно тихо: можно подумать, он перестал стрелять по банкам из-под пива во внутреннем дворе полиции Роктауна.

Я ухватился за недвусмысленный повод для примирения. Мы сели в шезлонги на балконе и перенеслись к другому морю, другому побережью, другому жаркому дню. Пожалуй, это было первое утро, когда мы не пошли купаться.