Чёрный хребет. Книга 3

Глава 26

Пью чай, думаю, как бы убедить вражескую деревню сохранить свои жизни.

Какие слова заставят свободных людей отказаться от свободы и принять чужую власть. На первый взгляд – никакие. Но я использую все свои силы и аргументы, чтобы убедить их сдаться. Если у нас не получится договориться – мы вступим в схватку и воины Орнаса полягут один за одним.

– Мы пришли, чтобы покончить вражду между деревнями, – говорю. – Так или иначе.

– Вот как? – спрашивает старик. – И для этого вы привели с собой армию?

– Любые переговоры проходят легче, когда стороны видят, что произойдёт, если они не договорятся.

Я делаю глоток чая, старик делает глоток чая.

У нас не переговоры, а фехтование и победит тот, кто нанесёт противнику больше ран. Атакуй и защищайся, защищайся и атакуй.

– Он мне нравится, – замечает старик. – Зитрус, опиши как он выглядит.

Только в этот момент я понимаю, что старик – слепой. Всё это время он смотрел в мою сторону, но я не чувствовал его взгляд, будто ему совершенно плевать на моё присутствие. Жемчужина не действует, когда человек смотрит на меня отстранённо, на автомате. Нужен именно целенаправленный взор.

Лысый и весь покрытый шрамами человек опускается перед креслом на одно колено, смотрит в мою сторону и говорит:

– Молодой, худой, черноволосый, в очень странной блестящей одежде. Немного смуглый, Дарграг, наверное.

– Насколько молодой?

– Лет двадцать или около того.

– Мне семнадцать, – говорю.

Через пару месяцев будет восемнадцать. Смогу пить алкоголь.

Со стороны я, должно быть, выгляжу не очень внушительно. Пусть ростом меня природа не обделила, но физической мощью похвастаться не могу и в глазах воинов Орнаса выгляжу как задохлик, которого можно растоптать. Может, в соревновании по борьбе у меня не будет никаких шансов, зато мечом получается махать отменно.

– Всего семнадцать и уже говоришь от лица своей деревни?

– Не совсем так. Я говорю от лица трёх деревень.

Поворачиваюсь к людям за моей спиной. Хуберт пожимает плечами, Дверон тяжело вздыхает. Никто из всех трёх деревень не подошёл бы на эту роль больше, чем я. Меня не сковывает вековая неприязнь к соседям и только я могу думать в интересах каждой из них.

– Меня зовут Гарн, – говорю. – Позади меня стоит Дверон, староста Фаргара, а так же Хуберт, близкий друг старосты Дигора.

– Это правда, – негромко подтверждает Зитрус. – Один из них рыжий, а другой светловолосый.

– В таком случае представимся и мы, – объявляет дед.

С помощью Зитруса он поднимается на ноги и мы видим двухметрового, широкогрудого старика. В молодости он должен был навевать ужас на всех окружающих, сейчас же от его былого величия осталась только тень.

– Меня зовут Сазголон, – объявляет торжественно.

Его имя мне ничего не говорит, но Хуберт с Двероном явно знают этого человека.

– Я вхожу в совет старейшин уже очень много лет. Справа от меня сидит Стауг, мой ближайший и самый давний друг.

Указывает на небольшого, седого старичка, который нам широко улыбается. Пусть он и выглядит весьма бодро, но огонь мысли в его глазах полностью угас. Перед нами человек, потерявший всякий рассудок и морально вернувшийся в младенчество. Даже смотрит как-то шаловливо, задержись мы в этой деревне подольше и он пойдёт показывать нам свои игрушки.

– Слева Диддел...

Указывает на старика, смотрящего в потолок с отсутствующим видом.

– А за ним Тайлин, самый старший житель нашей деревни. Мудрейший из ныне живущих.

Мудрейший из живущих спит в своём кресле. Что-то мне подсказывает, что его принесли сюда спящим, таким же и унесут.

– И наконец, моя жена Улгис... – произносит Сазголон.

Осматриваюсь по сторонам, пытаясь понять, где она, но вокруг из женского пола лишь Лира, Зулла и Аделари за моей спиной. Со стороны Орнаса в здании находятся исключительно мужчины.

Старик кладёт руку на свою накидку из человеческой кожи и очень нежно по ней проводит.

– Пиздец, – вырывается.

Оглядываюсь по сторонам, надеясь, что никто меня не услышал. Я называю себя цивилизованным человеком, поэтому подобные ругательства непозволительны. Но как тут не сдержаться? Этот сукин сын сделал рубашку из собственной жены!

Скрип зубов Дверона позади меня можно услышать в радиусе километра. Не нужна белая жемчужина, чтобы определить его эмоции.

– Моя любимая, – произносит Сазголон, прикладывая руку к груди. – Она навсегда останется со мной.

Поглаживает ласково, будто она до сих пор жива, задерживает пальцы на крохотной родинке.

– Значит так... – начинает Дверон.

– Очень приятно познакомиться, – говорю, перебивая мужчину.

Никому из нас не нравится манера снимать человеческую кожу, но это не повод, по которому мы пришли. Пусть в Орнасе и считают это милым: сохранить часть родственника как напоминание об ушедшем, но всё это останется в прошлом, когда мы подчиним эту деревню.

Пусть снимают шкуры с мёртвых животных, как все нормальные люди.

– Вас смущает наша манера одеваться? – спрашивает Сазголон с лёгкой усмешкой, хочет, чтобы мы почувствовали себя неловко.

– Мы находим это омерзительным, – говорю. – Но это не наше дело, по крайней мере сейчас.

– Так каково же ваше дело?

Поворачиваю голову в сторону лысого воина, придерживающего старика в стоячем положении.

– Расскажи вашему старейшине, сколько человек вы увидели выходящими из леса.

– Их много, – тихо произносит Зитрус.

– Мы пришли сразиться и полностью вас уничтожить, – говорю. – Так же, как мы поступили с Гумендом. Этой деревни больше нет, один только пепел.

– Но тем не менее, вы сидите здесь, пьёте чай и беседуете, – замечает Сазголон.

– Верно. Никто из моих друзей не верит, что мы с вами можем договориться, но я уверен, что кровопролития можно избежать. Мы же люди, в конце концов, общение – то, что отличает нас от животных.

– Давай подведём итог всего сказанного.

Сазголон опускается в кресло и откидывается на спинку, подставляя кружку под новую порцию чая.

– Вы собрались вместе и пришли к нам, чтобы поговорить об избежании кровопролития? Возможно, я чуть-чуть, самую малость чего-то не понимаю, но где-то здесь есть противоречие.

– Никаких противоречий, – говорю. – Вся эта армия пришла для того, чтобы поговорить. Моя личная страховка. Мы очень легко развернёмся и уйдём, если разговор выйдет продуктивным.

– Мне бы очень хотелось узнать критерии этой продуктивности, – отвечает Сазголон. – В чём они заключаются и относятся ли они к нам обоим.

Когда-то человек передо мной был тупым воякой: все в этом мире такие. Но слепота и годы жизни наедине с собственными мыслями научили его пользоваться головой. Это плохо. Я надеялся встретить тут безмозглого кретина, сказать ему что-то вроде «сдавайся, иначе стукну палкой по голове», и тот сразу подчинится.

– Продуктивный разговор, с моей точки зрения, – говорю. – Тот, где я объясняю нашу позицию, слушаю вашу. И мы оба приходим к одному и тому же выводу. Если мы придём к противоположным выводам, то разговор будет считаться непродуктивным.

– Продолжай, – произносит Сазголон. – С удовольствием послушаю. Собственно, это единственное, что мне остаётся, как ты мог заметить.

– Мы пришли сюда, поскольку Орнас долгое время терроризировал наших союзников – Дигор, а недавно появились сведения, что вы готовите новую атаку. Можете не отпираться. Вы хотели разграбить соседнюю деревню, увести в плен жителей и славно повеселиться. Так вот, это не произойдёт: мы решили действовать на упреждение и ликвидировать угрозу с вашей стороны. Как именно она будет ликвидирована – вопрос второстепенный. Нас интересует результат.

– Это вся ваша позиция?

– Нет, но это основа.

– А что, если мы откажемся, как ты это назвал, ликвидироваться?

– Нам придётся действовать силой, – говорю.

– В таком случае предлагаю отбросить наши с тобой пляски и говорить прямо. Если ты думал прийти сюда и запугать нас, то у тебя не получилось.

Несмотря на уверенный тон старика, окружающие воины чувствуют себя не в своей тарелке. Прежде они не сталкивались с настолько превосходящими силами и не представляют, как разрешить эту ситуацию.

– Орнас не боится ничтожеств из Дигора, нам безразличны угрозы Дарграга. Ну а Фаргар... эти придурки только кричать и умеют. Если вы посмеете напасть на нас, мы вас размажем. Вот и всё. Эта наша позиция. А теперь посмотрим, как мы сможем её соединить с вашей.

– Я ещё не всё сказал, – говорю. – Наша основная цель – прекращение насилия, и мы сделаем что угодно для её достижения. Хотите вступить в бой – пожалуйста. Но если вы выберете мирный путь, то взаимное сотрудничество принесёт в дальнейшем намного больше пользы.

– Ты, кажется, не понял, – отвечает Сазголон. – Мы не хотим иметь с вами ничего общего. Меня воротит от одной мысли, что я нахожусь в одном помещении с дигоровскими ублюдками. Так что пей чай сколько захочешь, а потом уходи.

– Саз, – произносит Зитрус. – Их намного больше...

– Не вмешивайся, – прерывает его староста. – Наша деревня никогда не склонялась перед врагами, не склонится и сейчас.

– Послушай своего помощника, – говорю. – Если бы ты мог видеть, то заметил бы сомневающиеся лица своих односельчан. Никто здесь не хочет драки.

– В таком случае хорошо, что я не умею видеть.

Один до глупости храбрый человек ведёт за собой в могилу целое поселение. Не будь здесь Сазголона, остальные бы внимательнее прислушивались к моим словам. Его упёртая самоуверенность разрушает всю дипломатию.

– Мы в любом случае возьмём своё, – говорю. – Мы можем пойти по простому пути или по сложному, но результат будет один. Либо Орнас вступает в бой и теряет всех взрослых мужчин в битве, а женщинам придётся тащить семьи и хозяйства в одиночку, либо вы добровольно складываете оружие. Вам придётся подчиниться так или иначе.

– Саз, – шепчет Зитрус. – Они выглядят очень решительно.

– Не решительнее меня, – отвечает Сазголон.

Поезд Орнаса мчится по путям, обрывающимся глубокой пропастью. Слепой машинист сидит на своём месте и не видит приближающейся угрозы. До этого момента путь был ровным и стабильным, разве есть причины сомневаться, что он изменится впереди? Совсем скоро вагоны полетят вниз, затягивая с собой испуганных пассажиров. И будет слишком поздно выпрыгивать из окон.

– Ты сейчас говоришь от лица всей деревни? – спрашиваю. – Или от своего собственного? Со стороны выглядит так, будто ты принуждаешь всех людей позади себя вступить в бой, который им не нужен.

– Через лет двадцать они сами будут заседать в совете старейшин, тогда и будут решать судьбу деревни, а сейчас здесь сижу я и именно я говорю, как поступят её жители.

– Ты понимаешь, что ведёшь их на смерть?

– Даже если кто-то из них умрёт, – отвечает Сазголон. – Это будет достойная смерть во время защиты дома.

У Орнаса нет ни единого шанса защититься от нас. Мы их раздавим, пройдём сквозь их войско и даже не почувствуем сопротивления. Но Сазголон не может и не хочет этого видеть. В его голове существует свой собственный мир и в этом мире они сильны, а все окружающие не заслуживают внимания.

– Давайте голосовать, – произносит старейшина. – Кто за то, чтобы надавать по шеям всем этим ничтожествам, что заявились к нам?

Сазголон поднимает руку, следом за ним то же самое с энтузиазмом проделывает Стауг. Энергичный дед вообще не понимает, о чём речь, и поднимает руку тогда же, когда это делает кто-то другой. Он проголосовал бы даже за ношение трусов на голове.

Диддел так же медленно поднимает руку, хотя разума в нём ещё меньше, чем в моих сандалиях. Кажется, он всю жизнь поднимал руку, когда слышал слово «голосование», это действие выработалось у него как рефлекс и происходит совершенно автоматически.

Четвёртый член совета спит и даже не собирается просыпаться.

Окружающие воины всё больше нервничают при виде происходящего: должно быть, они воспринимают это как голосование за их смерть. Но настоящую панику я вижу в глазах заросшего бородача, который устраивал вылазку в Дигор: он уже сражался с нами и ничего хорошего из этого не вынес.

– Итак, большинство голосов за, – произносит Сазголон. – Это не удивительно: мы очень дружная деревня.

– Вы это так оставите? – спрашиваю, повернувшись к Зитрусу. – Позволите кучке безмозглых стариков решать вашу судьбу?

– Следи за языком, – отвечает воин. – Совет проголосовал за битву, так тому и быть.

Люди перед нами вынуждают их убить. Смотрю на это и не могу поверить, что они собираются вступить в абсолютно проигрышный бои и ради чего? Достойной смерти? Не уверен, что она вообще может быть достойной. Какой она точно будет – так это бессмысленной.

– Возьмите своё оружие, – говорю. – И прикончите Сазголона прямо сейчас, этим вы спасёте множество жизней.

– Не знаю, как заведено у вас в Дарграге, – произносит старейшина. – Но тут у нас уважают старших. Жители нашей деревни скорее вскроют собственную грудь, чем нападут на старика.

– Благородно. До тех пор, пока старик ведёт себя адекватно и не приказывает близким умирать. Сейчас это больше похоже на идиотизм.

Сазголон делает нетерпеливый жест рукой, чтобы мы убирались.

– Хватит оскорблений, – говорит. – Уходите и решим дело старым добрым способом – кровью.

– Наша армия нападёт утром, – говорю. – Надеюсь, за ночь с вашим старостой что-нибудь случится и вы захотите решить дело миром.

Выходим с соплеменниками наружу и движемся прочь из деревни. Меня трясёт от злости. Вокруг тьма, немногочисленные факелы освещают дорогу. Ночевать мы будем рядом с Орнасом, чтобы они не забывали о нашем присутствии и помнили, от кого примут смерть завтра утром.

Хума висит у меня на плече и возмущённо кряхтит.

– Вы это так оставите? – спрашивает она моим голосом. – Вы это так оставите?

– Всё вышло как нельзя лучше, – говорит Дверон. – Завтра мы нападём и уничтожим гнездо этой заразы. Я объявляю, что лично прикончу Сазголона, слышите? Чтобы никто из вас его не тронул, этот старый ублюдок – мой.

– Хорошо, – говорю. – Этот старый ублюдок – твой. Но тебе представится шанс им воспользоваться раньше, чем ты думаешь.

Этой ночью, пока Орнас будет пережидать ночь, а наше войско будет стоять рядом, не давая жителям уснуть, мы прокрадёмся в деревню и убьём Сазголона. Он – помеха на пути наших переговоров. Жители не могут прикончить своего, даже если он ведёт их на смерть, но это можем сделать мы.

И если к утру они не передумают, то примут бой.

И мы всех их уничтожим.

Из пяти сотен человек, лишь одного меня это расстроит.