Чёрный хребет. Книга 3

Глава 28

Горн, разрывающий утреннюю тишину.

Небо едва начало светлеть, а мы уже построились в шеренги и стоим, с копьями и щитами в руках, готовые ринуться в бой в любой момент. Я не хочу сражаться, но если придётся, то буду действовать решительно и без сожалений.

Деревня перед нами встречает рассвет с унылой обречённостью.

Сначала дозорные ходили по улицам, не находя себе места, а после нашей вылазки и вовсе не смыкали глаз до конца ночи. Теперь они сидят на улицах, усталые и сонные.

– Ночью несколько человек удрали в лес, – произносит Дверон. – Мои люди видели их убегающими.

– Поэтому мы не стали их окружать. Пусть страх передастся тем, кто остался.

Пусть они решат, что обречены. Их и без того было намного меньше чем нас, а сейчас они не смогут дать даже малейший отпор.

– Баллисты! – кричу. – Стреляйте в стены домов! Старайтесь никого не задеть.

Несмотря на мощь деревянных стрел, больше похожих на копья, они не смогут пробить сухую древесину, десятилетия находящуюся под давлением верхних брёвен, а если и пробьют в местах стыков, то войдут совсем неглубоко.

Хочу, чтобы жители Орнаса увидели, какое дьявольское оружие на нашей стороне. Хочу сломить их боевой дух окончательно, чтобы даже самый большой оптимист перестал верить в победу.

Наша армия расступается в стороны, позволяя трём баллистам выйти вперёд. Несколько человек заряжают орудия, после чего по моей команде стрелы срываются со своих лож и мчатся к Орнасу. Две из них вгрызаются в деревянные дома, третья зарывается в землю, промахнувшись. Но так даже лучше: пусть видят, что может с ними стать, если такая штука встретит на пути человеческое тело.

– Ещё залп! – кричу.

– Так этих тварей, – кровожадно усмехается Хуберт. – Так их.

– Так их, – подтверждает Хума.

Новая партия стрел летит к деревне, пугая жителей и демонстрируя наше превосходство. Мы показали свою силу, теперь можно и поговорить.

– Орнас! – кричу. – Собирайте своих старейшин!

Последняя попытка договориться.

Если они откажутся нас принять – мгновенная атака и уничтожение всех, кто способен держать оружие.

Снова люди заметались по деревне, обсуждают что-то, ищут кто из них главнее, чтобы принимать решения. Наконец, мы видим совет, собирающийся в уже знакомом круглом доме. Двух стариков приносят на руках, один энергично топает по улице, словно невероятно счастлив проснуться так рано.

Двигаемся вперёд. Не представляю, что из этого выйдет.

Входим в здание для переговоров и видим на этот раз три кресла старейшин: Стауг забрался на своё место и весело машет нам рукой. Диддел бессмысленно смотрит в потолок. Тайлин спит. Три человека, управляющих деревней, но при этом позабывших собственные имена.

На этот раз обстановка ещё более мрачная, чем вчера.

Больше всего удовольствия получают люди из Дигора. Они выглядят так, будто позвали старшего брата разобраться со школьным задирой, что годами приставал к ним и не давал прохода.

– Чего вы такие хмурые? – спрашивает Хуберт с лёгкой улыбкой. – Мы всего лишь пришли поубивать немного ваших людей. Подумаешь, событие.

– Не надо злорадствовать, – говорю.

– Совет собран, – произносит Зитрус, злобно буравя меня взглядом. – Говорите, что хотели.

Мы совсем ему не нравимся, но поделать с этим он ничего не может. Мужчина лишь продолжает смотреть исподлобья и татуировка змеи на его лысой макушке очень недобро покачивается в такт его движениям.

– Мы пришли задать вам тот же вопрос, ради которого приходили вчера, – говорю. – Мы представляем собой армию трёх деревень, объединённую общей целью – прекращения насилия и создание в этой части мира безопасной обстановки для всех. Либо вы складываете оружие и добровольно принимаете наши условия, либо мы нападём и навяжем их силой.

Стою в своей части круглого здания, жду ответа.

Зитрус и остальные находятся с другой и тоже ждут непонятно чего.

Лишь три старика покоятся в креслах, не в силах понять суть происходящего. Они и в нашем мире были бы очень, очень глубоко пожилыми, а здесь они стары до неприличия. Удивительно, как они вообще дожили до своей возраста, когда случайный вирус может выкосить половину населения. Должно быть, у каждого из них по-настоящему бычье здоровье.

– Передай это вашим старейшинам, – говорю.

Зитрус осматривается, явно не понимая, к кому из них обращаться. Наконец, он опускается возле Стауга, который покачивается на своём кресле с широчайшей улыбкой.

– Стауг, – произносит Зитрус. – Эти люди пришли спросить, готовы ли мы сдаться или будем сражаться с ними.

Старик поворачивается к нему и смотрит с воодушевлением: наверняка думает, что ему предлагают завтрак. Аж просиял весь. Поверить не могу, что судьба целой деревни зависит от этого человека. Очень милого в этой своей неуёмной энергичности, но полностью лишённого искры разума. Ему бы бегать по округе и восторгаться жизнью, а не сидеть здесь и принимать важные решения.

– Стауг, – настойчиво повторяет Зитрус. – Эти люди... они пришли из других деревень.

Старик переводит взгляд на нас, очень задорно подмигивает.

– И они очень агрессивно к нам настроены.

Зитрус старается сделать голос как можно мягче, будто говорит с ребёнком. Даже жесты подключает, стараясь достучаться до угасающего самосознания.

– Теперь совет старейшин должен обдумать эту ситуацию и решить, как нам поступить.

– Да он же присвиснутый! – замечает Хуберт. – Чего ты его спрашиваешь?

– Потому что вы вчера убили Сазголона! – рявкает Зитрус. – Теперь это совет и мы будем слушать его.

Некоторое время двое мужчин смотрят друг на друга, после чего Зитрус снова наклоняется к Стаугу и очень отчётливо, выговаривая каждую букву, произносит:

– Стауг, соберись, пожалуйста. Нам очень нужно решение совета.

Не знаю, чего он пытался добиться. Неужели надеялся, что давно выживший из ума старик соберёт остатки рассудка в кучу и выдаст осмысленный ответ? Скорее на горизонте взойдёт второе солнце, чем присутствующий здесь совет сможет понять, чего от него хотят.

– Диддел, – говорит Зитрус второму старику. – Как нам поступить, что нам им ответить?

Стою в стороне и жду, чем это всё закончится.

Я никуда не спешу.

Пусть хоть всю деревню обойдёт, спрашивает мнение у новорожденных, у домашних животных, у могил умерших. Пусть делает что захочет, если это в конечном итоге приведёт к нужному мне результату. На моей стороне всё мировое терпение.

– Тайлин, – Зитрус подходит к спящему старику, но даже не задаёт вопроса.

– Кто у вас самый старший помимо этих? – спрашивает Дверон.

Мужчины по ту сторону круглого помещения переглядываются, вспоминая. Спорят о том, кто кого старше.

– Колгин, – говорит кто-то.

– Он не сможет прийти, – отвечает другой. – Он уже год из дома не выходит.

– А Терг?

– Он скорее сожжёт нас вместе с этим домом, чем станет сидеть в совете.

Никто из людей, кажется, даже мысли допустить не может, чтобы взять на себя ответственность. С самого детства им вдалбливали в головы слушать старших и теперь они пытаются найти в деревне старика, который решит все их проблемы какой-то своей стариковской мудростью. Хотя я, как бывший старик, лучше всех понимаю – нет у нас никаких ответов. Старики – такие же люди, как остальные, только чуть старше. Как бы банально это ни звучало.

Есть мудрые люди и есть глупые. И с возрастом это никак не связано.

– Да сколько можно? – возмущается Хуберт. – Сядьте уже и сами обдумайте наши требования.

– Тихо, – говорю. – Пусть обсуждают.

Наконец, Зитрус выходит вперёд и неохотно произносит:

– Совет хочет знать, чего вы хотите.

– Всё очень просто, – говорю. – Орнас принимает над собой власть Дарграга. Каждый житель становится нашим рабом и мы вправе будем решать судьбу любого из них.

– Вы хотите всех нас обратить в рабов? Всю деревню?

– Именно так. Никто не говорил, что мы придём с цветами и подарками. Если вам эти условия кажутся неподходящими, то вы всегда можете отказаться и умереть. Время для дипломатии прошло, теперь мы ведём переговоры с позиции силы.

– Да, вам не позавидуешь, – замечает Хуберт.

– Но вы продолжите жить в своих домах, – говорю. – Заниматься тем, чем обычно занимаетесь. Мы не будем заставлять вас делать то, что обычно заставляют делать рабов.

– Что тогда изменится?

– Во первых, вы ни на кого больше не сможете нападать. Во вторых, вы будете во всём нам подчиняться. А если откажетесь выполнять какой-либо приказ, то мы накажем.

Пожевав губы с недовольством, Зитрус вернулся к своим соратникам и они снова начали что-то в полголоса обсуждать. Не могу сказать, что именно, но это наверняка звучит примерно так: “Мне это не нравится, но их слишком много и они нас перебьют”. Последний аргумент в их дискуссии наверняка перебивает все остальные.

– У нас есть ряд требований, – говорит Зитрус, снова выходя вперёд.

– Уверен, они все обоснованные и логичные, – говорю. – Но я все их отклоняю. Вы не в том положении, чтобы что-то требовать. Моё предложение – лучшее, что вы сможете сегодня получить.

На этот раз жители обсуждают гораздо дольше. Наверняка решают, насколько велики у них шансы в битве. С моей точки зрения – абсолютно нулевые. Но они могут думать, что если правильно рассчитать силы, действовать слаженно...

– У нас встречное предложение, – отвечает Зитрус.

Жду с нетерпением.

– Мы выставляем нашего самого сильного воина против вашего. Сражение насмерть. Победит наш – вы уходите и больше не возвращаетесь. Если ваш – мы примем все ваши условия.

Любопытное предложение.

Пытаются выйти из ситуации любым способом: не хотят сражаться с нашей армией, но и добровольно признавать себя рабами не намерены. Хотят свести свои шансы к простому пятьдесят на пятьдесят.

Нам не выгодно подобное мероприятие – есть шанс проиграть и уйти ни с чем.

– Нет, ребятки, – говорю. – Не для того мы потратили столько усилий, чтобы вы все их пресекли одним удачным моментом.

– В таком случае, – объявляет Зитрус. – Мы выбираем сражение.

– Хотите умереть славной смертью?

– Лучше так, чем позорное рабство.

– Конечно, – говорю. – Понимаю. Вы – прирождённые воины и не позволите каким-то чужакам вроде нас диктовать вам свои условия. И как настоящие, свирепые воины, вы готовы умереть за свою честь. Никто из вас не боится смерти, вы смело смотрите ей прямо в глаза. Но позвольте кое-что уточнить: вы выбираете достойную смерть только для себя или для ваших семей тоже?

Брови Зитруса съезжаются к переносице.

– Если мы победим, – продолжаю. – Мы не развернёмся и не уйдём к себе. Мы войдём в Орнас и обратим в рабство ваших жён, родителей и детей. Пока вы будете лежать мёртвые, но довольные тем, как славно умерли, вашим семьям придётся влачить жалкое существование, поскольку их мужья и отцы решили их покинуть.

Такие бравые вояки все как один мечтают найти конец на поле битвы, храбро встретив достойную смерть. Это одно из самых идиотских мировоззрений, которые мне вообще доводилось встречать. Оправдание тупоголовых, не способных потратить свою жизнь на что-то стоящее. Но как только речь заходит об их близких, смерть уже не кажется славной и достойной.

– Давайте так, – говорю. – Вы складываете оружие, а я пообещаю вам, что вы не пожалеете о своём решении.

Выхожу вперёд и протягиваю руку.

– Вы признаете себя рабами, но не будете чувствовать себя ими. Всего лишь будете выполнять мои приказы и ходить с нами в походы так же, как мы с Дигором и Фаргаром пришли к вам. Звучит более чем справедливо, не кажется?

Люди снова принимаются обсуждать положение дел, оставив меня с протянутой рукой.

Наконец, Зитрус выходит вперёд и безжизненным голосом спрашивает:

– Кто голосует за то, чтобы сложить оружие?

Поднимает руку вверх и тут же Стауг проделывает такой же жест. Он любит поднимать руку вместе с остальными, хоть и не понимает смысла этого действия. Диддел тоже поднимает руку вверх. Он как робот, услышавший ключевое слово. Тайлин спит.

– Большинство голосов за, – объявляет Зитрус, мрачный до невозможности.

Только что они приняли самое сложное решение в их жизни. И одновременно самое верное.

Нужно как можно быстрее поставить им металлических предметов для домашнего хозяйства. Пусть почувствуют, что с нами хорошо. К чему воевать с тем, с кем лучше дружить.

Теперь в нашем союзе целых четыре деревни. Две из них – рабы, некоторые его члены ненавидят друг друга, но это всё равно союз. Пусть он и трещит по швам. И у меня на него очень большие планы.