Черный тополь

Завязь двенадцатая I

Шесть шагов от одной стены до другой. В одну сторону и обратно. И так без конца. Думы роились, как пчелы. «За что? Наверное, за плен, не иначе. Нет доверия. А что я могу сказать в свое оправдание? Кто может подтвердить, как я держался там, в концлагерях? Никто!»

Все свершилось без лишних слов и шума. Приехали два милиционера, оперуполномоченный, которого он видел впервые, и жуткая фраза: «Вы арестованы!» И – ночь, суматошная, темная, сырая, чавкающая. Ехали верхами из тайги в райцентр. Объездной дорогой мимо Белой Елани. На рассвете переправились через Амыл, и Демид оказался в четырех бревенчатых стенах, за решеткой в окне.

И вот привели на допрос.

– Демид Боровиков? Так. Бывший военнопленный. В тридцать седьмом году осужден по пятьдесят восьмой статье…

– Так точно, гражданин майор. Судим тройкой. Два года восемь месяцев кайлил камень. Освобожден за недостаточностью состава преступления после пересмотра дела.

– Когда вернулись в Белую Елань?

– В марте нынешнего года.

– Почему вы пришли из города один? Могли найти попутчиков. Не так ли?

– Не было попутчиков. Машины не ходили. Лед вешний, сами понимаете, ненадежный.

– Где купили ружье?

– Не купил. Встретил старого товарища по леспромхозу, Тимкова. У него взял.

Ответы Демида майор не записывал.

– Так. – Майор прищурился. – Попробуйте вспомнить, о чем вы говорили с Евдокией Елизаровной Головней при первой встрече возле зарода?

Демид криво усмехнулся:

– Сказал ей пару ласковых слов, как она хотела утопить меня в тридцать седьмом году, и все.

– А не говорили, что наши военнопленные все категорически отказались ехать на родину?

– Вранье! Такого разговора не было.

– Так, так. – И, мгновение помолчав: – В каких отношениях вы были с Анисьей Головней в тридцать седьмом году?

Демид почувствовал, как кровь прилила к его щекам:

– Какие могут быть отношения с малолетней девчонкой?

Майор положил ладонь на папку:

– В какое время дня проходили тем хребтом, где начался пожар?

– Утром.

– И много там было сухостойных деревьев?

– Да весь пихтач и кедрач. Сплошной сухостойник. И валежнику было много. Целые завалы.

Майор выпрямился и в упор поглядел на Демида:

– И если под такой завал подложить огоньку – сразу пожар?

– Безусловно.

– Когда вы шли по таким завалам, не обронили случайно папиросу?

– Нет, не обронил.

– Вы же, наверное, не один раз закуривали, когда шли своим поисковым маршрутом?

– У тех, кто работает в тайге, есть такая привычка, гражданин майор: если закурил – спичку прячешь под донышко коробка. Всегда так. Папироса докуривается и тушится.

– Ну а по рассеянности? Забыл и бросил.

– Не страдаю такой забывчивостью.

– Так. – И опять настороженное молчание. – Долго вы шли тем хребтом?

– Часа два, может. Потом спустился в рассоху.

– Уточните слово «рассоха».

– Рассоха – расщелина в хребте, наподобие лога. Но рассоха сквозная, где обыкновенно собираются горные воды, стекающие в пади, к подножиям хребтов. Как, например, нельзя назвать бахилы сапогами или чирки – тапочками, так и рассоху логом, увалом, обрывом.

У майора подобрело лицо.

– Однако вы хорошо знаете свою родину, Боровиков! А скажите, какая же разница между броднями и бахилами?

– Бахилы – водонепроницаемая самодельная кожаная обувь с мягким или высоким полутвердым задником, с широким и низким каблуком. Подошва – либо лосевая, прошивная, либо из кожи «полувал», на деревянных шпильках, со швом между шпильками. Голенища бахил без поднаряда – высокие, мягкие, с ремешками под коленями и у сгиба ступни. Бродни – без каблуков и задников, с голенищами, как у бахил. Шьются и те и другие на два размера больше ноги, чтобы можно было подобуть три-четыре портянки или собачий чулок с портянкой.

Демид старался говорить спокойно, но руки у него тряслись и левая щека нервно подергивалась.

– Обычно в бахилах охотник идет в тайгу в мартовские морозы, когда нельзя идти в пимах, тем более в твердом и неудобном сапоге. Бахилы и бродни – обувь легкая, удобная и сохраняющая тепло. Надеть легко, а идти – ног под собой не чуешь, как говорят охотники. В дополнение к бахилам – шаровары с болтающейся мотней чуть не по колено. В таких шароварах не подопреешь. Я пробовал охотиться в обыкновенных брюках, без мотни, – не выдержал.

– Понятно! – Майор улыбнулся. – Так вот почему у некоторых мужиков в таежных деревнях мотня штанов болтается, как мешок. Я думал – не умеют шить домашние портнихи.

– Наоборот, штаны с мотней и настоящие бахилы не всякий сошьет.

Майор достал из ящика письменного стола толстую тетрадку в коленкоровом переплете и что-то записал в нее, посмеиваясь себе под нос.

– Записываю местные речения, поговорки, присказки, побаски и редкие слова. Сибирь – амбар под семьюдесятью замками. Лес, горы, теснины, увалы, рассохи – вот и тайга! А в тайге – дырка в небо. Я, например, человек степной, с Дону. Люблю простор, ширину, чистоту полей… А здесь, в тайге, как в преисподней. И люди тут, скажу, темные, будто в шубах на свет народились. Кого ни копни – замок с секретом. Не так ли я говорю?

– Люди везде разные бывают. И хорошие, и плохие. Хорошим – тайга мать родная. Плохим – лютая мачеха…

– Вот-вот, Боровиков. Как это говорят: каждый кулик свое болото хвалит? Я – степи. Вы – тайгу. Только зачем ее жечь?

– Тех, кто жег тайгу, надо расстреливать, гражданин начальник, – отрубил Демид, прямо и твердо взглянув в глаза майору.

– Кстати, почему ветер называют здесь хиузом?

– Но хиуз – не ветер.

– Что же такое?

– Хиуз – едва ощутимое перемещение воздуха в мороз. При февральском хиузе, если выпустить пушинку из рук, она будто застынет в воздухе, в мгновение покроется куржаком и медленно опустится на землю. И вместе с тем идти с открытым лицом навстречу хиузу невозможно: обморозишь щеки. Старожил никогда не скажет: дует хиузом, а – тянет хиузом.

Майор построжел.

– Итак, продолжим разговор без хиуза, – сказал он, открывая следственное дело.

Но в эту минуту вошел милиционер и сказал, что один гражданин из Белой Елани просится к майору.

– Пусть подождет, – буркнул майор.

Однако приоткрылась дверь, и показалась голова Мамонта Петровича. Демид выпрямился, взглянул на односельчанина: «Мамонт Петрович! Неужели и он меня подозревает?!»

– Подождите, говорю!

– У меня разговор безотлагательный, – заявил Мамонт Петрович и вошел в кабинет. – По срочному делу, товарищ майор.

Пришлось майору прервать допрос арестованного и выслушать нежданного гостя.

Как только Демида увели из кабинета, Мамонт Петрович уселся на Демидово место и начал без обиняков:

– По ложному следу идете, товарищ Семичастный. Прямо надо сказать: облапошила вас Головешиха! Боровикова занапрасно арестовали. Тайгу он не поджигал и в помыслах такого не имел. Определенно! Погодите! Тут вот какая штука. Соображать надо, товарищ Семичастный. Кто такой был Андрей Северьянович, которого убили на пасеке? Предбывший белогвардеец, а потом кулаком заделался в Кижарте. Куда он стриганул во время раскулачивания? В каратузскую банду, которую собрал в тридцатом году Ухоздвигов. Слышали про такую фамилию?

Семичастный что-то слышал про Ухоздвигова. Бывший золотопромышленник, что ли?

– Самого Ухоздвигова давно в живых нету, – пояснил Мамонт Петрович. – Было у него пятеро сынов. Как известно, самый младший, Гавриил Иннокентьевич, который при Колчаке командовал карателями, и по сию пору в живых состоит. Провернулся через все мельницы и крупорушки.

– Ну, ну! И что же из этого следует?

– Хэ! А теперь прикиньте себе на уме: кто открыл геологам «смертное место»? Андрей Северьянович. На том месте, как вот вчера говорила Агния Вавилова, браконьерничает какая-то банда. Сама видела, как завалили сохатого. Опознала Мургашку и еще каких-то двоих… Кроме того, кто-то попользовался золотишком. Есть там и шурфы, и инструмент, и все такое, приискательское. Так или нет?

– Мог сам Андрей Северьянович оставить такие следы.

Мамонт Петрович вздыбил плечи:

– Хэ! Тогда бы он повел Агнию Вавилову на то место без всякой оглядки! А тут у него поджилки тряслись. Говорил еще Агнии Вавиловой: «Поторопись, дева. Как бы не налетел черный коршун». Про какого «коршуна» речь шла, хэ?

Майор беспокойно вышел из-за стола, прошелся по кабинету. Доводы Мамонта Петровича начинали беспокоить. Что-то тут есть!

– Говорите, говорите. Я слушаю.

– Действовать надо, товарищ Семичастный. Без всякого промедления. В нашей тайге блудит матерый зверь. Определенно. Есть такая примета.

– Какая?

– Секретарь нашего сельсовета говорит, что был у него какой-то охотник за живыми маралами для зоопарка. Фамилия – Невзоров. Так будто. Где он сейчас, этот Невзоров?

– Н-да-а!..

– Двоеглазов, которому открыл Андрей Северьяныч «смертное место», похоже, что одним глазом смотрел на космача. Ну, старик, мол, то, се. Значения не придал особенного, а тут корень глубже всажен. «Смертное место» – ухоздвиговского рода заначка. Как вроде кладовка. Немало уже из-за этого «места» людей порешили. Вот я и думаю: не Ухоздвигова ли это рук дело?

– Это все ваши догадки?

– У меня, товарищ майор, особенный нюх на врагов советской власти. Как у собаки на зверя.

– Значит, вы думаете, что в тайге сейчас Ухоздвигов и что он убил Андрея Северьяныча?

– Определенно. Больше некому. Отомстил за «смертное место», лишнего свидетеля убрал. И опять-таки Мургашка. Кто такой Мургашка? Собачью должность исполнял при поручике Гаврииле Ухоздвигове. Человек затуманенный. Вот еще Крушинин. И этот тоже погрел руки при Ухоздвигове. Вот оно, какой фокус.

– Ну а зачем Ухоздвигову жечь тайгу?

– Хэ! По империалистической арифметике. «Не мое – и не ваше. Пусть все огнем горит». Как вроде окончательный итог подбил на сегодняшний день. Кроме того, принюхивайтесь к самой Авдотье. Хоть и была она моей супругой когда-то. Но не чиста.

– Н-да-а! – Майор крепко призадумался.

В это время в дверь снова постучали.

– Я занят. Занят же! – с досадой крикнул майор.

– Но, товарищ майор, – проговорил дежурный, просовывая голову в приоткрытую дверь. – Эта борода ломится, сладу с ней никакого нет… Заарестуйте, говорит.

– Что еще за борода?!

Но дежурный не успел пояснить, как Санюха Вавилов уже влез в кабинет следователя и, взглянув на Мамонта Петровича исподлобья, молча сел в углу на стул.

– В чем дело, гражданин?

– С повинной, стал быть, пришел, как осознал, чтоб арестовали.

– Кого арестовали? За что?

– Как опознал я его, следственно, председателя артельщиков-то, что добывает смолу-живицу. Не Невзоров он, а Ухоздвигов Гавриил Иннокентьевич. Сколько годов прошло, а я его сразу признал: вылитый сам Иннокентий Евменович – что глаза, что лбина, и ухмылка та же… и согнутость спины – ухоздвиговская. Ну, думаю, всяка тварь под Богом ходит. Мое дело сторона. Вот и молчал. По таким соображениям, следственно… А тут такие дела, значит. Вот и пришел…

– Ах, едрит твою в кандибобер! Ну что я говорил?! У меня же нюх на врагов советской власти! Что же ты молчал, Санюха?! Тугодум ты, едрит твою в кандибобер!