Честь и Долг

21. Петроград, декабрь 1916 года

Генерал Монкевиц встретил Сухопарова на лестнице в здании Генерального штаба и сказал, что у него есть к нему неотложное дело.

Пригласив Монкевица к себе в кабинет, Сухопаров и представить себе не мог, какой разговор его ждет. Просидев минуту-две в раздумье, генерал стал спокойно излагать то, что его привело сюда.

— Я пришел к тебе как к другу, хотя понимаю, что в любую минуту ты можешь выставить меня за дверь. Но я дошел до крайнего состояния, поэтому прошу выслушать меня, — сказал он, и его раскосые глаза вдруг пошли еще больше в разные стороны, так что Сухопаров не знал, в какой из них ему смотреть.

Волнуясь, генерал поведал, что на приеме в английском посольстве он познакомился с прекрасной девушкой. Она англичанка.

— Не буду рассказывать тебе о нашем романе. Мы были счастливы, — пылко продолжал он, — пока она не призналась мне, что ее семья бедствует. Они едва сводят концы с концами. А теперь несчастье — у нее умер отец. То небольшое поместье, которое у них было, пришлось заложить. На руках у матери еще двое детей. Об этом знают в посольстве, знают и о нашей связи.

Николай Августович поднялся и начал ходить по кабинету. Все говорило о его крайнем волнении.

— Все против нас и нашей любви. Недавно ей была предложена большая сумма за сведения об австро-венгерской агентуре, если она сумеет их достать. Она в отчаянии, умоляет помочь ей, зная, что у меня большие связи в этой области. Австро-венгерским производством теперь ведаешь ты. Прошу тебя, помоги мне.

— Да как вы смеете предлагать мне такое!.. — возмутился Сухопаров.

Но Монкевиц, казалось, не слышал его. Он говорил искренне, горячо, не обращая внимания на протест Сухопарова.

— В стране царит хаос, в армии нет дисциплины. Контроля почти никакого, — голос Монкевица вдруг перешел на шепот. — Ты должен понять, ведь и у тебя большая семья. А тебе будет обеспечен огромный вклад в швейцарском банке.

Сухопаров оцепенел от этих слов: «Это же предательство, измена, подумай о долге и чести офицера!» — хотел сказать он. Но Монкевиц как будто прочел эти мысли.

— Мне уже не о чем думать. Моя судьба связана с ней навеки. Если мы расстанемся, мне хоть пулю в лоб. Но когда все идеалы уничтожены, можно подумать и о себе… Что будет с нами — неизвестно. Я понимаю, ты честен. Но, как разведчик, ты ведь способен видеть гораздо дальше и глубже… Не могу торопить тебя с ответом, — шептал генерал, кося глазами. — Но не считай меня предателем. Я верно служил России. Но где она теперь, что с ней будет завтра? И о себе подумай. Моя жизнь — в твоих руках.

Перед Сухопаровым сидел человек, совершенно незнакомый ему, хотя он прослужил с ним рядом много лет. Бескровное лицо покрывали капельки пота. Казалось, душа еле теплилась в нем. Но какая же эта душа? Жалкая и ничтожная. Сухопарову вдруг представилось лицо Соколова, он вспомнил те переживания, которые выпали на его долю. И еще раз подивился и восхитился его мужеством. «Нет, — подумал он. — С такими, как Соколов, Россия пойдет дальше. Ценой предательства они не будут покупать себе счастье».

Теперь он презирал Монкевица, но ничего не ответил ему. Он понимал, что приход Николая Августовича не случаен. Началась какая-то крупная игра, а он, Сухопаров, не хотел быть в ней пешкой. Он встал и открыл дверь кабинета, показав Монкевицу, что разговор окончен.