Честь и Долг

81. Петроград, конец июля 1917 года

Багрово-красное здание министерства у Певческого моста ярко пламенело в лучах солнца, стоящего в зените. Жара несколько поумерила пыл демонстрантов и митингующих. Народу на улицах в центре города после июльских событий заметно поубавилось.

Черный громоздкий автомобиль посла со стоном тормозов остановился у министерского подъезда. Огромный бородатый швейцар в синей ливрее с золотыми пуговицами привычно растворил дверь и склонился в поклоне. Лакированные ботинки мягко ступили на бесценный ковер. Напомаженный секретарь встречает на площадке лестницы, чтобы почтительно проводить знакомой дорогой в столовую господина министра.

В огромном, почти во всю стену, буфете резного черного дуба блестит вычищенное серебро. На фоне буфета как-то теряется черноволосый, в черном костюме, поджарый и элегантный молодой человек. Господин министр гладко выбрит, темные глаза источают радушие. Он спешит встретить посла на пороге.

За украшенным цветочными гирляндами круглым столом над белоснежной скатерью — коричневое пятно френча, бледное лицо с горящими глазами, ежик волос. «Керенский уже ждет меня!» — с удовлетворением отмечает Бьюкенен.

Посол занимает свое излюбленное место — спиной к окну, — и поражается, что два известных политика не додумались еще до того, чтобы самим скрыть свое лицо в тени и наблюдать при этом каждое движение на лице партнера, освещенном дневным светом.

Официанты в синих фраках и белых перчатках вносят кушанья. Никто не удивляется изысканному меню. Ведь только рабочим и мелким служащим недоступны из-за бешеных цен многие продукты. У купцов на складах есть все, начиная от устриц и омаров, кончая лиможскими сырами и тропическими фруктами. Три господина едят с аппетитом, но не забывают и главного серьезного разговора.

Министр-председатель, военный и морской министр Керенский просит посла ускорить поставки тяжелой артиллерии и снарядов. Он высокопарно говорит, что невыполнение их в назначенные сроки грозит замедлить ход операций русской армии, напоминает о своей выдающейся роли в исполнении пожеланий союзников.

Посол не желает с ним дипломатничать. Бьюкенен прямо заявляет: его страна вряд ли согласится исполнить эту просьбу, если не получит уверенности, что Корнилов будет наделен всей полнотой власти для восстановления дисциплины.

Керенский в ответ произносит бурную речь о политике Временного правительства, направленной на сближение с союзниками. Терещенко словно заворожен его словами, внимательно слушает.

А Керенский все говорит и говорит, слушает себя, и лицо его розовеет от удовольствия.

Посол чистыми глазами смотрит на премьера. Улыбка его отражает вполне определенную дозу восторга, словно и он заслушался «соловья русской революции». Но думы о кандидате в диктаторы не оставляют его.

«Наверное, и Хор, и Нокс высоко ценят Колчака, как человека действия… Есть еще и Савинков… Он, может быть, даже сильнее характером, чем Корнилов. Нокс говорит, что этому эсеру-террористу недостает военного опыта, хотя он теперь и управляет военным министерством от лица Керенского… Савинков явно недопонимает важности возвращения к старым порядкам в армии, чтобы она снова сделалась боеспособной… Жаль, что из Алексеева не вышло диктатора. Он авторитетен у солдат, любим офицерами, тверд в отношениях с политиками… Жаль… Но его придется убирать из России — хотя бы в военные представители при союзных войсках во Франции, — чтобы не мешал здесь своим авторитетом… Конечно, надо еще надавить на Керенского, чтобы передача власти военному диктатору произошла тихо и мирно, словно поменялись всего лишь министры… А то солдатские и рабочие массы вмешаются в игру, как вмешались они в феврале, когда Львов обещал Мильнеру верхушечный переворот всего за две недели, а вышло — уже почти полгода и никаких результатов!..»

Керенский умолк.

— Господин министр-председатель! — вытянув губы, басовито вступил в разговор Бьюкенен. — Хочу напомнить вам о предложении генерала Корнилова включить Петроград юридически в прифронтовую полосу. Как скоро собираетесь вы сделать это и ввести тем самым в столице военное положение?

Настроение Керенского сразу стало тревожным. В упорстве Бьюкенена, навязывавшего ему Корнилова, словно любимого племянника на теплое место, почудилась опасность. Не случайно англичане так настаивают на выполнении всех требований этого вздорного и хитрого генерала. Сначала Нокс твердил о нем, теперь Бьюкенен… Сам Корнилов держится нахалом, он уверен в мощной поддержке со стороны союзников… А если это так? Если союзники выдвигают на роль Бонапарта именно этого генерала?! А кто мне поможет? Коновалов? Но он сам убирает конкурентов — хочет услать в Финляндию генерал-губернатором Некрасова, который посмел слишком выдвинуться.

Александр Федорович сделал вид, что увлечен едой, смакует нежную форель, а сам напряженно думал о том, как ответить британскому послу, чтобы не получилось слишком грубо, но поставило его на место.

Бас Бьюкенена продолжал рокотать. И словами, и голосом Бьюкенен выражал недовольство слабостью Временного правительства, упрекал, что оно неспособно преодолеть партийные разногласия и поставить великие требования войны выше узко эгоистических интересов партий.

Керенский слушал теперь внимательно, и гнев поднимался в его душе. Александр Федорович был уязвлен недооценкой его роли. С запальчивостью, недостойной в разговоре с послом страны-кредитора и поставщика, он ответил, что его правительство взяло задачу поддержания порядка в стране и не намерено торговаться с Англией…

Терещенко пришел в ужас. Так говорить с послом Великобритании?! Сын сахарозаводчика гражданской храбростью не отличался. Зато он знал закон рынка: диктует свои условия тот, кто силен. Кто слаб — выполняет эти условия. Поэтому Михаил Иванович позволил себе перебить собственного премьера и не дал ему договорить даже фразы. Воспользовавшись правом хозяина, он поднял выспренный тост за мужественных английских офицеров, кои в русской Ставке помогают в борьбе против общего врага.

Керенский понял, что получил деликатную поддержку от своего министра. Бьюкенен решил, что Терещенко выражает особую заботу о Корнилове.

…Завтрак заканчивался в пустых светских разговорах. Терещенко заметил, что посол остался недоволен своей неофициальной встречей с министром-председателем. Следовало как-то исправить положение. Ведь недовольство Лондона могло перекинуться и на него, отнюдь не замешанного в такие опасные дела, как высказывание собственного мнения. Терещенко очень хотел сохранить свой пост.

…На следующий день послу Великобритании дверь в министерском подъезде у Певческого моста отворял тот же швейцар. Тот же секретарь проводил господина посла — на этот раз в кабинет министра. При появлении Бьюкенена встали хозяин дома и носатый лысеющий, некрупный человек во френче цвета хаки, в желтых, как у премьера, ботинках и таких же крагах. Это был Борис Савинков, управляющий военным министерством. В милом разговоре оба заверили сэра Джорджа, что Корнилову будет предоставлена полная свобода действий.