Честь и Долг

96. Брест-Литовск, декабрь 1917 года

Генерального штаба генерал-майор Алексей Алексеевич Соколов, недавно утвержденный в новой должности начальника штаба 10-й армии, получил неожиданное предписание из Петрограда от наркомвоенмора Крыленко. Генералу Соколову надлежало выехать через согласованный пункт в германских позициях в районе Барановичей в Брест-Литовск и стать одним из военных экспертов при делегации Советской России на мирных переговорах. Почти все представители уже проследовали в Брест-Литовск из Петрограда через Двинск. Для Соколова немцы сделали исключение и назначили ему пункт перехода позиций неподалеку от Ставки бывшего верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича.

Алексей с легким сердцем покинул старое мрачное здание семинарии на окраине заштатного городка Молодечно, где размещен был штаб армии. Он еле выбрался по раскисшей от талого снега незамощеной улице к вокзалу. В первом же поезде, переполненном солдатами, самочинно покидавшими фронты, он добрался до Минска, откуда его с относительным комфортом — поезд шел теперь в сторону фронта, куда никто не рвался, — доставили почти к самым позициям.

Трясясь в повозке от станции к заранее обозначенному пункту на линии фронта, Соколов размышлял о только что увиденном. Армии как таковой больше не было. Крайнее разложение постигло ее после перенесенных потерь во время июньских и июльских попыток наступления. Материальная разруха тыла и полная деморализация солдат видны были даже из окна вагона. На передовых позициях, где давно не бывал штабной генерал, его поразили отвратительно грязные, залитые водой окопы, редкие посты плохо одетых и усталых солдат. В ожидании германского офицера, который должен был встретить генерала Соколова, в землянке Алексею был предложен солдатский обед, который даже самый непритязательный человек не смог бы взять в рот.

В точно назначенный час состоялся переход линии огня. Капитан германской армии ждал Соколова у германских окопов. Русскому генералу завязали глаза и повели в тыл.

Капитан отвез Алексея Алексеевича в Барановичи, откуда в сопровождении офицера германского генерального штаба русского эксперта поездом должны были доставить в Брест-Литовск.

Наутро он уже высаживался со своим спутником на дебаркадер Брестского вокзала, где их ждал автомобиль. В Бресте, как и в Минске, лежал снег, городишко был почти безлюден. Несколько улиц со многими разрушенными домами шли под прямым углом к железной дороге, они пересекались двумя бульварами, на которых чернели крупные деревья. «Летом, видно, здесь довольно тенисто», — подумал Соколов, с любопытством выглядывая из окна машины. Город проехали не останавливаясь. Затем дорогу преградил мощный пояс колючей проволоки на столбах. Объявление на немецком и русском языках гласило: «Не подходить! За нарушение — расстрел!»

За проволокой, в нескольких сотнях сажен, поднимались из снежной целины краснокирпичные стены Брестской цитадели. Характерные башенки украшали ворота.

Офицер привез Соколова к двухэтажному бараку номер семь, куда была определена на жительство русская делегация. Германский часовой сделал винтовкой «на карул» при виде генеральских лампасов Алексея. Новый эксперт вошел внутрь, и первым, кого он встретил, был Михаил Сенин. Друзья обнялись, но для взаимных вопросов и ответов пока не было времени. Соколову следовало идти представляться председателю делегации Адольфу Абрамовичу Иоффе. Иоффе наскоро ввел военного эксперта, прибывшего после других, в курс дела и познакомил его с остальными членами делегации, коллегами-экспертами. Сенин оказался одним из них — экономическим советником главы делегации.

После утреннего чая, за которым Соколов увидел еще одного весьма колоритного члена делегации — представительницу левоэсеровского ЦК Анастасию Биценко, Сенин увел Соколова к себе в комнату и вручил ему письмо от Насти. Михаил еще в Петрограде знал, что по рекомендации генерала Одинцова Соколов станет военным экспертом делегации. А Настя, как вытекало из письма, даже раньше Михаила узнала, что, выполняя приказ отправиться в Брест, генерал Соколов без единой минуты перерыва в службе из старой армии перейдет в новые вооруженные силы, создаваемые революционным народам. Это сообщение поразило Алексея. Он сам и не задумывался над тем, что начался совершенно новый этап в его жизни.

Узнав, что Михаил видел Настю всего три-четыре дня тому назад, Соколов принялся расспрашивать его о жене, о том, не трудна ли для женщины работа, которой занята Настя в Смольном.

Время до завтрака пролетело незаметно. В час дня русских делегатов и экспертов ждали в офицерском собрании к столу, общему для всех участников переговоров. Здесь первым, кому представили генерала Соколова, был начальник штаба Восточного фронта генерал Гофман, он же — начальник гарнизона Бреста. Алексей давно заочно знал Макса Гофмана. Это был тоже бывший разведчик. Он прожил в России еще до войны около полугода и выучил русский язык. Затем Гофман несколько лет возглавлял русский отдел в прусском генеральном штабе, а во время русско-японской войны был прикомандирован к японской армии. В четырнадцатом году подполковник Гофман стал начальником оперативного отдела штаба 8-й армии. Как знал Соколов от заграничной агентуры, именно Макс выдвинул идею и спланировал операцию по разгрому армии Самсонова в Восточной Пруссии. Лавры достались Гинденбургу, который получил титул «победителя при Танненберге», но был награжден и Макс Гофман. Когда «Г унд Л» перевели в главную штаб-квартиру, Гофман получил чин генерала и был оставлен начальником штаба при верховном главнокомандующем «Ост» — принце Леопольде Баварском. Фактически он и возглавил все «Командование Ост».

По мнению Алексея, Гофман был одним из самых способных германских генералов. «Обер-Ост» превосходил как военачальник и Фалькенгайна, и Гинденбурга, и Людендорфа.

Высокий, рыжеватый, плотный телом, с гордым, заносчивым выражением лица, встал Макс Гофман со своего места, когда к нему подвели Соколова. Узнав, кто стоит перед ним, генерал сделался любезен и даже почти мил. Все окружение Гофмана весьма подивилось такой перемене. Лишь генерал-квартирмейстер штаба правильно угадал причину — он тоже хорошо знал жизненный путь Соколова, этого удачливого русского разведчика в прошлом, специалиста по германской и австро-венгерской армиям.

— Наконец-то мы воочию вас видим, герр генерал! — добродушно улыбнулся Гофман. — Неужели вы добровольно согласились служить большевикам?!

— Разумеется! — насмешливо посмотрел ему в глаза Алексей. — Ведь сюда меня доставили не под русской охраной и не в кандалах.

Гофман понял, что Соколова лучше не задирать. Он миролюбиво улыбнулся русскому коллеге и протянул ему руку. Затем хозяева и гости расселись по своим местам. Завтрак начался и продолжался в почти дружеской беседе…

Потянулись дни, наполненные для Соколова военно-технической работой по подготовке документов к перемирию. Генерал Гофман охотно и довольно откровенно, видимо, как генерал с генералом, разговаривал с Алексеем. В его речах чувствовалось недовольство нерешительностью «Г унд Л», их неумением выбрать главное направление для стратегического удара — либо по русским, либо по французам.

— Вместо сжатия кулака, — делился Гофман своими мыслями, — господа Гинденбург и Людендорф занимались на Восточном фронте «выталкиванием» русских сначала из Восточной Пруссии, а затем из Галиции. А следовало бы нанести удар по Франции, и это стало бы переломным моментом в ходе войны…

С таким же раздражением Гофман откровенничал и о немецких неудачах 1916 и 1917 годов. Особенно досталось кронпринцу, который под Верденом положил цвет германской армии и тем самым заставил Германию перейти к обороне вместо наступления.

Особенно злился генерал на Гинденбурга из-за того, что тот, будучи фактическим главнокомандующим Восточным фронтом, приобрел громкую славу за счет своего начальника оперативного отдела Гофмана. Его критика «Г унд Л» приобретала подчас и комические формы. Один из немцев, с кем Соколов общался по-приятельски, рассказал ему о посещении гинденбурговской ставки в Восточной Пруссии каким-то высокопоставленным визитером из Берлина. Макс Гофман, показывая гостю покои Гинденбурга, объяснял так: «Вот здесь фельдмаршал спал перед битвой при Танненберге, после битвы при Танненберге и, между нами говоря, во время битвы при Танненберге…»

Все свободное от службы время Алексей Соколов проводил с Михаилом Сениным. Он как бы компенсировал те два десятилетия, когда их юношеская дружба была прервана событиями и профессиональной деятельностью — у одного революционной, у другого — военной. Теперь во время долгих бесед Соколов не только познавал задачи строительства нового мира, но получал в сжатом виде уроки ленинизма, ибо Сенин, в отличие от главы делегации Иоффе, был ярым сторонником Ленина. Иоффе клонил дело в сторону, намеченную Троцким, то есть не сочувствовал заключению перемирия, хотя и вел добросовестно переговоры о нем.

Генерал Соколов не имел права голоса в делегации. Он вместе с другими экспертами должен был только готовить документы, которые требовали для обоснования своих позиций официальные участники переговоров с российской стороны. Алексею как специалисту было странно видеть, что существовала, но не использовалась возможность заключения с немцами такого перемирия, которое не только укрепило бы юридическое положение Советов в международном конгломерате держав, но позволило бы сохранить обширные территории для развития революции. Вместе с территориями можно было бы сохранить и огромные склады военного и гражданского имущества, стоившего десятки, если не сотни миллионов рублей золотом. А эта возможность медленно, но верно упускалась, дипломатия велась членами делегации иногда ради дипломатии, ради слов, а не государственного дела. Немцы это чувствовали и начинали нажимать.

Как человеку, знающему хорошо козни Англии и Франции против своего союзника — России, — Алексею было также непонятно упорство, с которым делегация сражалась за пункт в проекте мирного договора, запрещавший немцам перебрасывать части с Восточного фронта на Западный. Вокруг этого на конференции происходила долгая и острая борьба. И хотя Сенин разъяснил Соколову, что дело тут в солидарности российского пролетариата с рабочим классом Франции и Англии, против которого смогут выступить дополнительные германские силы, Алексей не понимал этого.

— Кроме того, — говорил Михаил, — мы не хотим, чтобы немецкие солдаты попали из одной бойни в другую.

Алексей логикой профессионального военного не принимал альтруизма большевиков. «Ведь если надо кончать военные действия миром, как это вытекает из положения России на данный момент, надо кончать быстрее и сохранить все, что только возможно. Тем более германцы, видимо, пока идут на это, — думал он. — Зачем проявлять заботу об Англии и Франции, тем более что население этих стран никогда не получит возможности узнать и оценить благородство большевиков. Только сильная Россия может помочь мировой революции, о которой так страстно говорят и Сенин и Иоффе. Уж лучше сохранить силу, быстрее заключив мир, чем растерять ее, доводя до бешенства германцев и их союзников, готовых из-за неуступчивости российской делегации по этому пункту уйти с переговоров. К тому же немцы и так перебрасывают с Восточного фронта войска на Западный».

Сенину приходилось терпеливо разъяснять своему другу принципиальные основы мира для всех народов, мира без аннексий и контрибуций, другие лозунги большевиков, изложенные в Декрете о мире. Генеральская психология все-таки туго поддавалась идеям интернационализма и нового пролетарского мышления.

Весь первый период переговоров — до перерыва и смены главы делегации, дискуссия носила корректный и деловой характер. Готовилось решение многих экономических вопросов и казалось, перемирие вот-вот будет заключено. Но под давлением военной партии в Берлине и ставки в Бад-Крейцнахе позиция Гофмана стала ужесточаться день ото дня. Генерал все больше проявлял черты своего характера, про который австрийский министр иностранных дел граф Чернин как-то сказал Соколову, что они соединяют знание дела и энергию с большой ловкостью и хладнокровием, замешенном на изрядной доле прусской грубости.

Перемирия все же удалось добиться. Торжественное заключение было назначено в бывшем зале брестского театра, а теперь «офицерского казино № 3» днем 15 декабря. Накануне один из членов германской делегации будто случайно проговорился Соколову, что принц Леопольд Баварский и генерал Гофман очень хотели бы, чтобы военный эксперт генерал Соколов надел к этому праздничному событию все свои двадцать два ордена. Алексей понял этот намек правильно. Немцы хотят сделать его олицетворением старого мира в российской делегации, болваном в форме, который должен санкционировать своим присутствием святость отношений между Российской и Германской империями. Выходит, он должен стоять рядом с матросом Оличем, солдатом Беляковым, крестьянином Сташковым и рабочим Обуховым, символизировавшими в делегации пролетариат России, этаким разряженным павлином или еще хуже — призраком ушедшей в небытие царской власти. Но ведь Советы отменили все внешние отличия — погоны, чины, ордена…

«Нет уж, герр генерал и ваше высочество! Я не доставлю вам такой радости», — решил Алексей. Полночи он занимался тем, что тщательно спарывал с брюк генеральские лампасы, а с кителя — золотые погоны. Утром Алексей снял и шейный крестик Владимира с мечами, с которым почти не расставался. В назначенный час он предстал перед изумленными делегатами в довольно общипанном виде. Однако глаза его искрились весельем и задором. Миша Сенин чуть не расхохотался, увидев его в таком упрощенном одеянии.

…Генерал-фельдмаршал Леопольд Баварский, высшие чины администрации и армий государств Четверного союза, важно вышагивая, подходили к столу в центре зала. На зеленом сукне покоился документ о перемирии. В отведенной им колонке господа ставили подписи с точным указанием чинов и должностей. В другой колонке три советских делегата поставили свои простые росчерки пером. С этого момента и до 14 января 1918 года на всем огромном фронте — от Балтийского до Черного моря в Закавказье — должно было начаться перемирие. Первую свою встречу на мировой арене дипломатия Советов выиграла.