Честь и Долг

82. Минск — Могилев, начало августа 1917 года

Алексей Алексеевич Соколов внимательно изучал свежие московские газеты с текстами речей на Государственном совещании, когда ему принесли телеграмму из Могилева. Генерал-квартирмейстер Ставки Романовский вызывал его в главную квартиру армии для доклада об итогах июньских и июльских наступательных действий на фронте. Соколов удивился столь странной цели командировки — ведь анализ стратегических вопросов входил в функцию главнокомандующего или начальника штаба фронта. Однако распоряжение собрать необходимые материалы к отходу ночного поезда отдал и стал готовиться к докладу. Газеты пришлось отложить, ему уже стало ясно, что верховного главнокомандующего Лавра Георгиевича Корнилова встречали в Москве не как защитника демократии и Временного правительства, а скорее как будущего единоличного правителя России. Не случайно на перроне Александровского вокзала при стечении народа купчиха Морозова бухнулась перед ним на колени.

Утром генерал Соколов вместе с адъютантом вышел из вагона на станции Могилев и не поверил своим глазам. По дебаркадеру прогуливались подтянутые нижние чины корниловского полка с нашивками на рукавах, изображавшими щит с черепом и костями, лихо козыряли офицерам с такими же нашивками… Расхлябанности солдат, какой-то опущенности офицеров, характерных теперь для всех гарнизонов, начиная со столичного, — здесь не оказалось и в помине. «Ставка начинается с «батальона смерти»! Какая мрачная ирония войны!» подумалось Соколову.

Адъютант отправился к коменданту вокзала вызывать штабной автомобиль, а Алексей вышел размяться на привокзальную площадь. Фасад приземистого одноэтажного здания вокзала утратил свою прежнюю нарядность. Площадь и улица стали грязнее, запущеннее. Лишь обильная зелень садов украшала город. Множество торговок собрались на привокзальную площадь со своим нехитрым товаром — яблоками, грушами, вишней, семечками…

Скоро приехал штабной «паккард». За короткую дорогу Соколов отметил кое-какие многозначительные признаки. Эскадрон текинцев, любимого кавалерийского полка Корнилова, гарцевал куда-то по главной улице. Кони были хорошо вычищены, строй четок, всадники выглядели сытыми и довольными. Нижние чины подтянуты, как и их офицеры. Алексей давно не видел столь бравого войска. В Могилеве явно собиралась настоящая боевая сила.

Внешний вид Ставки за несколько месяцев, что Соколов здесь не бывал, совсем не изменился. Только внутри здания все сделалось каким-то полинялым, обветшавшим. Но полевой жандарм у двери выглядел молодцом. Он встал «во фрунт» перед генералом, как в старые времена, и не уходил с дороги до тех пор, пока ему не предъявили документы. Другие неуловимые детали также говорили о том, что в Ставке что-то готовится.

Романовского, генерал-квартирмейстера штаба верховного главнокомандующего, Соколов знал давно, со времен Николаевской академии. Он высоко ценил принципиальность Ивана Павловича, демонстративно ушедшего из Генерального штаба в знак протеста против просчетов и ошибок в подготовке России к войне. Это был умный, образованный и храбрый офицер в расцвете своих сил — ему было чуть более сорока лет.

Соколов поднялся на второй этаж, забрал портфель у адъютанта и направился в кабинет Романовского. Генерала он застал за работой. После взаимных приветствий Алексей приготовился вручить ему оперативные документы. Но широколицый, коренастый Романовский небрежно махнул рукой, сказав: «Отдай в Первое делопроизводство…», подошел к двери и запер ее, чтобы никто не помешал разговору. Из этого Алексей понял, что беседа будет весьма серьезной. Он без приглашения уселся в кресло, стоящее подле письменного стола.

— Я давно вас знаю, Алексей Алексеевич, как выдающегося офицера… начал Романовский с комплемента, положив крупные руки на стол и весь устремившись вперед. Алексей вскинул на него глаза. — И хочу привлечь к спасению России! — с чувством, чуть картавя, продолжал Романовский. Алексей иронически улыбнулся, но перебивать не стал.

— Оно сейчас в том, — заметив его улыбку, сразу посуровел генерал, чтобы железной рукой усмирить народную массу. Особенно солдатскую, ибо если она начнет выполнять приказы, любой бунт и анархию будет легко подавить…

Соколов молча слушал. Он уже понял, зачем его так спешно вызывали: о подготовке переворота Корниловым трещали все сороки по деревьям, а Романовский был одним из самых близких людей к нынешнему главковерху.

— Рабочие и крестьяне, а теперь уже и масса солдат слепо идут за большевиками, они перестали соблюдать порядок. Революционеры тащат Россию в германское рабство. Если бы мы в июне и июле не применили против позорно отступающих наших солдат пушки и пулеметы — немцы забрали бы уже Киев!..

— Иван Павлович, ведь революция спасла Россию от гнилого режима… спокойно возразил Алексей Алексеевич, — а без народа революции не бывает… без народа — это заговор, мятеж, в лучшем случае — удачный переворот!

— Я вижу, вы марксистской теории научились!.. — съязвил Романовский. Уж не Ленина-Ульянова ли почитываете?!

— А хоть бы и так, — усмехнулся Соколов. — Почему не набраться уму-разуму?

Романовский задохнулся от возмущения.

— Может быть, еще и жалкого адвокатишку Керенского защищать будете?!

— Успокойтесь, Иван Павлович! — спокойно сказал Соколов. — Этого фигляра я презираю…

Романовский утер пот со лба. Он решил, что все-таки нашел в Соколове единомышленника.

— Я вам расскажу, как офицерство срезало его лизоблюдов на государственном совещании в Москве, я только что оттуда… Представляете, Керенский сидит в особом кресле на сцене Большого театра, а за спиной его стоят навытяжку два адъютанта в штаб-офицерских чинах, — делился свежей историей генерал. — Так вся наша офицерская фракция направила к этим хлыщам боевого полковника, он им и рявкнул: «Если вы парные часовые, то это уместно только у трупа военного министра!..» А гвардейская молодежь вообще хотела вызвать этих фендриков на дуэль.

— Интересна… — протянул Алексей. — И что же вы предлагаете мне?

Генерал Романовский откинулся на стуле и сложил руки на животе. Помолчал, словно собираясь с мыслями. Соколов ждал.

— Лавр Георгиевич желает установить сильную власть и водворить порядок… — начал он.

— Военная диктатура? — задал вопрос Алексей.

— Называйте как хотите, но беспомощное Временное правительство должно уйти и освободить место для сильной личности…

«Это твой дурак Корнилов — сильная личность?» — хотел спросить Соколов, но с юности привитая субординация удержала его от такого вопроса о верховном главнокомандующем.

— …которой может быть только верховный главнокомандующий, располагающий силой армии, — докончил мысль Романовский. — Более того, я могу вам открыть, что даже некоторые министры идут с нами рука об руку, продолжал он.

«Явно он имеет в виду Коновалова и Терещенко, ради которых и придумана вся эта затея…» — подумал Соколов.

— Сейчас мы отбираем лучшие войска и боевых офицеров, чтобы идти походом на Петроград, — открыл карты Романовский. — Я пригласил вас, чтобы обсудить, какие части может отправить Западный фронт для поддержки корпуса генерала Крымова?

«Ах вот, значит, кому поручено таскать каштаны из огня революции для Лавра Георгиевича!» — иронически подумал Соколов. Он подался вперед, посмотрел прямо в глаза Романовского.

— А почему вы думаете, что я примкну к заговору?

— Но ведь вы же против Керенского?! — удивился генерал.

— Против Керенского, — подтвердил Соколов, — но и против пролития крови своего народа… А попытка установить диктатуру будет означать гражданскую войну… Неужели вы этого не понимаете? Ведь за Корниловым окажется явное меньшинство, даже в армии. И это меньшинство назовут контрреволюцией.

— А вы думаете, порядок установят Советы «собачьих и рачьих депутатов»?! — повысил голос Романовский.

— Уж не господа ли Коноваловы и рябушинские?.. — сузил глаза Алексей. Ведь мы, офицерство, — частица народа… Особенно те из нас, кто не имеет никакой собственности и живет лишь на жалованье…

— А вы, однако, обольшевичились, Алексей Алексеевич! — нахмурился Романовский. — Видно, с вами не договориться… Но я думаю, что вы поступите сообразно чести офицера?!

— Я могу возвращаться в Минск, ваше превосходительство? — перебил его вопросом Соколов.

— Хоть сегодня, ваше превосходительство! — овладев собой, ответил Романовский.

Алексей понял, что ему больше нечего делать в Ставке. Чтобы не сидеть за одним столом с генералом Корниловым и корниловцами за обедом в отеле «Бристоль», где по-прежиему отличалось хлебосольством офицерское собрание чинов Ставки, он заказал билеты на вечерний поезд. Единственный, к кому Алексей зашел поговорить о делах своего фронта, был Павел Александрович Базаров. Полковник, казалось, знал все.

— Тебя уговорили? — поинтересовался он.

Соколов улыбнулся:

— Обругали большевиком!

— Смотри, как бы тебя не арестовали… — всерьез предупредил Базаров. Всем известно, что Деникин, Клембовский и кое-кто из других генералов тебе руки не подает!

— Это я им не подаю! — нашелся Соколов, но ему стало не по себе.

— Мы сейчас стоим перед попыткой военного переворота, — угрюмо высказался полковник. — Если Корнилов возьмет власть, то он разгонит все совдепы, вычистит из правительства всех так называемых социалистов-эсеров, меньшевиков и других… Но самое главное, Временное правительство тоже считает необходимым введение диктатуры против большевиков. Керенский предлагал Корнилову участвовать в директории из трех человек — он сам, Корнилов и Савинков…

По старой дружбе я тебе открою кое-какие секреты… Уверен, что не побежишь с ними к газетчикам, — устало улыбнулся Павел Александрович. Здесь, в Ставке, частенько бывают Гучков и Рябушинский. Видели у Корнилова и бывшего секретаря Коновалова, а теперь комиссара Временного правительства Полякова.

«Наш пострел везде поспел!» — подумал Алексей о Грише.

— Они хотят столкнуть лбами Корнилова и Керенского, вот и требуют для Корнилова свободы действий якобы против большевиков. Но не только в большевиках дело. Идет борьба за власть. Небезызвестный тебе Крымов кстати, большой друг Терещенко, — только что получил под командование Третий конный корпус и вчера отправился из Ставки собирать его на Петроград. Войскам ничего такого не будет сообщено. Им объяснят, что переброска вызывается оперативными соображениями: борьбой с десантом немцев поблизости от Петрограда. Даже дислокация составлена с учетом таких разговоров, Донская дивизия займет район от устья Невы до Ораниенбаума, Уссурийская — от устья до Сестрорецка, а Туземная — ее называют Дикой — разместится… — полковник эффектно умолк и ехидно выпалил: — …в Смольном!

Алексей подавленно молчал. Весь этот план означал реальную угрозу революции.

Базаров продолжил рассказ. Он поведал, что, когда корпус Крымова достигнет столицы и расположится в ней и на ближних подступах, Корнилов заставит Временное правительство объявить о введении смертной казни и в тылу, что неизбежно вызовет восстание большевиков. Тогда-то и будет пущено в ход оружие. Сейчас ленинцы еще не готовы к вооруженному восстанию, но положение может измениться. Станет труднее совладать с ними. Керенский сам рвется в диктаторы. Но генералы его опередят… Болтуны в Мариинском дворце немногого стоят. Корнилов же не задумается, чтобы сдать Ригу немцам, только бы напугать всю эту камарилью…

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — нахмурил брови Соколов.

— Надоела вся эта чехарда главнокомандующих, словно министров перед февралем… — зло ответил Павел Александрович. — Один Брусилов был настоящий полководец, но он отказался от «чести» стать диктатором.

— Ты прав, Павел Александрович! — согласно кивнул Алексей. — Вся эта возня и заговоры — омерзительны. С немцами не умеем воевать, а вот со своим народом… По мне — лучше уж большевики в правительстве. Они по крайней мере честнее и откровеннее. При таком состоянии солдат мы действительно не можем воевать с немцами, впору сепаратный мир заключать…

— Откуда ты про это знаешь? — понизил голос до шепота Базаров. Действительно кое-какой зондаж Временного правительства в этом направлении был, но это — строгий секрет…

— Если меня будут допрашивать в контрразведке, я тебя не выдам… пошутил Соколов. Он вспомнил рассказ Сухопарова о работе Керенского в шпионской фирме Константина Шпана, о его подозрительных связях и понял, что министр-председатель ведет какую-то свою крупную игру.

Помолчали, не желая углубляться в дебри политики. Кадровым офицерам политические вопросы по-прежнему претили.

Поговорили о том о сем. С грузом тяжелых впечатлений отправлялся Алексей Соколов назад, в штаб Западного фронта.