Честь семьи Прицци

Глава 11

Когда приехали Дом и Фил, чтобы отвезти Анджело домой, Чарли вышел на террасу и задумался. Хорошо, что телохранители не задержались, потому что впервые в жизни он ощущал непреодолимое желание крепко избить собственного отца. Он мог бы отделать и Дома с Филом, если бы не боялся за мебель в квартире. Хотелось сбегать в «На углу» и отдубасить всех, кто там есть. Что еще ему остается?

Внезапно почувствовав сильную дурноту, Чарли бросился в ванную, зажимая рукой рот. По пути он опрокинул кофейный столик и разбил вазу, о чем сильно жалел, пока его полоскало. Где же взять еще одну такую? Зеленую, в тон бордюру на ковре и деревьям на большой картине. Пожалуй, хрен найдешь. Может быть, кто–то сумеет ее склеить, но только чтобы трещины не бросались в глаза? Господи, хорошо бы.

Пока Чарли мылся, он понял, что его тошнит не от специальности Айрин, а потому, что у Прицци украли триста шестьдесят тысяч долларов. Луис Пало привез их с собой на стрелку и отдал концы. Да чтобы Луис Пало, самый недоверчивый человек из тех, что когда–либо ели сицилийскую пиццу, потащился в какую–то забегаловку у черта на куличках, куда ездят, чтобы щупать на задворках официанток, и повез с собой триста шестьдесят кусков? Нет, Луис ни за что не поперся бы туда, если только его не выманила какая–нибудь телка, которую он до смерти хотел трахнуть. Сукин сын!

Чарли, пошатываясь, вышел из ванной и поднял кофейный столик. Осколки вазы он аккуратно завернул в газету и убрал в ящик письменного стола. Мэйроуз стоило немалого труда найти для него такую вазу. Ох и разозлится же она, когда узнает, что стряслось. Что ж, вор и убийца Луиса ответит и за это.

Чарли снова пошел на террасу, чтобы подумать. Глядя на океан, он сел, зажег сигару и хотел пускать дым кольцами, но ему помешал ветер. Ну хорошо, допустим, Айрин не убивала Луиса. Но и Маркси Хеллер, одной ногой в могиле, был слишком слаб, чтобы справиться с таким ушлым и опасливым малым, как Луис. Кто же, черт подери, его пришил? Чарли встал и вернулся в комнату. Чем строить догадки, не лучше ли попробовать что–то узнать наверняка? Порывшись в гардеробе, Чарли вытащил телефонный справочник Лос–Анджелеса и нашел там номер бара Престо Чиглионе.

— Позовите Престо, — сказал он, когда на том конце ответили, — это из Нью–Йорка звонят. Престо? Чарли Партанна.

— А, привет! Как насчет… то есть как дела?

— Слушай, в ночь, когда пришили Луиса, он заходил в бар?

— Нет, — ответил Престо. — Я еще удивился, что он не зашел.

— Ладно, спасибо. Никому ничего не говори.

Чарли положил трубку и пошел на террасу, дымя сигарой. Понятно. Стрелка была забита не в баре, а именно на парковке. Без свидетелей. Это наверняка женщина. Кто же она? Его мысли снова и снова возвращались к ней. К этой шикарной сучке, по вине которой Луис, недоверчивый, подозрительный Луис, стал думать не головой, а яйцами и забыл о деньгах? Наверное, она наплела ему, что бросит Маркси и они вместе уедут. В ту ночь он сидел и ждал, дроча свой член, пока она не явилась, чтобы убить его и забрать деньги. А Прицци она отдала половину, как паинька. Чарли раскачивался в углу на стуле, держась за живот и сжав в зубах сигару. По щекам его текли слезы. Затем он поднял с пола телефон и набрал номер Мэйроуз:

— Мэйроуз? Это Чарли. Какой Чарли? Чарли Партанна, конечно. Какой еще Чарли позвонит тебе среди ночи?

— Чарли, в чем дело? Время без пятнадцати час! Что тебе от меня нужно? Еще одну польскую шлюху?

— Мэй, это… слушай, я вазу разбил.

— Какую вазу?

— Ну, которая под цвет бордюра на ковре. Ты мне ее еле нашла, помнишь?

— Чарли, ты никак рехнулся?

— Ты сейчас одна?

— Конечно одна, дурачок.

— Мне нужно с тобой увидеться, Мэй.

— Ты про вазу? Ты из–за вазы хочешь меня видеть?

— Да.

— Чарли, что с тобой? Что случилось? У тебя неприятности?

Даже Чарли, даже Чарли, переживающий страшный упадок духа, сообразил, что нужно ответить.

— Нет, я просто хочу тебя видеть. Я… я соскучился. Я хочу с тобой поговорить. Можно?

— Через десять лет ты, наконец, соскучился?

— Можно мне приехать прямо сейчас?

— Приезжай.

— Я буду через полчаса, самое большее сорок минут.

Причесавшись перед зеркалом в ванной, Чарли пошел в спальню и повязал галстук. Затем снял галстук и белую рубашку и надел черную футболку, в которой был в Финиксе, прежде тщательно ее обнюхав, чтобы убедиться, что нет запаха пота. Напоследок он еще побрызгал подмышки одеколоном.

Когда отец изгнал ее из семьи, Мэйроуз поселилась на Восточной Тридцать седьмой улице по правую сторону от Парк–авеню. На Восточной Шестьдесят второй улице находился офис ее процветающей фирмы по дизайну интерьера. Ее бизнес–псевдоним был Мэри Хувер. Мэйроуз отлично знала свое дело, и среди ее клиентов имелись и такие, кто мог позволить себе отделать жилище живописью Джеймса Ричарда Блейка в стиле призм–пейнтинг.

С разрешения Коррадо Прицци Анджело Партанна служил посредником между ней и семьей. Ей было позволено посещать семью в Рождество и некоторые другие праздники, например в праздник Сан–Дженнаро, а также семейные дни рождения, свадьбы и похороны. Вначале с Мэйроуз общались почти все, кроме отца, Эдуардо и глав семей Сестеро и Гарроне. Многие женщины сторонились ее, пока дон Коррадо не дал им понять, что довольно, но к тому времени у Мэйроуз пропало желание с ними разговаривать. Чарли, которого считали виновником ее изгнания, всегда, по меньшей мере, здоровался. Лишь Анджело Партанна и Амалия Сестеро неизменно относились к Мэйроуз по–доброму. Так продолжалось девять лет и два месяца, или, как принято было говорить, почти десять лет. Причем Мэйроуз никогда не упускала возможности пересечь границу и пройтись на виду у всех Прицци с гордо поднятой головой. На третий год, видя, как стойко она переносит наказание, дон Коррадо смягчился, а за ним и большинство мужчин, включая Эдуардо. Когда ее отца не было поблизости, они разговаривали с ней как ни в чем не бывало. Один Винсент не менялся, и ей по–прежнему было запрещено навещать семью — образно говоря, появляться в Бруклине — по обычным дням.

Мэйроуз Прицци, точно принцесса в изгнании, тосковала по дому и своему народу. Не важно, что их разделяло расстояние всего в четыре мили, объекты ее любви были так же далеки от нее, как планеты Солнечной системы от Солнца — одни дальше, другие ближе. Самые горькие страдания причиняла ей удаленность от Чарли Партанны, с которым она желала бы соединиться на всю жизнь.

Мэйроуз была сильная натура. Когда вначале отец заявил, что ноги ее не будет в Бруклине, при помощи Анджело Партанны она сумела отстоять свое право на посещения. Она употребила весь свой ум, настойчивость и решительность, чтобы получить разрешение отмечать с семьей сначала Рождество, затем другие церковные праздники — бывшие в особой чести у ее деда, — а потом присутствовать и на свадьбах с похоронами. Запрет был наложен на Новый год, открытие стадиона Ши (который все равно находится в районе Квинс) и день рождения Винсента, когда он совпал с Пасхой и в «Садах Палермо» устроили большой прием. И на прочие дни.

По пятницам в одиннадцать приезжал Анджело Партанна — привозил деньги от деда и семейные новости. Час спустя он уезжал. Напоследок, провожая его до дверей, Мэйроуз всегда спрашивала о Чарли, а он неизменно отвечал, что, дескать, Чарли скучает о ней, но ведь прошло почти десять лет, ну и семья… Мэйроуз печально кивала, Анджело целовал ее в щеки и прощался до следующей недели.

Мэйроуз ждала, уверенная, что отец простит ее и она займет свое законное место рядом с Чарли. За десять лет он так и не женился. Если он и встречался с женщинами, то среди них явно не было ни одной достойной быть представленной семье. Мэйроуз понимала, что честь семьи важнее, чем любовь, и гораздо важнее, чем брак и дети. Честь — это лицо, сердце и душа семьи. Зная, что утраченную честь не вернешь, забыть Чарли она все–таки не могла.

Лишь однажды за все десять лет Мэйроуз упала духом. И все потому, что Чарли, который не звонил ей со дня ее возвращения из Мехико, вдруг позвонил и попросил телефон другой женщины. Ей стало дурно. Эта женщина была наемным убийцей. По просьбе отца Чарли Мэйроуз заехала за ней в гостиницу и привезла на свадьбу, где Анджело сообщил ей координаты Неттурбино. Боже, это был удар в самое сердце! А затем от Амалии она узнала, как муж этой женщины вместе с Луисом Пало ограбил казино «Латино» и как Чарли пришлось застрелить мужа едва ли не на глазах жены.

Мэйроуз и Амалия с утра всегда болтали по телефону, и Мэйроуз всякий раз интересовалась, как там Чарли и полька. Амалия рассказывала, что Чарли едва ли не каждый день летает из Нью–Йорка в Лос–Анджелес и обратно и вообще стал похож на торчка. Поэтому, когда он позвонил среди ночи и напросился в гости, Мэйроуз подумала, что он хочет переспать с ней, таким образом поквитавшись за что–то с полькой. Что ж, сойдет для начала. Это все–таки лучше, чем десятилетний бойкот. В отношении Чарли она приняла простую на первый взгляд, но хитрую и дальновидную тактику: не стоит опережать события.

Когда Чарли позвонил у дверей, Мэйроуз уже успела одеться, причесаться и накраситься, дабы встретить его во всеоружии. Ее прекрасные, черные как смоль, длинные волосы точно нежный шелк струились по плечам, обрамляя арабско–итальянское лицо с римским носом. Розоватый тон на смуглой коже придавал ее облику теплоту и изысканность.

— Привет, Чарли, — улыбнулась Мэйроуз, показывая белоснежные зубы. — Что случилось?

— Нам нужно… ну… поговорить, — с глубоким вздохом ответил он.

— Может, пройдешь тогда?

— Конечно.

Они прошли в гостиную и сели на диван. Гостиная была обставлена в стиле китайской пагоды времен Наполеона II, с вкраплениями американского антиквариата с ферм Среднего Запада. «Хоть это и не подлинник, зато оригинально, — говорила в таких случаях Мэйроуз своим партнерам. — Ведь наша главная цель — привлекать внимание». — «Да, но если клиент упадет в обморок, увидев это?» — возражали ей. «Почему? Цветовое сочетание соблюдено, а форма — дело вкуса», — отвечала Мэйроуз.

— У тебя очень красиво, — похвалил Чарли. — А зачем тебе столько книг?

— Я ведь часто бываю дома одна.

— А почему тогда у меня их нет?

— Потому что ты не один.

Как Чарли ни пытался удержать взгляд на ее лице (понятное дело, избегая глаз), тот так и норовил скользнуть вниз. Вскоре у Чарли засвербило в мошонке, потому что под тонким прозрачным халатом на Мэйроуз ничего не было, и он почти видел ее груди. Боже! Что за пара вторичных половых признаков, как выразился в журнале один врач.

— Говорят, ты сидишь на травке, — будто невзначай заметил Чарли.

— Я не сижу на травке, — поправила его Мэйроуз, — я просто ее курю. Хочешь сигарету?

Чарли не знал, что и ответить. Он считал, что трава, кокаин, героин — это для идиотов. Они с отцом презирали всех торчков, включая пьяниц, с тех пор, как начали торговать паленым виски. Подумав о выпивке, он вспомнил ресторан в Калифорнии, где Айрин заказывала «Хуго де пинья кон Бакарди», и дабы прогнать эти воспоминания, сказал:

— Конечно, почему бы нет?

Мэйроуз взяла со стола резную шкатулку слоновой кости, открыла ее и протянула Чарли.

— Не знала, что ты потребляешь травку.

— Нет, я даже не курю, — сказал Чарли, беря сигарету.

— А что ты с ней делаешь? Пироги печешь? — Закурив, Мэйроуз сделала глубокий вдох и передала ему свою. — Так что тебе от меня надо?

Он затянулся, задержал дыхание и сквозь дым ответил:

— Поговорить.

— И для этого ты примчался в два часа ночи из Бруклина?

Чарли положил руку ей на колено, даже на бедро — теплое, гладкое.

— Мы напрасно истратили кучу времени.

— Почти десять лет? Да, немало. Удивляюсь, чего ты не дождался, пока мне исполнится полтинник.

— Ну ты, наверное, успеешь жутко растолстеть.

— Да что ты? А ты, знаешь ли, будешь к тому времени похож на дедушку Сантехника — если у него есть дедушка, конечно. Ты этого хочешь, Чарли?

— Эй, перестань, успокойся.

— Я была совершенно спокойна все эти десять лет. Но ответь мне на один вопрос: да или нет?

— Ну… да.

— Хорошо, давай.

Мэйроуз встала и начала расстегивать халат.

— А свет выключить? — вспомнил Чарли.

На ней остались лишь туфли на шпильках и

густой слой теней на веках.

— Не надо, — тяжело дыша, ответила Мэйроуз. — На ковре, при свете.

— Madonna mia, — пробормотал он.

В течение следующего часа они делали это на ковре, на кровати под ярком цветным пологом и на табуретке в душе, где Чарли сидел, утомленный. Он со стонами изливал ей в ухо восторги от ее бархатной кожи, сладких сосков и упругих бедер, пока она не велела ему либо говорить непристойности, либо заткнуться.

В семь часов Мэйроуз приготовила завтрак на зависть любому кулинару: caciotti — горячие рулеты с сыром и почками, sarde beccafiсо — маленькие сардины в сухарях, салат из салями и кедровых орехов под лимонным соком, холодное белое вино и черный кофе.

Чарли жевал, поглядывая на Мэйроуз со смесью тревоги и восхищения. Из одежды на ней был только маленький передник.

— Да…

— Что значит «да»? Чарли, в последний раз мы с тобой толком общались, когда мне было девятнадцать лет. Ты даже не звонил, пока тебе не понадобилась Айрин Уокер. Будто я справочная! И вдруг ты врываешься ко мне за полночь и трахаешь меня. Похоже, у тебя сейчас неприятности почище тех, что были, когда я свалила в Мехико.

— А ты откуда знаешь?

— По–твоему, кто я такая? Не забывай, что моя фамилия Прицци. Я внучка Коррадо Прицци.

— Прошлой ночью я чуть не застрелился.

— Господи, Чарли!

Он кивнул, глядя на нее с беспомощным выражением в глазах, какого ей еще не приходилось видеть. Они сидели на кухне, упакованной по последнему слову техники, и молчали, будто ожидая, когда затикают электронные часы.

— Расскажи мне все, Чарли.

— Спасибо, Мэй. Ты единственный человек, с кем я могу поговорить по душам. С отцом у меня не выходит. Но только боюсь, что тебе будет тяжело меня слушать, а мне, наоборот, полегчает. Это как–то не по–мужски.

— Чарли, паршивее, чем раньше, мне уже не будет. Были дни, когда мне тоже хотелось застрелиться. И если бы не дедушка, я бы не удержалась. Честь Прицци — это ничто по сравнению с ним. Спасибо, что время и вправду лечит.

— Я не понимаю, как это произошло. Я увидел ее в церкви и точно рехнулся. Мир для меня переменился. Так случилось — я увидел ее и пропал. Потом я поехал к ней в Калифорнию, и пару дней мы провели вместе. Нет… не то чтобы совсем, было всего–то один раз, но мне показалось, что мы с ней знакомы всю жизнь…

Услышав это, Мэйроуз закусила нижнюю губу.

— Ну ладно, — воскликнул Чарли, — хорошо! Луис Пало — иуда. Они с кассиром Маркси Хеллером сговорились обокрасть твоего деда на семьсот двадцать кусков. Меня посылают разобраться. Раз Луиса замочили без меня, я еду домой к Хеллеру, кончаю его, и тут заявляется его жена. Его жена, Мэй! Она оборачивается, и что я вижу? Да это моя любовница! — Чарли схватился за голову. — Что я должен был делать? Она отдает мне сумку с половиной украденного и порет какую–то чушь — типа она тут ни при чем. Как же! Луис бы не додумался, а Хеллер подыхал от туберкулеза — зачем ему красть деньги и ударяться в бега? Это все она! Она держала Луиса за яйца, а потом его пришила. Деньги у нее. Черт! Думаешь, я кончаю ее и бросаю в багажник, где уже лежит ее муж? Нет, я возвращаюсь домой и говорю твоему отцу, что она не–виновата. Я говорю, что еще триста шестьдесят кусков забрали парни, которые разнесли башку Луису. Но дело не в этом. Пусть я обманул твоего отца — не это главное, ведь я не по злому умыслу. Хуже то, что я узнал о ней потом — она тот самый киллер, что убрал Неттурбино. — Чарли уронил голову на стол. — Я люблю ее. Это скала, которую мне ни сдвинуть с места, ни обойти. Я люблю ее.

— И что же ты собираешься делать? — спросила Мэйроуз.

Чарли скрипуче рассмеялся.

— Решать этот вопрос, иначе я совсем сойду с ума.

— Ну так решай.

— Но как? Что я должен сделать?

— Чарли, жизнь коротка даже у офисного клерка. Когда твоя жизнь подойдет к концу, ты подумаешь — то есть если будет время подумать — ты подумаешь: хорошо, что я это разрулил. Ты будешь горд, что у тебя хватило духу. Решив этот вопрос, ты вернешь себе самоуважение. Короче, от тебя не убудет, если ты сядешь на самолет и полетишь к ней в Калифорнию.

Чарли пристально взглянул на Мэйроуз, ушам своим не веря. Кажется, она говорила дело.

— Послушай, — тем временем продолжала Мэйроуз, идя в гостиную за сигаретами, — женщины вроде нее цепляются за любой шанс, что выпадает в жизни. Она с детства усвоила, что должна выбиться в люди при помощи тех скромных средств, что у нее есть. Точно сучки на стволе дерева, они помогают вскарабкаться на вершину. Что у нее было? Мозги да дешевая пушка. И посмотри, чего она достигла. — Мэйроуз протянула ему зажженную сигарету. — Да, она сделала на зависть потрясающую карьеру. И поверь, Чарли, что, будучи воровкой и киллером, она ничуть не потеряла как женщина. Тебе, допустим, не приходилось воровать, поскольку ты инфорсер и сам следишь, чтобы не воровали. Такова уж твоя специальность. Черт подери, Чарли, да будь она модельером или какой–нибудь богатой стервой, ты бы бросил ее самое большее через месяц. А с ней у вас родство, одинаковый взгляд на вещи. Тебе повезло, что ты так скоро об этом узнал, понимаешь, Чарли?

Он облегченно всхлипывал. Она поглядела на его склоненную голову с торжествующей улыбкой сицилийки и вышла из комнаты.