Честь Воина [CИ]

Глава 3 Алрина: Народ Войны

Потянулись мучительные дни на крыше фургона. Сперва Алрина пыталась заговаривать с мальчишкой из соседней клетки, но тот был ничем не лучше снулой рыбины — только смотрел на неё тупым взглядом, если вообще откликался. А когда её попытки заметили, между их повозками поставили ещё несколько, и Алрина окончательно махнула на паренька рукой. Вряд ли у него хватит ума убежать вместе с ней, а сама она боялась — они уже слишком далеко отъехали от знакомых мест.

Вокруг были сплошные леса, слева виднелись горы, то удаляясь, то приближаясь. По ним проходила граница Свободных Княжеств. В лесу — дикие звери, в горах часто прячутся бандиты. Да и куда бежать? Мамины родственники жили далеко, где-то у моря, куда из Сарена каретой ехать больше двух недель (она была там два года назад), а пешком ни за что не дойти. Поблизости же находились только владения этих проклятых Болирдомов, которые ей теперь не родня, а враги. Так что пришлось пока смириться. По крайней мере, эти разбойники не собирались её убивать.

На привалах в середине дня и ночью клетки снимали и ставили в центре лагеря. Женщина в мужской одежде с фигурой, похожей на колоду, и неприятным лицом выводила их по очереди в туалет и давала поесть какой-то жёсткой каши с кусками жареного мяса. Пища пахла дурно, и Алрина сперва брезговала ею, но голод взял своё. Жареное на костре мясо девочке быстро полюбилось, но его было слишком мало, и, чтобы насытиться, приходилось давиться невкусной кашей.

В обозе были и мужчины, и женщины. Большая часть ездила верхом, носила оружие и была одета в кожаные штаны и куртки естественного окраса, а остальные — кто во что попало: простые и пёстрые рубахи, широкие и узкие льняные и суконные штаны, прямые и широкие юбки. Эти остальные ехали в фургонах и выполняли разную бытовую работу для вооруженных людей, но вели себя совсем не так почтительно, как подобало слугам.

Вежливо все обращались только ко всадникам в удивительной чешуйчатой броне, наводившей на мысль о сказочных драконах. Костяную остальные, к счастью, поснимали, а эта не так шумела. При ближайшем рассмотрении чешуйки оказались железными пластинами, нашитыми внахлёст на кожу верхней одежды на груди, спине и по внешней стороне рук и ног. Всё это было зловещего чёрного цвета — и кожа, и чешуйки.

А ещё у «чешуйчатых» волосы были длиннее прочих бойцов, и в косицы на висках вплетены золотые бляхи. Чувствовалось, что это их старшие. Почти все они были смуглы, тонки и черноволосы. Прочие же выглядели по-разному. Среди воинов преобладали невысокие персонажи с тёмно-русыми волосами, приплюснутыми лицами и угловатыми фигурами, но были и обычные люди, как везде. Правда, встречались и такие, каких она раньше не видывала: плосколицый узкоглазый кузнец, судя по штанам, был из Салидора; непривычно бледная и хрупкая на вид всадница с ледяными глазами — видимо, из каких-то северных королевств; а вот о чёрной губошлёпке, варившей кашу, и каштановом лучнике оставалось только гадать.

Алрина с удивлением обнаружила среди воинов немало женщин. Правда, она не сразу поняла, сколько их, пока многие не поснимали куртки на привале, оставшись в кожаных корсетах. Просто у большинства угловатых дамочек «женские прелести» были намного меньше, чем она привыкла видеть дома, и не выделялись под верхней одеждой. Зады этих воительниц были плоские и квадратные, ноги — тонкие и кривые, стрижки — короткие, а лица — грубые и невыразительные, так что они не очень-то и походили на женщин. Зато среди «служанок» было много хорошеньких. И похоже, у каждой из них был милёнок среди всадников. Впрочем, как и у мужчин из обоза, которых, очевидно, ничуть не смущала малая привлекательность всадниц.

Эти убийцы её семьи казались довольно обычными людьми. Когда приходило время привала, большинство занималось хозяйством: разбирали повозки, ставили шатры, разводили костры, носили воду, готовили пищу, обхаживали лошадей. Слуги часто шутили и смеялись, а иногда даже пели за работой странные песни без слов на низких негромких нотах. По вечерам многие собирались у костров и прихлёбывали какой-то кисло пахнущий напиток, от которого веселье усиливалось, но много выпить им не давали старшие. Воины часто затевали учебные и шуточные бои, но никто громко не кричал и не дрался всерьёз.

Все разбойники говорили на просторечном общем языке, но старшие из смуглявых между собой часто переходили на какое-то другое наречие. В нём было много знакомых слов, но речь в целом оставалась непонятной.

Как-то раз Алрине очень захотелось в туалет посреди перехода, но звать кого-либо было бесполезно — ей со смехом сказали, что обоз не станет останавливаться из-за ребёнка, так что придётся потерпеть. Девочка терпела изо всех сил, но не вытерпела, и теперь ужасно воняла. К тому же, она давно не мылась, и стала часто чесаться. Это было ужасным мучением. Алрина спросила занимавшуюся ими женщину, дадут ли ей помыться, но та лишь презрительно хмыкнула в ответ. От неё самой не очень-то свежо пахло, хотя пряный аромат каких-то трав поверх делал запах менее противным.

Алрина промучилась целые сутки, но ей повезло: к обеденному привалу следующего дня обоз как раз вышел к реке. Когда девочку повели в туалет, она снова взмолилась, чтобы ей дали выкупаться. Женщина переглянулась с проходившим мимо воином, тот захохотал, подхватил Алрину на руки и, пройдя с десяток метров, бросил её прямо в реку, так что она ушла под воду с головой.

Девочка жутко испугалась, потому что не умела плавать, запуталась в платье, потеряла ощущение верха, и стала тонуть. Но тут её вытащили наверх чьи-то сильные руки, она услышала грубый хохот и обнаружила себя посреди толпы голых мужиков, тоже купающихся в реке. Да так и обмерла.

Вытащил Алрину тот самый дядька, который не дал её убить, но, подкинув девочку, он тут же со смехом швырнул её ещё дальше в реку, и она снова погрузилась под воду.

На этот раз испуг смешался со злостью, но не успела Алрина как следует потрепыхаться, как ещё какой-то мужик вытащил её на воздух и, едва дав продышаться, зашвырнул в другую сторону.

Алрина уже поняла, что утонуть ей не дадут, но очень рассердилась за то, что над ней так издеваются. Когда девочку снова вытащили наверх, она, едва вдохнув, сразу же стала изо всех сил молотить по держащему её бандиту. Это только прибавило им веселья, потому что куда там вслепую попадёшь, особенно когда ноги и руки запутались в тяжёлом мокром платье.

Алрина начала задыхаться от злости и не успела набрать воздуха, прежде чем её снова бросили в воду. Дышать хотелось так сильно, что секунды тянулись как года. Девочке стало казаться, что на этот раз её решили не выуживать.

Страх в Алрине боролся с яростью, и тут вдруг снова ей будто кто-то подсказал: «Успокойся и не махай руками без толку! Собери злость в кулак и ударь им!» Паника прекратилась, но она не смогла сдержать вдох и глотнула воды. К счастью, девочку как раз вытащили на поверхность, и она зашлась кашлем. Мужики загоготали, но снова в реку бросать не стали.

Когда Алрина прокашлялась, то обнаружила, что её держит тот самый разбойник, который бросил в неё нож в замке. Ах так? Отлично! Ещё вытирая слёзы, но на самом деле думая уже о другом, девочка проверила свободу рук, примерилась, и изо всех сил зарядила ему кулаком в нос.

— Ах ты ж змеиное отродье! — вскипел мужик и погрузил её под воду, да придавил сверху рукой.

Алрина странно успокоилась, совсем-совсем. Злость куда-то делась вся — наверное, ушла в удар.

Чувствуя нехватку воздуха и понимая, что на этот раз ей не дадут всплыть, даже если бы она сумела, Алрина подумала, что это была жалкая месть. Вернее, даже не месть, а слепая ярость, и отомстить по настоящему она теперь уже не сможет. Так глупо… Сознание её начало меркнуть.

Алрина очнулась от удара и закашлялась. Её стукнули ещё раз, но не больно. У неё отовсюду полилась вода: изо рта, из носа, и казалось, даже из ушей.

— Извара! — взревел над нею мощный голос.

Девочку рывком поставили на ноги. Обнаружилось, что она лежала животом на колене у того дядьки, который не дал её убить в замке. Подошла следившая за детьми женщина, и дядька толкнул Алрину к ней.

— На, забери это дитя войны, мы её уже постирали и выполоскали! — он захохотал рокочущим смехом, а за ним и все остальные.

Похоже, этот дядька был у них главным. И она второй раз обязана ему спасением.

Алрина ещё долго кашляла, и во время обеда мальчик из второй клетки впервые проявил какие-то признаки вменяемости: он втихомолку положил ей руку на локоть и немного подержал. Сочувственно заглянул в глаза, словно знал, что ей пришлось вынести, но так ничего и не сказал. Девочка ему благодарно улыбнулась, но тут подошла Извара и вернула их по клеткам.

В следующий раз, когда Алрине приспичило в туалет посреди перехода, перед нею встал невесёлый выбор. Рисковать испачкаться, как в прошлый раз, ей совершенно не хотелось. Неизвестно когда ещё будет речка, а даже если будет, прошлого купания ей хватило с головой. Оставалось последовать примеру товарища по несчастью, который ходил прямо на крышу фургона. Это было ужасно неприлично, но что оставалось делать?

Алрина дождалась, пока поблизости никого не было, и справила нужду. Когда чуть позднее они въехали в рощицу, она нарвала через прутья решётки листьев и, как могла, вытерла вокруг себя. Девочка ожидала взбучки за то, что испачкала фургон, но, похоже, никому до этого не было дела. Всё равно на них гадили птицы, и, когда лагерь разбивали у реки, кто-нибудь мыл дощатый каркас.

Мальчик из второй клетки начал проявлять осмысленность в действиях, но по-прежнему ничего не говорил. В ответ на любые вопросы, украдкой заданные на привале, он только смотрел в глаза с выражением: «Не спрашивай меня ни о чём!». Даже имя не назвал. Алрина подозревала, что парень всё-таки тронулся умом. Кто знает, что ему пришлось пережить? Наверное, не меньше, чем ей.

Дни тянулись один за другим в томительном неподвижном однообразии. У Алрины затекали ноги, и когда детей выпускали из клеток, Извара заставляла их прыгать и приседать. Это было тяжело и неприятно, но потом становилось легче.

Делать Алрине было совершенно нечего, кроме как разглядывать окрестности днём и наблюдать за жизнью разбойников по вечерам, когда они сбивались в кучи у костров.

Местность вокруг тянулась довольно ровная, горы немного отступили. Справа всё чаще открывались поля, но они старались ехать среди рощ или по краю леса.

В лесу было интересней. Там водились разные птички: желтогрудые быстрые пшёнки, красноголовые скрипки, подолгу застывавшие на стволах в одном положении. Иногда удавалось увидеть на низкой ветке крупного ленивого тупаря, большинство из которых заканчивали свою жизнь в их походных котелках. Любопытные рябые колтунки то и дело маленькими стайками увязывались за обозом. А вот красивых стремглавов, хищные силуэты которых то быстро ныряли в воздухе, то медленно планировали, можно было увидеть только в открытой степи.

Была уже середина лета, и трава в полях изрядно пожухла, но её бурый покров был щедро расцвечен цветами: фиолетовыми колокольчиками, жёлтыми злючками, белыми ивашками, красными дракончиками, голубыми забудками и другой пёстрой мелочью, названий которой девочка не знала. Иногда по вечерам удавалось заметить сусликов, стоявших смешными столбиками на небольших буграх. Но больше в поле смотреть было особо не на что, кроме солнца.

Больше всего Алрине нравилось наблюдать закаты и восходы, особенно, когда были облака — тогда небо переливалось яркими красками, незаметно сменяющими друг друга. В такие моменты казалось, что всё прекрасно. Отступали и злость, и горе, и боль в отсиженных ягодицах… Душа расправляла крылья, и не существовало для неё ни клеток, ни врагов.

Претерпев вечерние грубости от Извары и издёвки некоторых воинов по пути в туалет и назад, можно было вернуться в свой воображаемый мирок и на сытый желудок смотреть сказки, которые показывали ей звёзды в ночном небе.

С больших гор в центре неба спускался страшный пещерный человек и натравливал огромного волка на девушку, сидевшую у реки, свесив длинные волосы в воду. Но высокий статный герой с другой стороны поднимал свой лук и убивал чудовище. Жаль было только, что их разделял широкий поток Пути Мелвина. Хотя Алрина придумала, что порхавшая в стороне огромная бабочка передавала между ними послания. А других зверей поменьше, которые стерегли девушку со всех сторон, герой-то уж точно перебьёт. Так что ничего плохого не случится, Мелвин смилостивится, и когда-нибудь они обязательно встретятся.

В такие ночи Алрина легко усыпала под оглушительный грохот сверчков и тихие звуки сонного лагеря: потрескивание костров, фырканье лошадей, позвякивание оружия, чей-то храп, чей-то смех, чьи-то томные вздохи.

Но настроение и самочувствие не всегда располагали помечтать. Чаще всего девочку грызла тревога: что будет дальше, и как приспособиться, чтобы выжить и отомстить? Беда была в том, что она пока совершенно не владела собственной жизнью и вообще ничего предпринять не могла. Разбойники относились к ней, как к зверьку, то есть, по большей части, не обращали внимания. Но это было лучше, чем когда обращали. Хорошо, что дело ограничивалось глумлением над «панночкой». Руками её никто после случая на реке не трогал, оружием не угрожал — и на том спасибо.

Днём становилось довольно жарко, и Алрина приноровилась накрывать голову подолом верхней юбки своего обтрепавшегося платья. От этого она обливалась потом, и пахла не лучше какого-нибудь конюха, но иначе к вечеру от солнца сильно болела голова. Из леса иногда веяло прохладой и сыростью, но таким воздухом почему-то было ещё труднее дышать.

Впрочем, чем дальше они ехали, тем меньше становилось деревьев — лишь редкие рощи да перелески, слабо облегчавшие жару. Дождь прошёл всего раз, но Алрина, поначалу обрадовавшаяся прохладе, вскоре решила, что лучше всё-таки солнце.

Во-первых, к вечеру девочка так замёрзла, что зуб на зуб не попадал. Сойдя на землю, она была счастлива вцепиться в обнявшего её грязного мальчишку, чтобы согреться, хотя в нормальном состоянии побрезговала бы. Извара хотела разнять их, но, к счастью, вовремя подошедшая старуха не дала этого сделать и велела глупой тётке укрыть их каким-то тряпьём и пустить ночевать в одну клетку. Это был бы удобный случай, чтобы подговорить парня сбежать, если бы только остались хоть какие-то силы, чтобы пробиться сквозь его глухое молчание.

А во-вторых, девочка испачкала туфли и платье в грязи и теперь потихоньку сковыривала подсохшую корочку, чтобы хоть как-то привести себя в божеский вид.

Дорога, по которой они ехали, едва угадывалась по прибитой траве и была пустынна. Никто не попадался им навстречу и не обгонял их. Наверное, люди знали, что тут путешествуют разбойники, и избегали встреч с ними. Алрине смутно помнилось, как отец с Гаретом однажды обсуждали перегон лошадей из отдалённого селения, упоминая какую-то короткую, но опасную Тропу Войны. Кажется, они рискнули ею воспользоваться, и ничего не случилось. Повезло, наверное, ведь бандиты тут проезжали не каждый день, иначе они бы уже встретили кого-нибудь из своих.

Несколько раз от Своры отделялась группа нартов с повозкой, полной вещей из Сарена. Они пропадали по несколько дней и возвращались дальше по ходу движения обоза, гружёные уже другими товарами. Видимо, распродавали добро в каких-то селениях. Так что, увы, не видать ей больше ни портретов предков, ни маминой лютни.

Алрина успела кое-что узнать из подслушанных по вечерам разговоров. Этих разбойников было целое племя. Они называли себя Народ Войны или нарты. Обоз и все, кто к нему принадлежал, назывался Сворой, и главарем её был действительно тот дядька, что спас девочке жизнь, по имени Дарго.

Его и смуглых старших с бляхами в волосах называли «ахсартаги». Бардз, который пытался убить Алрину, тоже был в их числе. Те же, кто не принадлежал к воинам, были вовсе не слугами, а «бытовиками». Многих даже уважали за поддержание повседневной жизни.

Свора направлялась куда-то в Орду, где жили остальные нарты. Правда, ехать было довольно далеко, но никто не торопился. Они рассчитывали поживиться ещё не раз, прежде чем прибыть домой. К ужасу Алрины, поговаривали, что наверняка они доберутся туда только к осени. Она не могла себе представить, чтобы так долго просидеть на фургоне — скорее она сойдёт с ума, как тот мальчик.

По ночам, когда обоз уже давно стоял на месте, Алрину продолжало качать и снилось, что она едет, едет, и никогда не приедет, потому что не едет никуда. Её никто не ждёт, она никому не нужна, и теперь бесконечно будет болтаться на верхушке этого фургона.