Глава тринадцатая Трудный разговор. Разрыв. Снова дельфины. Советник президента США по национальной безопасности Генри Киссинджер

Я дозвонился до Кристины.

Пытался до неё дозвониться несколько раз в течение всего этого времени, что находился в Аресибо. Сначала в Новоград-Волынск, где она отдыхала у родителей, а затем в нашу съемную квартиру в Москве.

В Новоград-Волынске трубку сняла её мама и голосом, в котором можно было заморозить воду для коктейля жарким летним днём, сообщила, что Кристина уехала в Москву.

После чего положила трубку, даже не попрощавшись.

«Что ещё случилось?» -подумал я и принялся набирать московский номер.

Два дня набирал. На третий Кристина сняла трубку.

Это случилось как раз после совещания, на котором я высказал предположение, что «Горное эхо» продолжит полёт к Луне и сядет на неё в автоматическом режиме.

— Это возможно? — помнится, удивился Киссинджер.

— Вполне. Если программа была заложена в бортовой компьютер и не отменена, ИИ будет ей следовать и посадит «Горное эхо» на Луну. Больше скажу. Для этого даже ИИ не нужен, достаточно самой программы. Разумеется, и компьютер, и все бортовые системы, включая планетарные двигатели, должны работать нормально, в штатном режиме.

— Намекаешь, что ИИ… как его… ДЖЕДО тоже может быть вне игры? — догадался Аркадий Натанович.

— Не исключаю, — сказал я.

Совещание закончилось тем, чем должно было закончиться: было решено наблюдать за приближением «Горного эха» к Земле и Луне, и не оставлять попыток связаться с экипажем. Если звездолёт сядет на Луну, будем готовить спасательную экспедицию. Если не сядет… Что ж, тогда будем думать, что делать. Хотя лично мне было с самого начала ясно, что делать, о чём я и сказал… Но обо всём по –порядку.

— Алло, — услышал я в трубке знакомый голос.

— Привет, Кристи, это я. Слава богу, дозвонился.

— Серёжа?

— А кто ж ещё, не узнала, что ли?

— Не знаю, — голос у неё был отстранённый и какой-то чужой.

— Чего ты не знаешь? Алё, Кристи, с тобой всё в порядке? Это я, Серёжа. Сергей Ермолов. Звоню из Пуэрто-Рико, из Аресибо. Отсюда, знаешь ли, не так легко дозвониться…

— Со мной всё в порядке. А вот всё ли в порядке с тобой, я не знаю. Думаю, что нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Я читала новости. Читала, слушала, смотрела… Спрашивать, наверное, бессмысленно, но я всё-таки спрошу. Скажи, ты так и планировал, чтобы правду о тебе я узнала из новостей, вместе со всеми остальными гражданами нашей страны и мира?

Вот чёрт, подумал я.

— Послушай, Кристи, меньше всего мне бы хотелось, чтобы ты сочла меня сумасшедшим…

— Брежнев Леонид Ильич счёл тебя сумасшедшим? Бесчастнов? Эти дружки твои, клоуны, — Петров с Бошировым? Родители твои, наконец? Сестра? В жизни не поверю, что они не знали, кто ты такой.

— Знали. Прости, я боялся, что ты не поймёшь. Всё откладывал… Виноват, признаю.

— Правильно боялся, я действительно не понимаю.

— Чего именно?

— Как ты мог не рассказать мне о себе всего. Знаешь, что это значит на самом деле? Одно из двух. Или ты не доверяешь мне, или себе. В первом случае, ты не веришь в мои чувства к тебе, во втором — в свои ко мне. Выбирай.

— Слушай, Кристи, я верю в твои чувства, и ты мне очень дорога…

— Дорога? И это всё?

«Я люблю тебя», хотел сказать я и… не смог. Не смог. Потому что понял — она права: не доверял я себе. Кристина мне очень нравилась, мне было с ней хорошо везде, и в постели особенно. Но любовь? Любил ли я эту девушку на самом деле? Любил ли я её так, чтобы пожертвовать ради неё всем, если придётся? Этого я не знал. Хотя нет, не надо врать себе. Знал. Не был я готов. Скажи она мне: «Оставь свой Гарад и все эти космические смертельно опасные и непонятные дела, давай просто жить, создадим семью, я рожу тебе детей…» Пошёл бы я на это? Нет, не пошёл бы. В смысле, вряд ли бы согласился оставить Гарад и всё, что с ним связано. Другое дело, что я не знаю, могла бы она так сказать или нет. Это только в голливудских фильмах последнего времени героини любят навязать свою волю героям штампованными фразами типа «ты любишь работу больше меня». У нас, в СССР, не так. И на Гараде не так.

— Прости, — сказал я. — Мне не хотелось бы тебя потерять. Надеюсь, этот разговор происходит между нами не потому, что я… не совсем человек?

— Это подло, Серёжа, — сказала она.

— Что? Что подло⁈ — я повысил голос. — Откуда я знаю, что у тебя на уме?

— Тебе и не нужно знать, что у меня на уме, — ответила она. — Достаточно знать, что у меня на сердце. Думаю, ты это знаешь. А вот что на сердце у тебя… Найди меня, когда поймёшь. Пока, Серёжа. Или мне лучше звать тебя Кемрар?

И положила трубку.

Кажется, я выматерился.

Кажется, я кинулся снова набирать московский номер.

Кажется, мне ответили длинные гудки.

Кажется, я швырнул трубку на рычаги и выскочил из комнаты.

От обсерватории Аресибо до побережья Атлантического океана порядка тридцати километров. Можно было попросить у кого-нибудь машину, но я выбрал другой вариант.

Возле гравилёта дежурил Антон.

— Скажи Нодия и Сергееву, если спросят, что я скоро вернусь, — ответил я на его немой вопрос, забираясь в гравилёт. — Нужно слетать на побережье по срочному делу.

— Но…

— Всё хорошо будет, не волнуйся. Скоро вернусь.

В конце концов, я пилот, а пилоту без неба — никуда. Ни в счастье, ни в горести. И не особо важно — синее это небо Земли и Гарада или чёрное, усыпанное звёздами, и окружающее тебя со всех сторон небо-космос.

Зашумел электродвигатель, тронулся, ускоряясь над головой, винт. Я включил гравигенератор, плавно убрал силу тяжести на три четверти и поднял машину в воздух.

Ушли вниз, покрытые лесом холмы с гигантской чашей радиотелескопа. Впереди, на севере, блеснула полоса океана.

Вот чего мне не хватало.

Я бросил машину в набор высоты. Затем, на полутора тысячах метров, плавно направил гравилёт вниз и через десять минут опустился на белый песок пляжа.

Выключил двигатель. Вылез из машины, захлопнул дверцу.

Тихо, никого.

Город Аресибо остался где-то справа. Сразу за безлюдным пляжем по зелёным холмам пролегала автострада, на которой время от времени появлялись и исчезали машины. Люди ехали по своим делам и не обращали внимания на одинокий, напоминающий вертолёт необычных очертаний, аппарат внизу на песке и человеческую фигурку рядом с ним.

Легче не становилось.

Я снова залез в гравилёт, нашёл в «бардачке» пилота початую пачку сигарет «Ява», которые курил Нодия, спички.

Вылез, пошёл к океану, загребая ногами песок.

Теплый северо-восточный ветер ерошил волосы, срывал пену с гребней волн.

Мощный прибой накатывал на берег, заглушая звуки моторов, проезжающих за спиной по дороге автомобилей.

Бакланы и чайки кружили над головой в пронзительно-синем небе.

Остановился, сунул в рот сигарету.

Говорят, помогает.

Мне, видит бог, нужна помощь.

Первая спичка погасла под порывом ветра.

Я вспомнил, как это делают курильщики, повернулся спиной к ветру, чиркнул второй, спрятал огонь в ладонях, прикурил.

Теперь вдохнуть.

Вдохнул.

Горький дым проник в лёгкие, вызвал спазм, я закашлялся, с недоумением посмотрел на сигарету.

Зачем люди это делают?

Голова закружилась, подступила лёгкая тошнота. Отлично. Ради этого, что ли?

Весьма странно, если не сказать резче.

Я подавил головокружение и тошноту, сделал ещё одну затяжку. На этот раз сдержал кашель, но горький и какой-то противный вкус дыма мне совсем не понравился. К тому же лёгкие решительно протестовали против вторжения в них чёрт знает чего в газообразном виде. Я прямо слышал, как они мне сердито кричат: «Хозяин, ты умом поехал? Прекрати немедленно!»

Всё-таки гадость неимоверная, правы лёгкие. На фиг.

Бросил сигарету, затоптал. Сел на песок, обхватил руками колени, уставился на океан, глядя, как играет солнце на зеленоватых волнах и вслушиваясь в шум прибоя. Да, вот это реально помогает лучше всякой сигареты.

Впереди, мелькнули чёрные мокрые спины с плавниками. Одна, другая, третья…

Морской народ!

Вошёл в орно, настроился.

«Привет, Морской народ!» — помахал им мысленно рукой.

Радость, узнавание.

«Привет!»

«Привет, Древний!»

«Привет, привет!»

«Я не Древний, меня зовут Сергей, Серёжа»

Недоумение.

«Что это значит?»

«Тот, кто служит. Тот, кто достоин» — вспомнил я примерный перевод своего имени с латыни.

«Тот, кто понимает?»

Я засмеялся.

Смех в ответ:

«Видишь? Мы будем звать тебя Древний. Ты первый Древний за великое множество оборотов Воды вокруг Света».

«Вы называете Водой Землю, а Светом — солнце?»

«Зачем спрашивать о том, что правильно понял?»

«Я передал ваше послание сильным мира сего».

«Ты ошибаешься, считая их сильными. Но мы благодарны».

«А кто тогда силён? В чём сила, братья?»

Улыбки, радость.

«Вот теперь правильный вопрос, и назвал ты нас правильно. Мы людям братья, а люди — нам. Это есть правда. Когда люди это поймут, они станут по-настоящему сильными».

«Как вы?»

«Как мы. А может быть, ещё сильнее».

«Значит, сила в правде?»

«Ты понимаешь. Но у тебя тяжело на сердце. Мы чувствуем».

«Меня оставила женщина, и мои друзья попали в беду».

«Что для тебя важнее — первое или второе?»

«Второе».

«Расскажи о беде».

Я представил себе нуль-звездолёт «Горное эхо» с шестью раструбами нуль-генераторов на носу, широким красивым кольцом планетарных двигателей в миделе и ещё одним, более узким кольцом тороидальных сверхпроводящих магнитных катушек кваркового реактора ближе к корме. Как он выныривает из нуль-пространства на краю Солнечной системы, движется к Юпитеру, задерживается там возле одного из спутников, а затем летит к Земле. Внутри — силгурды, люди. Миллари Итторби, Берриз Леко, Арца Керри… Те, кого я знал и те, кого не знал.

«Они тоже Древние, как и я. Летели к нам, на Воду и Землю, и теперь не отвечают на сообщения. Я не знаю, что с ними случилось и очень за них боюсь».

В ответ — молчание.

«Морской народ?»

Молчание.

Я поднялся на ноги, оглядел океан.

Волны, блеск солнца и пеня прибоя. Чайки и бакланы над головой.

Ни следа дельфинов.

Ушли?

Постоял ещё, не выходя из орно и посылая мысленные сигналы в океан. Тишина в ответ. Дельфины уплыли, не попрощавшись. Что-то их напугало или встревожило. Неужели образы «Горного эха» с экипажем? Непонятно. Они же сами попросили меня рассказать о беде. Или в океане неожиданно возникла какая-то опасность для них? Те же акулы, например. Хотя, будь это так, я бы почувствовал. Наверное.

Вот именно, что наверное.

Ладно, ребята, до следующего раза.

Я символично махнул рукой, развернулся и пошёл к гравилёту. Пора было возвращаться к своим обязанностям.

Мы пробыли в Аресибо ещё два дня. Всё это время было посвящено только одной задаче — восстановлению связи с экипажем «Горного эха». Точнее, связаться пытались радиоинженеры во главе с Мэттью Нуччи, а все остальные занимались тем, что шлялись вокруг, строили уже надоевшие нам самим гипотезы и пытались давать совершенно бесполезные советы.

— Ребята, ехали бы вы домой, — с прямотой техасца сказал нам на второй день Нуччи (как он рассказывал, его дед приехал в Америку из итальянского городка Римини, но сам Мэттью родился и вырос в штате Одинокой звезды [1]). — Хер чем вы нам поможете сейчас. Будут новости, мы вам первым сообщим. В конце концов, у нас и своих дел полно. Программа исследований сама себя не выполнит.

Он был прав, помочь мы ничем не могли. Чем ты поможешь, если на Землю из космоса приходит раз за разом только одно сообщение:

Морзянкой SOS три раза подряд. Затем три раза подряд: «Mayday! Mayday! Mayday!» и в конце гарадский голосовой сигнал бедствия, тоже трижды: «Лаганд! Лаганд! Лаганд!»

Только одно было ясно: «Горное эхо» всё-таки приближается к Земле и должен выйти на орбиту вокруг Луны в воскресенье девятого сентября.

— Если всем нам очень повезёт, — сказал я, в очередной раз проверив расчёты.

— Или наоборот, — философски пыхнул сигаретой Аркадий Натанович.

— То есть?

— Согласись, что никто из нас не может сказать, что именно несёт человечеству визит твоих соотечественников, — сказал старший писатель-фантаст. — Великое счастье или же не менее великое несчастье.

Я подумал и был вынужден с ним согласиться. Слишком много возникало неопределённостей.

— Одно радует, — добавил он.

— Что именно? — спросил я.

— Девятое сентября — это День танкиста. Большой праздник. Не забудь поздравить отца, — и он подмигнул.

Улетать в Гавану мы должны были утром семнадцатого августа, в пятницу. Тогда же, утром семнадцатого, Аресибо покидала президентская комиссия во главе с Генри Киссинджером.

Накануне вечером, шестнадцатого, ко мне в номер постучали.

Двери открыл Петров.

Они с Бошировым поселились в моём номере. Во-первых, из соображений моей безопасности, а во-вторых, в небольшой гостинице при обсерватории уже просто не было мест.

— Прошу прощения, — услышал я уже знакомый низкий, чуть хрипловатый голос с заметным баварским акцентом. — Мистер Ермолоф у себя?

— Входите, Генри! — крикнул я из другой комнаты, натягивая шорты и тенниску (августовская жара не спадала, а кондиционера в номере не было). — Товарищ майор, пропустите господина советника президента США по национальной безопасности!

Вошёл Киссинджер в неизменном тёмном костюме, но без галстука. Ворот белой рубашки по случаю жары расстёгнут. В руках — бутылка.

— Это виски Джонни Уокер, — сообщил, ставя бутылку на стол. — Довольно редкая марка, Blue Label. Хороший, не сомневайтесь. — Я знаю, что у русских ни один серьёзный вопрос без бутылки не решается.

— А у нас серьёзный вопрос?

— Очень.

— Тогда присаживайтесь, — пригласил я. — Только учтите, я хоть и русский, но ещё подросток, поэтому много пить не могу да и не хочу.

— Я тоже не любитель этого дела, — сообщил Киссинджер, усаживаясь. — Но думаю, что выпить нам нужно.

— Ясно, открывайте, — сказал я и пошёл за стаканами, льдом и закуской в соседнюю комнату.

— Это же Киссинджер? — шепотом осведомился Петров. — Что ему надо?

— Пока не знаю, — ответил я тоже шёпотом. — Но думаю, вопрос и впрямь непростой, если он с бутылкой пришёл.

— Мы даже примерно догадываемся, какой вопрос, — сообщил Петров. — Дело идёт о мировой безопасности. Американцы напуганы, очень. Смотри, Серёжа, не дай себя вокруг пальца обвести, на тебя вся надежда.

— Не ссать, товарищ майор, — я подмигнул ему и Боширову. — Всё будет в ажуре, обещаю. Но вы всё-таки нас, наверное, оставьте.

— Да уж конечно, — сказал Боширов. — Но недалеко. В коридоре будем.

Я вернулся со льдом, стаканами и нарезанным на тарелке сыром, поставил всё это на стол, сел и сказал:

— Наливайте, Генри.

Киссинджер плеснул в стаканы виски, бросил лёд.

Мы чокнулись.

— За что пьём? — спросил я.

— За мир во всём мире, — сказал он. — Видит Бог, он нам в ближайшее время понадобится, как никогда.

— За мир и взаимопонимание, — добавил я, вспомнив относительно недавний тост Аркадия Натановича Стругацкого.

Мы сделали по глотку. Что американцы находят в этом виски? Самогонка моих дядьёв в Хабаровском крае, двойной очистки, настоянная на таёжных травах и кедровых орехах, ничем не хуже. Впрочем, я тот ещё специалист, у каждого свой вкус, как известно, — кто любит арбуз, а кто свиной хрящик.

Я бросил в рот кусочек сыра, прожевал, кивнул на тарелку:

— Закусывайте, Генри. Я знаю, что у американцев не принято, но с закуской лучше идёт, поверьте.

— Знаю, что лучше, — Киссинджер последовал моему примеру и потянулся к тарелке. — Я пил с русскими в сорок пятом.

— Вот как? Не знал.

— Сержант Генри Киссинджер, — отрапортовал он. — Восемьдесят четвёртая пехотная дивизия США, военная разведка, — после чего глотнул виски и добавил уже обычным голосом. — Хорошие были деньки, чёрт возьми. Мы тогда были союзниками и вместе выкорчёвывали из Европы нацизм.


[1] прозвище Техаса.

Загрузка...