Чужак из ниоткуда 4

Глава двадцать вторая Как выучить русский язык и зачем нужны дублеры. Тренировка на выживание. Гроза. Снова Кушка

Юджин Сернан был чертовски дисциплинированным человеком. Как-никак, военный лётчик, да ещё и астронавт. Им без дисциплины никуда. Но он был и целеустремлённым человеком. Если достижение цели требовало небольшого нарушения дисциплины, он выбирал первое. И правильно делал, я сам такой же. Будешь следовать бесчисленным инструкциям и правилам, вообще ничего не достигнешь. Так что мы провели сеанс гипноза, не поставив об этом в известность медиков. Даже Эдику ничего не сказали, чтобы не ставить его в неловкое положение.

Сеанс дал отличные результаты, — изучение русского языка пошло у Юджина Сернана гораздо успешнее. В особенности, когда мы придумали особый способ общения: он со мной и другими нашими говорит исключительно по-русски, а мы с ним только по-английски.

Оказалось, что так гораздо проще понимать друг друга!

Заодно и язык учить [1]

Этот же принцип использовали и наши дублёры: Пётр Климук, Евгений Хрунов и Джон Янг. Последний, как и Юджин Сернан, тоже дважды летал к Луне, один раз высаживался на неё и вообще был одним из самых известных и опытных американских астронавтов.

Почему трое? Потому что первоначальный план отправить на Луну двоих изменился (так часто бывает с планами, в особенности, связанными с большими техническими сложностями). Испытания гравигенератора в реальных космических стартах и окончательные расчёты показали, что на модифицированном «Союзе» вполне возможно отправить к Луне троих.

— Тесновато, конечно, — объяснял на схеме Владимир Николаевич Челомей [2], который со своим КБ активно включился в новую лунную программу. — По-хорошему, надо бы отдельно ещё и командный модуль, отдельно от лунного. В командном летим, в лунном спускаемся. Но не успеваем. Каждый новый узел — месяцы испытаний.

— Николаев с Севастьяновым на девятом «Союзе» почти восемнадцать суток летали, — напомнил Быковский. — Правда, вдвоём, но «Союз» рассчитан на троих. Долетим, нормально всё будет. Меньше трёх суток — ерунда.

— В тесноте да не в обиде, — по-русски добавил Сернан.

По моим наблюдениям, Валерий Фёдорович Быковский был абсолютно счастлив, что его вернули в программу. Да ещё и командиром корабля! Предварительно составы экипажей выглядели так.

Основной:

1. Быковский Валерий Фёдорович, командир корабля.

2. Юджин Сернан, второй пилот и бортинженер

3. Ермолов Сергей Петрович, стажёр, пилот инопланетного космокатера.

Дублирующий:

1. Пётр Климук, командир корабля.

2. Джон Янг, второй пилот и бортинженер.

3. Евгений Хрунов, второй пилот и бортнженер.

— Всё понимаю, — сказал я Береговому, когда ознакомился со списком. — Двое наших и один американец, потому что приоритет в любом случае у нас. Опять же, ещё один человек на борту «Горного эха» лишним не будет. Кроме одного. Зачем в дублирующем экипаже тоже трое?

— Так положено, — сказал Береговой. — А если с тобой что-то случится?

— Например? Заболеть я не могу, вы знаете.

— Люди не только болеют, — сказал Георгий Тимофеевич, глядя мне в глаза.

— Опасаетесь, что меня убьют? — прямо спросил я.

— Хочешь сказать, что это невозможно?

— Трудно. Но можно, тут вы правы, — признал я. — Один раз воскреснуть удалось, второй, скорее всего, не получится.

— Шутишь — это хорошо.

— Только и остаётся шутить при таких раскладах.

— Мы обязаны предусмотреть всё, — сказал Береговой жёстко. — Представим, что это произошло. Чисто теоретически. Ты погиб. Умер. Нет тебя. И там, на борту «Горного эха» тоже все погибли. Что делать?

— Хм. Научить кого-то управлять космокатером за столь короткое время я не смогу. «Горным эхом» — тем более. Это нужно полноценные макеты строить и… да что там говорить, исключено.

— Подробные схемы «Горного эха» и космокатера тебе начертить всё равно придётся. С размерами, какие помнишь, подробными и максимально понятными пояснениями и инструкциями. Кстати, хорошо бы и макеты построить, если успеем… Но речь сейчас не об этом. В самом крайнем случае полёт состоится всё равно. Только задача экипажа немного изменится.

— Попасть на борт «Горного эха» и дождаться там спасательной экспедиции?

— Именно. Только не спасательной, а просто смены. В этом, как мы уже говорили, самом крайнем случае, «Горное эхо» превращается в готовую лунную базу. На сколько там запасов кислорода, воды и продуктов, говоришь?

— Точно не скажу. Если на троих, года на три, а то и четыре хватит. А если найти где-то поблизости лёд, то гораздо больше. Фактически неограниченное время, только продукты питания завози. Там энергетическая установка — кварковый реактор на пятьдесят гигаватт, почти вечный. Десять Братских ГЭС, можно сказать. Даже чуть больше.

— Вот видишь, — удовлетворённо заметил Береговой. — Нет худа без добра. В любом случае мы получаем долговременную лунную базу. Сидим на ней, изучаем всё по твои схемам, Луну тоже изучаем. С гравигенераторами полёты станут гораздо проще. В конце концов, разберёмся и с космокатером, и со всем остальным, уверен.

— Цинично, — сказал я. — Но логично.

— А что делать? Как говорится, не мы такие, жизнь такая.

Георгий Тимофеевич был, разумеется, прав. Следовало учесть все возможные варианты. Ну а невозможные… На то они и невозможные, что учесть их нельзя. Поэтому и существуют закон предварительного преодоления обстоятельств (безумцам сопутствует удача) и русский авось.

В конце сентября для отработки парашютных прыжков и выживания в пустыне наш экипаж: Валерий Быковский, Юджин Сернан и я доставили самолётом на военный аэродром в город Мары Туркменской ССР.

«Никто не возвращается в Мары» [3], — выплыло откуда-то в моей голове, и я подумал, что это могло быть строчкой хорошего стихотворения. Если бы я умел писать стихи. Но я не умел.

Никто не возвращается, а я вернулся. С этим городом у меня было немало связано.

Здесь мы играли в футбол с мастерами.

Здесь я вытаскивал из Мургаба и откачивал мальчишку Вадика Карпенко (интересно, что с ним сейчас?).

Здесь меня похитили, в конце концов, в результате чего я близко познакомился со страной США. Даже, признаться, немного разволновался, когда узнал, куда мы летим.

— Не волнуйся, — сказал мне Валерий Фёдорович Быковский. — Сами Мары мы не увидим. Военный аэродром, офицерское общежитие, прыжки, Каракумы, вертолёт в заданной точке и — домой. Первоначально должны были неподалёку от Байконура прыгать и выживать, но потом решили изменить район.

— Ради меня? — пошутил я. — Всё-таки я, можно сказать, из этих мест.

— Ты, конечно, человек уважаемый, — улыбнулся Валерий Фёдорович, — и мы, в ЦПК [4], несомненно, пошли бы навстречу столь уважаемому человеку, если бы он высказал такое пожелание. Но — нет. Просто решили, что пески Каракум ничем не уступают в возможности предоставлять трудности казахской полупустыне.

— Не уступают, — подтвердил я. — Можно даже на сомневаться. Но мне всё равно приятно, а про уважаемого человека, Валерий Фёдорович, я запомню.

— Хе-хе, — сказал Быковский.

— Где это — Мары? — спросил Юджин Сернан.

Показали ему на карте.

— Сказал бы, что это жопа мира, но не скажу, — заметил он.

— Почему? — спросил я.

— Потому что жопа мира — это Аризона. Не весь штат, понятно, его пустыни.

— Тренировался там? — спросил Быковский.

— Йеп, — ответил Юджин. — И не могу сказать, что это доставило мне много удовольствия.

— На реактивных над ними летать куда лучше, да? — усмехнулся Валерий Фёдорович.

— А то, — сказал по-русски Сернан и гордо добавил по-английски. — Я летаю на реактивных, детка!

Мы с Быковским рассмеялись, а я лишний раз порадовался, что все мы не обделены чувством юмора. Не самое главное качество в совместном полёте, но с ним легче переносить трудности и встречать любые непредвиденные обстоятельства.

— План такой, — объяснил нам Быковский, водя указкой по карте, висящей на стене в общей комнате офицерского общежития. — Нас выбрасывают на парашютах со старого доброго АН-2 вот в этом районе. В ста пятидесяти километрах на юг от Мары, примерно в восьмидесяти западнее Тахта-Базара. И где-то столько же до Кушки.

— Пешком дойти можно, — сказал я.

— Можно, но мы не пойдём. Наша задача по приземлении подать сигнал бедствия, разбить лагерь из подручных материалов и продержаться двое суток. Через двое суток нас заберут вертолётом.

— Просто сидеть на месте? — спросил я.

— Это не просто, — сказал Юджин. — Я сидел. На самом деле очень трудно. Хорошо показывает, ху из ху. Как это по-русски…

— Кто есть кто, — перевёл я. — Понятно. Выживание в условиях пустыни и заоднопритирка характеров.

— По два литра воды на брата, — добавил Быковский. — Еда — из НАЗ [5]. Через сутки прилетит вертолёт с врачом, проверит наше состояние.

— Да я сам наше состояние проверю лучше всякого врача, — вырвалось у меня. — Вертолёт ещё гонять…

— Отставить, стажёр, — сказал Быковский командирским тоном. — Вертолёт через сутки, врач, проверка, и затем ещё через сутки нас заберут. Вопросы?

Вопросов не было. Я извинился за неуместное замечание насчёт врача.

— Это всё подростковые гормоны играют, Валерий Фёдорович, — объяснил. — Не всегда удаётся сдержаться.

— Ничего, бывает, — кивнул Быковский. — Кстати, можешь обращаться ко мне на «ты». В одном экипаже «выкать» не принято. Не говоря уже о том, что мы оба звёздочки Героев Советского Союза носим. Кстати, не забудь снять перед вылетом.

— Понял, — сказал я. — Но имя-отчество пока оставлю. На «ты», но Валерий Фёдорович. А в особых случаях — товарищ командир. Нормально?

— Вполне.

Двадцать девятого сентября, в субботу, в семь часов утра, уже знакомый мне самолёт АН-2, «Аннушка» оторвался от бетона взлётно-посадочной полосы, набрал высоту и взял курс на юг.

Нам предстояло лететь чуть меньше часа. Затем — выброска и далее по плану.

Непогода налетела внезапно.

Только что над нами было голубое сентябрьское небо Туркмении, и вот уже порывы ветра раскачивают самолёт, а грозовые тучи, похожие на фантастические горы, вырастают на горизонте с пугающей скоростью.

— Откуда она взялась? — удивился Быковский. — Был же нормальный прогноз погоды?

— В Калифорнии так бывает, — авторитетно заявил Юджин Сернан. — Чистое небо и вдруг — на тебе. Я однажды так попал на своём «Фьюри» [6].

— Облетел? — спросил Валерий Фёдорович.

— Нет, горючего было мало, пришлось разворачиваться и удирать на запасной.

Быковский поднялся с места и направился в кабину к пилотам. Посовещавшись с ними какое-то время вернулся к нам.

— Внезапный грозовой фронт с севера, — доложил. — Широкий, почти семьдесят километров. Высота — больше десяти. Ничего, как говорится, не предвещало. Ветер поменялся и… Ох уж эти мне синоптики, вечно у них так.

— Скорость какая? — спросил Юджин.

— Приличная. Под восемьдесят километров в час шпарит.

— Шпарит?

— Движется.

— Шпарит… надо запомнить. А наша скорость?

— Мы быстрее. Сейчас сто восемьдесят в час, но можем и прибавить, если что.

— Получается, только убегать? — спросил Сернан. — Перепрыгнуть не выйдет на этом самолёте. Или облететь можно?

— Пока летим прежним курсом, — сказал Быковский. — На земле думают, что делать.

Прошло ещё пятнадцать минут. Мы продолжали лететь на юг, а грозовой фронт, казалось, даже приблизился, хотя это было невозможно, мы летели быстрее.

— Разрастается, — сообщил Быковский, снова вернувшись из кабины пилотов. — Похоже на супергрозу. Явление для этих мест и в это время крайне редкое. Так что всё отменяется. Летим в Кушку, там переждём непогоду.

— Неожиданно, — сказал я. — Тахта-Базар разве не ближе?

— Ближе, — сказал Быковский. — Но его скоро может накрыть. Поэтому Кушка. Что-то везёт мне на этот город.

— А про меня и говорить нечего, — сказал я, улыбаясь.

Кому как, а для меня известие было радостным. Чёрт с ней, с тренировкой. Про себя я с самого начала считал, что она не нужна. Ну какая пустыня, скажите на милость, если возвращаться мы будем на гарадском космокатере, который спокойно сядет, где угодно (в нашем случае на аэродроме Чкаловский)? Скорее всего, в данном случае сработала обычная бюрократия. Написано «выживание в пустыне» — значит, выживание в пустыне. И точка. Что ж, как говорится, не было бы счастья да несчастье помогло. Навестить перед полётом Кушку — это настоящий подарок судьбы.

Оставшиеся полчаса до посадки я как раз о вывертах судьбы и размышлял. Если не брать в расчёт Господа Бога (а его и не стоит брать в расчёт. Надеяться можно, а брать в расчёт нельзя, — велики шансы очень сильно просчитаться), то мы привыкли думать, что наша жизнь подчинена нашей собственной воле. Во многом это верно. Даже те, о ком говорят, что они плывут по течению, подчиняясь обстоятельствам, выбирают такой путь самостоятельно.

Я вспомнил гениальное исполнение Владимиром Высоцким не менее гениального монолога Гамлета в переводе Бориса Пастернака, когда актёр сначала размышляет на полутонах, а потом уже ревёт всей мощью своего хриплого голоса и мятежного существа прямо в зал, прямо в уши и души зрителей:

Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть. Забыться…

Н-да. Как там? Уснуть и видеть сны.

«Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?» — спрашивает Гамлет.

У меня, возможно единственного разумного существа во вселенной, есть ответ на этот вопрос. Потому что мой смертный сон превратился в жизнь. В этой жизни мне снова снятся сны, похожие на прежние, да и сама жизнь, подчиняясь моей воле, стремится быть похожей на ту, которой я жил на Гараде. Но разве по моей собственной воле это случилось? Конечно, нет. По собственной воле Серёжи Ермолова и Кемрара Гели они оба спасали жизни других существ, это верно. Но чья-то другая воля выбрала место и время для того, чтобы провести удивительный эксперимент, в результате которого теперь живу я — Серёжа Ермолов и Кемрар Гели одновременно. Время — тысяча девятьсот семьдесят первый год от Рождества Христова, февраль. Место — город Кушка, Советский Союз, планета Земля. Назовём это волей судьбы. За неимением лучшего. И вот теперь, спустя два с половиной года, судьба опять приводит меня в этот город. Спасибо тебе, судьба. Кстати, неплохо бы сходить на Таганку до отлёта, давно не был. Спектакль какой-нибудь посмотреть, узнать, как дела у Владимира Семёновича, да и вообще. Решено. Как вернусь в Москву, выберу время, приглашу Татьяну и сходим. Даже у космонавтов должны быть дни отдыха.

Под крылом нашего АН-2 поплыли знакомые рыжие сопки, выгоревшие за лето под беспощадным кушкинским солнцем. Самолёт пошёл на снижение и вскоре покатился по хорошо утрамбованной грунтовой взлётно-посадочной полосе. Затормозил, развернулся, остановился. Умолк двигатель, остановился винт.

Командир нашего воздушного судна — молодой лётчик с лейтенантскими погонами — открыл дверь салона, опустил трап.

— Прибыли, — доложил весело. — Парашюты и НАЗы можете оставить здесь, мы проследим.

— А нам куда? — спросил Быковский.

— За вами сейчас машина из Кушки придёт, — сообщил лейтенант. — Там уже встречу организовывают вовсю.

— На стадионе, небось, — догадался Быковский.

— Где же ещё, — сказал я, снимая парашют. — Интересно, надолго мы здесь?

— Мары сказали куковать до утра. Раньше не рассосётся.

— До утра так до утра, — сказал Быковский. — Надеюсь, зубные щётки и полотенца нам выдадут.

Мы вышли из самолёта, огляделись.

Знакомые сопки, знакомое одноэтажное деревянное здание кушкинского аэродрома. Две, такие же, как у нас «Аннушки» на стоянке. Всё тот же полосатый конус-ветроуказатель, в просторечии называемый «колбасой», «буратино» или «колдуном», явственно показывающий, что ветер у нас нынче северный.

Однако, утро в Кушке ясное, обогнали мы грозу. На севере видны кучевые облака, но доберутся они сюда или нет, непонятно. Погода — плохо предсказуемая штука. То есть, предсказывать её относительно верно, с малой долей погрешности, можно, но для этого нужна развитая система спутников наблюдения и соответствующие вычислительные мощности. Ни того, ни другого на Земле пока нет. Отсюда и казусы, подобные сегодняшнему.

— А вон и машины, — сказал я, заметив на шоссе три армейских «газика», идущих со стороны Кушки. — Думаю, это за нами.

[1] В нашей реальности такой способ общения чуть позже изобрели экипажи программы «Союз» — «Аполлон».

[2] Известный советский конструктор ракетно-космической техники.

[3] В нашей реальности строчка из стихотворения Дмитрия Мельникова.

[4] Центр подготовки космонавтов.

[5] Носимый аварийный запас.

[6] FJ-4 Fury — истребитель-бомбардировщик со стреловидным крылом второй половины 50-х годов XX века.