Цветок из Кирены

АПОЛЛОНИЯ

В один прекрасный день нам с Луллу предложили освободить наш коттедж в Шахатском мотеле.

Нет, мы не пили, не гуляли, не нарушали покой других постояльцев по ночам, не ломали мебель. Мы совсем не безобразничали, напротив. Рано утром шли в столовую, смирно завтракали, получали термос горячей воды и щедро за нее рассчитывались. Затем уезжали на «лендровере» и возвращались только в сумерках, после чего занимались своими делами и прибирали в комнатах — надо думать, более тщательно, чем многодетные семьи из Афганистана и Индии, которые занимали другие коттеджи.

Директор-египтянин с виноватой улыбкой объяснил, что мотель принадлежит государству и в нем действуют строгие правила, сроки сдачи коттеджей ограничены, чтобы и другие могли в них пожить. А сейчас к тому же предстоит сессия правительства в Эль-Вейде. Тамошние гостиницы не вместят всех чиновников, придется и Шахату кого-то принять.

— Это относится и к отелю?

— Да, и к отелю.

А как в Сусе? В Сусе, возможно, есть свободные номера. Но когда мы спросили, нельзя ли позвонить в Сусу и справиться, директор с глубоким сожалением ответил, что телефонная связь между Шахатом и Сусой, увы, нарушена, наладят только через несколько дней.

Мы захандрили и повесили нос. Укладывая свои вещи и перенося их в машину, мы вдруг почувствовали, как сильно привязались к нашему коттеджу и даже к тем мелочам, которые вначале выводили нас из себя. К настольной лампе Луллу, упорно не желавшей гореть. К моей розовой лампе. К вечно протекающему' крану. К душу, который не признавал среднего — либо ледяная вода, либо кипяток. К гвалту из бара, к вою собак по ночам. К зловонной выгребной яме, по соседству с которой нам отвели стоянку, так что каждое утро, садясь в «лендровер», мы зажимали нос.

И вот теперь мы должны порвать со всем, с чем свыклись и что успели полюбить, ехать в другое место, вселяться в другой отель и заново привыкать. Ужасно!

Простившись с друзьями — в их числе были английский военный моряк и его жена, которые поставили большую палатку, купленную в Швеции, возле нашего коттеджа, — мы помчались вниз по знакомому шоссе в Сусу. Местами оно шло параллельно древней греко-римской дороге, соединявшей Кирену с ее портом, Аполлонией.

Небо было хмурое, дождевое, ветер выл, и всюду, куда ни погляди, нам кололи глаза тысячи зонтичных соцветий дриаса, напоминая о всем, что еще не сделано.

Во-первых, когда наладится погода, надо выбрать денек, выкопать еще несколько экземпляров этого неподатливого растения и попытаться выжать из корней столько сока, чтобы можно было проверить, превращается ли он в камедь, когда высыхает.

Во-вторых, нужно съездить в Фаидию — это в нескольких десятках километрах к югу от Шахата, где к склонам Джебель-эль-Ахдара подступает пустыня. Дело в том, что наш старый добрый Плиний сообщает в своей пятой книге, глава 33, будто земля Кирены на двадцать четыре километра от моря поросла деревьями, дальше такую же полосу занимают злаки, а затем в полосе шириной сорок восемь километров на четыреста километров в длину не растет ничего, кроме лазера (то есть сильфия). Правда, Плиний не бывал в Киренаике. И никогда не видел сильфия, ведь в другом месте своих сочинений он сам говорит, что при нем сильфий уже был истреблен (первый век нашей эры). Поэтому нам с Луллу было невдомек, как же он мог писать, что в такой-то области Киренаики не растет ничего, кроме лазера (сильфия)? Тем не менее мы решили на всякий случай проехать в глубь страны и проверить.

Не мешало также попытаться раздобыть две-три монеты с изображением сильфия или хотя бы снимок таких монет. Мы читали у современных ботаников, что на одних монетах вычеканено все растение, на других— только плоды, а ведь нам как раз и надо было установить, как выглядели эти плоды. Цветение дриаса близилось к концу, через несколько дней можно было ожидать появления полностью сформировавшихся плодов.

По чести говоря, наш интерес к сильфию поумерился после того, как мы узнали, что «наш» сильфий убивает скот наповал. А я к тому же так сильно увлекалась другими представителями флоры, которыми изобиловала здешняя земля, что временами просто забывала о сильфии.

Но сейчас полчища цветущего дриаса напомнили нам, ради чего мы, собственно, приехали в эту страну. И при мысли о том, сколько времени утекло, мы решили подтянуться и приналечь на главный предмет наших исследований.

К счастью, в Сусе в гостинице нашлись свободные номера. После того как было достигнуто соглашение (впрочем, согласны были не столько мы, сколько директор) относительно цены за номер, нас проводили через заднюю дверь наружу, потом за угол к лестнице, которая сначала поднималась вдоль торца, затем изгибалась под прямым углом и приводила к платформе на задней стене. Ступени были очень высокие и крутые, и когда мы, тяжело дыша, взобрались на платформу, сильный ветер едва не увлек нас вниз по встречной лестнице, идущей с другого торца, но мы крепко ухватились друг за дружку и за стену и с великим напряжением сил поднялись по последнему пролету на тот этаж, где находились наши комнаты.

Осмотревшись и установив, что настольные лампы не горят, а верхний свет слишком слабый — вечером нельзя будет ни читать, ни писать, что совмещенный санузел в коридоре на редкость грязный, что из крана и душа над ванной не идет ни холодная, ни горячая вода, мы занесли в рубрику плюсов тот факт, что из наших окон открывается вид прямо на исхлестанное штормом Средиземное море.

Было и еще одно смягчающее обстоятельство. Правда, его нельзя было рассмотреть из окна, но по прежним вылазкам сюда мы уже знали, что из гостиницы всего десять минут хода до прекрасных древних развалин Аполлонии на берегу.

Мы посвятили этим развалинам не один час и не один день. Луллу шныряла, как ласка, по пещерам и вырубленным в скалах склепам. Правда, там было больше консервных банок, пробок и прочих следов кратковременного пребывания туристов и бедуинов, нежели древних сокровищ, но это не смущало мою подругу, помешанную на кладах. А я разрывалась между прекрасными колоннами на фоне голубого неба и тысячами цветов на земле.

И здесь тоже встречались цветы, каких я еще не закладывала в пресс.

На каменных стенах прилепился крохотный мезембриантемум[34] с мясистыми листочками и булавочными головками белых цветков. Там, где расступались сине-фиолетовые цветки нежной герани, розовели мягкие ковры маленьких звездчатых распростертых минуарций[35].

Был тут и синецветный растопыренный цикорий; его листья иногда едят как салат. Это растение сродни нашему цикорию[36], но оно более разлапистое, и цветки у него помельче, чем у нашего кофейного суррогата.

Не обошлось и без старых знакомых, о которых я говорила прежде: маков, хризантемумов, красных, синих и фиолетовых синяков, огуречника, воловика и прочих.

Но мне довелось найти тут и более редкостный экземпляр.

Разумеется, я, дилетант в ботанике, ничего не подозревала, закладывая в пресс несколько экземпляров одного растения с желтыми цветками, представителя сложноцветных. Но когда я в Каире передала собранные мной образцы Виви Текхольм и она, обладая зорким глазом специалиста и фантастической эрудицией, тотчас опознала все мои цветы, эта желтая хризантема заставила ее призадуматься.

Однажды утром, зайдя, как обычно, в ее ботанический кабинет в Гизском университете (хозяйка в это время читала лекцию), я стала просматривать свою коллекцию. Помощник Виви аккуратно расклеил все мои образцы на специальной бумаге, а сама Виви накануне заполнила на машинке ярлычки латинскими наименованиями. И вот теперь, дойдя до моего желтого представителя сложноцветных, я прочла: «Астерискус, новый вид».

Новый вид рода астерискус[37]? Сердце забилось часто-часто. Чуть ли не с самого рождения я мечтала, я надеялась найти где-нибудь цветок, которого еще никто не видел! Эта навязчивая идея родилась в юности, во время моих первых экскурсий на юге Швеции, и преследовала меня потом.

Под латинским наименованием Виви Текхольм приписала по-английски:

«Похож на иерихонскую розу[38], но стебель как у душистого астерискуса».

Я все еще сидела и грезила над этим листом, когда в кабинет вошла сияющая Виви. Виви всегда сияет, это может подтвердить всякий, кому доводилось с ней встречаться.

Она поглядела на мой желтый корзинчатый цветок.

— Да уж, поморочил он мне голову. Знаешь, похоже, что ты обнаружила новый вид. Но, — научная строгость и добросовестность никогда не оставляли Виви, — для полной уверенности нужен более обширный сравнительный материал. Правда, ни в одной из моих «Флор» я не нашла ничего похожего на твой цветок. Пошлю экземпляр в какой-нибудь европейский гербарий, тогда все будет ясно.

Но вернемся в Аполлонию.

Устав от наклонного положения, в котором всегда пребывает охотник за цветами, я села на обломки древней степы отдохнуть и закурила. Потом подняла глаза вверх и увидела нечто удивительное. На древнюю колонну, которая при землетрясениях или еще по какой-то причине укоротилась на две трети, кто-то водрузил капитель достаточно традиционной формы, но с совершенно незнакомым мне орнаментом. И вот мне вдруг пришло в голову, что наклонный прямоугольник с продольными бороздами и детали выше этой фигуры вполне могут быть условным изображением широкого влагалища сильфия с листьями вверху.

Чем дольше я смотрела на капитель, тем сильнее утверждалась в своей догадке. И в моем сознании снова возник этот окаянный дриас. Мощные влагалища с продольными бороздами, держащие внизу пышные, глубоко вырезанные парные листья, доли которых бывают и совсем тонкие, как нить, и пошире, до сантиметра… И расположенные выше такие же большие влагалища, которые подчас вовсе не несут листьев, lio иногда оканчиваются неожиданно маленькими долями…

Нет, честное слово! При некоторой фантазии вполне можно представить себе, что орнамент на капители представляет, пусть грубо стилизованный, лист сильфия. А также лист дриаса. В самом деле, что еще могут изображать эти причудливые закорючки? Сколько я помнила, мне не встречалось ничего подобного в музейных собраниях древнегреческого или римского искусства, но почему нельзя допустить, что здесь, в Аполлонии, порту Кирены, родился орнамент, изображающий растение, которое почти шесть веков приносило краю золото, богатство, расцвет культуры?

— Знаешь, нам надо выкопать несколько корней дриаса и проверить сок, — сказала я Луллу, когда мы вечером с попутным ветром поднялись по наружной лестнице в наши номера. — Давай прямо завтра и попробуем!

Мой интерес к сильфию возродился в полной мере.

— Но на завтра мы пригласили на ленч английского капитана с женой, — напомнила Луллу.

Ах, да… Эту славную пару, что жила рядом с нами в палатке… Мы встречались с ними во время экскурсий, и они угощали нас виски; по чести говоря, оно казалось нам очень вкусным на лоне цветущей природы. Чтобы не оставаться в долгу, мы позвали их на ленч, и они с радостью приняли приглашение.

— Да, но после ленча они собирались поехать к помешанной англичанке в Рас Хилал, — возразила я.

— Верно, после ленча у нас будет время, — ответила Луллу, всегда готовая помочь товарищу. — И я выкопаю тебе сколько угодно корней. В самом деле, интересно посмотреть, получится ли из сока камедь. Слушай, а если нам заодно взять несколько стеблей и попросить тунисского повара здесь, в гостинице, приготовить их по древнему рецепту? — добавила эта неустрашимая женщина.