Цветок из Кирены

СРЕДИ РАЗВАЛИН КИРЕНЫ

Теперь нам предстояло почтить визитом шахатский музей. Он помещается справа от дороги, ведущей в Аполлонию, сразу за первым крутым виражом ниже отеля. Уплатив за вход, мы с равнодушием пресыщенных людей проследовали через залы греческой и римской мраморной скульптуры. Конечно, классика всегда хороша, а три грации были изваяны с таким совершенством, что мы даже потрогали их, проверяя, в самом ли деле они мраморные. Но ведь Луллу и я бывали и в Лувре, и в музеях Рима, Афин и других европейских городов, так что мы насмотрелись на Зевсов и Аполлонов и на прекрасную Венеру Киренскую.

Некоторые стелы привлекли наше внимание. Правда, вереницы древнегреческих букв нам ничего не говорили, но добрые люди перевели надписи на английский язык и повесили перевод в рамках на стене. Тексты содержали много интересных исторических данных, однако все это мы уже знали, а о сильфии там не было ни слова.

Разочарованные, мы обратились к дежурному и спросили, где находится коллекция монет. Пришлось потратить некоторое время на преодоление языковых барьеров, затем нас проводили в самые дальние комнаты, где мы увидели множество витрин с сотнями древних монет. Ровными рядами лежали под стеклом старые, потертые медные монеты. Одни совсем гладкие, на других еще можно было разобрать чеканку. Бородатые Зевсы, прекрасные профили Аполлона, лица неведомых правителей, листовые усики и другие узоры.

Но ни одной монеты с сильфием! Мы переходили от витрины к витрине, оживленно обсуждали экспонаты, внимательно рассматривали монету за монетой. Дежурный следил за нами с растущей подозрительностью. Он явно думал, что мы замыслили при удобном случае выкрасть всю коллекцию из музея.

По чести говоря, я и впрямь подумывала о взломе. Но не затем, чтобы присвоить монеты. Просто меня подмывало незаметно сорвать пломбы на витринах, осторожно приоткрыть их и перевернуть все монеты одну за другой.

Ведь чекан наносили на обе стороны. И должна же среди сотен монет быть хотя бы одна с изображением сильфия, если в авторитетных трудах сообщается, что найдено множество монет с сильфием, отчеканенных между 570 и 250 годами до нашей эры. Просто современных киренян или итальянских археологов — кто уж там из них сортировал коллекции шахатского музея — больше занимали греческие боги и цари, нежели цветок, который две с половиной тысячи лет назад сделал Кирену столь богатой и могущественной, что она в обмен на его сок получала мрамор из Греции и Италии для украшения своих городов храмами, колоннами, великолепными скульптурами и прочими творениями искусства.

Мы покинули музей и решили отправиться на раз-валины, чтобы продолжить там свои изыскания.

Со стороны шоссе и деревенской улочки развалины защищены высокой проволочной изгородью с калитками, где сидят в будках сторожа и взимают мзду за вход. Правда, с западной стороны кто угодно может бесплатно перелезть через местами разрушенную, довольно низкую каменную ограду. Но мы, законопослушные туристы, разумеется, вошли через калитку.

Начинаем с юга, там, где раскинулась на возвышенности греческая площадь. Огромную агору окружают неплохо сохранившиеся высокие колонны. Между ними стелется мягкий ковер из тысяч красно-фиолетовых цветков герани, по которому мы ступаем.

Невольно теряешь дар речи от величественного зрелища пепельно-серых и кремовых развалин, которые сползают по склонам Джебель-эль-Ахдара. Дальше идет обширное плато, оно тянется до самого горизонта, но мы знаем, что за ним внизу простерлась бирюзовая гладь Средиземного моря. А вверху — голубой небосвод и весеннее яркое солнце.

Конечно, лишить Луллу и меня дара речи не просто. У нас всегда есть о чем потолковать и что обсудить. Но сейчас чутье подсказывает нам, что было бы кощунством своей речью нарушить вечный покой, которым по воле Зевса всевышнего объят некогда оживленный город, коему он покровительствовал. И дабы не поддаться искушению посягнуть на предписанную свыше тишину, мы расходимся в разные стороны. Луллу спускается на север к греческому амфитеатру, а я задерживаюсь на площади, среди цветов и бабочек, и пытаюсь вызвать из безмолвия картину оживленного рынка — скрипучие повозки, греческие и ливийские зеленщики, наперебой расхваливающие свои плоды и корнеплоды, гомонящие дети, медленно шествующий через площадь философ в тоге, погруженный в размышления о загадках бытия…

Вспомнив роспись на вазе Аркесилая, представляю себе царя — он сидит возле колонн, между которыми растянута парусина, и наблюдает за тем, как взвешивают драгоценную камедь сильфия.

По этому поводу у нас с Луллу были особенно горячие споры. Моя подруга слепо верит своей «Энциклопедия Италиана», откуда ей пересняли изображение знаменитой вазы. А в энциклопедии утверждается, что сильфий взвешивали на корабле. Я же с самого начала отношусь к этой гипотезе скептически.

Портом Кирены была Аполлония, Длина дороги, Связывающей эти города в наши дни, — «осемнадцать километров. Древняя дорога, разбитые, каменистые остатки которой можно видеть тут и там с нынешнего шоссе, вероятно, была еще длиннее и извилистее. Автомобилей в ту пору не было.

Так неужели старик Аркесилай стал бы тратить свое драгоценное царское время на долгие и обременительные поездки из киренского дворца в порт только ради того, чтобы проследить за взвешиванием сильфия, когда то же самое было куда удобнее делать на столичной агоре?

И с чего это древние вдруг стали бы взвешивать такой дорогой и важный товар, как сильфий, на борту корабля? Даже в самые тихие дни гладь Средиземного моря сморщена рябью. И достаточно самой маленькой лодке пройти мимо, чтобы поднятая ею волна заставила колебаться палубу большого парусника, стоящего на якоре.

И чтобы на рее такого парусника подвешивали чувствительные весы, на которых определялся вес одного из самых драгоценных даров земли? Тебе не кажется, дорогая Луллу, что это малоправдоподобно?

Может быть, но в «Энциклопедии Италиана» написано, что…

Правда, сейчас я одна со своими мнениями и сомнениями бродила по мягкому ковру из красно-фиолетовых цветков нежной герани[11]. И чутье настойчиво твердило мне, что именно здесь царь сидел и наблюдал за взвешиванием.

Но когда речь идет о строгом историческом исследовании, интуиция и догадки не в счет, и мои мечтания нс приблизили меня ни на шаг к решению загадки сильфия. Поэтому я спустилась крутыми каменными улочками к амфитеатру, села в первый ряд партера и уставилась на пустую эстраду.

Впрочем, она была не совсем пустая. Площадка, некогда представлявшая вселенную, была покрыта несчетным множеством пушистых остроконечных головок пурпурного клевера[12]. И сквозь его заросли не спеша ползла черепаха — главное действующее лицо природной драмы, в которой вместе с ней выступали пчелы и бабочки.

Кто знает, может быть здесь настоящие артисты некогда играли комедии Аристофана, полные язвительных намеков на влечение греческих аристократов к сваренным вместе с перцем, солью и уксусом молодым росткам сильфия, которые были излюбленным лакомством, а заодно и стимулирующим средством.

Тут мой взгляд остановился на упавших с колонн, сложенных в ряд капителях. Их украшал обычный для греческих и римских колонн акантовый орнамент. Но одна капитель отличалась от других. Дольки листьев намного уже и длиннее, чем у аканта[13], а слегка обитая деталь, которая на остальных капителях изображала загнутую наружу верхушку листа, вполне могла сойти за соцветие.

— Луллу! Луллу! — вскричала я, забыв на радостях о вечном покое, предписанном этому городу всевышним Зевсом.

Но Луллу, привлеченная другими колоннами, статуями и развалинами, уже успела уйти на целый километр от амфитеатра.

Пришлось мне одной (черепаха не в счет) упиваться своим «открытием»; я не сомневалась, что никому из исследователей не приходило в голову, что на этой капители изображен лист сильфия.

Сфотографировав камень с узором со всех сторон, в том числе против солнца, я двинулась дальше на север, задумчиво поднялась по широкой каменной лестнице, и моему восхищенному взгляду открылись новые развалины.

Расхаживая среди того, что некогда было домами и улицами, я повторяла про себя внезапно возникшие в моем мозгу слова:

Наверно, вышло бы очень красивое стихотворение, будь у меня время довести его сочинение до конца. Может быть, даже самое красивое из всех стихов о сильфии. Правда, Катулл упоминает обильную сильфием Кирену в одном из своих страстных посланий Лесбии, но у него не было стихотворения, целиком посвященного этому диковинному растению:

Однако вся поэзия вылетела у меня из головы, когда я чуть не споткнулась о каменную кладку колодца, которая выдавалась из земли сантиметров на десять. Я нагнулась, заглянула в узкое, от силы полметра в ширину, отверстие и ощутила легкое головокружение, увидев воду далеко внизу.

Вода в двухтысячелетнем колодце? Конечно, это может быть совсем недавний дождь. Но может быть и грунтовая вода, путь к которой проложен искусными руками древних римлян.

Я легла на живот и снова заглянула в колодец. И в двух-трех метрах от края увидела торчащие из кладки зеленые стебли папоротника Венерин волос[14]. Такие же свежие, такие же сочные, как те Венерины волосы, которые в наших шведских цветочных магазинах добавляют в букеты роз.

В эту минуту из-за безголовых мраморных статуй появилась Луллу. И тоже легла на живот, чтобы полюбоваться яркой зеленью во мраке колодца.