Цветок из Кирены

МОНЕТА С СИЛЬФИЕМ

На обратном пути из Фаидии мы заглянули к нашему приятелю, директору большого, роскошного отеля в Шахате, и — представьте себе! — услышали от него, что на следующий день освободятся два номера, которые он может сдать нам. И мы поехали дальше курсом на северо-восток, торопясь поскорее распутать петли на спуске к Аполлонии, чтобы рассчитаться в гостинице в Сусе, уложить свои вещи, попросить повара приготовить артишоки Луллу и повидать бельгийца с монетами, с которым Луллу познакомилась накануне вечером.

Сразу за последним виражом, когда машина вышла на прямую дорогу, я вдруг увидела несколько дриасов с полностью созревшими плодами и нажала на тормоз.

Большие соплодия шуршали, как бумага, на слабом ветру. Я внимательно рассмотрела один плод.

Он был плоский, овальный, с продольными ребрами посередине и двумя прозрачными крылышками по краям.

Я благодарно глядела на эти тонкие крылышки, словно вырезанные из папиросной бумаги. Такая характерная примета позволит мне без труда отыскать в моих «Флорах» латинское наименование дриаса, как только я вернусь в гостиницу!

Увы, на деле это оказалось не так-то легко.

В «Флоре Египта для студентов», составленной Виви Текхольм, о феруле говорилось, что у нее широкие, плоские, гладкие плоды с ровным краем. И ни слова о крылышках.

В «Цветах Средиземноморья» Полунина и Хаксли я нашла рисунок плода ферулы. Овальный, с ребрами посередине, но никаких крылышек по краям. А ведь у наших экземпляров они достигали почти сантиметра в ширину.

В имевшихся у меня книгах о флоре Севера — ни слова о феруле. Я вернулась к Африке, внимательно читала текст и рассматривала иллюстрации, но во всем разделе, посвященном семейству зонтичных, так и не нашла ни одного рода с крылатыми плодами, как: у дриаса. А между тем я могла поклясться, во-первых, что дриас принадлежит к зонтичным, во-вторых, что у него плоды с широкими крылышками.

Роды нартекс и тапсия, которые упоминались в сделанных мной и Луллу выписках из ученых трудов, вообще не встречались в моих африканских «Флорах».

— Это не ферула, — мрачно пробормотала я, когда Луллу влетела в мою комнату.

— А я этого и не думала, — весело отозвалась Луллу. — Но повар обещал сварить их в подсоленной воде с лимонным соком с утра пораньше, к нашему отъезду. Он сказал, что это тот самый сорт.

Опять эти артишоки…

— Я про дриас, — сдержанно пояснила я. — Это не ферула.

— Ах, этот! — Луллу с явным трудом переключилась с нежной съедобной зелени на ядовитый дриас. — А что же это такое?

— Понятия не имею, — честно созналась я. — Поглядим, может, твой бельгиец нас просветит.

Мы спустились в вестибюль, и вскоре туда же пришел долгожданный бельгиец. Его сопровождали двое, в том числе один ливиец, который два года назад участвовал в ботанической экспедиции, охотившейся за сильфием; наш новый знакомый объяснил, что он потому и привел его с собой.

Какое счастье! Наконец-то мы встретили людей, которых наши проблемы не повергают в полное недоумение! Мы обрушили град вопросов на ливийца, но, к сожалению, мало что извлекли — взаимные языковые трудности помешали. Зато бельгиец вручил нам толстую книгу в сером переплете, написанную французом Франсуа Шаму и озаглавленную «Кирена при Баттиадах».

Труд Шаму производил весьма солидное и ученое впечатление, после каждого второго или третьего слова стояла маленькая цифра, отсылающая к сноскам, которые занимали не меньше трети страницы. В сносках были указаны источники, использованные автором, говорилось, кто из классиков или позднейших исследователей сообщил то-то и то-то, в какой из своих книг, на какой странице. Серый том был сама ученость. К сожалению, мы не успели углубиться в этот кладезь знаний, потому что наши блуждающие взгляды остановились на изображениях монет с сильфием в самом конце книги.

На одной монете растение было показано целиком, и мы усмотрели в нем большое сходство с дриасом. Обнимающие стебель огромные влагалища, соцветия, общий вид — все, как у дриаса.

Рядом была изображена монета поменьше, а на ней — два сердца, выемкой друг к другу. Надпись внизу гласила: «Плод сильфия».

Плоды дриаса не шли у меня из головы, но сколько я ни рассматривала эти сердца, при всем желании не решилась бы утверждать, что собранные мной образцы хотя бы отдаленно на них похожи. Даже если повернуть книгу боком или вверх ногами.

— А откуда известно, что это плод сильфия? — недоверчиво спросила я. — Этот узор может изображать что угодно. Например, два сердца.

Бельгиец ласково улыбнулся.

— Совершенно верно. Мнения по поводу этой монеты сильно расходятся. Сильфиеву гипотезу выдвинул один француз в середине прошлого века, а прежде считалось, что на монете изображены сердца, и она имеет какое-то отношение к городу Кардия, ведь «кардиум» означает «сердце». Многие склонны соглашаться с тем французом, и автор вот этой книги, Шаму, тоже склоняется к тому, что это — стилизованное изображение корня сильфия, ведь именно в корне содержался драгоценный эликсир жизни. Плоды-то не представляли никакой ценности.

Два сердца выемкой друг к другу изображают корень? Не вижу сходства, хоть режь меня. Но, видно, и ученые историки, оснащающие свои труды бездной ссылок и указаний на источники, иногда дают волю фантазии. И ничего дурного в этом нет.

Я решила записать название книги и имя автора, чтобы при первом же случае, как только попаду в большой город с хорошей библиотекой, постараться раздобыть сей важный вклад в проблему сильфия, но тут наш бельгийский друг сунул руку в карман и небрежно бросил на стол горсть старинных медных монет. Мы с Луллу коршунами набросились на монеты, вертели их и так и сяк, разглядывали со всех сторон. И в самом деле нашли одну с сильфием; на другой стороне были вычеканены прекрасные черты Аполлона.

— О, — простонала я, испытывая муки вожделения.

Я решила посоветоваться с Луллу и спросила ее, может быть, она захочет купить эту монету, если бельгиец согласится с ней расстаться. Как-никак моей подруге принадлежал, так сказать, приоритет в этом деле. Это она разыскала бельгийца, это благодаря ее неистощимой энергии состоялась наша встреча. Но Луллу ответила отрицательно. Она мечтала сама откопать монету среди развалин. Покупать — ни в коем случае, великодушно заявила она. Мы закончили нашу маленькую двустороннюю конференцию, и я призналась бельгийцу, что мне страшно хочется приобрести монету с сильфием. Он не продаст ее?

Я была готова целую неделю спать в «лендровере», жить впроголодь, даже обходиться без шкаликов, которые мы с Луллу иногда пропускали в барах, чтобы — как выражалась моя спутница — «скрасить жизнь».

Я с нетерпением ждала, какую цену назовет бельгиец. А он сидел и улыбался, вертя в пальцах монету.

— Нет, я не продам ее, — заявил он наконец.

Предложить ему десять ливийских фунтов? За стертую старую монетку, которая в свое время стоила грош… Я не пожалела бы и двадцати фунтов (двести «сорок шведских крон), ибо в душе моей уже возникло суеверное убеждение, что эта монета — талисман, она принесет мне счастье в жизни. В крайнем случае, просплю две недели в «лендровере»…

— Я получил эти монеты от одного ливийца, он нашел их целую груду, когда раскапывал кучу земли, которую словно крот набросал, — неторопливо поведал бельгиец. — Так что продавать я не согласен. Но я дарю вам монету с сильфием, потому что вы так увлечены этим растением.

Не принадлежи я к малочисленному разряду «застенчивых шведок», я крепко обняла бы этого бельгийца, такой восторг обуял мою душу. Надеюсь, при виде моего блаженного лица он простил мне скудость моего запаса французских благодарственных слов.

Поднявшись в свою комнату, я долго сидела с монетой в руках и мечтала. Потом положила ее в сумочку, в отделение, запирающееся «молнией». Пусть лежит там и потихоньку источает магическую силу, воодушевляя меня на новые усилия в борьбе со все более усложняющейся проблемой сильфия.