Цветок из Кирены

ОПЯТЬ КИРЕНА

После целого месяца изучения специальной литературы мы с Луллу были готовы покинуть Каир, чтобы снова отправиться на «лендровере» в Кирену и продолжить там полевые исследования.

— Постарайтесь возможно скорее отослать корни тапсии профессору Финну Сандбергу в Стокгольм для анализа, — напутствовала нас Виви Текхольм, когда мы прощались во дворе Гизского университета. — И не забудьте расспросить бедуинов, для чего они применяют дриас!

Мы обещали приложить все силы, чтобы выполнить ее задание, и за три дня домчались до Кирены. В районе Дерны нам встретились первые экземпляры тапсии. Большинство листьев завяло, и соцветия содержали плоды на разной ступени развития. Молодые были продолговатые и ребристые, причем ребра довольно заметно выделялись. На зрелых плодах отросли большие прозрачные крылышки, хоть сейчас в полет.

— Нам надо хорошенько присматриваться к плодам, — сказала я. — Ведь тапсия и ферула так похожи, что только по плодам и отличишь. Не мешало бы и ферулу найти, особенно тингитскую, чтобы и ее корни тоже послать Финну Сандбергу.

Я чуть не стерла напрочь тормозные колодки «Лендровера». Стоило нам увидеть экземпляр высоких соцветий, как я нажимала ногой на педаль, и мы бежали проверять плоды. И всюду видели одно и то же. В одном соцветии — молодые плоды с ребристой каймой. В другом, на том же растении, — зрелые, сплюснутые, с прозрачными крылышками, шуршащими, как бумага.

— Знаешь, мне начинает казаться, что ботаники работали в поле в разное время года, — вздохнула я. — Одни выезжали в марте, видели только молодые плоды и назвали растение ферулой за ребристые семена. Другие работали в апреле, видели только зрелые плоды с крылышками и назвали растение тапсией.

— Ты хочешь сказать, что ферулы вообще нет, — недоверчиво произнесла Луллу.

Но я и сама была далеко не убеждена в основательности моей скоропалительной гипотезы.

Изучив плоды на нескольких десятках растений, мы потеряли всякую надежду когда-либо увидеть ферулу и взяли курс на большой роскошный отель в Ша-хате.

На смену пастельной палитре весенней флоры пришли более сочные краски, и наши старые знакомые среди развалин, в горах и вдоль дорог уступили место совсем другим видам и родам. На следующий день мы на пути из Шахата в Сус приметили тут и там волнуемые ветром золотистые нивы, после чего пересмотрели свой прежний взгляд на ливийцев как на празднолюбивых людей. А в каменных саркофагах киренаикский аронник сменил темные, коричнево-фиолетовые фунтики соцветий на яркие початки вроде кукурузных.

Но мы сосредоточили свое внимание на дриасе (гарганской тапсии), ведь нам надо было накопать корней, чтобы побыстрее отправить их для анализа в Стокгольм.

Весенние дожди прекратились, и жаркое летнее солнце прокалило почву, сделав ее еще тверже и неподатливее, чем она была полтора месяца назад. Даже привычные к земляным работам руки Луллу и ее финское упорство смогли вогнать лопату в землю лишь на два-три сантиметра.

— Это мужская работа, — констатировали мы, — Попросим кого-нибудь в гостинице помочь.

За ленчем нам не сразу удалось растолковать нашему суданскому официанту Гуссейну, чего мы хотим от него, но когда он уразумел, что речь идет не о стряпне, а о честном физическом труде на благо науки и что к тому же этот физический труд сулит ему дополнительное вознаграждение, он охотно дал согласие и обещал, явиться в наше распоряжение в три часа, как только закончит обслуживание столов.

Без пяти три мы с Луллу сидели в «лендровере» около гостиницы. Ровно в три появился Гуссейн — длинный, мускулистый, в лучшей выходной одежде. Отутюженные брюки, ослепительно белая сорочка и новехонький желтый джемпер. Когда он сел в машину, коллеги провожали его завистливыми взглядами и долго махали ему вслед, дружелюбно улыбаясь.

В эту минуту Гуссейн чувствовал себя большим человеком.

Я поехала не в сторону Аполлонии, а на юг, рассчитывая, что там почва будет помягче. А вообще-то можно было выбрать любое направление, так как в окрестностях Кирены всюду шуршал соплодиями наш дриас.

Облюбовав несколько рослых экземпляров по соседству с дорогой, мы остановили машину и вытащили большую лопату. Гуссейн не мешкая вонзил ее со всего маху в землю. До чего приятно было смотреть на мужскую работу! Земля и камни летели во все стороны, корень обнажался на глазах. Однако нам был нужен не только главный, но и боковые корни дюймовой толщины, которые щедрая природа вытянула в длину до метра. И так как они к тому же были ломкие, Гуссейну, к сожалению, удавалось извлекать их лишь по кускам.

Мы с Луллу внимательно рассматривали изломы. Из них сочился желтоватый сок, он в несколько секунд застывал, становясь густым и клейким. Когда мы двумя месяцами раньше лизали корневой сок, он не сочился так обильно и не застывал. На этот раз мы воздержались от дегустации.

Приметив крупный экземпляр на каменистом уступе, мы заключили, что тут, пожалуй, будет легче извлечь корни целиком. Гуссейн, конечно, не понимал, о чем мы говорим между собой по-шведски, но он и без того смекнул, что от него требуется, и, когда мы подобрали последний кусок от экземпляра номер один, немедля принялся за номер два.

Тем временем нас окружили зеваки. Среди них нашелся ливиец, говорящий по-английски. Разумеется, мы засыпали его вопросами. Но он смог нам сообщить только то, что мы уже знали. А именно, что дриас очень ядовит. И что местный скот его не ест, а привозной, как отведает, падает замертво.

Неужели дриас так ни для чего и не применяется? Может быть, бедуины используют хоть какую-то его часть — листья, плоды, стебель, цветки или корни? Из него не делают лекарства?

На все эти вопросы мы получили отрицательный ответ. Нет, дриас ядовит. Очень ядовит. И бедуины его совсем не используют.

Гуссейн почти уже справился с экземпляром номер два, и мы не могли не отметить, что его лучшая выходная одежда потеряла вид, а начищенные ботинки совершенно лишились блеска. Какая досада! Ведь нам нужно по меньшей мере еще два-три корня. Виви Текхольм говорила, что для настоящего, исчерпывающего анализа нужен не один килограмм материала.

Тут Луллу осенила идея, которую она не мешкая изложила Гуссейну. Не мог бы он вечером, после работы, вместе с кем-нибудь из своих товарищей выкопать для нас еще несколько корней? И она назвала сумму, от которой темное лицо Гуссейна засияло ярче солнца.

Очень довольные друг другом, мы погрузили добытые корни дриаса в «лендровер» и возвратились втроем в отель. Напоследок Гуссейн поклялся спасением своей души, что завтра утром перед отъездом мы получим от него еще корни, много корней.

За обедом в столовой отеля мы встретили одного шведского инженера, представителя фирмы «Л. М. Эрикссон». Он рассказал нам, что другой шведский инженер сегодня утром выехал из Шахата в Бенгази, чтобы там сесть на самолет, идущий в Триполи. А из Триполи он полетит в Стокгольм.

Этого инженера мы должны поймать любой ценой! И любой ценой уговорить его взять с собой корни дриаса и передать их профессору Сандбергу в Стокгольме. Для подкупа у нас была последняя книга Виви Текхольм «Пустыня цветет», которую она лично надписала «тому доброму человеку, который любезно согласится отвезти таинственный сильфий профессору Финну Сандбергу»…

Если стартовать завтра рано утром и ехать без задержек, не исключено, что нам удастся, одолев тысячу двести километров, застать «доброго человека» в Триполи— либо в конторе Скандинавской авиакомпании, либо на аэродроме.

Ставя на стол тарелки с супом, Гуссейн многозначительно посмотрел на нас, а мы, рассчитываясь за обед, напомнили ему про его задание.

И Гуссейп не подкачал. Когда мы на другое утро собрались в путь, он вместе еще с одним силачом приволок огромную картонную коробку, полную облепленных глиной корней. Вдвоем они затолкали коробку на заднее сиденье «Лендровера».

Итак, мы выполнили свою киренскую программу. Теперь оставалось только поскорее переправить корни в Швецию.