Цветок из Кирены

БЕЛЫЙ ГОРОД

Я считала, что проспала одну ночь на сильфии. Я больше этого не считаю.

В последующие дни мы рассматривали нашу проблему со всех возможных и невозможных точек зрения.

Ходили в юры, чтобы выяснить у пастухов, как они называют зонтичное растение, которым изобилует их чудесный край. Разумеется, словами объяснить мы не могли, наших познаний в арабском языке не хватало, чтобы сформулировать нужный вопрос. Поэтому мы просто показывали на растение пальцем, срывали стебель с несколькими листьями и подносили к лицу жертвы, которая в ужасе пятилась, говоря:

— Дриас.

Иногда, когда мы клали в наш «лендровер» или извлекали из него очередные экземпляры, нас окружали любопытные мальчишки и со смехом кричали:

— Дриас! Дриас!

Мы зашли в бар дорогого отеля, надеясь познакомиться с кем-нибудь, кто мог бы ответить на волнующие нас вопросы. В баре сидели ливийцы и пили пиво. Обменявшись английскими приветствиями и услышав вежливое: «Как поживаете? Добро пожаловать в Ливию!» — мы решили, что сейчас наконец-то все узнаем.

Что за растение дриас? Почему все так пугаются, когда мы показываем им сорванное соцветие или лист? Как называется дриас по латыни? Для чего его применяют?

Мы задаем вопросы по-английски. Ливийцы внимательно и терпеливо слушают. На них европейские костюмы, а ливиец, одетый по-европейски, как правило, занимает не последнее место в обществе и нередко владеет английским языком. И ведь они поздоровались с нами по-английски.

Увы, мы, как всегда, проявили чрезмерный оптимизм. Смуглые лица никак не реагировали, когда мы упоминали древний сильфий греков. Зато они явно оживлялись при слове «дриас». И когда мы наконец выдохлись, один из ливийцев покачал головой и сказал:

— Дриас — мищ кваис (Дриас — нехорошо).

Лаконично и не очень-то вразумительно… На том и кончилась наша беседа, но тут в бар вошли два молодца и с явным американским акцентом заказали пива. Луллу коршуном набросилась на них и в несколько минут выяснила, что они приехали из Соединенных Штатов, несколько месяцев как работают в Ливии учителями, а один из них жил некоторое время в Швеции, в гостеприимной семье в Бромма. Мы узнали также, что думают эти молодые люди о стране, в которой очутились, после чего сочли, что пора переходить к проблеме сильфия и дриаса.

К сожалению, и эта беседа не много нам дала. Ребята извинились: они преподают английский, а не ботанику, их познания о растительном мире равны плюс минус нулю.

Зато мы узнали от них, что недалеко от отеля есть совсем не плохой музей с предметами, раскопанными в Кирене, что в новой столице, Эль-Бейде, помещается министерство земледелия и там нам, наверное, смогут что-нибудь сказать, наконец, что в двадцати пяти километрах к востоку от Аполлонии живет помешанная англичанка, которая разводит на своем участке пчел, дружит с королем Идрисом I и к тому же разбирается в ботанике.

Мы решили начать с Эль-Бейды, так как нам пора было уже наведаться в крупный город, где есть банк и выбор продовольственных и промышленных товаров несколько шире, чем в Шахате. К тому же от Шаха-та до Эль-Бейды всего-навсего четырнадцать километров.

Хотя Триполи, лежащий примерно в тысяче километрах на запад от Эль-Бейды, во много раз больше и по-прежнему считается фактической столицей, правительство заседает в Эль-Бейде и все больше официальных учреждений перебирается в новый город.

На пути из Бенгази в Шахат мы проезжали Эль-Бейду, но тогда было темно; теперь нам предстояло по-настоящему узнать Белый город, как переводится его название.

Если северо-восточная дорога на Аполлонию одна из самых красивых в мире, то дорогу на Эль-Бейду я бы назвала одной из самых нудных и самых ухабистых на свете. Пыльная, разбитая, она пересекает напрямик ровное каменистое плато с редким кустарником и заброшенными итальянскими домиками, чей запущенный вид словно олицетворяет ненависть и презрение к бывшим захватчикам.

Па первых километрах от Шахата ничто не услаждает взора. Зато ближе к Эль-Бейде мы с радостью увидели фруктовые сады; несколько абрикосовых деревьев уже стояли в цвету. Спасибо и на том!

Белый город?.. Он оказался отнюдь не белым, он грязно-желтый. Широкое шоссе подводило к жилым кварталам с новыми, многоэтажными домами. Настолько новыми, что они еще не были заселены.

Нам рассказали, что в городе еще не налажено снабжение водой и электричеством и что никто не хочет жить в замечательных новых домах.

Голубые глаза старого короля Идриса взирали на нас с многоцветной олеографии на стене за спиной банковского служащего, которому мы вручили свои аккредитивы. Вознамерившись увековечить свое имя и деяния, правитель повелел выстроить Белый город на том самом месте, где древние греки некогда соорудили храм в честь бога врачевания Асклепия. Увы, никто не захотел вселиться в его Белый город. Бедуины оставались в своих шатрах и пещерах. Чиновники и прочие представители так называемого среднего сословия предпочитали кипучую жизнь портового города Бенгази, а члены правительства отдавали предпочтение старому Триполи и ездили в далекую Эль-Бейду только по долгу службы. Поговаривали, что даже молодой наследный принц, племянник короля, изменяет скучной Эль-Бейде ради увеселений Триполи.

В центре города высилось много административных зданий. Как отыскать среди них министерство земледелия? Четвертый квартал от почты, объяснили нам прохожие.

И правда, за открытыми железными воротами мы увидели здание, которое вполне могло быть нужным нам министерством.

Однако суровый стражник преградил нам дорогу.

— Министерство земледелия? — спросили мы по-английски.

Стражник покачал головой, хмуро глядя на нас.

— Разве это не министерство земледелия?

На нас посыпался град арабских слов, мы ответили таким же градом английских слов. Вокруг «Лендровера» начал скапливаться народ. Наконец подошел еще один суровый стражник и возвестил по-английски:

— Дом короля.

Вот оно что: королевский дворец, а не министерство земледелия. В эту минуту рядом с нами остановилась машина, из нее выскочили два ливийца и предложили свою помощь. Мы с благодарностью приняли их предложение и, следуя за ними, доехали до министерства, которое помещалось в другой части города.

Здание было такое новое, что штукатурка еще нё просохла, но толстый слой пыли на лестницах и в коридорах приглушал шаги не хуже бархатного ковра. Мы заглянули в одну, в другую, в третью комнату. Пусто… Наконец нам объяснили, что министр земледелия находится в Триполи.

Наши ливийские проводники, которые не хотели бросать нас, не доведя дело до конца, заметно приуныли. Вдруг одного из них осенило. Может быть, нас выручит министерство иностранных дел! Прямо скажем, суть нашей проблемы ему рисовалась довольно туманно, он, как и прежние наши собеседники, совсем не представлял себе, что такое сильфий и ферула. Возможно, решил, что дело идет о какой-нибудь смертельной болезни: недаром мы пытались пробиться за помощью к самому королю!

Зато он определенно знал, что министерство иностранных дел перебралось в Эль-Бейду и должно функционировать.

С возродившейся надеждой мы опять покатили следом за нашими проводниками. Убедившись, что дверь министерства открыта, они приветливо попрощались с нами и скрылись в туче песка.

Луллу приходилось вращаться в дипломатических кругах, и она, естественно, чувствовала себя как рыба в воде, излагая на безупречном французском языке наши затруднения министру иностранных дел. Дриас… Не мог бы его превосходительство сказать, не относится ли дриас, произрастающий в таком обилии на полях вокруг Кирены, к роду ферула? И не сродни ли дриас сильфию древних греков?

Его превосходительство не мог нам этого сказать. Из учтивых фраз, сопровождаемых любезными улыбками, мы поняли, что он никогда в жизни не слышал ничего ни про дриас, ни про ферулу, ни про сильфий. Но может быть, заведующий протокольным отделом что-то знает?

Министр проводил нас в протокольный отдел, сказал, кто мы, сказал, в чем дело, и удалился.

Заведующий протокольным отделом оказался чуть ли не еще любезнее его превосходительства: он предложил нам турецкого кофе, который освежил наши пересохшие глотки и взбодрил наш дух. Акции Луллу поднялись очень высоко, когда она рассказала о своем финском происхождении, ибо так уж совпало, что брат заведующего протокольным отделом, живущий в Триполи, был женат на финке. Однако проблема сильфия осталась такой же загадкой, какой была последние две тысячи лет.

Под действием турецкого кофе Луллу пришла в голову светлая мысль спросить заведующего протокольным отделом, не найдется ли во всей Киренаике хоть какой-нибудь самый заурядный ботаник, который мог бы нас выручить.

Заведующий глубокомысленно нахмурился; мы сидели и ежились под взглядом голубых глаз короля Идриса, который смотрел на нас с трех стен в трех вариантах.

Как же, как же, он знает одного доктора ботаники, который заведует плодовым садом в пяти километрах к западу от Эль-Бейды. Он тотчас позвонит директору сада и попросит его принять нас.

Мы летели на запад на крыльях надежды. Директор и его помощник встретили нас очень приветливо, но я скоро убедилась, что он такой же доктор ботаники, как моя дочь Катерина. Конечно, он знал, что на его участке растут виноград, абрикосы и бананы, и я не сомневаюсь, что он прекрасно разбирался в садоводстве, но латынь и систематика были ему абсолютно незнакомы. Мы прошли с ним по саду, выразили восхищение, попытались завести специальный разговор, выяснили, что вот этот куст здесь, как и у нас, называется туей, а вон то растение с цветками в красную и фиолетовую полоску — мальвой, но на том ученый диалог и кончился. Тогда я сходила к «Лендроверу» и принесла крупный экземпляр дриаса, который мы всегда возили с собой.

Доктор и его помощник отпрянули назад и сказали:

— Дриас.

— Может быть, вы знаете его латинское название? — поспешили мы осведомиться, хотя чутье подсказывало нам, что наш вопрос падет на землю, подобно раненому птенцу.

— Это очень ядовитое растение. — Доктор пропустил наши слова мимо ушей. — Здешний скот его не ест. Но когда в Киренаику привозят овец и другой скот из других областей, они едят его и сразу околевают.

Мы обменялись с Луллу красноречивыми взглядами. Не мы ли вчера лизали корневой сок, и обе, слава богу, пока еще живы-здоровы…

— Нам-то от сока ничего не было, — прошептала я Луллу.

— Это, наверно, потому, что мы не овцы, — предположила она.

— Очень ядовитое, — подтвердил помощник директора.

И мобилизовав весь свой скудный запас английских слов, помогая себе красноречивыми жестами, он дал нам понять, что от дриаса на теле высыпают волдыри. Потом засучил рукав на правой руке и показал уродливый шрам.

— Дриас.

— Если сок попадет в рану, будет сильное воспаление, — пояснил его шеф.

Мы с Луллу поглядели украдкой на свои руки, все в царапинах от шипов и колючек, а также с отдельными метинами от консервных ножей и иных строптивых приспособлений. Пожалуй, стоит впредь поосторожнее обращаться с дриасом…

Да, не много мы выведали у доктора ботаники и его помощника о нашем мнимом сильфии. Что ж, и на том спасибо. Мы поблагодарили, попрощались и через грязно-желтый Белый город снова выехали на ухабистую дорогу, ведущую в Шахат.