Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

17

Утром принялись за скрупулезное изучение обнаруженной Ливьен и Сейной расселины, в которой предположительно побывал Первый. Вскоре какие-либо сомнения развеялись. Рамбай, видевший в темноте не хуже, чем при свете дня, углядел на одном из участков трещины, на глубине полутора-двух метров металлическую трубу. Точнее — два конца трубы с рваными краями, торчащие из каменистых стен. Было очевидно, что раньше они составляли единое целое, но, треснув, порода разорвала пополам эту древнюю коммуникацию.

Ширина трещины не позволяла воспользоваться для ее обследования крыльями. Рамбай и Дент-Байан слетали на предыдущую ступень «лестницы Хелоу» и принесли оттуда крепкую жердину, вполне способную выдержать вес бабочки. Привязав посередине неё флуоновую нить, они перекинули жердь через трещину, и Рамбай, цепляясь за нить руками, и упираясь ногами в стенки, спустился к трубе. Он примостился рядом с ней, на выпирающей из стены глыбе и крепко обвязавшись вокруг пояса, принялся за осмотр.

Диаметр трубы оказался как раз подходящим для того, чтобы в нее могла пролезть гусеница. Но для бабочки он был слишком узок.

Металл, из которого была изготовлена труба, на первый взгляд абсолютно не подвергся коррозии. Но когда Рамбай взялся за ее край и приложил некоторую силу, кусок белого сплава отломился, как ореховая скорлупа. Время изменило-таки физические свойства этого материала.

В какой из рваных концов трубы лазал Первый, определить было нетрудно. Из того, который шел в сторону их стоянки, торчал жгут почерневших от времени проводов. Когда Рамбай потрогал их, они рассыпались, словно зола. С другой стороны такого жгута не было. Значит, его уже разрушил Первый. Он был именно там, в той стороне, которая ведет к центру скалы.

Как он нашел эту трубу, как сумел спуститься и влезть в нее, осталось для взрослых загадкой. И уж тем паче загадкой было, куда он проник через нее, где побывал, откуда приволок пресловутую золотую вещицу. (Хотя на этот счет Ливьен и имела кое-какие соображения. Но она не спешила поделиться ими с остальными.)

Стоило Ливьен представить, скольким опасностям подверглось ее непутевое чадо, ее прошибал болезненный озноб.

А Первый тем временем, пережив две положенные линьки, начал вести себя по-новому.

Сегодня он уже не охотился за припасами, не носился как угорелый туда-сюда и не совал куда ни попадя свой любопытный нос. Нет. Сперва он на пару часов как бы впал в некую философскую рефлексию, а затем поведение его стало деловитым и целенаправленным.

Он готовился к закукливанию.

В нижнем ярусе городского инкубатора кокон личинке не нужен. И без того там поддерживаются необходимые температура, влажность и освещенность. Но инстинкт, несмотря ни на что, заставляет гусениц вырабатывать флуоновую нить. Она используется маака в промышленных целях.

Но в нынешних условиях поведение Первого было оправдано на сто процентов. Он с удивительным проворством выхватывал веточки из приготовленной взрослыми кучи хвороста и, смачивая соединения быстро схватывающейся слюной, плел из них нечто вроде продолговатой, поставленной вертикально, корзины с узким отверстием сверху. Скорее всего, Первый как-то прикрепил это сооружение к почве, иначе оно должно было упасть. Но как и когда он это сделал, Ливьен не заметила.

Вмешательство в этот процесс взрослых по совету опытной Сейны ограничилось лишь заготовкой прутьев.

Закончив изготовление каркаса, Первый, ловко перебирая лапками, принялся ползать по нему, многократно обматывая его вдоль и поперек флуоновой нитью. Спустя несколько часов ветки каркаса под гладкой сероватой, матово блестящей поверхностью уже не угадывались вовсе.

Наложив несколько слоев, Первый забрался на верхушку своей конструкции и нырнул в отверстие. А еще через несколько минут кокон зашатался и рухнул на бок.

О том, что Первый ведет внутри некую бурную деятельность, теперь можно было догадаться лишь по тому, как кокон дрожит и подергивается.

Ливьен решила, что в ипостаси гусеницы Первого больше уже не увидит, и у нее защемило сердце. Она успела привязаться к нему. Что ж, бессмысленно было ожидать от личинки слез прощания или иных проявлений сыновней нежности… И все же…

По задумке Рамбая кокон после закукливания Первого следовало куда-нибудь спрятать и замаскировать. Но инстинкты Первого сделали эту предосторожность излишней. Когда Ливьен уже потеряла надежду еще раз его увидеть, он неожиданно выбрался из кокона и принялся рыть почву рядом с ним. Выкопав небольшой продолговатый окоп с наклонным дном, Первый, упершись парой передних лапок в стенку кокона, столкнул его туда.

Кокон лег в землю под углом градусов в сорок пять и почти полностью скрылся из виду. На поверхности остался только торец с отверстием. Первый закидал яму щебнем. Если бы не отверстие, вряд ли кто-то смог бы теперь догадаться об искусственном происхождении этого холмика.

Лишь после этого Первый, удалившись окончательно, замуровался изнутри. Но прежде он совершил поступок, явно продиктованный не одними инстинктами и поразивший Ливьен. А именно: он утащил в свое логово «перстень Хелоу» (так про себя окрестила Ливьен его находку).

Зачем понадобился ему этот золотой предмет? Может быть… Может быть, Первый почувствовал, что контакт с древней и загадочной вещью даст ему нечто особенное в процессе таинства превращения?.. Если так, то прав был Рамбай, говоря о великом будущем Первого.

Размышляя, Ливьен глянула на мужа и убедилась, что тот расценивает происшедшее так же. Никогда еще не видела она на его лице такой смеси гордости и блаженства.

Заметив ее взгляд, Рамбай поспешил принять невозмутимый вид. Но сказал:

— Даже личинки ураний, живущих в лесу, не умеют прятать свой кокон. — Многозначительно помолчав, он продолжил. — В племени, изгнавшем Рамбая, есть обычай: перед свежим коконом личинки кладут несколько предметов. И по тому, что она захватит с собой, определяют ее дальнейшую судьбу. Рамбай взял стрелу и стал охотником. Первый взял изумруд — камень мудрости и власти.

О да, это было похоже на предзнаменование. Но в то же время, Ливьен испытала и легкое разочарование. Оказывается, манеру тащить что-нибудь с собой в кокон имеет не только ее вундеркинд-Первый, но и прочие гусеницы. И по большому счету, тут ему и взять-то больше было нечего, кроме перстня, который, кстати, и находился к кокону ближе всего… Что же касается Рамбая, то кем еще, кроме как воином, он мог стать?

Итак, забота о ребенке отошла в прошлое, и путники вновь принялись готовиться в дорогу.

Превращение из куколки в бабочку длится около месяца. Они должны были уложиться в этот срок.

Прежде, чем лететь дальше, Ливьен настояла на изготовлении теплой одежды. Она помнила снежную равнину из своего «бреда».

Рамбай поначалу ни о чем таком не хотел и слышать.

— Объясни, жена моя, — язвительно вопрошал он, — зачем Рамбай должен обрастать шерстью, как дикий кот, или покрываться перьями, подобно глупой птице? Рамбай — не кот и не птица!

— Чем выше мы поднимаемся в горы, тем становиться холоднее, — терпеливо объясняла Ливьен. — Ты ведь и сам это заметил. А дальше будет так холодно, что не будет таять снег.

— Рамбай никогда не слышал такого слова.

— Снег — это вода, которая от холода стала твердой.

— Ха! — Рамбай презрительно усмехнулся. — Всегда я знал, что самки из Города только кажутся умными! «Твердая вода!» — передразнил он. — Личинка махаона не смогла бы придумать ничего глупее… Займись сборами, жена, и не морочь мне больше голову.

Но Ливьен не отступала:

— Я не двинусь с места, пока у нас не будет теплой одежды!

— Сейна! — рявкнул Рамбай.

Сейна отложила возню с чехлом Лабастьера и подошла к ним.

— Прошу тебя, самка, — с легкой издевкой в голосе обратился к ней Рамбай, — спроси премудрого Лабастьера: может ли быть вода твердой, и нужна ли нам какая-то особая одежда, чтобы двигаться дальше? Рамбай сделает так, как скажет думатель… — он победно зыркнул на Ливьен.

«Нет, не зря Городом правят самки! — раздраженно думала Ливьен, пока Сейна общалась с Лабастьером. — Эти спесивые болваны абсолютно не способны прислушиваться к чужому мнению! А что может ответить Лабастьер? Вся его информация — опосредованна. Откуда ему знать о том, что творится в высокогорье — там, где не бывала еще ни одна бабочка?!»

— Лабастьер сказал, что Ливьен права, — объявила Сейна вернувшись. — Теплая одежда нужна. Следует утеплить и его чехол.

Рамбай обескураженно уставился на нее.

— Он так и сказал? — переспросил он недоверчиво.

— Так и сказал.

— И твердая вода бывает? — спросил он так, что стало ясно: до истерики остался один шаг.

— Об этом я не спрашивала. Я и сама знаю. От холода вода твердеет и превращается в лёд.

— Ливьен называла другое слово, — все с той же, не предвещающей ничего хорошего, интонацией заметил он.

— Я рассказывала ему про снег, — пояснила Ливьен. — Понимаешь, Рамбай, лед — твердый, а снег — мягкий…

— Снег!!! Лед!!! — взорвался он наконец. — Вода твердая, вода мягкая!!! Ответь мне, самка, — продолжал он голосом, полным сарказма, — научи глупого Рамбая: бывает ли вода жидкая?..

— Бывает! — зло рявкнула Ливьен.

— Это хорошо, — покивал он, ехидно прищурившись. — А может быть, вода умеет плясать на лесной поляне, украсив себя цветами магнолии? Или вода кусается, выскакивая из дупла? Или она летает по воздуху, пока никто не видит?!!

— Если ты так глуп, что сунешь свой нос в кипяток, вода укусит тебя, — взяв себя в руки, мрачно ответила Ливьен. — А вода, которая летает по воздуху, называется «пар»… Ты обещал поступить так, как скажет Лабастьер. И хватит об этом.

Рамбай скрипнул зубами. Но промолчал.

Однако говорить о необходимости теплой одежды оказалось много проще, чем сделать ее. Ливьен пожалела, что не поставила этот вопрос раньше.

Два дня подряд Рамбай и Дент-Байан спускались на «ступень» ниже в поисках какого-нибудь зверька, шкурку которого можно было бы выделать. Но тщетно. Ничего подобного тут не водилось.

Были еще перья, оставшиеся от хищной птицы, но Ливьен не представляла, как их можно использовать. Выход подсказал Дент-Байан.

Срезав пух с нескольких перьев, махаон набил им свой спальный мешок, а затем, чтобы пух не сбивался в один край, прошил мешок нитью — несколькими строками, крест накрест. И это свое изделие он предложил в качестве утепляющей прослойки в кожух Лабастьера.

Ливьен и Сейна с воодушевлением восприняли эту идею и принялись за работу. Искромсав спальники, они получили в результате четыре удлиненных теплых жилета с широкими щелями для оснований крыльев. Спереди эти неказистые одеяния зашнуровывались флуоновой нитью, ей же затягивались на бедрах.

Рамбай заявил, что никогда и ни за что не оденет эту уродливую тряпку. Но пока что его и не заставляли этого делать. Жилеты свернули и запихали в раздувшиеся поясные рюкзачки. Только изделие Дент-Байана сразу вложили в чехол Лабастьеру, от чего тот стал раза в полтора объемистее.

Собрали и остальные пожитки. Можно было лететь.

Неожиданно задержал Рамбай.

Встав на колени возле холмика, под которым прятался кокон с куколкой Первого, он закрыл глаза и принялся что-то быстро и негромко говорить на дикарском наречии ураний.

Что это было? Молитва? Прощание? Напутствие? Ливьен не знала. И не решилась спросить. Но встала на колени с ним рядом. И почувствовала неожиданное волнение. Вернувшись сюда, она встретится с бабочкой маака, которую не видела еще ни разу в жизни. И это будет ее ребенок. Ее Первый.

Если, конечно, она вернется…

Она должна вернуться!

Сейна и Дент-Байан в терпеливом ожидании молча сидели поодаль.