Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

2

Воистину Прекрасная Иннанна была прекрасна не только телом, но и душой. Всей своей безупречной службой и беспорочной верностью доказала она, что во всех отношениях являлась образцовым судном. Десять лет странствовала она со своим Капитаном по самым отдаленным уголкам Вселенной, десять лет исполняла все прихоти его привередливой и ветреной натуры, десять лет усиленно росла и училась, не слыша ни слова ласки и благодарности.

Она составляла скучные карты, выверяла координаты и выполняла привязки к местности. Но никто и никогда, даже ближайшие ее родственники, не слышали от нее ни слова жалобы или упрека. А тем более ее неблагодарный, бездушный Капитан.

Большую часть их странствий Ленн проводил в анабиозе. Он страшно боялся постареть, заболеть или умереть. Когда же он не спал, то мечтательно смотрел в потолок своей каюты или проверял составленные Иннанной карты и требовал от своего судна, чтобы оно росло и училось еще быстрее.

— Но как я могу обучаться, Ленн-из-рода-Гилежьяр, — робко возражала Иннанна, — если здесь на двести световых лет нет ни одной Премудрой Наставницы? За кем же мне следовать в хвосте, почтительно наблюдая и улавливая поучения?

— Я закажу тебе любые программы, дура! — свирепел Ленн. — Учись сама! Я не могу так часто, как тебе хочется, появляться в центре!

А Прекрасная Иннанна как раз вступала в самый расцвет своей женской красоты и силы. Жизненные соки бродили в ней, ее роскошное тело жаждало любви и материнства. Каждое неоплодотворенное яйцо, каждую пустую амниотическую камеру для вывода малышей она ощущала в своем организме, как несостоявшуюся возможность, как разбитую мечту, но упрекала лишь себя — за то, что не сумела понравиться своему Капитану.

Он подписал с ней брачный контракт, но он не стал ей настоящим мужем, так ни разу и не коснувшись ее Посредницы. Они не обзавелись Экипажем, и о девочках-Матках он также не хотел и слышать. Могучие инстинкты бурлили в теле Иннанны нереализованными, и это заставляло ее тосковать и страдать… Она была терпелива и скромна и не смела вмешиваться в дела своего Капитана, но время от времени даже он замечал, что с ней стало твориться неладное. Тогда он сердился и оскорблял ее:

— Ну чего тебе не хватает, ты, космическое животное?! Я что, перегружаю тебя работой или плохо кормлю?!

Иннанна была добра и не отвечала на эти упреки.

Ленн действительно хорошо кормил ее, не жалея на это средств. Откуда у него эти деньги, точно Иннанна не знала, но догадывалась, нередко замечая у своего злобного хозяина разные драгоценные безделушки. Похоже, он распродавал свои фамильные драгоценности. И он ни разу не спросил ее, не хочет ли она в подарок хотя бы одно из этих украшений.

Изредка он все же вывозил Иннанну в центр, но лишь для того, чтобы продать составленные ею карты. Там, в укромных местах, он сдавал ее в потайные стойла доков, где обращались с ней хорошо, необычно кормили и развлекали. Иннанна помнила эти моменты смутно, но после этих передышек у нее появлялся потрясающий аппетит и по нескольку дней сохранялось игривое настроение. Тогда, не в силах сдержать своих чувств, она открыто приставала к своему Капитану, то и дело меняя обличье своей Посредницы, надеясь угадать его вкус. Но Ленн лишь грубо осаживал ее:

— Всем вам, галактическим сукам, только одного и надо!

— Но, мой дорогой Ленн-из-рода-Гилежьяр, — бесстыдно ласкалась к нему Посредница, — это необходимо для моего здоровья и дальнейшего развития. Когда наши ДНК сольются, я почувствую прилив новых сил и смогу приступить к опытам с гравитацией!

— Ты успокоишься только тогда, когда я воткну свой член в твою стенку и буду трахать тебя до полного истощения!

Иннанна не заслуживала подобных оскорблений, но она прощала, надеялась и ждала. А Капитан продолжал жалить ее словами в самые больные места:

— Семя королей принадлежит королевам, а не служанкам. Я хочу, чтобы ты поняла это наконец! Я не могу делать детей с кем попало. Когда я взял тебя, я объяснил тебе это. И никогда не обещал тебе большего, чем даю!

Сестры и сверстницы Иннанны уже давно имели не только свои Экипажи, но и по нескольку десятков дочерей. Но в ответ на все словесные или молчаливые призывы к Капитану она неизменно получала лишь грубости и оскорбления. Всю свою злобу, рожденную неуемной жаждой править и унижать, изливал он на беззащитную и чистую Матку.

Так, обиженная и подавленная, Иннанна росла, набирая массу и умения, необходимые для межзвездных перелетов.

… Ленн не мог этого не замечать, так как тщательно этот процесс контролировал. И когда Иннанна созрела, он вдруг сделался с ней мягок, почти ласков. И надежда вскружила ей голову. Нежным голосом выведал у нее Ленн, что она уже готова к прыжкам через гиперпространство, и тут же приказал ей прыгать в указанную им межгалактическую щель.

Прекрасная Иннанна робкими увещеваниями пыталась образумить своего сумасбродного Капитана, намекая ему на опасности неисследованных пространств. Но он был неумолим и, пользуясь какими-то подозрительными, ему одному ведомыми расчетными картами, указал ей точку выхода. Потом еще одну и еще…

В холодном и равнодушном вакууме у Иннанны иссякли силы и ресурсы. Она умирала от голода, потеряв всякую волю к жизни. И тогда, на коленях умоляя ее собраться для последнего прыжка, Ленн поклялся ей завести самый большой Экипаж для судна ее класса, если только в точке выхода они обнаружат поселения, которые он ищет и которые там обязательно есть…

И Иннанна, собрав остатки физических и духовных сил, прыгнула еще раз. И увидела в пределах пространственной досягаемости Звездные Города. Боясь погибнуть на пороге счастья, голося о помощи на всех частотах, обессиленная Иннанна дрейфовала к ним по световым течениям.

Из темноты вынырнули и стали быстро приближаться к ней светящиеся точки. Это были Корабли. Иннанна пригляделась… И замерла от ужаса и омерзения. Подойдя к ней ближе, Корабли развернулись боком, и тогда она увидела в их корпусах зияющие оружейные бойницы с торчащими из них стволами… Выродки…

Детские страхи, навеянные древними легендами, ожили в ней. Так вот чего хотел Ленн! Вот куда он стремился, не щадя себя, а тем паче ее! Он искал себе союзников, наделенных запрещенным оружием, способных противостоять мощи новых правителей Идзубарру. Вот зачем понадобилась Ленну молоденькая и неискушенная Иннанна…

Вкус разочарования был горек. Но она сделала свой выбор, и другого пути у нее не было.

Едва Корабли-выродки приблизились к ним на расстояние выстрела, Ленн приказал Иннанне сдаться им.

… За всю ее доброту и терпение Ленн отплатил своей Иннанне черной неблагодарностью. Да и чего еще можно было ожидать от человека, столь беспринципного и аморального. Желая заслужить доверие Выродков, он продал Иннанну им в рабство.

Долгие годы бедная Иннанна терпела все невзгоды и страдания рабыни в чужой стране. Она перевозила самые грязные грузы. С ней спаривались те, кто завоевывал право на это, сражаясь с другими Выродками. Она породила ублюдочный Экипаж, зачатый без любви и брачных обещаний, молча наблюдая, как ее дочери и сыновья учатся выращивать на своих телах смертоносное оружие для войн.

Ее физические муки были непереносимы. Но более всего страдала она от мук нравственных. Эти пытки были особенно ужасны. Но даже в неволе, пройдя череду унижений и осквернений, преданная и брошенная Иннанна не растеряла сокровищ своей души и продолжала любить только одно существо на свете, ветреное и неблагодарное, которому отдала она свое сердце раз и навсегда.

Высокая любовь жила в ней и придавала ей сил. Она терпела все, терпела и ждала.

Много необычного повидала она за время своего плена. Чудесные и ужасные дела творились в стране Выродков. Не люди управляли здесь Кораблями, а Корабли — людьми. И все Корабли были тут мужского пола. Да-да! Звездные странники оказались там мужчинами! В легендах джипси Идзубарру говорилось, что в давние-предавние времена Корабли были и самками, и самцами, и они жили вместе. Но в один прекрасный момент Кораблям-женщинам надоели бесконечные свары и войны самцов, и они изгнали их прочь, предпочтя им людей-Капитанов…

Выродки же рассказывали, что их женщины вымерли от некоей страшной болезни. Веками не видели они самок и размножались почкованием. Они и не ведали, что самки где-то существуют, и появление Иннанны расценили, как знамение свыше, принявшись интенсивно разводить для себя женщин, не придерживаясь при этом никаких правил научной селекции. Словно животные, спаривались они с Иннанной не по любви, не по науке, а по велению похоти, не спрашивая ее согласия.

Государства у Выродков не было, не было и короля.

Полная анархия царила в их мире, а главной целью их жизни была война с себе подобными, захват все новых и новых территорий и размножение на них. Ничуть не смущаясь, они использовали в пищу останки других Кораблей…

А Ленн, попав в страну Выродков, принялся совращать их умы, расписывая им богатства и красоты Идзубарру, уговаривая прекратить междоусобные войны и направить все свои силы туда. Но один Выродок, не поверив ему и устав слушать его бредни, сделал его рабом в своем Экипаже. И бывший принц несколько лет выполнял там самую грязную работу. Но потом, получше узнав обычаи и нравы Выродков, он сумел втереться в доверие к своему владельцу, открыл ему секреты пушек и ракет нового поколения, а когда тот отрастил их, заставил с его помощью слушать себя и других Выродков.

Тем временем подобие удачи улыбнулось и Иннанне. Некий крупный Корабль восьмисот семидесяти шести метров длиной обратился к ней сердцем и с нею впервые в жизни познал настоящую любовь. В смертельных схватках отстоял он свое право на нее и уговорил ее странствовать и спариваться только с ним. Иннанна приняла его поклонение и стала путешествовать с ним, приумножая его потомство. Армия преданных ему Кораблей неуклонно росла, росли его сила и влияние… Мимо чего никак не мог пройти в своих интригах Ленн.

Однажды, после недолгих переговоров, экс-принц прибыл на борт нового покровителя Иннанны. Так они встретились вновь. Иннанна трепетала, ожидая объяснений и просьб о прощении, и она готова была простить его… Но Ленн лишь лениво потрепал по щеке ее Посредницу и, как ни в чем не бывало, бросил:

— Неплохо устроилась, детка.

И все.

Иннанна присутствовала на переговорах своего покровителя с Ленном и холодела корпусом, представляя, что будет, если его планы воплотятся в жизнь. Ведь Ленн хотел вернуть себе трон джипси. При этом его интересовала только власть над людьми. Корабли же Идзубарру он обещал отдать в рабство Выродкам.

Он расписывал богатства и роскошь ожиревшего, а потому ослабевшего королевства, рассказывал о несправедливостях его прогнившего строя. От лжи и коварства Ленна Иннанне становилось дурно. Но она молча стерпела все. Когда Ленн выдохся, его не слишком-то вежливо выставили с Корабля, не дав прямого ответа и пообещав связаться с ним при необходимости.

Корабль-Выродок долго молчал, обдумывая слова чужестранца. А когда они с Иннанной отправились купаться в ультрафиолетовых лучах белого карлика, ее могущественный покровитель обратился к ней:

— Что ты думаешь обо всем этом, прелестная пленница?

— Я думаю, — сдержанно отвечала Иннанна, — что вы рискуете довериться беспринципному негодяю, желающему заманить вас в чудовищную ловушку.

— М-да, — задумчиво произнес Корабль-выродок, переворачиваясь на другой бок и подставляя ультрафиолету свое испещренное шрамами днище.

— Лжи в его словах не меньше, чем правды. Но не мне, самке, подсказывать вам решение.

— И все-таки, что же ты посоветуешь мне, многоплодная? Ведь ты родилась и выросла в том мире и хорошо знакома с тем, что там происходит.

— Мне трудно будет объяснить вам что-либо, ведь различия между тем и этим миром слишком велики. Вы спрашиваете моего совета? Вот он. Почему бы вам самому, тайно, не слетать туда и не посмотреть на все своими глазами?

Большой Корабль-выродок надолго замолчал, а вернулся к этому разговору только через несколько дней:

— Где же в это время будет взбалмошный злой человечек? Я не хотел бы упускать его из виду с тем, чтобы, вернувшись, договориться с ним, если он сообщал нечто близкое к правде, или же наказать, если он был чрезмерно лжив.

— Пусть он полетит с вами.

— Кто же сможет терпеть его у себя на борту так долго? Он суетлив, болтлив и неприятен. А уж если дорвется до пушек, бед натворит бесчисленно.

— Если вы доверяете матери своих детей, отдайте эту корабельную крысу мне.

— Хм. А ты уверена, что он не подговорит тебя на какие-нибудь чудные выходки? Ведь он был твоим Капитаном.

— Я была юна и глупа. Он же предал меня и продал в рабство. Да, все кончилось хорошо: я с вами… Но он нанес мне несмываемые обиды и оскорбления. Лучшего стражника для него, чем я, и представить себе невозможно. Я же расскажу своим соплеменницам, как хорошо жить в союзе с мужчиной своего рода и племени. И возможно, чтобы покорить их, нам не понадобится воевать.

— Не соблазнит ли он тебя вновь, моя Прекрасная Иннанна? — продолжал сомневаться Корабль-выродок.

— Неужели вы думаете, что сейчас, познав настоящую жизнь, ваше уважение и любовь, я променяю все это на дешевый суррогат?

Так льстивыми речами хитроумная Иннанна усыпила бдительность своего могучего покровителя и заманила Выродков в ловушку, спасая тем самым прекрасный мир Идзубарру.

Тайно введя в навигационную программу Ленна необходимые поправки, она сделала так, что экспедиция Выродков вместо отдаленных окраин вышла из гиперпространства в самом центре Идзубарру. Кроме того, еще в пути она сумела заранее отправить властям предостерегающее сообщение.

Незваных пришельцев тут же оградили силовыми полями, поглощающими любые удары и излучения, и отправили в лаборатории для тщательного изучения. Там в качестве подопытных экземпляров они и трудились всю свою оставшуюся жизнь, дав Кораблям Идзубарру несколько новых генетических линий.

А Ленна-Отступника судили Капитанским Судом и приговорили к пожизненному заключению на борту Прекрасной Иннанны. Но этот плен не был тягостен для него, ведь по настоянию Премудрых Наставниц Иннанна во время очередного включения Капитана в бортовую сеть внедрилась в его психику и, разрушив все агрессивные центры, растормозила сексуальные.

Теперь ему было куда направлять излишки своей неуемной энергии.

Прекрасная Иннанна была так добра, что охотно простила и забыла все прегрешения и преступления своего возлюбленного Капитана. Пройдя через дезинфицирующие процедуры, избавившие ее от ублюдочного Экипажа, она с радостью и удовольствием приступила к новому циклу воспроизводства.

И Ленн сумел наконец оценить истинную любовь и самопожертвование Иннанны и с превеликим усердием помогал ей в этом. Их дочери унаследовали лучшие качества матери и отца и длительное время были гордостью всего Флота. А Ленн и Прекрасная Иннанна жили долго и счастливо, пока изрядно постаревший, но еще бодрый Капитан не передал ее в руки своего ученика и преемника.

Прекрасная Иннанна, пережив два десятка Капитанов, перестала плодоносить только лет через пятьсот и лишь чуть-чуть не доросла до размеров Королевской Барки. Но всегда в ее великом сердце жила память о ее первом Капитане, о любви, выдержавшей все испытания, и о злоключениях, выпавших на ее долю в пору молодости.

Странная, но красивая сказка. Правда, бескорыстие и непорочность главной героини оказались к концу несколько подмоченными. Но может, в этом-то и кроется некая сермяжная правда? Я спросил старую Аджуяр, верит ли она сама в то, что королевство джипси Идзубарру действительно существовало?

И она твердо ответила:

— Так оно все и было!

— Но как же случилось, что теперь вы скитаетесь по космосу на таких же мертвых посудинах, что и все остальные люди? — спросил я, надеясь услышать очередную легенду. Но тщетно.

— Этого не ведает никто, — отрезала Аджуяр. Видно, я задевал ее за больное. — Может быть, некие страшные беды и напасти привели мир джипси к упадку и вырождению. А может быть, Идзубарру живет и процветает где-то и сейчас, мы же — лишь горстка несчастных отщепенцев, потомки изгнанников или тех, кто заблудился когда-то в закоулках Вселенной…

Я не стал разубеждать старую женщину и рассказывать, кем были ее предки-цыгане в двадцатом веке. Во-первых, я не смог бы вразумительно объяснить ей, откуда я это знаю. Во-вторых, мне совсем не хотелось разрушать в ее душе столь милые ей идеалы. Да она и не стала бы меня слушать. Стоило мне попытаться возразить ей: «Но…», — как Аджуяр, яростно сверкнув глазами, рявкнула на меня хриплым полушепотом:

— Не спорь со мною, чужеземец, ты мне изрядно надоел! Ты еще сосал мамкину грудь, когда я уже водила многотонные звездолеты, и мне ли не знать всего, что с этим связано!

Это заявление показалось мне невероятным, но Ляля подтвердила: в молодости Аджуяр была единственной в таборе женщиной-штурманом и была известна при этом особой лихостью и бесстрашием.

… Зельвинда подогнал украденный для меня корабль через две с половиной недели. Это была повидавшая виды колымага, а после сказок Аджуяр она и вовсе показалась мне чем-то вроде гигантского примуса. Бронетемкин «Поносец» какой-то, да и только… Презрительно цокая языком, Гойка прошелся по штурманской рубке, раз в пять меньшей, чем на судне налогового инспектора… Но делать было нечего. Выбирать не приходилось. И вскоре, перебравшись на эту тесную посудину, мой джуз вместе с остальным табором двинулся в дорогу.

Цель оставалась прежней — Храм Николая Второго, где я собирался окрестить своего будущего сына. Вот только сроки несколько изменились. Теперь, по моим расчетам, когда мы доберемся до него, ребенку будет уже шесть месяцев.

Там же я обещал оставить нашего нечаянного пленника Брайни. Священнослужители помогут ему вернуться домой или хотя бы передадут туда весточку.

Путь наш протекал, на удивление, тихо и без приключений. Похоже, власти действительно потеряли мой след. Тем более что из осторожности мы останавливались лишь на небольших аграрных планетках, где жители были рады всему, что хоть немного будоражило их чересчур размеренное, точнее сказать, унылое существование.

Эти остановки, сопровождавшиеся торговыми ярмарками и балаганными представлениями, скрашивали скуку и нам. В полете же меня поддерживали только песни Гойки да предчувствие скорого отцовства. Еще на космостанции контрабандистов Ляля поразила меня своей красотой, сейчас же, в пору беременности, она, как это ни удивительно, стала еще краше, мягче и женственнее.

Ей уже стало тяжело наклоняться, но, если ей надо было, к примеру, что-нибудь поднять с пола, рядом, тут как тут, оказывался ее новоявленный паж Брайни и помогал ей.

В торговые дела джуза я не лез, и правление мое было скорее номинальным, нежели реальным. Такой расклад вполне устраивал и меня, и моих людей.

Если кто-нибудь сказал бы мне раньше, что космический перелет не более чем унылая рутина, я бы, пожалуй, не поверил. Но если вдуматься, ничего в этом удивительного нет. Вид звездного неба на экране штурманской рубки мало чем отличается от зрелища в планетарии или кинотеатре на сеансе фантастического фильма, разве что несколько менее красочен. Сознание того, что наблюдаемые тобой звезды настоящие, могло бы, конечно, будоражить воображение, но длится это недолго: привычка возникает быстро и навсегда.

Что же касается миров, где мы останавливались, то ничего особенного увидеть не довелось и там. Ведь, обживая планеты, люди «очеловечивают» их, подгоняют под себя. Если же планета очеловечиванию не поддается, то люди на ней не задерживаются. Кроме того, чтобы не иметь неприятностей, мы не выходили далеко за пределы территории, предоставляемой нам местными администрациями под табор, а я и вовсе старался пореже показываться на глаза чужакам.

Возможно, крупные центры и могли бы чем-то поразить мое воображение, но как раз их мы избегали. Да, конечно же, какие-то отличия наблюдались везде — в одежде, в транспортных средствах, в чертах лиц, в говоре, в пище, в обычаях… Но я-то не антрополог и вскоре перестал обращать внимание на подобные мелочи. Людей синих или бирюзовых, людей на трех ногах или людей с хоботами не было нигде. Чему же тогда удивляться?

Хотя нет, вру. Некая штуковина на одной из планет все-таки потрясла меня. Скорее всего, используется она повсеместно, но я столкнулся с ней лишь один раз — на планетке Финиш. Как всегда, джипси устроили там ярмарку, и вот однажды, когда я помогал моим соплеменникам устанавливать ширму кукольного театра, к нам подошла темноволосая девочка лет тринадцати со здоровенной собакой, похожей на сенбернара. Я бы и не обратил на них внимания, если бы собака, глянув на меня, не обернулась к хозяйке, и я услышал грубый хрипловатый голос:

— Грета. Плохой. Укусить?..

— Нет, Бобби, — отозвалась девочка. — Может быть, хороший.

Я обомлел.

— Она говорит? — спросил я.

— А что тут особенного? — удивилась девочка. — Вы что, никогда не видали мнемофон?

— Нет, — признался я.

— Глупый, — резюмировала собака, не открывая. рта. — Укусить?

Только тут я заметил, что ее ошейник снабжен металлической сеточкой, напоминающий стоячий воротник, на сантиметр нависающий над затылком. Значит, это и есть мнемофон. Но меня заинтересовало и другое.

— А мне говорили, что собаки миролюбивы и никогда не нападают первыми.

— Он бы и не напал, — согласилась девочка, — это Бобби выслуживается передо мной. Корчит из себя великого защитника.

— Я — защитник, — подтвердил Бобби и строго посмотрел на меня.

— И что, любой зверь может разговаривать? — продолжал я расспросы, думая о том, что хорошо было бы порасспросить мою подружку Сволочь о дядюшке Сэме.

— Нет, — покачала головой Грета. — Только некоторые. Если мнемофон нацепить какой-нибудь корове или овце, он будет только бессмысленно бормотать. А вот слоны, обезьяны, собаки, если они долго живут с человеком, вполне могут общаться.

— А кошки? — полюбопытствовал я.

— Ой, вы же не слышали! — всплеснула руками Грета. — А у меня кошки как раз… — Она оборвала фразу. — Вы никуда не уйдете? Я сейчас принесу.

— Я дождусь, — пообещал я, заинтригованный.

Девочка со всех ног бросилась по тропинке, а вскоре явилась вновь, уже без собаки, но зато с корзинкой, из которой и достала двух кошек. Точнее — серую полосатую короткошерстую кошечку и здоровенного рыжего кота, наделенных все теми же ошейниками-сеточками, только меньшего размера, предназначенными, очевидно, специально для кошек.

Девочка посадила их на траву возле меня. Животные принялись опасливо принюхиваться. Но уже через две-три минуты осмелели, и тут стало ясно, что кошка крайне озабочена потребностью продолжить потомство. Отклячив задницу и приподняв хвост, она принялась ползать возле кота или, упав на траву, извиваться и переворачиваться с боку на бок. И вот при этом-то они… Нет, не говорили. Они пели.

Это была чудная, но завораживающая песня. Ни рифмы в словах, ни четкого ритма в музыке. Но мелодия, неуловимая, постоянно меняющаяся, была невероятно красива. Время от времени они голосили вместе, беря великолепные консонантные интервалы, иногда выводили полифонический рисунок, а иногда вели диалог. Текст же наполовину состоял из прилагательных превосходной степени:

— Пуши-и-и-стейшая, нежне-е-ейшая…

— Ах, сильный мой, сильный, возьми меня, сильный…

— Мягча-айшие лапки…

— Шерша-аве-ейший язык…

— И не только, и не то-о-олько!..

— Твой запах меня будора-а-а-жит…

И прочее, и прочее. Девочка Грета поглядывала на меня — то с гордым видом первооткрывателя, то смущенно. Если не вслушиваться в текст, это было действительно красиво, очарование добавляли и примешивающиеся к пению природное мяуканье и сладострастное урчание. Но когда минут через двадцать у них дошло до дела и кот ухватил зубами кошку за шкирку, из мнемофонов стали раздаваться сплошные непристойности, а мелодия стала похожа на попурри из армейских маршей.

— Все! Хватит! — заявила Грета и, нарушив процесс, сунула своих питомцев обратно в корзину и плотно прикрыла крышкой. Ох, а какой же отборной бранью они поливали ее при этом… Но она делала вид, что ничего не слышит… Хорошая, скромная девочка.

— А собаки поют на луны и звезды, — сообщила она прощаясь. — Только довольно противно. Не очень-то мелодично.

Да. Звезды… Вернемся к звездам.

Собственно, о том, что звезды не принесут нам никаких глобальных сюрпризов, человечество догадывалось еще в мое время. Помню, например, такой анекдот. Приземлилась на площади некоего города летающая тарелка. Набежали туда журналисты и ученые, уфологи и специалисты по контактам, видят, выходят из тарелки маленькие зелененькие человечки с красными волосами и железными зубами. «Откуда вы к нам прибыли?» — спрашивают журналисты и ученые. «С Альфы Центавра», — отвечают человечки. «А там все такие маленькие?» — «Все». — «И все такие зелененькие?» — «Да, все». — «И у всех волосы такие красные?» — «Да-да, у всех». «И у всех зубы железные?» — спрашивают журналисты и ученые. «Нет, отвечают человечки, — у евреев — золотые…»

Уже в двадцатом веке стало ясно, что космонавт не такая уж романтическая профессия. Это неправда, что все дети мечтают стать космонавтами. Лично я никогда об этом не мечтал. Частенько транслируемые телевидением репортажи с пилотируемых ракет и орбитальной станции «Мир» убедили меня в том, что романтики в этом деле не больше, чем в отбывании заключенными срока в камере строгого режима. Отличие только в невесомости, но в двадцать пятом веке искусственной гравитацией устранена и она.

… Обычно женщины-джипси разрешаются от бремени прямо в космическом корабле. Есть в таборе на этот случай и опытные повитухи. Но мне все-таки хотелось, чтобы Ляля рожала в более комфортабельных условиях, тем более учитывая, сколько тягот досталось ей за время беременности. Ожидая протеста, я заявил об этом Зельвинде, но тот только пожал плечами:

— Мне-то что? Если тебе деньги девать некуда, это твоя проблема. Смотри только, чтобы люди твоего джуза не роптали.

«Да пусть хоть обропщутся», — решил я, и, когда до предполагаемого срока осталось менее недели, мы остановились на ближайшей к нам планете под ироничным названием Пуп Вселенной.

Тут мне совершенно не хотелось каких-либо неожиданностей, и на лапу чиновникам космопорта я дал раза в полтора больше обычного. И к нам не приставали ни с какими лишними формальностями.

Погода в той части планеты, на которой мы приземлились, была довольно пасмурной. Небо было затянуто тяжелой, свинцовой пеленой, моросил промозглый дождик, а по золотистому, словно бы бронзовому, покрытию космодрома текли бесконечные ручьи. Но после недельного сидения в корабельной скорлупе любое природное явление кажется благом, потому табор не стал дожидаться, пока распогодится, а принялся немедленно расставлять свои разноцветные шатры на пустыре за космопортом — там, куда определили нас власти.

Мы успели как раз вовремя. Не прошло и трех суток нашего пребывания тут, как однажды среди ночи Ляля разбудила меня:

— Роман Михайлович, кажется, началось.

… Не знаю, стоит ли мне описывать чувства, которые я испытал, когда Ляля передала мне в руки сверток с сыном. (С сыном! Аджуяр не обманула!) Наверное, не стоит, потому что никаких особых чувств, кроме беспокойства за здоровье жены, я не испытывал. И не я первый. Еще дома (так про себя я называю двадцатый век) я не раз выпивал с приятелями по случаю рождения у кого-либо из них ребенка, и почти всегда, захмелев, новоиспеченный папаша признавался, что все его восторги и умиления были лишь данью традиции и желанию не обидеть жену и родственников. Отцовство нужно еще осознать. Нет, возможно, и есть мужчины, способные на это сразу, но я к этой породе явно не отношусь.

Кстати, о породе. На чем я себя поймал, так это на том, что про себя называю сына не иначе, как «царевич». Задумавшись над этим, я пришел к выводу, что его рождение и впрямь обязывает меня добиваться своего законного права на российский престол. Моя жизнь — это моя жизнь, и ею я могу распоряжаться так, как заблагорассудится. Учитывая, что мне, наверно, никогда не стать полноценным жителем будущего, мое нынешнее положение человека вне цивилизованного общества оптимально.

Но человечек, спящий у меня на руках, родился в двадцать пятом, он полностью принадлежит этому времени, и именно я, ведь больше некому, обязан сделать все, чтобы он автоматически не оказался на самом дне сегодняшнего общества.

При этом, еще не умея ни говорить, ни ходить, он уже заполучил целую ораву влиятельнейших врагов, которые рано или поздно обязательно выследят его и постараются извести. Единственная возможность избежать этого — встать на самую высокую ступеньку социальной иерархии, право на которую записано в наших генах. Воистину лучшая защита — это нападение.

Мне всегда казалось нескромным, когда отец называл сына своим собственным именем. Однако царевича я все-таки решил назвать Романом. Роман Романович Романов — это ли не имя для наследника возрождающейся династии Романовых? К тому же мне хотелось, чтобы джипси, с которыми при любом раскладе будет так или иначе связана его судьба, называли его так же ласково — рома, — как и меня.

Итак, я должен добиваться своего законного права. Решить это легко, а вот сделать? Без поддержки дядюшки Сэма не стоит даже и пытаться. А значит, следует ждать, ждать и ждать. Так же, как ждала своего часа Прекрасная Иннанна. Ждать хотя бы какой-нибудь весточки.

А пока и ее нет — окрестить сына, как и было задумано. Хорошо, что джипси, во всяком случае джипси нашего табора, православны и по-своему набожны. Ляля, например, крещеная. Что же касается меня… Спасибо моей деревенской бабушке по маминой линии, которая настояла на том, чтобы меня окрестили, несмотря на то, что родители были атеистами.

Мы приближались к кафедральному Собору космического Храма Николая Романова Великомученика. Зрелище Храм представлял собой поистине величественное. Что и говорить, православная церковь всегда умела поражать воображение своих прихожан архитектурными изысками и масштабностью. Правда, сперва, издалека, формой он напомнил мне рыбацкий поплавок, но, чем ближе мы подлетали, тем более грандиозным он становился…

И тем более знакомыми казались мне его очертания. Наконец я понял. Это же копия Софийского собора! Когда-то главный храм православия — Софийский собор был воздвигнут в Константинополе силами шестнадцати тысяч рабочих. Затем, в пятнадцатом веке, после двухмесячной осады он был захвачен турками и превращен ими в мечеть. Такое вот поругание христианской святыни. Я читал об этом и видел фотографии мечети святой Софии.

Помню даже, что в ходе осады турки применили там непревзойденное достижение военной техники — пушку Бомбарду, из которой палили по стенам Константинополя до шести раз в день снарядами метрового калибра… В пятнадцатом веке!

Вот, значит, каким образом через десять веков вернули себе православные христиане утраченную некогда святыню. Очень просто: построили ее в другом месте, в космосе. А отсутствие силы тяжести позволило архитекторам сделать то, что на Земле было бы невозможно. Новый Храм был двойным: он симметрично повторяд себя, словно бы отражаясь в зеркале воды.

Купол с главой и крестом, так называемый барабан с витражными окнами, базилика с примыкающими к ней полукуполами и сводчатой аркой, а затем — все в обратном порядке: полукупола и сводчатая арка, барабан и вновь купол с главой и крестом… Словно игрушка-перевертыш. Длиной, правда, не менее пяти километров. А Софийский собор, насколько я помню, был семидесяти семи метров высотой, но и он потрясал при этом своей грандиозностью и великолепием.

Храм был хорошо подсвечен благодаря десяткам вращающихся вокруг него спутников, оснащенных мощными прожекторами. Но в отличие от прочих космостанций. Храм не мигал соблазнительными рекламными огнями, не привлекал к себе внимание радиопеленгами на всех волнах:.. Он просто был. Как данность. И эта его величественная скромность являлась как бы лишним напоминанием людям о Боге. Который есть независимо от того, верят в Него или не верят, поклоняются Ему или нет, любят Его или не любят… Рядом с этим колоссом грузовик моего джуза выглядел примерно, как муравей возле громадного лесного муравейника.

И чем ближе мы подлетали к Храму, тем большее восхищение он у меня вызывал. Теперь мне уже стало видно, что его стены снаружи стилизованы под кирпичное покрытие. А в огромных цветных витражах уже с расстояния нескольких километров можно было разобрать изображения библейских сцен.

Церковь осталась церковью: взяв на вооружение все достижения науки и техники, она старательно стилизовала их в своем консервативном духе, подчеркивая этим незыблемость древней веры. Резко бросалось в глаза лишь одно внешнее отличие каждой из половинок этого исполина от их стамбульского прообраза: на барабанах, в промежутках между витражами, в специальных углублениях, плотно прижавшись друг к другу, таилось множество стандартных космошлюпок. Но это объяснялось соображениями безопасности.

Нет, все-таки и своеобразный радиопеленг имел место: из модуля связи доносились торжественные звуки литургии. Цыгане, затаив дыхание, толпились в штурманской рубке, Ляля прижалась щекой к моему плечу, а Гойка уверенно повел корабль к одному из сотни стыковочных модулей. Замолчал даже непрерывно лопочущий что-то Ромка, когда Брайни, с успехом выполняющий обязанности няньки, взяв его под мышки, вынул из манежика, приподнял над головами и повернул лицом к экрану. Сперва замолчал, а потом засмеялся.

— Хороший знак, сродственничек, — заметила Аджуяр, как всегда, незаметно оказавшаяся рядом и всем своим видом показывающая, что от нее нет и не может быть тайн.

— Домик, — пояснил Брайан Ромке. — Красивый Домик? — Его глаза возбужденно блестели. Еще бы, с каждым метром приближения к Храму он приближался и к собственному освобождению. Его родители, скорее всего, уже потеряли всякую надежду когда-нибудь лицезреть свое чадо живым, послать же о себе известие мы ему не разрешали: власти могли быть в курсе истории с его похищением и без особого труда сумели бы тогда вычислить нас.

— Обрадовался? — не отрывая взгляда от экрана, усмехнулся Гойка. — А зря. Увидишь в этом «домике» распятого еврея, поймешь: тут не шутят.

— Умник, — огрызнулся Брайан, отдавая Ромку Ляле. — Я, между прочим, немножечко крещенный.

— То-то и оно, что немножечко, — отозвался Гойка, с первой встречи сохранивший к Брайану ироничное и слегка презрительное отношение. — Так. Внимание, ромалы. Приготовьтесь, сейчас тряхнет.

… Крещение здесь оказалось делом безумно дорогим. Но обижаться не приходится, все ж таки центр православия, самый роскошный его Храм. Это как в двадцатом веке было бы провести дружескую вечеринку в Кремлевском Дворце съездов…

Только свечей для того, чтобы осветить гигантский залище, надо было несколько тысяч… Пришлось раскошелиться, и я отдал почти все, что оставалось у меня от денег дядюшки Сэма. Припрятал только пару кредиток — на самый черный день. Но был в этой дороговизне и плюс: никакой очереди, никакой волокиты. Крещение назначили на тот самый день, когда мы прибыли.

Огни свечей заставляли сиять золотые образа икон и отбрасывать блики на пышное убранство Храма. Странно было сознавать, что и прямо под нами идет сейчас служба, и прихожане стоят там по отношению к нам вниз головами. (Вспомнилась песенка Высоцкого с пластинки «Алиса в стране чудес»: «Мы антиподы! Мы здесь живем!..») Именно таким образом тут установлены гравитационные генераторы. Кстати говоря, судя по моим ощущениям, управляемые.

Крестным отцом Ромке вызвался быть Зельвинда Барабаш, и я был польщен этим. Он перебрался ко мне, и к Храму пристыковался только мой корабль, так как каждая стыковка стоила тут бешеных денег. Хотя бесплатно прибыть в Храм можно было тоже, но только в шлюпке, оставив свой корабль на орбите. Остальной табор так и поступил: семнадцать звездолетов остались ждать нас на орбите, а единицы, самые любопытные, спустились сюда в шлюпках.

Священник, паря в полуметре от мраморного пола (мои ощущения не подвели меня), подлетел к нам, опустился вниз и троекратно осенил Ромку крестным знамением, распевая что-то о вечном блаженстве. Затем он взял пацана на руки и взмыл с ним под купол, а опустился возле купели, которая тоже вылетела откуда ни возьмись, сделала круг под куполом и приземлилась в центре Храма. «Что-то это уже слишком, — подумал я. — Режиссер этого спектакля чересчур увлечен техническими возможностями сценографии…»

Батюшка тем временем возгласил:

— … Да изгони из этого человека всякого лукавого и нечистаго духа, скрытаго и гнездящегося в сердце его…

После чего трижды (на каждое «аминь») окунул Ромку в воду, приговаривая:

— Крещается рабъ Божий Роман во имя Отца, аминь; Сына, аминь; и Святаго Духа, аминь…

Я и джипси моего джуза при этих словах крестились и кланялись. Честно говоря, на религиозном обряде я присутствовал впервые. Есть Бог, нету Бога… В двадцатом веке меня это не волновало. Сейчас же я с любопытством оглядывался по сторонам. Красиво. И скорее всего, все происходит точно так же, как сотни лет назад. В консерватизме — сила церкви. А что священник и купель летают… Если привыкнуть, это, наверное, выглядит даже естественно. Все ж таки божий человек, божья утварь…

Когда Ромку окунули в воду, он замер от неожиданности и делал только судорожные вздохи. Но вот он пришел в себя и захныкал. И правильно. Кому бы такое понравилось: ни с того, ни с сего — в воду? И все же слезы умиления навернулись на мои глаза.

А священник тем временем завернул моего наследника в белую простынку и нацепил ему на шею крестик.

В этот миг Сволочь, которую я захватил с собой, выползла из кармана и, по своему обыкновению, забралась мне на плечо. Совсем некстати. Я хотел запечатлеть обряд в памяти.

Я осторожно снял ее с плеча и сунул Брайану:

— Подержи. Надоела.

Тот брезгливо сморщился, но послушно взял зверюгу на руку и, положив сверху ладонь другой руки, прижал ее к груди.

Завороженный монотонным песнопением и огненными бликами Ромка замолк. Священник мазал его миром, а он таращился по сторонам. И тут действительно было на что взглянуть. Особенно хороши были мозаичные фрески. Я поискал глазами и нашел среди прочих ликов портрет Николая II. «Привет, дедуля», — сказал я про себя и ухмыльнулся.

— Роман Михайлович, — совсем некстати зашептал мне на ухо Брайни. Манеру называть меня по имени и отчеству он перенял у Ляли. — А что это у нее такое? держа Сволочь одной рукой, он пальцем другой показывал мне что-то на ее брюхе.

— Тс-с, — раздраженно приложил я к губам палец. — Потом.

Но вскоре любопытство взяло во мне верх над умилением.

— Ну, что там? Нашел время!..

— Так ведь дело-то немножко поразительное, — прошипел он и передал крысу обратно мне. И я увидел, что к ее животу приклеена круглая металлическая пластинка величиной с небольшую монету. Ну надо же! Сколько раз эта Сволочь ползала по мне, и я ничего не замечал, а Брайни взял ее в руки впервые, и пожалуйста…

— Я пробовал отколупнуть, — продолжал шептать Брайан, — не отколупывается…

Я попробовал тоже. И стоило мне лишь коснуться пластинки, как она тут же отклеилась от крысиного живота и осталась у меня в пальцах.

— Клей с генным кодом! — восхищенно сообщил мне Брайан. — Я читал про такое!..

Я уже догадался, что у меня в руках. Послание от дядюшки Сэма! Это не крыса — Сволочь, это я — сволочь, тупая, рассеянная и невнимательная! Ну на кой бы еще дядюшка Сэм передал мне с Семецким эту крысу?! Надо было сразу догадаться и поискать на ее теле письмо!

Приговаривая «Ах ты, моя крыска почтовая, жаль, не белая…», я сунул зверюшку в карман и в крайнем возбуждении огляделся. Стоящий рядом Гойка истово крестился.

— Эй, — сбил я его религиозный экстаз, ткнув в бок кулаком. — На корабле есть на чем это прочесть? — Я показал ему диск.

— Конечно, Чечигла, — недовольно пожал он плечами. — Стандартный сетевой носитель. У меня в рубке дисководов под него штук десять.

— Сколько еще будет длиться церемония?

— Ну… Само-то крещение уже закончилось. Обычно еще минут двадцать — пока облетят вокруг купели, пока локон отстригут… А тут тем более все на полную катушку, наверное, еще дольше будет. Минут сорок и час.

Я сгорал от нетерпения.

— Ляля и Ромка на твоей ответственности, — шепнул я Брайану. — А мы скоро вернемся. Проследишь?

— Я вас умоляю!.. — всплеснул он руками. — Со мной они, Роман Михайлович, в полной безопасности, — и встал на мое место рядом с Лялей.

— Пойдем, — потянул я за собой Гойку, протискиваясь через толпу джипси и неизвестных нам прихожан. — Надо быстрее прочесть.

Мы выскочили в притвор, Гойка вызвал скоростной лифт, и несколько из десятков расположенных по периметру дверей тут же отворилось. Мы вскочили в кабинку и вскоре стояли на круговой балюстраде с выходами к стыковочным модулям. Но именно наш модуль оказался на противоположной стороне, и к нему нужно было идти по кругу.

— Стой так, — сказал я Гойке, ухватил его сзади за талию и, взмыв в воздух, перенес его по диаметру через пропасть, прямиком к нашему выходу.

— Уф-ф, — перевел дух Гойка. — Я никогда не смогу привыкнуть к этому…

— И не надо, — отозвался я. — Я не нанимался таскать тебя по воздуху. Я не Карлсон, а ты не Малыш.

Гойка непонимающе глянул на меня, но промолчал. А у меня не было времени растолковывать ему смысл своей дурацкой шутки.

В корабле Гойка вставил пластинку в один из дисководов, что-то нажал, и на экране возникло изображение. Это был дядюшка Сэм. Но, Боже мой! Что они сделали с ним?! Я не сразу его узнал. Потому что на голове у него росли огромные, похожие на заячьи, уши…

«Что за идиотизм!» — подумали вы, прочитав это. Я, когда увидел эти ушки, подумал точно так же. Но в отличие от вас, я не мог отложить в сторону книгу. Не советую и вам.

«Ох, не зря, — подумал я, — недавно вспоминалось о том, как я был Дедом Морозом с заячьими ушами!..» Но уши дядюшки Сэма были настоящими, живыми. Он был абсолютно гол и сидел на травке, в одной руке сжимая изгрызенную морковь.

— Мой государь. Слусайте меня внимательно, — взволнованно заговорил он, сильно шепелявя. — У меня появилась возмозность церес десятые руки передать эту запись Семесскому, но времени у меня в обрез. Итак, как вы, думаю, узе поняли, я попал в руки врагов. Запрессенным медикаментозным воздействием они без труда выпытали у меня все, сто я знаю. И, уверенные в своей полной безнаказанности, продолзают ставить на мне бесцеловецные генетисесские опыты. Вот, — скосив глаза, он помахал своими гигантскими ушами, — дозе если бы я и безал, разве смог бы я скрыться в таком виде?

Гойка захихикал, но, увидев на моем лице грозное выражение, замолк.

— К тому зе я совсем не могу обходиться без этой гадости, — продолжал дядюшка Сэм, показывая нам морковку. — Зависимость буквально наркотисесская. Смачно хрустнув, он откусил от нее. Задумчиво пожевал. Мечтательно возвел очи… Но, с видимым усилием взяв себя в руки, встрепенулся и заговорил опять:

— Но дело не во мне, мой государь, а в вас. Вы — в велицяйсей опасности. Постарайтесь выйти на насых друзей. Это рискованно, но иной возмозности я не визу. Наса кретная стаб-квартира находится на подмосковной планете Петуски, город Ерофеев, угол улиц Путина и Распутина, двести тридцать три, дробь один, корпус восемь. Предъявив пароль, вы найдете там убезыссе и помоссь. Пока я не могу сказать, цто это за пароль, но позднее вы узнаете об этом сами…

В этом месте дядюшка Сэм примолк, а за кадром что-то то ли хрустнуло, то ли пискнуло. Доблестный подпольщик опасливо навострил ушки, но тут же успокоился и продолжил:

— И просу вас, показыте им эту запись, возмозно, они сумеют установить, где я нахозусъ, и вызволить меня. Тот, кто меня снимает, не говорит мне этого, видно, у него есть на это присины… — Невидимый нам оператор поводил объективом вокруг. Но ничего, кроме лесной полянки, лубяной избушки и корзинки с морковью, мы не увидели. Было в этом что-то издевательское. — Цто с, спасибо ему и за то, цто он делает для меня, хотя он и непоследователен в своей помосси… — продолжал дядюшка. — Так вот. Пусть найдут меня и пусть запасутся этой гадостью, — показал он на морковь, а затем вновь хрустнул, задумчиво пожевал и опять встрепенулся:

— Да! Цють не забыл! Насы враги уверены, сто рано или поздно вы обязательно долзны появиться в Храме Николая Романова. Это логисьно. Так вот. Храм заминирован. У Рюрика и его прихвостней он узе давно, как бельмо на глазу. Я слысал разговор. Если вы появитесь там, эти мерзавсы взорвут великий Храм, избавивсись, так сказать, от двух зайцев сразу… — дядюшка Сэм примолк. Лицо его приняло скорбное выражение, и я понял, кого он остро напоминает мне: персонажа из мультфильма, в котором на оперной сцене играли детскую считалочку — «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…»

— От двух зайцев сразу… — повторил он печально и задумчиво… Поднес к лицу огрызок морковки… Но вдруг зарычал и, вскочив на ноги, что есть силы отбросил его в сторону. Воля гордого оппозиционера была не сломлена. — Храм опасен! — выкрикнул он. — Облетайте его стороной! Насы сансы на спасение малы. Но они есть, мой государь. Не отсяивайтесъ. Да помозет нам Бог!

Экран погас.

— Живо в храм! — вскочил я. — Ты слышал?!

Но Гойка остановил меня:

— Подожди, Рома. Пока ты доберешься, пока объяснишь… И ведь людей в храме множество. Одних священников не меньше тысячи. Что будет с ними? А?

— Плевать! Мне нужно спасать жену и сына! — возразил я, но слова Гойки о том, что я могу опоздать, звучали убедительно. — А ты что предлагаешь?! Он уже связывался с информаторием Храма. На экране возникло длинноносое лицо молодого человека с усиками и бородкой, с головой, покрытой скуфейкой.

— Слушаю вас, дети мои, — обратился он к нам.

— В храме — бомба! — выпалил Гойка, одновременно с этим готовя корабль к вылету.

Юноша сделал короткое движение рукой, и тут же с экрана душераздирающе взвыла аварийная сирена.

— Эвакуация уже началась, — сообщил он, на лице его была написана растерянность, но он старался не показывать этого. — Откуда у вас эта информация?

— Мы не можем сообщить это, — отозвался я.

— Но надеюсь, вы знаете, что за ложное сообщение вы несете административную и уголовную ответственность, да простит вас Господь? поинтересовался священник-диспетчер.

— Да, — кивнул Гойка, — я передаю свои позывные и не собираюсь скрываться.

— Уже записаны, — кивнул юноша. — И все же я молю Отца нашего Вседержителя о том, чтобы сообщение ваше было ложным, а заодно и о спасении ваших душ. — Он перекрестился.

— Не молиться надо, — заорал я, — а выручать людей!

— Одно другому не мешает, — мягко улыбнулся юноша. — Я вижу на своих мониторах, что уже стартует первая партия эвакуированных во главе с архиепископом Арсением. При них и капсула со святыми мощами.

— Во главе с архиепископом!.. — передразнил я. — Не с того начинаете! О народе надо думать! В храме идет крещение младенца. Я надеюсь, он и его мать будут эвакуированы первыми?

— Нет никаких сомнений, что они находятся в первой партии, — кивнул диспетчер. — У нас семьсот пятиместных шлюпок. По аварийному расчету первыми усаживаются и отстреливаются прихожане, а уж затем духовенство, — он перекрестился. — Дети и женщины, само собой, первыми из первых. Исключением является лишь архиепископ, так как он сопровождает святыню — мощи царя-великомученика…

Я услышал гул двигателей и понял, что Гойка уже закончил расстыковку и корабль стартует.

— Если вам больше нечего сообщить нам, дети мои, — заметил священнослужитель, — то я отключаюсь, ибо пора позаботиться и о собственной бренной оболочке.

— Валяй, — кивнул Гойка.

— Правду вы сообщили или неправду, — заметил юноша, прежде чем отключиться, — но следственные органы встретятся с вами.

Его лицо с экрана исчезло. Спасибо на добром слове.

— Гойка, — преодолевая перегрузку, повернулся я к другу. — Что-то мы делаем не так. Мы убегаем, а наши люди — там…

— Уже не там. Посмотри на экран. И я увидел, что действительно шлюпки уже вылетают из-под купола храма.

— А пристыковаться к нам они смогут, — продолжал он, — только если мы будем в открытом космосе. Ты же слышал, твои Ляля и Ромка уже в одной из шлюпок. Не забывай, Чечигла, моя Фанни тоже там. И если я поступаю так, значит, именно так я надеюсь еще встретиться с ней.

— Дай-то бог, — закрыл я глаза, остро осознавая собственное бессилие. — Ты представляешь, какой там сейчас творится переполох?

— Не думаю, — отозвался Гойка. — У церковников дисциплина жестче армейской… — Шум разбуженных двигателей уже мешал нам говорить. Он нацепил наушники. — Я попытаюсь связаться с нашими.

Шлюпки на экране так и сыпались в открытый космос из-под обоих куполов храма, и мне вновь пришла на ум нехитрая метафора о муравейнике и муравьях.

— Ляля пока не отзывается, — сообщил Гойка. — Может, не разобрались еще со средствами связи? А?

— Конечно, — согласился я. — Ведь с ней крошка Брайни…

Мы переглянулись и, несмотря на отчаянность ситуации, рассмеялись. Я почувствовал облегчение. Наверное, Гойка прав. Наверное, мои близкие уже вне опасности.

— От Ляли пока ничего нет, — повторил Гойка, — но некоторые наши уже летят к нам. Скоро нам, между прочим, будет не до смеха. Когда православная епархия предъявит нам счет за ложную тревогу. Тут одного горючего ушло… Чем платить-то будем, Рома? О! — внезапно сменил он тему. — Есть! Вот она! — Он переключил звук с наушников на внешнее вещание, и я услышал встревоженный голос Ляли:

— Роман Михайлович! Ты слышишь меня?! Что случилось?

— Вы в шлюпке?! — выкрикнул я вместо ответа.

— Да! — откликнулась она.

— Уже летите?!

— Да, да, — мы уже довольно далеко от храма, вас видим и двигаемся к вам, так что приготовьтесь нас принять. Но что все-таки стряслось? Почему нас вытолкали оттуда?

Я, чувствуя, как жизнь возвращается в мое тело, облегченно откинулся на спинку кресла и отозвался:

— Есть вероятность того, что храм заминирован. Но не беспокойся, милая. Опасность позади. Как Ромка?

Вместо Лялиного мы услышали голос Брайана:

— С ним все довольно прекрасно. Жует мой палец. Ты чего, Тела Господня не наелся?.. — Это он, по-видимому, уже обращался к Ромке.

— Фанни с вами? — спросил наконец Гойка, и я оценил его сдержанность. Но она-то его и подвела. Вместо ответа послышалось шипение помех. Связь прервалась. И тут я увидел, что Гойкины глаза становятся огромными, как полтинники.

Я перевел взгляд с его лица на экран.

Храм менял свою форму. Купола покосились, словно съехавшие набекрень береты с крестиками вместо хвостиков. Полукупола отделялись друг от друга. Ажурное сооружение, как бы раздуваясь изнутри, превращалось в шар. А затем этот шар треснул, лопнул и превратился в огромный огненный сгусток. Наш звездолет тряхнуло так, что я подумал, голова у меня слетит с шеи. Но еще страшнее этой встряски была мысль о той опасности, которой подвергаются сейчас Ляля и Ромка. Живы ли они?! Успели ли отойти от храма на достаточное расстояние? Но в тот же миг стало ясно, что дело тут не в расстоянии, а в обычнейшей удаче.

— Ой-йо!!! — вскричал Гойка, пытаясь увильнуть от несущегося прямо на нас колокола размером с наш звездолет, а может, и больше. И мне показалось, что от напряжения его усы при этом встали торчком.

Увернуться Гойка сумел, и гигантская хреновина, болтая языком, пролетела мимо. Нас и самих взрывной волной неотвратимо тащило прочь от того места, где только что парил прекрасный и величественный храм. И слава богу, что нас уносит оттуда. Несмотря на работу кондиционеров, в корабле заметно поднялась температура. Скорее всего, обшивка снаружи корабля плавится.

— Вы заплатите за это, собаки! — оскалившись, погрозил Гойка кулаком в экран. И я был солидарен с ним.

Внезапно сквозь шум помех пробился голос Брайана:

— Роман Михайлович!

Я вцепился в подлокотники кресла и заорал:

— Да! Слушаю!

— Наша шлюпка немножко повреждена. Вынуждены пристыковаться к ближайшему кораблю. Это жандармский крейсер… Уже пристыковались! Вы слышите меня?!

— Да! Я понял! — закричал я в ответ.

Но не знаю, слышал ли он меня в прошлый раз, услышал ли сейчас. Его голос вновь захлебнулся в треске статических разрядов.