Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

2

— Жена моя, — доверительным тоном произнес Рамбай, разбудив Ливьен среди ночи на четвертые сутки обратного перелета. Его глаза блестели лихорадочным блеском. — Я долго думал и понял: от всех тех премудростей, которым думатель обучил нашего выдающегося сына, тот повредился умом. Немножко.

Они лежали на мягком ворохе сухих листьев в глубине просторного уютного дупла. Ливьен огляделась. Похоже, Сейна, Дент-Байан и Первый крепко спят. Кивком и вопросительным взлетом бровей она предложила мужу растолковать свою мысль. Тот пояснил:

— «Сто самок», сказал он. Ему нужно сто самок. Рамбай — сильный, но МНЕ нужна только ты…

— Да, — согласилась Ливьен, — мне и самой все это кажется странным. Но понимаешь… Я не решаюсь спросить его, что за странную авантюру он затеял. Я его боюсь. — Ей нелегко далось это признание.

— Ливьен боится?! — в голосе мужа послышалась насмешка. — Собственного сына?! — Он помолчал и закончил: — Рамбай тоже.

Ливьен тихо засмеялась, а самец, сердито глянув на нее, продолжил:

— Сто самок… Сто самок… — повторил он почти мечтательно. — Когда я почувствовал себя настоящим самцом, мне тоже казалось, что их нужно очень много. И я взял сразу троих. Ты знаешь, Рамбай говорил… — И неожиданно резюмировал. — Нам надо быть построже со своим ребенком.

— Что ж, давай, попробуем повоспитывать его, — с иронией в голосе согласилась Ливьен. — Ты начнешь, а я поддержу тебя.

— Да? — похоже, ее предложение не показалось Рамбаю удачным.

— Да. А сейчас лучше поцелуй меня. Мы так давно не были вместе.

— Давно, — согласился Рамбай. — Двое суток.

Следующий день они провели в полете, почти не общаясь друг с другом. Но вечером, когда все расселись у костра, и Дент-Байан принялся готовить махаонское блюдо — лепешки из засушенной и толченой саранчи, — Рамбай все-таки решил затеять беседу с сыном.

— Тебе нужно сто самок? — произнес он с такой легкой интонацией, будто переспросил только что произнесенную фразу, или словно названные самки прячутся где-то поблизости, и добрый папа готов прямо сейчас подарить их сыну.

Ливьен и Сейна, тревожно переглянувшись, прислушались.

— Да, отец, — пепельно-серые глаза Первого выражали почтение и насмешку одновременно. — Пока сто.

— Зачем так много? Хватит и… — Рамбай опасливо глянул на Ливьен, — … и пятерых. Я знаю. Я уже давно — взрослый.

Несмотря на легкий укол ревности (что бы ни говорил муженек ей, оказывается, он не отказался бы от пятерых!), Ливьен еле удержалась от того, чтобы не рассмеяться.

Но Лабастьер был серьезен:

— Ты хочешь сказать, отец, что столько самок достаточно для любви?

Рамбай утвердительно кивнул.

— Думаю, ты прав, отец, у тебя есть опыт. Но мне они нужны для другого.

— Самки больше ни для чего не нужны, — сделав большие глаза, категорично заявил Рамбай. А Ливьен подумала: «Ах, наглец. Я еще припомню тебе эти слова…»

— Они нужны мне для того, чтобы рожать воинов.

Идея показалась Ливьен сомнительной, и она, наконец, решила вмешаться:

— Если тебе нужны воины, не лучше ли воспользоваться услугами тех, кто уже рожден без твоего участия? Я еще никогда не слышала, чтобы родители изготавливали детей для каких-то определенных целей. Тем более для военных.

— Армия махаонов держится как раз на этом принципе, — заметила Сейна. — Самка рожает нескольких сыновей, и с нею во главе семья становится боевым подразделением.

Лабастьер кивнул и пояснил:

— Чужих придется долго обучать. И они могут предать. А мои дети будут телепатами, такими же, как я сам. Они сами с первого дня будут знать все, что нужно, и они не смогут прятать свои мысли от меня.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Почти все технологии бескрылых невозможно применять без необходимых материалов. Но со своим телом я кое-что сделать смог…

— Если тебе нужны дети, — перебил его Рамбай, — зачем же мы летим к ураниям? От них у тебя детей не может быть.

— Может, — не согласился с ним Первый, — я перестроил свой организм таким образом, что все необходимое для зачатия ребенка есть во мне самом. А самка нужна мне только для того, чтобы выносить плод…

— Первый уверен в том, что говорит? — с сомнением качая головой, спросил Рамбай.

— Конечно, отец. И давай не будем больше возвращаться к этому. Будем есть. Лепешки, по-моему, уже готовы?

Действительно, махаонское кушанье выглядело хоть и странно, но аппетитно. А аромат от него исходил неописуемый. Дент-Байан уже разложил зеленовато-коричневые лепехи на кленовые листья, словно на тарелки, и ждал, когда остальные прекратят болтовню, чтобы приступить к трапезе.

— Будем есть, — согласился Рамбай. — Лабастьер Первый хочет много детей. Тогда ему надо много есть. Я знаю.

До территории ураний они добрались довольно быстро и без приключений. Но вот тут им предстояло застрять минимум на месяц: именно столько времени оставалось до очередного Праздника Соития, на котором Лабастьер рассчитывал выбрать себе жен.

Все это предприятие казалось Ливьен более чем сомнительным. Хотя она и помнила поразительную мягкость дикарских порядков, благодаря которым некогда осталась в живых, а Рамбай уверял, что сможет уговорить вождя и жрецов:

— Рамбая приняли в племя, хоть он и маака, — объяснял он, — значит, примут и его сына. Но Рамбай не смог оплодотворять самок ураний и взял в жены маака, тебя, о возлюбленная моя Ливьен. Значит, Рамбай — чужой. Но если бы жены-урании понесли от меня, я остался бы в племени. И стал бы его вождем. Если самки ураний понесут от Лабастьера, он будет их вождем.

В его словах присутствовала определенная логика, но все это казалось Ливьен слишком простым, чтобы быть правдой. Кроме того, если верить тому, что рассказал Лабастьер о своих благоприобретенных способностях, его дети будут маака. Устроит ли это племя? Но она не спорила. В конце концов, почему бы не попробовать? Лишь раз во время одного из разговоров на эту тему, она спросила мужа:

— Постарайся быть предельно искренним. Признайся, ты сам-то уверен в том, что говоришь?

Тот посмотрел на нее с неожиданной неприязнью и, вздохнув, ответил:

— Нет. Но так правильно.

Вечерело, когда Рамбай по одному ему ведомым меткам на стволах определил границу территории. Он предостерегающе махнул рукой, и остальные вслед за ним опустились на толстую ветвь лиственницы. Ливьен, да и все остальные, порядком измотались за эти дни и рады были любой случайной минуте отдыха.

— Сейчас нас найдут, — заверил Рамбай.

И не ошибся. С десяток воинов-дикарей в боевой раскраске появились возле них уже через несколько минут. Они в один миг окружили путников и принялись вращаться в стремительном и грозном хороводе, ощетинившись копьями и стрелами на натянутых тетивах.

Рамбай, демонстрируя мирные намерения, развел руки в стороны и что-то выкрикнул им на певучем языке ураний. Один из воинов, выдвинувшись из хоровода к центру, неподвижно повис перед путниками и пропел Рамбаю в ответ целую арию.

— Вождю скажут, что мы хотим говорить, — сообщил тот, расправляя крылья. — Это много. Отдайте им оружие. Не бойтесь, нас не тронут. Летим.

Разоружившись и чувствуя себя беззащитными, как новорожденные гусеницы, они покинули свою ветку и, конвоируемые угрюмыми дикарями, вслед за Рамбаем воспарили в неизвестность вечернего неба.

…Их содержали под стражей в тесном дупле и лишь на пятый день объявили, что вождь наконец готов встретиться с ними. И именно в этот день, незадолго до назначенной аудиенции, произошло событие, сделавшее их положение еще более тревожным.

— Дент-Байан чувствует приближение того, кто находится с ним в телепатической связи, — сообщил Лабастьер Первый. — Махаоны разыскивают нас, и он служит для них ориентиром.

— Что мы можем сделать? — забеспокоилась Ливьен.

— Однажды он уже предлагал мне завязать ему глаза, — призналась Сейна. — Но я посчитала, что опасность слишком далека.

— Нужно было сделать, — покачал головой Рамбай.

Через несколько минут глаза Дент-Байана были плотно закрыты шелковой полоской, оторванной от блузы Ливьен. Но, как вскоре выяснилось, эта мера предосторожности была предпринята слишком поздно…

По требованию вождя Рамбай отправился к нему в одиночку. Но через некоторое время старший из воинов заглянул в дупло и по слогам пропел:

— Ла-ба-стьер…

Ливьен, Сейна и Дент-Байан осталась томиться в ожидании.

Отца и сына не было около часа. А когда они вернулись, на Рамбая было страшно смотреть. Он был взбешен.

— Вождь сказал, что только испорченным городским самцам могла прийти в голову гнусная мысль взять в жены сотню самок!.. Он прав! Вождь всегда прав!

— Но ведь ты сам говорил, что это соответствует закону вашего племени… — удивилась Ливьен.

— Вождь сказал, можно любить двух, трех, пятерых самок. Но не сто!!!

— О любви разговора и не было…

— То-то и оно! Урании называют себя эйни-али, а это означает «дети любви»… Рамбай знал, что так будет.

«Если бы знал, отговорил бы Лабастьера», — подумала Ливьен, но промолчала.

Из дальнейшего рассказа она поняла, что предложение Лабастьера Первого вождь посчитал настолько оскорбительным для племени, что был склонен немедленно казнить пленников. Рамбаю пришлось проявить чудеса дипломатии для того, чтобы их все же отпустили с миром.

— Отец, — вымолвил Лабастьер, до того хмуро молчавший. — Мне очень жаль, что я поставил тебя в неловкое положение. Но чтобы планировать свои действия и не повторять подобных ошибок, я должен владеть всей полнотой фактов. Ты же не сказал мне, что количество жен в вашем племени имеет ограничение.

— А я знал?!! — прорычал Рамбай, оскалившись.

Только Ливьен могла понять причину столь крайнего его раздражения: он уже во второй раз был с позором изгнан теми, кого с детства привык считать своей семьей.

Вмешалась Сейна:

— Раз уж нам нужно уходить отсюда, то лучше не задерживаться. Ведь махаоны знают, что мы здесь.

Замечание было резонным, его даже не обсуждали.

В обратный путь до рубежей дикарской территории их вновь сопровождали все те же воины. Дент-Байан летел с завязанными глазами, держась за кусок лианы, второй конец которой крепко сжимала Сейна. Но летел он уверенно: сказывались навыки, приобретенные в пору полета над снежной пустыней.

И вновь Ливьен была поражена мягкостью законов ураний: на границе территории племени они вернули пленникам оружие.

На ночлег остановились в ближайшем дупле.

— Я знаю, что делать дальше, — заявил Лабастьер.

— Я тоже, — мрачно отозвался Рамбай. — Спать. — И он демонстративно улегся на дно дупла, отвернувшись к стенке.

Ливьен молча, тихим движением руки остановила Лабастьера, собиравшегося было вступить с отцом в полемику. Утро вечера мудренее. Первый внимательно посмотрел на нее, улыбнулся и согласно кивнул.

А когда они легли, Ливьен впервые обратилась к сыну с просьбой:

— Расскажи нам о бескрылых.

— Я знаю о них слишком много. — Ночное зрение делало его лицо похожим на маску. — Что бы ты хотела услышать, мать?

— Они умели любить?

— О да. В этом мы с ними совершенно одинаковы. Точнее, вы.

Он помолчал.

— Я могу расскать тебе очень популярную у бескрылых истрию. О юноше Ромео из семьи Монтекки и его возлюбленной Джульетте из семьи Капулетти…

«Какие странные имена», — подумалось Ливьен, но Лабастьер уже начал свой рассказ, и она окунулась в него, забыв обо всем на свете.

…— Они были чище нас, — тихо сказала растроганная Ливьен, когда Лабастьер закончил.

— Это только сказка, — возразил тот. — Потому она и была любима ими, что помогала забыть о грязной реальности их мира. Боли и подлости в их жизни было даже больше, чем в истории бабочек.

— Племя ураний живет по законам этой сказки, — сообщил Рамбай. Оказывается, он тоже не спал. Ливьен огляделась. Бодрствовали все.

— Они оставили нам хорошее наследство, — тихо сказала Сейна. Она сидела, привалившись к стенке дупла, и лицо ее было заплакано. Дент-Байан лежал рядом, положив голову на ранец возле её коленей. Повязка была снята с его лица: внутренний интерьер дупла никак не мог послужить ориентиром разыскивающим их махаонам… Глаза Дент-Байана были так же водянисты и непроницаемы, как и всегда. Ведь Первый рассказывал на языке маака, и Дент-Байан вряд ли понял хоть что-то.

После гибели думателя Сейна и ее самец махаон могли общаться только с помощью переводчика, которым время от времени выступал Лабастьер. В то же время и он, и она понемногу изучали язык друг друга…

«Нужно попросить Лабастьера, чтобы он рассказал эту повесть о бескрылых влюбленных Дент-Байану на его родном языке или мысленно, — подумала Ливьен. — Его народ суров, но «бессрочнику», наверное, было бы нетрудно понять эту историю и оценить ее…»

И в этот момент их отдых прервал грохот.

С оружием в руках они поспешно летели обратно в сторону поселения ураний, навстречу треску выстрелов, и уже издалека видели пламя пожарища. Только Дент-Байан остался в дупле: так решил Лабастьер.

Махаоны! Никто не произнес этого слова вслух, но каждый понял, что это могли быть только они. Они выследили осквернителей пещеры Хелоу, и теперь разыскивали их там, где прервалась зрительная передача от Дент-Байана. Они напали на селение ураний, и раз они решились на это, значит, их достаточно много.

То, что предстало глазам четверки путников, даже трудно было назвать сражением. Скорее — бойней или избиением.

Несколько десятков мускулистых серо-зеленых варанов носилось по центральной поляне селения и меж прилегающих к ней деревьев. Всадники на их спинах, стреляя долгими очередями, разбрасывали по сторонам веера смертоносных лезвий.

Смерть настигала воинов-ураний еще до того, как те успевали натянуть тетивы своих луков. Спастись бегством в поднебесье было невозможно, смерть настигала и там: махаоны, порхая в воздухе, безжалостно добивали тех, кто пытался вырваться из гибельного круга всадников в небо. Стоны и предсмертные крики оглашали цветущую поляну. Горели деревья.

Путники затаились. У Ливьен заныло сердце. Она вспомнила, как на этом самом месте вели свой прелестный хоровод девушки-урании… Теперь-то она знала, что дикари, несмотря на свой воинственный и дикий вид, нежны душой и поэтичны, пожалуй, значительно более, чем остальные виды бабочек.

Напавшие представляли собой как бы прилипший к земле пузырь, внутри которого бился клубок из воинов-ураний. Клубок этот таял, а гора трупов на земле становилась все выше и выше.

Ливьен вздрогнула, услышав возле себя возню. Она оглянулась и не веря глазам, уставилась на своих спутников. Рамбай и Лабастьер, рискуя сорваться с ветки, ожесточенно боролись друг с другом, а Сейна пыталась разнять их.

Они дрались молча, стиснув зубы, понимая, что быть замеченными махаонами, значит — умереть.

— Да что это с ними?! — шепотом воскликнула Ливьен.

— Рамбай хотел лететь на помощь дикарям, а Лабастьер не позволил ему.

Понятно. Уж если у неё картина истребления ураний отозвалась глубокой душевной болью, каково же тогда было состояние Рамбая?

Лабастьер оказался сильнее Рамбая. Он сумел завернуть отцу за спину руку и теперь держал его в неудобной позе, прижимая лицом к ветке.

— Выслушай меня, — хрипло дыша, зашептал он. — То, что ты хочешь сделать — глупо! Ты погибнешь, и это единственное, чего ты добьешься.

— Лучше Рамбай погибнет в бою, чем будет отсиживаться здесь и смотреть, как убивают его братьев!

— Но я знаю, как спасти их. Во всяком случае, хотя бы некоторых из них.

— Говори, — сквозь зубы процедил Рамбай.

— Они ищут НАС. Они убивают ураний потому, что уверены: мы — среди них. Они руководствуются тем, что видит Дент-Байан, а сейчас этот ориентир потерян ими…

— Отпусти меня, сын, — прошипел Рамбай. — Я все понял. Поспешим!

Лабастьер ослабил хватку.

Уже в полете Рамбай объяснил Ливьен и Сейне их план. Вместе со снявшим с глаз повязку Дент-Байаном они полетят обратно к горам, и махаоны, оставив в покое ураний, погонятся за ними. Через некоторое время они спрячутся в какое-нибудь дупло, а Дент-Байан продолжит путь один, ведя за собой махаонов. Остальные, переждав, вернутся к ураниям. Потом и Дент-Байану нужно будет спрятаться в какое-нибудь темное дупло и просидеть там как можно дольше, чтобы махаоны потеряли его след. У Дента будет шанс спастись, хотя рискует он и больше, чем остальные…

План был жесток, но логичен. Во всяком случае, ничего другого им не оставалось. Слишком высокая степень риска, которому по этому плану должен был подвергнуться Дент-Байан, смущала, пожалуй, только Сейну. Она молчала, но была мрачна, как туча. Рамбай же, успокаивая совесть, бормотал:

— Он — махаон… Его братья убивают моих братьев… Он один может увести…

Дент-Байан принял план Лабастьера без малейших возражений, и они вылетели в направлении гор.

В начале первого дня полета Ливьен еще сомневалась, верно ли они поступают, действительно ли махаоны полетят за ними. Но уже вечером Рамбай возбужденно сообщил:

— Запах махаонов. Они близко опять.

Ливьен привыкла доверять чутью Рамбая.

К концу четвертого дня полета Лабастьер объявил:

— Все. Дальше Дент полетит один.

— Нет, — возразила Сейна, — он полетит не один. С ним буду я.

— Ты нужна нам! — воскликнула Ливьен, испугавшись, что потеряет единственную подругу, и искательно посмотрела на Рамбая и Лабастьера.

— Я останусь с ним, — твердо повторила Сейна. — И даже не пытайтесь переубедить меня.

Рамбай отвел глаза, а Лабастьер, согласно кивнув Сейне, сказал ей:

— Если ты решила так, то нам это только выгодно. Лети рядом с ним, побольше разговаривай… Сделай так, чтобы тот, кто смотрит его глазами, как можно позднее понял, что вас только двое…

Рамбай тронул руку Ливьен и тихо произнес:

— Наш сын не по возрасту умен.

И Ливьен с горечью осознала, что в интонациях его голоса сквозит презрение.