Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

5

Мысль о побеге пришла в голову Наан сразу после того, как Лабастьер Первый покинул ее обитель. Идея эта была всепоглощающей. Она как будто бы сожгла все иные думы и стремления и прочно заняла их место… Наан чувствовала, что просто физически не может больше оставаться тут. Она как будто бы даже привязалась к императору. Но ведь она не знала… Она не может отдать себя этому многоликому существу, лишь внешне напоминающему бабочку!

А до обряда их бракосочетания осталось меньше месяца.

Чисто технически побег был не таким уж сложным делом. Ее жилище имело не только внутренние коммуникации, но и внешний, выводящий на крышу, выход. Она могла летать куда захочет и удаляться от цитадели императора на любое расстояние…

Препятствием служила лишь добросердечная Дипт-Реиль, везде и всюду следовавшая за ней. Но Наан, оценив свои способности к лицемерию, пришла к выводу, что легко сможет перехитрить ее.

Однако простой идея побега казалась только на самый поверхностный взгляд. Потому что существовал не только вопрос «КАК?», но и вопрос «КУДА?»

До того, как император забрал Наан к себе, она ни разу не вылетала с территории Храма Невест без присмотра евнухов-репетиторов, и за его пределами у нее не было ни единого друга или даже просто знакомого.

Возможность скрыться в лесу Наан отвергла сразу: судя по тому, что рассказал Лабастьер, дикарских поселений ураний на свете больше не существует, а в одиночку ей не справиться с опасностями, подстерегающими там. Она жаждала свободы и в то же время панически боялась её.

Бежавшую от императора невесту могли бы приютить его враги… Но если правдой было всё то, что о современном мире рассказывали воспитанницам предметные репетиторы и мать-настоятельница, выходило, что поголовно все граждане Объединенной Империи действительно чтят своего правителя и преклоняются перед ним, как перед божеством — и махаоны, и маака, и горстка так и оставшихся малочисленными ураний.

Возможно, это и не так. Любая религия порождает еретиков, любое правительство бабочек во все века имело скрытую или легальную оппозицию, Наан помнила это из уроков истории. Но она все равно не знает, где их искать. Когда-то в обществе махаон эту социальную функцию выполняли бессрочники, но теперь нет и их.

С обескураживающей ясностью она осознала, как беззащитна и одинока она в этом мире. Родственники? Возможно, они и помогли бы ей скрыться… Хотя лояльность к законному правительству — традиция в обществе махаон, пожалуй, даже более сильная, чем святость семейных уз. Да к тому же она просто-напросто не знает своих родственников!

Говорить о семье в Храме было не принято, но нет-нет, да проскальзывали в болтовне Невест какие-нибудь намеки о родне. Наан же всегда казалось, что тайну ее происхождения хранят как-то особенно ревностно. И как раз это было одной из причин никогда не затевать разговоров на данную тему.

Но однажды мать-настоятельница допустила оплошность. Она заглянула на занятия по макияжу и, оглядев возбужденных напомаженных и разукрашенных воспитанниц, пришла в умиление. Настолько сильное, что позволила себе вольность. Указав на Наан, она бросила одному из репетиторов-кастратов: «Кто бы мог подумать, а? Похоже, поговорка «ядовитое семя не приносит съедобных плодов», вовсе не всегда бывает верной…»

Говорила она тихо, так, чтобы ее услышал только репетитор, но именно в тот момент случилось так, что «невесты» на миг перестали щебетать, и в тишине слова Дипт-Шаим прозвучали отчетливо и ясно. И почему-то они заставили Наан смутиться, а сердце ее тревожно и сладко забилось в груди…

Конечно, Дипт-Шаим могла выразиться и чисто фигурально, не имея в виду ничего конкретного… Но что-то подсказывало Наан, что это не так, что настоятельница знакома с ее родословной. В первый и в последний раз услышала она тогда хотя бы косвенное упоминание о своих родителях, и эпизод этот ярко запомнился ей. Сотни раз прокручивала она душными ночами эту сцену в памяти, пытаясь вникнуть в ее тайный смысл, но единственное, к чему пришла в итоге, это к мысли, что ее родители имеют дурную репутацию.

Хотя… Что-то о её семье Дипт-Шаим говорила и Лабастьеру Первому, в день, когда император выбрал ее… Но Наан в тот момент была так взволнована, что теперь из намеков матери-настоятельницы не могла припомнить ни слова.

Ей пришлось собрать всю свою выдержку, чтобы обуздать желание податься в бега немедленно. Утром следующего дня, после почти бессонной ночи, она придумала, как выведать что-либо о своих родственниках и сообщила Дипт-Реиль, что хочет посетить Храм Невест. Та была удивлена и даже недовольна:

— Поверь, ты найдешь там только зависть своих бывших подруг, и это омрачит твои воспоминания о прошлом, — сказала та, сервируя завтрак. (Невесты питались редко и более чем скромно, чтобы сохранить фигуры тонкими и стройными, здесь же Наан баловали лакомствами почти каждый день.) — К тому же, скоро ты в любом случае побываешь там, ведь обряд бракосочетания будет проходить именно в Храме.

Инстинктивно Наан чувствовала, что лучший способ лгать, не вызывая подозрений — говорить почти правду. Правду, но не всю. Чуть-чуть не договаривать. И она продолжала настаивать:

— Дело вовсе не в подругах. Честно сказать, у меня их никогда и не было. Но мне очень хочется повидать мать-настоятельницу еще до этого знаменательного дня; она всегда была добра ко мне, и пока что у меня нет никого ближе нее…

Дипт-Реиль понимающе покивала головой, и выражение ее лица смягчилось:

— Я понимаю тебя, милая. Когда-то и я почитала и любила свою настоятельницу, как самое близкое мне существо. Но эту проблему значительно легче решить по-другому. Я передам твое желание Лабастьеру, и твою старшую подругу доставят сюда.

— Но мне хотелось бы увидеть ее сегодня. (Наан было трудно представить, как она выдержит тут еще хотя бы несколько дней. А знания о семье приближали побег.)

— Сегодня? — Дипт-Реиль остановилась и испытующе посмотрела на нее. — Что ж, возможно, так и случится. Но не будь, однако, капризной…

Позавтракав с Наан и поболтав о маловажных предметах, Дипт-Реиль покинула ее. Но примерно через час она вновь появилась в опочивальне и выглядела теперь слегка раздосадованной:

— Что-то не припомню я, чтобы император был раньше так внимателен к чьим-нибудь прихотям, — бросила она.

Наан насторожилась:

— Что тебя рассердило, любезная Дипт-Реиль?

— Ради меня и моих капризов Лабастьер Первый никогда не оставил бы дела. Да я никогда и не позволяла себе подобного… Только что он лично отправился за твоей настоятельницей в Храм.

Наан тронула руку Дипт-Реиль:

— Не сердись, — она действительно испытывала некоторое смущение. — Я ведь не просила его об этом… И зачем ему было лететь самому?

— Вот и я сказала ему то же самое. Но он ответил, что доставить мать-настоятельницу на антиграве будет значительно быстрее, чем заставлять ее лететь сюда самостоятельно.

— Но ведь это так.

— Так-то оно так. Но антигравы есть не только у императора. И все-таки он пожелал сделать это сам.

«В этом он весь, — Подумала Наан. — Сам решил, что является для меня благом и, не жалея сил, добивается этого… Только вот моего мнения почему-то не спрашивает…»

Но Дипт-Реиль вряд ли понравились бы подобные рассуждения. Скорее всего, ей нужны слезные оправдания. Наан безуспешно пыталась придумать их, но та сама прекратила разговор умиротворяющим тоном:

— Впрочем, не нам судить о смыле поступков Внука Бога.

Наан целый день промаялась в ожидании, прикидывая, как поделикатнее выведать у матери-настоятельницы информацию о своей семье.

…Чего никак нельзя было заметить в лице Дипт-Шаим, когда та появилась в опочивальне бывшей воспитанницы, так это огромной и искренней радости от встречи с ней. Еще бы, ведь ее, как подозревала Наан, доставили сюда, даже не спросив, желает ли она того…

Лабастьер Первый продолжал усиленно изображать благородство: исполнив каприз невесты, сам он ей на глаза не показался, то ли чтобы не выслушивать слов благодарности, то ли, ожидая, когда та позовет его сама.

Наан же решила играть роль до конца. Во всяком случае, пока в одной с ними комнате находится и Дипт-Реиль, празднично нарядившаяся по случаю прибытия гостьи. Ее белые шальвары и блуза были разукрашены флюоресцирующими изображениями разноцветных пауков-солнц из фольклора ураний, и этот наряд резко контрастировал со сдержанными цветами культовой формы настоятельницы.

Лицемерно улыбаясь, Наан шагнула к Дипт-Шаим и, испустив возглас восторга, почтительно сложила крылья, развела руки и склонила голову.

Та не посмела прямо высказать свое неудовольствие, пусть и бывшей своей подопечной, но ныне — бабочке, которая со дня на день должна была стать женой императора, и замерла в ответном приветственном поклоне. (На это почтение и рассчитывала Наан в предстоящем разговоре.)

Выдержав положенную паузу, Наан затараторила:

— О мать-настоятельница! Я так счастлива нашей встрече! Мне так много нужно сказать тебе и так много узнать!.. Как идут дела в Храме? Не обижены ли на меня остальные Невесты за выбор Внука Бога? Как идет подготовка к торжеству бракосочетания?..

Настоятельница, покосившись на Дипт-Реиль, промямлила:

— Все идет согласно установлению…

Дипт-Реиль наблюдала за этой неказистой беседой с умилением, но тень подозрительности все же не покидала ее лицо. Внезапно она встрепенулась:

— Я принесу вам лакомства!

Стоило ей скрыться за перепонкой, как сгоравшая от нетерпения Наан сбросила маску:

— Кто мои родители? — выпалила она, напрочь забыв о своем намерении быть деликатной и осторожной. И тут же сообразила, что совершает роковую ошибку. Теперь, если она действительно сбежит отсюда, первой допросу подвергнется именно мать-настоятельница, и уж она, конечно же, сразу припомнит этот вопрос.

— Зачем тебе это знать? — продолжая улыбаться, вопросом на вопрос ответила Дипт-Шаим, и в голосе ее прозвенела сталь.

— Простое любопытство, — соврала Наан, чувствуя закипающую злость.

— Не похоже… — протянула настоятельница. — Но если это так, то ради бесцельной прихоти я не собираюсь поступаться святыми установлениями Храма.

— Ты смеешь перечить мне? — нахмурилась Наан. — Ты забыла, кем я скоро стану? То, что является прихотью жены Внука Бога, для прочих является законом!

— Ах, так? Понятно, понятно… — мстительно усмехнулась Дипт-Шаим. — Выходит, твой интерес непосредственно связан с интересами императора. Но ведь ты пока еще не стала его женой. Что ж он сам не задал мне этот вопрос?

Наан не нашлась, что ответить и почувствовала, как ярость всецело овладевает ею, чуть ли не лишая рассудка. Ненавистное лицо настоятельницы, ее маленькие прищуренные глазки пробудили в памяти Наан все унизительные сцены, которые происходили с ней в Храме. И всегда участницей, а чаще — зачинщицей этих ситуаций была именно Дипт-Шаим.

Наан вспомнила часы, которые провела в темном карцере, стоя голыми коленями на каменном крошеве… Вспомнила, как невесты по приказу настоятельницы устраивали провинившейся бойкот… Вспомнила электрические разряды жезла, ожоги от которых не проходили по многу дней… Моральный и физический прессинг вершился матерью-настоятельницей с фарисейской улыбкой всепрощения и сопровождался самыми добродетельными словами.

— Кто мои родители?! — повторила Наан угрожающе и сделала шаг к своей собеседнице.

В этот миг в комнату, с подносом уставленным яствами, вошла Дипт-Реиль.

— Убирайся! — не в силах далее сдерживаться, зло рявкнула на нее Наан. Впервые она повысила голос на свою пожилую непрошенную подругу. Та испуганно попятилась, а затем, торопливо поставив поднос на пол, выскользнула прочь. Дверная перепонка моментально затянула проем.

Ситуация окончательно вышла из-под контроля. Больше не было смысла прятать свою ненависть, и нельзя было терять ни секунды. Прошлые обиды и нервное напряжение последних часов разом выплеснулись наружу. Наан сделала еще шаг вперед и, схватив настоятельницу за горло, сжала пальцы:

— Отвечай! — она и сама не ожидала от себя этой вспышки агрессии.

Задыхаясь, Дипт-Шаим выпучила глаза. Одной рукой она ухватилась за стебли свисавшего из-под потолка декоративного растения и лишь благодаря этому удержалась на ногах.

Что-то хрустнуло у Наан под пальцами, и мать-настоятельница захрипела. Наан поспешно разжала руку, и тут же ее парализовала жгучая боль в паху. В свободной руке Дипт-Шаим держала выдернутый из чехла жезл электрошока.

Оцепенение Наан длиось лишь мгновение. Придя в себя, она вновь рванулась к настоятельнице и схватила ее за сжимавшую жезл руку. Отреагировать та не успела, и спустя секунду Наан завладела ее оружием. Не долго думая, она ткнула его концом в грудь Дипт-Шаим.

— Отвечай! Отвечай!.. — выкрикивала она истерично и жалила настоятельницу голубыми искрами разрядов.

Дипт-Шаим рухнула на пол и прохрипела:

— Твои родители… — и вновь замолчала.

— Кто?! — выкрикнула Наан. — Отвечай, или я прикончу тебя прямо сейчас! — и она еще раз ударила жезлом несчастную в живот. Та вскрикнула от боли и с трудом произнесла:

— Твои родители — Мари — казнены… Жив только брат…

Произнеся эти слова, Дипт-Шаим испустила глубокий вздох и замерла. Наан потрясла ее за подбородок, а затем, стремясь привести ее в себя, еще дважды ткнула жезлом. Но настоятельница не реагировала.

«Я убила ее… — осознала Наан и пришла в неописуемый ужас. — Бежать! И именно сейчас! У меня есть брат?! Кто он? Где?..»

Послышался топот. Похоже, крики в ее комнате привлекли внимание стражников, или их позвала Дипт-Реиль. Наан метнулась к лестнице, ведущей на крышу.

Пытаться улизнуть от сильных, тренированных бойцов-ураний было просто бессмысленно, и все же Наан быстро взобралась к наружному выходу и, миновав перепонку, оказалась на плоской поверхности. Держась за землеводный шест, она расправила крылья, а затем, шагнув с крыши, поплыла над простиравшейся перед цитаделью Внука Бога эспланадой.

И в тот же миг на глаза ей попался императорский антиграв, охраняемый внизу одним-единственным часовым. (Собственно, большей охраны и не требуется, так как аппарат этот настроен так, что подчиняется только командам своего хозяина.)

Лабастьер говорил ей, что управление антигравом не представляет никакой сложности, ведь приказы ему отдаются мысленно… Он даже обещал дать ей возможность полетать на нем самостоятельно и сказал, что ввел для этого в кодовую систему аппарата наряду со своими и ее генетические параметры. Но тогда она не проявила к этому живого интереса, и так ни разу и не воспользовалась предложением императора. Теперь же все это в один миг всплыло в ее памяти.

Она буквально спикировала к антиграву и, с трудом удержавшись на ногах, приземлилась возле часового. Тот узнал невесту императора и склонил голову в поклоне. На мгновение Наан замерла перед ним в замешательстве. Что она скажет ему? Что решила покататься? Полная ерунда! Без личного распоряжения Лабастьера никто ей этого не позволит!

И тут со стороны цитадели послышались крики преследователей. Часовой, отвлекшись, устремил свой взгляд туда. И Наан, сбросив оцепенение, ткнула все еще сжимаемый в руке жезл настоятельницы бедняге прямо в шею. (Позднее Наан узнала, что напряжение разряда жезла зависит от силы сжатия его рукоятки. По-видимому, на этот раз она сжала рукоятку изо всех сил…) Часовой повалился, как подкошенный.

Наан прыгнула в водительское кресло, напялила на голову обруч с мнемодатчиками и постаралась как можно яснее произнести про себя команду: «Вверх!»

Аппарат не шелохнулся.

«Слова тут ни при чем», — подумала Наан и попыталась представить, что взлетает в воздух. Но чуда не произошло и тогда.

Самым отвратительным было то, что она совершенно не могла сосредоточиться. Страх вытеснил из ее головы все мысли, кроме одной, путанной и совершенно бесполезной сейчас, появившейся во время борьбы с Дент-Шаим: «Мои родители казнены… У нас существует смертная казнь?.. Кем они были?..»

Краем глаза Наан видела, что десяток преследователей спускаются к ней, и постаралась изгнать из своего сознания неуместные вопросы.

«Небо! Небо!..» — Она заставила себя ясно представить, как взмывает в лазурную высь… Но это так ничего и не дало ей. «Я буду схвачена… Может быть, именно за такие поступки и карают смертью?.. В семействе Мари смертная казнь — добрая традиция, — с горькой иронией подумала она. — Эдакий фамильный признак…»

«Код! — внезапно дошло до нее. — Какая же я бестолковая идиотка!..» Она поискала глазами и тут же нашла сиреневое пятно в форме пятерни на левом подлокотнике кресла. — «Ввел ли Лабастьер мои параметры, как обещал? А вдруг все-таки не ввел?»

Она вложила кисть руки в контуры и почувствовала легкое покалывание. Антиграв задрожал, оживая… А затем — стремительно взвился в поднебесье!

Перегрузка буквально вдавила ее в кресло, а в ушах послышался свист ветра. Чудовищная скорость была, наверное, обусловлена силой желания Наан убраться отсюда подальше.

И на этой безумной скорости она врезалась прямо в рой мчавшихся к ней преследователей.

Звук удара, крики боли и испуганные ругательства она слышала лишь пару секунд и вскоре была уже много выше места столкновения. Выделывая немыслимые пируэты и мертвые петли, она неслась в неведомом ей самой направлении.