Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

6

…— Ну, наконец-то, — заметил Лаан, когда на четвертые сутки путники выбрались из травянистого леса, недавно сменившегося зарослями фиолетовых псевдокриптомерий, и оказались на обрыве, с которого открылся вид на селение под ним. — И выглядит все, вроде бы, прилично.

Действительно, пейзаж внизу напомнил Лабастьеру уменьшенную копию столицы: уютно расположившись на лиловой траве, дома из раковин и камня радовали глаз неярким разноцветьем.

Вспорхнув с Ласкового, Мариэль пролетела с десяток метров вперед и, вернувшись, сообщила:

— Вниз спуска нет. Похоже, нашим сороконогам придется туго.

— Нам тоже, — вздохнул Лаан. — Особенно мне. — И помахал поврежденным крылом.

Рано или поздно нечто подобное должно было произойти. При всех преимуществах движения в седле — скорости и возможности везти с собой все необходимое — имели место и недостатки. Перед водоемом, ущельем или подобным этому крутым обрывом сороконоги, в отличие от своих крылатых седоков, были беспомощны.

Именно для таких случаев путники и припасли клубок длиннющего флуонового шнура. Однако длина его была не бесконечной. Лабастьер слетал на разведку, измерил спуск и, вернувшись, сообщил, что несколько ниже середины есть небольшая ступень. Дотуда верёвки хватит вполне, а дальше склон уже не столь крут, и сороконоги смогут спускаться сами.

Обмотав один конец верёвки вокруг задней части панциря Ласкового, между последней и предпоследней парами ног, Лаан дважды обернул её вокруг ствола ближайшей, стоящей в десятке метров от края обрыва, псевдокриптомерий. Затем он с клубком в руке уселся на Умника позади Лабастьера, и они двинулись вдоль обрыва, разматывая шнур по ходу.

Когда веревка кончилась, они обвязали ее вокруг туловища Умника, и Лабастьер вернулся к Мариэль с Ракши.

— Готово, — объявил он. — Двигаемся.

После чего он взлетел повыше и знаками показал Лаану, что тот может приближаться.

Мариэль, в свою очередь, взяла за повод Ласкового и, как только веревка чуть ослабла, повела его к краю обрыва. Ракши остался возле дерева, следить, чтобы веревка не застряла или не зацепилась за что-нибудь.

Добравшись до края, Ласковый остановился и недоверчиво покосился на Мариэль, вспорхнувшую и висящую над обрывом чуть впереди.

— Ну, же, — подбодрила она, — давай, не бойся… — и сильнее потянула за повод.

И Ласковый, осторожно перебирая лапами, стал сползать по почти вертикальной плоскости вниз, едва ли не повиснув на шнуре вниз головой. Обвитая вокруг ствола флуоновая струна натянулась, но за ее прочность можно было не беспокоиться, она вполне могла бы выдержать и троих сороконогов одновременно.

Сперва веревка скользила по стволу свободно, и Лаан изо всех сил удерживал Умника, чтобы тот шел помедленнее. Подстраховывать, держа веревку, приходилось и Ракши. Но вскоре она глубоко врезалась в ствол, вследствие чего трение усилилось, и всем стало полегче.

Минут через десять, когда Лаан на Умнике приблизился к дереву настолько, что мог переговариваться с Ракши, веревка остановилась, и ее натяжение ослабло. Наблюдавший за всем этим процессом с воздуха Лабастьер спустился:

— Все в порядке, — сообщил он. — Отдохните немного, а я слетаю к Мариэль.

Вернулся он вместе с девушкой.

— Бедняжка ужасно напуган, — сообщила она. — И так смотрит на меня, словно я его предала. Улегся и дрожит.

— Не хотел бы я оказаться на его месте, — кивнул Ракши.

— Тебе и не придется, — вздохнул Лаан, — а вот мне, кажется, да… А вот на его месте, — кивнул он на Умника, — мы сейчас все будем.

С Умником они повторили в точности ту же процедуру, что и с Ласковым, разница была лишь в том, что впрячься заместо сороконога пришлось всем троим самцам. Но все обошлось, и вскоре на площадке дрожали уже оба сороконога.

Затем, ругая последними словами свое поврежденное крыло, веревкой обмотался Лаан, а Ракши с Лабастьером спустили и его.

Передохнув на площадке и дождавшись, когда животные успокоятся, путники продолжили спуск по менее покатому склону. Он был достаточно сложен, но еще минут через двадцать они были у подножия. И вскоре, приведя в порядок внешность, они въехали в селение.

— Да ведь это же наш король! — завопил первый же подлетевший к ним местный житель и, вместо того, чтобы, как это полагается по этикету, опуститься на землю и поклониться правителю, выкрикнул, — «Я скажу всем!» — и умчался прочь.

— Излишней вежливостью они тут не страдают, — заметил Лаан.

— Мне это даже нравится, — отозвался Лабастьер. — С излишней вежливостью мы недавно уже сталкивались.

Прошло совсем немного времени, и уже несколько десятков любопытных бабочек хороводом кружили над путниками. Шуму и гаму при этом было столько, что сороконоги, в конце концов, остановились и, озираясь, не желали двигаться дальше. Однако весь этот шум носил явно восторженный характер, и Лабастьер, вместе с остальными, улыбаясь, кивал своим подданным и помахивал ручкой.

Внезапно крики разом смолкли, уступив место пронзительным и крайне нестройным звукам оркестра деревянных духовых. Только тут Лабастьер обратил внимание на группу бабочек, приближающуюся к ним по земле. Навстречу торопливо вышагивал немолодой, но и не старый еще, во весь рот улыбающийся румяный махаон. Шел он, торжественно расправив крылья, сопровождаемый несколькими музыкантами, но чуть впереди всех. На его голове красовался желтый берет, а на теле — что-то вроде комбинезона, расписанного широкими серебристыми и золотистыми вертикальными полосами. Однако не только костюм, но и сама эта бабочка была весьма необычна. Таких Лабастьер еще не видывал. Махаон был толст. Неимоверно толст, а при более внимательном рассмотрении, еще и лыс.

— Наконец-то! Наконец! — закричал он уже издалека, перекрывая душераздирающий рев духовых. — А я уж думал, король никогда не наведается в нашу глухомань!

Приблизившись на предписанное этикетом расстояние, толстяк остановился и с поразительным при его габаритах изяществом совершил положенный поклон. Затем, обернувшись к трубачам, рявкнул:

— Хватит! Чудовищно! Идите репетируйте! До вечера… Вечером — бал! Беда, да и только, — вновь обернулся махаон к королю, сложив крылья, — я непрестанно разрываюсь между долгом и желанием. То туда — то сюда, — изобразил он всем своим грузным телом. — А что в результате? В результате я не могу послушать приличной музыки. Ах да, простите, — осекся он. — Меня зовут Дент-Пиррон, и я, как вы, Ваше Величество, наверное, догадались, правитель всех этих несчастных, — обвел он рукой порхающих в воздухе и отнюдь не выглядевших несчастными, жителей, а затем указал на музыкантов. — В том числе и этих бездарей. — Пошли вон! — рявкнул он, и трубачи, сунув под мышки инструменты, поспешно ретировались.

Дент-Пиррон вновь обернулся к королю, и его лицо опять расплылось в приветливой улыбке. Он снял берет и, перевернув, принялся утирать им вспотевшую лысину. Убедившись, что толстяк закончил свою тираду, Лабастьер, сойдя на землю, как и полагается, ответил на поклон.

— В чем же суть вашего внутреннего конфликта, любезнейший? — спросил он затем, тщетно пытаясь удержаться от улыбки.

— О! Это драма всей моей жизни! — вскричал Дент-Пиррон и, бесцеремонно подхватив короля под руку, поволок его за собой. — Ваш досточтимый предок Лабастьер Второй наказал потомкам, то бишь нам, не создавать никаких сложных предметов. Так?! — Махаон остановился и испытующе уставился в лицо короля.

— Так, — подтвердил тот.

— А музыкальные инструменты?! — возопил махаон. — Это простые предметы или сложные?! А?!

— Ну-у… — растерялся король.

— То-то и оно! — не дожидаясь ответа, выкрикнул Дент-Пиррон и поволок короля дальше, не прекращая разглагольствовать. — Как-то, будучи в дурном расположении духа, в порыве верноподданнического рвения, я приказал этим несчастным, под страхом сурового наказания, немедленно уничтожить имеющиеся у них музыкальные инструменты как предметы недозволенно сложные. Но вскоре подоспел городской праздник. А какой же праздник без музыки? И я приказал изготовить новые инструменты. Затем это повторилось еще раз, потом еще… И вот какой нелепый выход я выдумал… Да, признаю, нелепейший! Но иного я измыслить не смог. Теперь я прячу музыкальные инструменты у себя в доме, в кладовке. И выдаю их музыкантам только в праздничные дни. Вот, например, сегодня им повезло, ведь ваш визит это, несомненно, праздник для нас… Но им катастрофически не хватает времени на репетиции, и в итоге… Ну, вы и сами слышали… Чудовищно!

Позади них раздался многоголосый гогот. Лабастьер оглянулся. Оказывается вся, только что окружавшая их в воздухе толпа, опустилась на землю и топает теперь позади них. Жители селения с нескрываемым обожанием пялились на своего грузного правителя.

— А вы чего уставились?! — заорал на них Дент-Пиррон. — Ну-ка летите по домам и готовьтесь к сегодняшнему балу! Я кому сказал?!

— Подождите, — остановил его Лабастьер и обратился к подданным. — В качестве приветствия примите мой подарок, гостеприимные жители этого прекрасного селения. Королевским словом я разрешаю вам играть на музыкальных инструментах в любой день.

— Слышали?! Наконец-то! Прекрасно! — вскричал темпераментный толстяк. — У меня просто камень с души свалился. Слава нашему королю! Все. Вперед! — махнул он бабочкам, и те, взвившись в воздух, полетели по домам. Сороконоги с Лааном, Ракши и Мариэль ускорили шаг и догнали Лабастьера с его собеседником.

— Прекрасные зверюшки! — покосился Дент-Пиррон на сороконогов. — А я, представьте себе, запретил сельчанам разъезжать на них.

— Почему?! — поразился Лабастьер. — Ведь это же животные, а не механизмы.

— Так-то оно так, — часто закивал махаон, — да только мои выдумали прицеплять к ним грузовые коляски. Вы знаете, что такое коляски? — опасливо глянул он на короля.

— Да, — кивнул Лабастьер, — конечно. Такие коляски называются «телегами», и они внесены в специальный «Реестр дозволенных приспособлений» Лабастьера Второго. В нем предписано пользоваться ими во время строительства, для перевозки камня. Очень удобная вещь.

— Да вы что?! — всплеснул руками Дент-Пиррон. — Как бы мне заполучить этот документик?! Я и слыхом о нем не слыхивал! Коляски — очень, очень удобная вещь. Но я-то думал — противозаконная!

— Сложность их не выходит за грань дозволенного, — уверил его Лабастьер, — как, впрочем, по-моему, и сложность музыкальных инструментов.

— А где, где эта грань?! — страдальчески наморщился толстяк. — И где же мне взять упомянутый вами реестр?

— К сожалению, доступ к нему имеют только члены королевской семьи. Но я собственноручно выпишу вам разрешение использовать телеги, — пообещал Лабастьер. — Мое распоряжение имеет силу указа.

— Как вовремя вы появились! — вскричал Дент-Пиррон. — Мы как раз затеваем крупное строительство… А как насчет воздушных пузырей?

— Чего-чего? — не понял Лабастьер.

— Ну-у… — потупился толстяк. — Э-э…

— Говорите, говорите, — потребовал король. — О чем вы меня спросили? Повторите.

— О воздушных пузырях, Ваше Величество.

— А что это такое?

— Да, наверное, не стоит и обращать ваше драгоценное внимание на подобную ерунду, — попытался уклониться от ответа махаон. — Вот, кстати, мы и добрались. Мой дом принадлежит вам, — произнес он ритуальную фразу, указывая на небольшое, но очень симпатичное строение из зеленого с голубыми прожилками камня. Однако в устах толстяка эта формула потеряла всякий оттенок торжественности и прозвучала более чем обыденно. К тому же, он сразу добавил: — Не правда ли, милый домик? Его выстроил еще мой дед, его звали так же, как меня… Точнее, меня назвали в его честь…

Лабастьер, по достоинству оценив красоту дома, не позволил сбить себя с толку и стал настаивать:

— Любезный, объясните же мне, что это за «пузыри» вы имели в виду.

— Одну минуту, я только распоряжусь о том, чтобы поухаживали за вашими сороконогами, — бросил Дент-Пиррон и, не без затруднений протиснувшись в дверной проем, исчез в доме.

— Мне он нравится, — заявил Лаан. — Только толст он просто неприлично.

— Он, наверное, и летать-то не может, — заметил Ракши. — Никакие крылья не выдержат такой вес.

— А мне его жалко, — добавила Мариэль. — Наверное, он болен. Но он очень милый.

— Вы слышали весь наш разговор? — спросил Лабастьер. — Боюсь, и тут нас ожидает какая-то тайна…

В этот миг из дома высунулась голова Дент-Пиррона:

— Никаких тайн, — заявила она. Вслед за головой протиснулся и ее хозяин: — Если вам показались подозрительными мои слова про воздушные пузыри, то я немедленно развею ваши подозрения.

С верхнего этажа слетели двое самцов маака и, приняв поводы сороконогов из рук Ракши и Лаана, повели животных прочь.

— Так вот, достопочтенные, — продолжил махаон. — Вы, я думаю, не оставили без внимания мои несуразные размеры? — произнеся это, он нелепо растопырил руки и повернулся вокруг себя. — Вы, наверное, решили, что я болен?

Лабастьер заподозрил было, что толстяк «случайно» уловил не только последнюю фразу его разговора с друзьями, а подслушивал и всю их беседу, но тут же эту мысль отбросил.

— Вовсе нет, — продолжал Дент-Пиррон. — Я просто люблю есть. Сам не знаю, почему. Люблю до непристойности. Я ем буквально каждый день и ничего не могу с собой поделать. Но ведь в этом же нет преступления? — посмотрел он на короля с надеждой.

— Нет, — успокоил его тот. — Хотя это и странно. Так при чем же тут «пузыри»?

— Сейчас, сейчас, вы все поймете. И вот однажды я обнаружил, что вешу уже так много, что больше не могу летать. Я собрал в кулак всю свою волю и прекратил есть. И примерно через полгода снова начал летать. Но что это были за полгода! — толстяк страдальчески возвел глаза к небу. — Я испытывал муки. Я потерял сон! Мое настроение было отвратительным, и я начал изводить соплеменников строгими распоряжениями! Да я и чувствовал себя при этом отвратительно. Тогда я плюнул на все и снова стал есть столько, сколько мне нравится. И снова потерял способность летать. Это продолжается уже несколько лет.

И вот тогда один из моих, э-э-э…, подчиненных придумал штуковину, которая бы очень мне помогла, если бы только я не посчитал невозможным ею воспользоваться. Он выдул из флуона большой пузырь, а затем наполнил его газом, который выкачал из наловленных им для этой цели шар-птиц. Он даже сумел не причинить бедняжкам никакого вреда и отпустил их на волю. В результате он получил пузырь, который так и тянет вверх любой груз. Сам по себе этот пузырь поднять меня не смог бы, но когда я немного помогал себе крыльями… Я снова летал!

Две ночи я забавлялся этим давно забытым ощущением… — Дент-Пиррон виновато заморгал. — Да, признаюсь, я не смог удержаться от того, чтобы не попробовать… Но потом выяснилось, что кое-какие негодяи подглядывали за мной. Устроили, понимаете ли, себе развлечение… И тогда я взял себя в руки и… и спрятал этот пузырь туда же, где держу музыкальные инструменты. Казните меня, мой король. Я виноват и вину свою признаю полностью.

— Да, это занятная история, — признал Лабастьер, представив толстяка болтающимся в небе на флуоновом пузыре и пряча улыбку. — Но, думаю, большой вины за вами нет…

— Да? Я очень рад, — торопливо согласился толстяк. — А как насчет водопровода?

— А это еще что такое? — нахмурился король. — Впрочем, я, кажется, понял, что тут у вас творится. Выкладывайте уж сразу все, что вы тут напридумали…

В разговор вмешалась Мариэль:

— Кстати, что это за симпатичные любопытные лица постоянно выглядывают из ваших окон? Наверное, это ваши домашние?

— Совершенно верно, милая девушка, — обрадовался смене темы городской владыка.

— Так что же вы их нам не представите?

— Я попросил их не мешать нашему разговору.

— Это не совсем прилично, — заметил Лабастьер. — Давайте-ка познакомимся с ними. А обо всех ваших преступных изобретениях мы поговорим позже.

— Все мои домашние — маака, — продолжал без умолку болтать Дент-Пиррон, ведя гостей наверх по винтовой лестнице. Лицо его стало печальным. — Моя любимая женушка Дипт-Рууйни скончалась при родах, а жениться во второй раз я не пожелал. В нашей семье осталась самка-маака, так что я не обделен теплом, а Рууйни мне все равно никто не заменит, да и продолжать свой род с кем-то другим я не стал бы… И ничего. В нашей семье множество детей — маака. Кстати, и есть-то без всякой меры я начал именно тогда. Я и раньше, возможно, любил покушать несколько больше других, а тут уж и вовсе потерял голову. Тосковал и ел. Ел и тосковал…

Они добрались до второго этажа и прошли через потолочное отверстие. С напольных ковриков поднялись и поклонились гостям трое маака — супружеская пара и юный самец, очевидно их младший, еще живущий с родителями, сын. Цвета их одежды были те же, что и у Дент-Пиррона — серебро и золото. По-видимому это были фамильные цвета.

Не успели гости и хозяева обменяться приветствиями и представиться, как Дент-Пиррон вскричал:

— Кстати! А не пора ли нам перекусить?!

— Нашим гостям, пожалуй, пора, — отозвалась самка, назвавшаяся Айнией. — Они потратили в дороге много сил. А вот нам это необязательно. Особенно тебе, дорогой. И, думаю, надо распорядиться о том, чтобы кто-то позаботился о поврежденном крыле, — указала она на Лаана.

В тот момент, когда самка произнесла слово «дорогой», Лабастьер бросил взгляд на самца маака, и по умиротворенному выражению его лица убедился, что в этой, хоть и неполной, семье царят мир и согласие.

— Айния, — укоризненно покачал головой Дент-Пиррон. — Неужели ты думаешь, я не заметил, что наш многоуважаемый гость нуждается в лечении? Но есть тут один щекотливый момент… С одной стороны, крыло можно починить традиционным способом, но тогда оно не будет складываться полностью, будет доставлять неудобство на земле, да и в полете будет недостаточно гибким… С другой стороны, есть у меня один умелец… Э-э… Если возьмется он, крыло будет, как новое… Но… Боюсь, его методы несколько не соответствуют… Инструменты и приспособления, которыми он пользуется…

— Непозволительно сложны, — догадался Лабастьер.

— Вот именно, вот именно, — подтвердил махаон и удрученно потупился.

— А долго он будет возится, этот ваш умелец? — поинтересовался Лаан.

— Если возьмется прямо сейчас, к началу сегодняшнего бала вы уже могли бы летать, — с воодушевлением заверил Дент-Пиррон, но тут же стушевался и, осторожно глянув на короля, добавил. — Только уважение к вашему другу заставило меня сделать это предложение. Не сомневайтесь, упомянутые инструменты и приспособления я держу все в той же кладовке…

— Вместе с музыкальными инструментами, воздушным пузырем, — продолжил за него Лабастьер, — и этим, как его…

— Водопроводом? — поспешил на помощь махаон.

— Вот-вот.

— Нет, мой король, водопровод, к несчастью, в кладовую не спрячешь, это довольно громоздкий предмет…

— Мой господин, — вмешался Лаан, обращаясь к королю, — мне бы хотелось починить крыло так быстро и качественно, как он обещает.

— Действуйте, — махнул рукой Лабастьер. — Хотел бы я побывать в этой вашей кладовке. Я даже настаиваю на этом.

— Я и сам мечтаю о том же! — вскричал Дент-Пиррон. — Тяжким бременем на моей душе лежит то, что мне приходится хранить взаперти очень удобные и полезные вещи. Но я не уверен в их законности. И я очень хотел бы, чтобы вы лично указали, какие из них следует уничтожить, а какие — разрешить. И присаживайтесь, наконец. В мою кладовую отправимся сразу после трапезы. Айния! Ну где же угощения?!

— Успокойся, милый, — кивнула маака. — Уже несут.

— А ты, мальчик мой, — обратился Пиррон к юному самцу, — будь добр, отведи нашего раненого гостя к мастеру Луару, и пусть тот немедленно возьмется за починку лечение.

— Так инструменты-то у вас в кладовке, — заранее догадываясь, что примерно услышит в ответ, вкрадчиво напомнил Лабастьер.

— У Луара есть свой ключ, — как ни в чем не бывало сообщил Пиррон, принимаясь за принесенные лакомства.

Лабастьер усмехнулся и покачал головой. Похоже, преступные механизмы, хранящиеся в кладовке махаона, не так уж недоступны жителям его селения, как он хотел изобразить сначала. Но разговор этот король решил отложить до момента посещения этой самой кладовой и не портить сейчас настроения гостеприимным хозяевам.

Лаан с юным маака удалились, остальные же приступили к трапезе.

…Итак, вы ищете невесту, — сказал со-муж Дент-Пиррона маака Барми. Взгляд его бежевых глаз был мягок, но проницателен. — Что ж, вполне возможно, что вы найдете ее именно у нас. В наших краях множество молодых и привлекательных самок, есть среди них и дочери именитых семейств.

— Я был бы счастлив такому исходу, — подтвердил Лабастьер и, скорее из вежливости, нежели от жажды, пригубил напиток бескрылых из глиняной пиалы.

— А кем, если не секрет, приходится вам ваша милая спутница? — улыбнувшись Мариэль, спросила Айния.

— И этот молчаливый юноша, которого вы назвали «Ракши», — добавил Барми, переведя на того свой взгляд.

— Мариэль и Ракши — жених и невеста, — пояснил Лабастьер, — и они — наши друзья по несчастью. Они ищут диагональ. Так что не только я буду с надеждой знакомиться с вашими молодыми соотечественниками.

— Сколь трагичны порою, но сколь прекрасны и справедливы наши обычаи, — заметила Айния.

— А что, в том селении, откуда вы пришли, ни вам, ни вашим спутникам никто не приглянулся? — отвлекся от поглощения пищи Дент-Пиррон и с каким-то опасливым любопытством посмотрел на Лабастьера.

— Любезный мой вассал, — прищурился король, — я уже по достоинству оценил ваш осторожный нрав и хитрый ум. Я уверен, что этот вопрос вы задали неспроста.

— Ну-у… — смутился Пиррон. — Ладно, скажу начистоту. Не нравятся мне наши соседи. Не понимаю я их. Они не проявляют открытой враждебности, но и от контактов вежливо уклоняются. А были случаи, что наши бабочки, отправившись туда, исчезали навсегда.

— Этого больше не будет, — заверил Лабастьер. — Вы действительно не догадывались о причинах вашей с соседями взаимной неприязни?

Выражения лиц хозяев убедили Лабастьера в их искренности, и он продолжил:

— Они находились во власти, я надеюсь, последнего, тщательно скрываемого и охраняемого ими т’анга.

В зале повисла тишина, словно король сказал что-то неприличное. Да собственно, так оно и было. Ненависть к этим тварям прошлого прививается бабочкам буквально с первого дня жизни рассказами о подвигах Лабастьера Второго и бойцов отрядов т’анг-расчистки.

— Вот как, — нарушив молчание, тихо произнес Барми. — Вот как. Многое становится ясным. И вы, я надеюсь, навели там порядок?

— Полный, — подтвердил король.

— Неужели и вправду там был этот… это… неприятное существо? — Дент-Пиррон искательно глянул на Ракши и Мариэль. Те только подтверждающе кивнули ему.

— Вы убили его? — уточнил самец маака.

— Да, — Лабастьеру не доставило удовольствие это признание. Но что сделано, то сделано.

Барми поднялся и церемонно поклонился.

— Вы достойны славы своих предков, — сказал он торжественно.

— А теперь вы будете наводить порядок у нас? — жалобно спросил Дент-Пиррон.

— Успокойтесь, — усмехнулся Лабастьер. — Я понимаю вас и в чем-то даже уважаю ваше стремление сделать жизнь интереснее и комфортабельнее. Но в вашем поведении есть, все же, нечто общее с поведением ваших соседей: и вы, как и они, не желаете довольствоваться простыми радостями, данными нам природой. А потому я все-таки буду строг.