Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

14

Однако, «перед смертью не надышишься». День, за который он так упорно торговался с думателем, не принес Лабастьеру никаких радостей. Словно их прощальный запас был исчерпан вчера.

Сначала он рассмотрел выполненный министром юриспруденции проект приказа о введении на Безмятежной смертной казни дворянам за измену королевской присяге. Но не подписал его, чем министра крайне разочаровал.

Потом он принял Ракши, и пришлось заниматься уже несколько раз откладываемым им вопросом о легализации некоторых видов оружия, коими Тилия намеревалась оснастить королевский отряд. Проспорив около часа, пришли к обоюдному решению, немного повременить…

Затем явился Лаан. Лабастьер несказанно обрадовался и предложил другу провести часок за сосудом напитка бескрылых. Но тот вел себя как-то странно и затеял туманный разговор — сперва об успехах принца Лабастьера Седьмого, а потом — о неких долгах и обязанностях…

Лабастьер тщетно пытался вникнуть в суть его слов, но тот бродил вокруг да около… Наконец, король, догадавшись, на что Лаан намекает, заявил ему, что если тот желает спать с Мариэль, то к ней с этим и следует обращаться, и скрепя сердце, добавил, что та, вроде бы, отказывать не собирается.

Лаан внезапно вспылил и в самых повышенных тонах ответил, что, мол, пришел он вовсе не за тем, а чтобы напомнить королю о его долге перед народом. На Безмятежной царит хаос и беспорядок, в чем они лично убедились во время недавней кратковременной инспекции, король же, вкушая радости семейной жизни, проводит дни напролет в неге и безделье, и даже не пытается преодолеть охватившую его позорную болезнь боязливости…

Лабастьер не нашелся, что ответить ему. Но тот и не стал дожидаться, а гордо удалился сразу, как только закончил свою тираду.

И тут же появилась Мариэль. Выглядела она разгневанной, чему Лабастьер даже не удивился. Такой сегодня день. Причина ее дурного расположения духа выяснилась сразу. Она сообщила, что невольно слышала разговор Лабастьера с Лааном и возмущена той пошловатой легкостью, с которой он сообщил махаону об их возможной близости. Она предложила Лабастьеру хорошенько подумать о своем поведении и о ее положении в королевской семье в то время, как она с группой придворных отправляется показывать принцу красоты лесной природы…

Лабастьер решил развеяться и полетать в одиночестве в столичном небе. Но прохладный осенний ветерок добавил еще один штришок в картину его удрученности, а легкий моросящий дождик прекратил прогулку, вымочив ему крылья, и во дворец король возвращался пешим ходом.

Махнув рукой на все, он засел в библиотеке.

Когда Мариэль вернулась, они помирились, но до любовных ласк как-то не дошло.

…И вот наступила полночь.

— ?.. — спросил думатель даже не словом, а самим ощущением скептического ожидания. Что сильно Лабастьера обозлило. Словно сговорившись, все тычут ему сегодня его несостоятельностью. Но он тут же сообразил, что причиной раздражения служит подавляющее его психику телепатическое поле.

— Я готов, — отозвался он.

— Зови болвана-церемониймейстера! — обрадовался думатель.

— Это еще зачем? — удивился король.

— Если мы будем общаться в непосредственной близости, контактируя буквально физически, процесс займет раза в три меньше времени.

Лабастьер Шестой припомнил вид грузового помещения Золотого Храма, облик думателя и зловоние вокруг него… Его передернуло.

— Я не тороплюсь, — отозвался он.

— Как знаешь, — согласился думатель. — Но тогда повозиться придется с недельку. — И перед глазами короля внезапно возник образ ослепительно красивого пожилого седовласого самца-маака, с доброжелательной усмешкой пожимающего плечами.

— Это один из моих эмоциональных автопортретов, — пояснил думатель. — Так я выгляжу сам для себя.

Не успел Лабастьер и подумать, сколь разительно этот образ отличается даже не от реального вида думателя, а от того, какое впечатление производит его характерец, как тот добавил:

— А иногда и вот так…

Старец был тем же, но теперь он был лыс, морщинист, а черты его лица источали наиподлейшее ехидство.

— Не беспокойся, я воспринимаю себя достаточно адекватно, — пояснил думатель. — Автопортретов у меня три. Все зависит от настроения. Третий, между прочим, самка… Хотя те два портрета, которые ты сейчас видел, я употребляю существенно чаще. Но хватит обо мне. Расслабься. Я начинаю.

Лабастьер даже вздрогнул, как от удара, почувствовав, что нечто мощное и пульсирующее врывается в его голову: "!!! … !!! … !!! … !!! … !!! …» Он не мог сосредоточиться на содержании этого вихря мысленной информации, но ощущение было почти физическим…

Он замер и, потеряв счет времени, отдался этому чувству…

… !!! … !!! … !!! … !!! … !!! … !!! … !!! … !!! … !!! … !!!

…Казалось, прошла вечность. Но в какой-то момент его обуял внезапный ужас перед сумасшествием. Ему вдруг показалось, что он — совсем не он, а кто-то другой… И нечто похожее на боль набухало у этого «другого» в голове. Он открыл глаза и попытался закричать… Но крика не получилось, он лишь застонал. И звук этот отдался в висках уже настоящей острой болью и тошнотой.

— Все-все-все, — виновато улыбаясь, сказал ему седовласый старец. — На сегодня хватит. Мы трудились почти пять часов. Переваривай то, что получил, а я появлюсь завтра…

Он взмахнул крыльями и улетел в никуда.

А Лабастьер Шестой, сжав голову руками, выполз, чтобы не разбудить Мариэль, из гамака и, постанывая, распластался на полу спальни. А мириады слов, картин, образов, запахов, целые жизни и даже эпохи, словно бутоны, точно свернутые доселе тугие клубки, распускались, разворачивались сейчас в нем и, переплетаясь, занимали свои места в его памяти, беспощадно растягивая ее до болезненно немыслимых размеров…

Лишь под утро, перебравшись обратно в гамак, он забылся беспокойным сном, а проснулся, соответственно, к середине дня. Но теперь он чувствовал себя не так уж плохо. А полученные от думателя сведения уже давали о себе знать.

Например, вкус предложенного ему придворным освежающего напитка из урмеллы, напомнил ему вкус жасминового нектара, и он явственно представил себе этот невиданный на Безмятежной цветок. Ассоциация потянула за собой воспоминание о том, что жасминовый нектар особенно вкусен подогретым, и Лабастьер тут же распорядился, чтобы в следующий раз урмелловый напиток ему подали горячим.

Выйдя на веранду дворца и оглядевшись, король испытал неожиданное чувство, как будто видел все окружающее впервые. Дома дворян и простолюдинов показались ему удивительно нарядными и умиляли своей нефункциональной прелестью. А в осенних красках природы почудились нечто сказочное, и Лабастьер догадался, что проистекает это от того, что земная флора окрашена совсем по-иному…

С площади вспорхнули и направились к нему несколько бабочек, и король узнал сопровождаемых репетиторами сына и жену. Неожиданно он почувствовал легкий укол ревности, ведь он-то теперь знал точно, что между Лабастьером Седьмым и Мариэль нет никакого кровного родства, и биологически по отношению к ней они с сыном абсолютно равны. Но он моментально отбросил эту мысль. Ведь она-то об этом не знает. И никогда не узнает.

Сын, махнув ему рукой, пролетел с репетиторами мимо, а Мариэль, приземлившись на веранду, обеспокоенно вгляделась в лицо мужа:

— Вы плохо спали, Ваше Величество?

Он молча смотрел на нее восхищенными глазами. И восхищение это имело новую окраску. Ведь стоило ему глянуть на нее повнимательнее, как в голову пришло, что она чрезвычайно похожа на «оператора думателя» красавицу Сейну — боевую подругу праматери Ливьен. «И не исключено, что сходство это не случайно, — подумал он, сам поражаясь этим мыслям. — Не исключено, что личинка ее предка-колониста принадлежала семье Абальт…» Но эта мысль тут же сменилась другой: «Вряд ли. Абальт — семейство, предрасположенное к телепатии, а ОН избегал брать личинок с этим свойством».

Неожиданно он понял, как преодолеть неловкость затянувшейся паузы, и наконец отозвался, поддерживая ее игру с официальными титулами:

— Да, Ваше Сиятельство. Пророчество сбывается. На меня снисходит мудрость моих предков, и этот процесс требует сил и покоя.

— И как долго это будет длиться? — в ее лице не отразилось и тени сомнения.

— Несколько дней.

Мариэль удовлетворенно кивнула:

— Я подожду, милый, — сказала она, ласково касаясь губами его лба.

— А кто сказал тебе, что постижение мудрости и любовь — занятия несовместимые? — усмехнувшись отозвался он и поцеловал ее в губы. — Если бы это было так, я бы отказался от мудрости. — Его пальцы тем временем легко справлялись с хитростями ее туалета.

— Ну, ну, — засмеялась она, — давайте, хотя бы уйдем со всеобщего обозрения.

День сменялся днем, и вот настал тот миг, когда думатель объявил, что передал королю всю информацию, которой, по его мнению, тот должен владеть. Теперь они могли общаться на равных.

Была ночь. Лабастьер Шестой, завернувшись в крылья, сидел в плетеном кресле, в библиотеке.

— Итак, теперь я знаю, о какой опасности для Безмятежной ты говорил мне. ОН не оставит нас в покое. Хотя мне и не ясно, каким образом ОН может нас обнаружить.

— Именно надеясь быть ненайденными, Лабастьер Второй и Наан избрали для Безмятежной нетехнологический путь развития, — отозвался думатель. — Но верно ли они поступили, вопрос достаточно спорный.

— Ты не ответил. Как ОН может нас обнаружить? Ведь ОН боится космоса, боится отделения от себя какого-либо из своих телесных воплощений!..

— И все-таки, это лишь вопрос времени. Техническое решение для этой задачи обязательно есть, и рано или поздно ОН непременно найдет его. Ведь не зря же ОН все-таки построил звездолет, в котором я коротаю свои дни… Даже я, лежа тут в темноте, сумел кое-что придумать. Например, специальные телепатические буи. Распространяя их в космосе, ОН будет мало-помалу увеличивать контролируемое пространство. Можно также создать прибор, улавливающий телепатическое излучение на сверхсветовых расстояниях…

— Значит, ОН обязательно найдет нас. Найдет и уничтожит или поработит… А раз так, раз эта задача неразрешима, объясни мне, «дядюшка», зачем мне было все это узнавать? — Лабастьер почувствовал, как в душе его вскипает раздражение. — Чтобы мучиться от обреченности не в одиночку?! Тебе не хватало партнера?!!

Думатель мерзко захихикал, и перед мысленным взором Лабастьера возник уже знакомый образ сморщенного плешивого старика.

— Ты почти угадал, — прокаркал тот ехидно. — Но ты недооцениваешь силу моего подлого разума. Я ведь все-таки ДУМАТЕЛЬ! Я знаю, как обезопасить Безмятежную. Есть одно средство… Одно-единственное.

— Какое?

— Боюсь, оно тебе не понравится…

— Какое средство?!

Внезапно образ старика окутался струящимся маревом… И вдруг он обернулся юной зеленоглазой самкой маака.

Скромно потупившись и держа руками края крыльев, она, за неимением одежды, безуспешно пыталась прикрыть ими прелестную грудь.

— Не надо… — прошептала девушка. — Не уговаривай меня… Я знаю точно, тебе это не понравится…

— Да говори же ты! — взорвался Лабастьер, чувствуя, что краснеет. — Хватит тебе играть со мной в свои дурацкие игры!

Юная самка моментально превратилась обратно в старого ублюдка, и тот, криво улыбаясь, прошамкал:

— Надо уничтожить Землю.

— Что?.. — не поверил своим ушам Лабастьер.

— Надо уничтожить Землю, — повторил думатель, злобно щурясь. И добавил: — И я знаю, как.

И в тот же миг король увидел яркую, словно реальную, картину: огромная туша Золотого Замка, рассекая черную пустоту мироздания, мчится к неприметной желтой звезде…

— Запаса полония на борту хватит на то, чтобы превратить земное Солнце в сверхновую.

— Но ведь там миллионы бабочек! — ужаснулся Лабастьер.

— Но там же и ОН, — возразил думатель.

— Ты хочешь, чтобы я взял на свою совесть ответственность за такое безумное решение?

— Пусть оно будет на моей совести. Ты же должен думать только о безопасности своих подданных.

— Почему же тогда ты обратился ко мне?

— Потому что только рука одного из Лабастьеров может оживить корабль. А мне с этим не повезло, ты ведь знаешь это не хуже меня… И кто-то еще должен прикрепить к моему надлобью обруч мнемодатчика управления.

— Эта идея чудовищна…

— Мир Земли болен. Мы не в силах его излечить. И когда-нибудь эта болезнь доберется до вас. Вы — вывезенные оттуда здоровые ростки… А «гнилые корни следует отсекать», — гласит ваша же пословица…

— Ты предлагал то же самое моему отцу, моему деду?..

— Нет, — поколебавшись, отозвался думатель. — Но не потому, что я не додумался до этого раньше. Просто тогда мне было что терять. Я был молод. Но не сейчас. Так что, решайся… Ведь, когда я умру, такого шанса у тебя не будет…

— Никто! Никто не в праве принимать подобные решения! — воскликнул Лабастьер так возбужденно, что ему даже показалось, что произнес он эти слова не мысленно, а вслух.

Но нет, слуховая память подсказала ему, что ничего, кроме легкого покрапывания ночного моросящего дождика, он на самом деле не слышал.

— Оставь меня, — попросил он. — Дай мне отдохнуть.

Думатель не отозвался. Но не почувствовал Лабастьер и характерного облегчения, которое всегда испытывал в тот миг, когда тот покидал его. Однако, взбудораженный беседой, он не обратил на это внимания, а поднявшись с кресла, прошел из библиотеки в спальню и вышел на веранду.

Если бы не повышенная влажность, он бы обязательно полетал в ночном небе, чтобы успокоить расшалившиеся нервы. Но хватало и ночной прохлады, остужающей его тело.

Дипт и Дент, войдя в фазу полнолуния, отчетливо освещали столицу. Как любит он этот мир! Какими чуждыми и враждебными рисуются ему прочно сидящие теперь в его памяти земные картины.

Город маака — бесформенное нагромождение тысяч полупрозрачных сфер, соединяющихся между собой переплетением труб-коридоров, с обугленными и обезображенными кислотами пиками сторожевых башен… Город махаон, словно уродливая опухоль вздувшийся над поверхностью земли зеленой полусферой изорванного, обвисшего нелепыми лохмотьями флуонового купола… Отвратительные зловонные подземелия приамов…

— Позволь мне сказать тебе еще только несколько слов, и я исчезну, — вновь влез в его мысли думатель.

— Говори, — разрешил король, испытывая досаду от того, что не замечал в себе его присутствия.

— Когда-то давно, уничтожив свой мир, бескрылые надеялись продолжить себя в нас — искусственно созданных ими существах. И это им почти удалось. Почти! Они допустили ошибку, сделав бабочек предрасположенными к телепатии. Думатели у маака, бессрочники у махаонов… А в конечном итоге — ОН, существо в тысячи раз более страшное, чем убитый тобой т’анг. Мир бабочек двигался к самоуничтожению даже быстрее, чем мир бескрылых.

Лишь счастливая случайность привела сюда, на Безмятежную, бабочек, лишенных порочного свойства телепатии. Лишь тут мир может развиваться дальше, приближаясь к идеалу, о котором мечтала наша мать Ливьен. Земной же мир бабочек — неудачная попытка, память о которой должна исчезнуть вместе с памятью о мире бескрылых, прежде чем метастазы болезни доберутся сюда.

— Хватит! — рявкнул Лабастьер вслух. Тут, на веранде, он не боялся разбудить своим голосом Мариэль. — Между прочим, и на Безмятежной есть телепаты — ты, я, мой сын…

— Я думал об этом и знаю, как использовать этот факт во благо и только во благо. Я продумал и многое другое. Например: приближаясь к Земле, я неминуемо попаду в ЕГО поле, и ОН подчинит меня себе. Но я рассчитал траекторию таким образом, что скорость, с которой мой космический корабль будет нестись к земному солнцу, будет к тому времени уже столь велика, что, при всем желании, я не смогу ничего изменить…

— Дядюшка! — взмолился Лабастьер Шестой, вернувшись в спальню, заползая на гамак и пристраиваясь рядом со спящей женой. — Пожалуйста, отпусти меня! Я же сказал тебе: я не считаю себя вправе уничтожить целый мир…

— Но ты не можешь устраниться от защиты мира Безмятежной. Ты — король.

— Уйди! — Лабастьер вложил в это слово всю боль, которая накопилась в нем.

Седовласый старец с добрыми и мудрыми глазами, появившийся перед его мысленным взором, понимающе покачал головой.

— Ты устал. Ноша, которую я взвалил на тебя, слишком тяжела…

И тут же старец обернулся зеленоглазой самкой. Та, обольстительно улыбнувшись, закончила:

— Я ухожу. Но мы не прощаемся…

Послав королю воздушный поцелуй, она расправила крылья. Стройное тело открылось ему во всей своей наготе. Но лишь на миг, спустя который самка взмахнула крыльями и улетела в ночь.

Чужой разум покинул его сознание. Чувствуя приятное облегчение во всем теле, Лабастьер потянулся и, повернувшись на бок, ткнулся носом в шею Мариэль. Выходка думателя с превращением в самку показалась ему даже забавной. Но последняя его мысль перед тем, как он забылся сном, была далеко не из приятных:

«У меня есть только два пути: или уничтожить мир Земли, или убить думателя… То-то порадуется Жайер…»