...Да поможет мне бог

10. Пятница, 20 июля, 2.00 дня

Спустя несколько недель, когда Спенсер вспоминал этот день, пятницу, двадцатое июля, он представлялся ему непрерывной цепью телефонных звонков. Дважды звонил мистер Садерленд, требуя срочных действий, немедленного возбуждения дела о клевете и приглашая Спенсера на послеобеденный военный совет. Он предложил услуги своего юридического отдела и посоветовал предпринять мощный демарш в Вашингтоне с помощью члена конгресса Арнольда Биллинджера. Звонил Майлс. Он был почти весел; заявив, что основания для иска о клевете определенно налицо, он сказал, что попытается связаться с Джоном Арбэттом, который в тот день находился в суде, и что они с Джоном хотели бы увидеться со Спенсером, если он может, в конце дня.

Звонила Джин.

Спенсер сидел у себя в кабинете, обсуждая положение с Мэри и Артом. Оба они были в воинственном настроении, очень злились, и оба ожидали от него немедленных действий. Соглашаясь с Джеймсом Садерлендом, Арт стоял за судебный иск против Фаулера и соответствующее заявление в печати, а Мэри, кроме того, предлагала разослать клиентам и деловым компаньонам письмо, категорически опровергающее обвинения журналиста и извещающее их о тех законных шагах, которые будут предприняты.

С их точки зрения, все это звучало вполне логично, но Спенсеру нельзя было забывать о своей главной задаче: сделать этот инцидент всеобщим достоянием, сделать так, чтобы о нем знали все мужчины, женщины и дети в Соединенных Штатах, довести его до трагической кульминации, до общественного расследования. Статья Фаулера была хорошим началом, просто отличным для Спенсера. Даже тяжба о клевете будет способствовать его планам: она привлечет к нему всеобщее внимание и, несомненно, будет иметь отклик. Но если он действительно возбудит дело о привлечении Фаулера к ответственности за клевету, то вся его затея может провалиться, ибо придется ждать результатов процесса, а может пройти несколько лет, прежде чем дело дойдет до суда, и, кроме того, это, безусловно, погубит все шансы на расследование в конгрессе.

Что же касается письма клиентам, то Спенсер не возражал против предложения Мэри. Конфиденциальное письмо, адресованное ограниченному числу людей, не мешая его затее, успокоит тех, кто поддерживает с ним деловые связи. Если серьезно подумать над этим, то он, пожалуй, даже обязан написать такое письмо своим клиентам и друзьям, он обязан написать его служащим своей конторы — но тут его мысли остановились. В этот момент он впервые отчетливо понял, что его затея, задуманная им в порыве справедливого гнева как подвиг одиночки во имя общего блага, будет постепенно вовлекать в игру все больше и больше людей и что, рискуя собственной жизнью, он подвергает опасности и других, например Мэри, Арта, Сьюзи и посыльного Реда. Имеет ли он право на это? На мгновение ему показалось, что следует рассказать всю правду Мэри и Арту, но он тотчас же отбросил эту мысль. Нет, слишком опасно; он должен молчать и хитрить. Его дело правое.

Зазвонил телефон, и к аппарату подошла Мэри.

— Сию минуту, — сказала она и передала трубку Спенсеру. — Это мисс Садерленд.

— Хелло, Джин, — сказал Спенсер.

Мэри посмотрела на Арта, который, криво усмехнувшись, кивнул и медленно встал с кресла. Они вышли.

— Я прочла статью, — начала Джин. — Не знаю даже, что сказать, настолько все фантастично.

Она говорила, запинаясь.

— Спасибо, что ты позвонила.

— Я должна была это сделать, милый. Не стану тебя задерживать, ты, наверно, чертовски занят, не буду задавать тебе никаких вопросов. Я просто хочу, чтобы ты знал: я с тобой всегда. И я хочу тебя видеть. Ты не хочешь видеть меня?

— Хочу, — ответил Спенсер. — Хочу видеть тебя. — Он говорил правду; его тронуло участие, звучавшее в ее голосе. — Я приду к вам вечером. Твой отец пригласил меня.

— Очень хорошо, что он это сделал. И, пожалуйста, не слишком волнуйся, милый. Я знаю, это только сказать легко, но... пожалуйста, постарайся.

— Хорошо, не буду, — пообещал Спенсер.

Он положил трубку и минуту сидел неподвижно. Вечером он расскажет Джин. Он должен рассказать ей. Она вправе знать.

— Мистер Донован...

Он повернул голову. Мэри открыла дверь и смущенно смотрела на него.

— Вы будете говорить с миссис Беквуд? Я не сказала ей, что вы у себя. Я не знала...

Он взял трубку.

— Нет, — сказала Мэри. — Миссис Беквуд здесь

— Здесь, в конторе?

— Да, сэр. Но вы не должны... Я уверена, миссис Беквуд поймет.

Он встал и прошел мимо нее к двери.

Мелкими нервными шагами быстро вошла Кэрол Беквуд. Ее изящная фигура в черном казалась очень легкой и маленькой. Ее волосы, содрогнувшись заметил Спенсер, были почти совсем седые. В одной руке она держала перчатки и сумку, в другой — сигарету.

Она начала говорить, прежде чем закрылась за ней дверь.

— Я не хотела тревожить вас, Спенсер, но я была неподалеку, у зубного врача, и купила «Стар джорнел». Я как раз читала эту мерзкую статейку, когда меня вызвала сестра, но я поднялась и пошла к вам. Я успею побывать у врача в другой раз, — добавила она.

— Может, вы присядете? — спросил Спенсер.

— Нет, — сказала Кэрол. — Я не хочу садиться. Я зашла только на минуту. Я даже не знаю, зачем я здесь. Но мне почему-то понадобилось вас навестить.

— Спасибо, что зашли, — сказал он.

Он стоял около стола, и она приблизилась к нему, решительным, быстрым движением погасив сигарету.

— Именно так начиналось и с Гордоном, — заговорила она. — Точно так же. В сентябре прошлого года, Этот тип заварил дело своей статьей.

— Я знаю, Кэрол. Я помню.

Ее большие глаза глядели на него в упор.

— Вы можете куда-нибудь уехать? — спросила она,

— О чем вы говорите?

— В Англию, во Францию, в Италию, куда-нибудь..

Он отрицательно покачал головой.

— Почему я должен уехать, Кэрол?

— Потому что я не могу видеть все это снова, Спенсер. Я хочу, чтобы вы были в безопасности. Возможно, ваша жизнь и не поставлена на карту — вы сильный, Спенсер, вы не Гордон. Вы никогда не сделаете того, что сделал Гордон, я знаю. Но они будут стараться сломить вас только потому, что вы на нашей стороне, потому, что вы хороший, вы умный, вы человек. Потому, что у вас здравый ум, Спенсер. Уезжайте из Америки. Бегите! Прошу вас, Спенсер, бегите!

Она резким движением отвернулась от него, плечи ее вздрагивали.

— Если я убегу, Кэрол, не будет ли это выглядеть так, словно я виновен?

— О, прошу вас! — воскликнула она. — Не говорите мне этой отвратительной чепухи! — Она поднесла к вискам туго сжатые кулаки с побелевшими костяшками пальцев. — Не нужно быть героем! Сейчас не времена короля Артура. Сейчас век мелких людей, век страха. Чем больше они боятся, тем громче кричат. И, когда они не слышат никого, кроме самих себя, тогда они считают себя правыми. — Она опустила руки и снова посмотрела на него. — Я сделала это, Спенсер. Я никогда никому не говорила, но я это сделала. Я знаю, что сделала это.

— Что вы сделали? — спросил Спенсер.

— Я довела Гордона до гибели.

— О, Кэрол, перестаньте, — сказал он.

Она покачала головой.

— Гордон не хотел бороться. Он знал свою невиновность и больше ни во что не желал вникать. Он... он никогда не понимал всей... всей серьезности этого дела. Оно забавляло его — вы ведь помните? Помните, как он смеялся? А затем это стало расти и расти. Он видел, как все быстро выросло вокруг него и он очутился в джунглях, а тогда он испугался. Но я не позволила ему бежать. Я хотела, чтобы он боролся — ради детей, сказала я, ради него самого и его великолепных идей, ради моей гордости и тщеславия. Он был блестящим трусом, Спенсер; он мог бы сбежать. Я заставила его стать глупым героем, и он погиб.

— Это было совсем не так, Кэрол, — сказал Спенсер. — Это было совсем не так. Не мучайте себя.

Она отошла к окну, достала из сумки сигарету и попыталась закурить. Загорелась только третья спичка.

— Как Джин? — спросила она.

— Прекрасно, — ответил Спенсер,

— Она знает?

— Да.

— И что она говорит? — Кэрол повернулась. — Извините, Спенсер, мне не следовало спрашивать вас об этом. Мне вообще не следовало говорить, Я лучше пойду.

— Подождите.

— Мне хотелось бы, чтобы с вами рядом было какое-то мягкое, теплое существо, которое думало бы о вас, только о вас, о вашей безопасности, вашем счастье, вашей жизни, — сказала она.

— Я понимаю, — ответил Спенсер.

Он подошел к ней, и они посмотрели друг на друга. Она печально улыбнулась.

— Как дети? — спросил он.

— Они снова со мной, — ответила Кэрол. — Мэри быстро растет, а Гордон... — Она перебила себя. — Я больше не должна называть его Гордоном Его зовут Фрэнк. Я заставлю его забыть. Я не сделаю ошибки второй раз. Я научу Фрэнка уму-разуму. Мой сын Фрэнк далеко пойдет.

Она сказала это без горечи. Ее слова звучали почти весело. А затем она ушла.

Через несколько часов Спенсер стоял в кабинете Джона Арбэтта. Шторы были опущены. Джон Арбэтт предупредил свою секретаршу, чтобы она ни с кем не соединяла его. На нем был пиджак в клетку и светло-зеленый галстук. Его лицо было красным. Майлс, опустив голову, сидел возле окна.

— Я трижды перечитал статью мистера Фаулера, — сказал Джон, — и помню каждое слово. Это — лживая статья, нет никакого сомнения. И написана она гораздо менее осторожно, чем я ожидал. Статья, безусловно, клеветническая, поэтому налицо все основания для привлечения Фаулера к суду. При определенных условиях ты мог бы выиграть дело.

— Что это за определенные условия? — спросил Спенсер.

— Давайте посмотрим. — Джон придвинул к себе газету. — Ему придется доказать свои обвинения. Возникает вопрос: может ли он это сделать? Например, может ли он доказать, что ты, как он утверждает, вступил в коммунистическую партию в тысяча девятьсот сорок пятом году?

— Нет, — ответил Спенсер.

Майлс, сняв ногу с ноги, поднял голову и улыбнулся Спенсеру.

После короткого молчания Джон Арбэтт продолжал;

— Я оставляю без внимания вымышленные утверждения, касающиеся наших личных и деловых отношений. Когда мы разошлись во мнениях относительно защиты мистера Беквуда, мы и не думали подозревать тебя в каком-то злонамеренном заговоре; мы не увольняли тебя — Берни подтвердит мои слова. Ты ушел по собственному желанию. Я мог бы добавить, что мы с мистером Майлсом всегда сожалели о твоем уходе.

— Спасибо, — сказал Спенсер.

— Итак, — продолжал Джон, — вопрос состоит только в том, сможет ли мистер Фаулер доказать, что, взяв на себя защиту мистера Беквуда, ты действовал по указаниям иностранной державы. Но, если не считать тебя коммунистом, этот вопрос отпадает сам собой. — Он оттолкнул от себя газету. — Ведь, конечно, эти миленькие фразы насчет того, что тебе «пришлось» проходить службу за границей и так далее, — сущая чепуха.

Он начал сосредоточенно набивать трубку.

— Итак, насколько я понимаю, ты хочешь, чтобы я посоветовал тебе, как действовать дальше? — Не дав Спенсеру ответить, он добавил: — Возможно, то, что я скажу, покажется тебе непоследовательным и неверным — я говорю от своего имени, мы с Берни об этом не беседовали. Так вот, как адвокат и как друг, если я имею право называть себя твоим другом, я все же советую тебе не возбуждать дело против мистера Фаулера, во всяком случае, не делать этого сейчас.

Спенсер заметил, что Майлс выпрямился и бросил на своего компаньона взгляд, полный сомнения.

— Почему нет, Джон?

— Да, — сказал Спенсер, — я думал, вы сейчас объясняли мне, что...

Джон Арбэтт прервал его.

— Я старался объяснить тебе, что, по моему мнению, у тебя есть шансы выиграть дело, обвинив Фаулера в клевете. Но это не означает и не означало, что я рекомендую тебе на это пойти. Наоборот, я сделаю все, что в моих силах, чтобы отговорить тебя от этого шага.

Он зажег одновременно две спички и сразу же раскурил свою трубку. Затем поудобнее устроился в кресле, многозначительно поглядывая то на Майлса, то на Спенсера и смакуя драматическую напряженность момента.

— Во-первых, — сказал он, — глупо затевать судебную тяжбу с журналистом независимо от того, кто он. За ним стоит слишком большая сила: редакторы, издатели, политиканы, бешеные деньги. Если им не удастся придумать что-либо радикальное, они, несомненно, сумеют затянуть дело. Сейчас как раз пора отпусков. К тому времени, когда суд снова начнет заседать, списки дел, назначаемых к слушанию, станут огромны, и, уверяю тебя, ни один судья, который держится за свое место, не захочет сломать себе шею, председательствуя при разборе твоего дела. Пройдут годы, прежде чем состоится суд. Во-вторых, — можешь возненавидеть меня за это, Спенсер, — я подозрителен.

— Не понимаю, — сказал Спенсер.

— Что же ты подозреваешь? — спросил Майлс.

Арбэтт подпрыгнул в кресле и заговорил, подкрепляя свои слова движениями руки, державшей трубку.

— Я знаю Уолта Фаулера много лет, — сказал он. — Это неприятный, мерзкий субъект, подлец и все что угодно, но он всегда готов к бою, и это заставляет людей быть начеку. Он боец.

Майлс с шумом упал в кресло.

— Твоя объективность иногда довольно поразительна, Джон, — сказал он.

Джон Арбэтт откашлялся.

— Этот человек — боец. Но он всегда очень осторожен. Он разбирается в законах. Его старший брат Роналд Фаулер — адвокат, причем довольно хороший; не знаю, приходилось ли тебе с ним встречаться. У него контора в Филадельфии. Так вот, я хочу сказать, что Фаулер знает, как избежать дела о клевете. Обычно он весьма осмотрителен. Но не на этот раз. Он назвал твое имя и обозвал тебя предателем. Он прямо просит, чтобы его привлекли к суду. Почему, Спенсер, почему? Почему, Берни?

Джон Арбэтт встал и, все еще держа трубку в руке, обошел вокруг стола. Он заговорил, обращаясь к воображаемым присяжным:

— Потому что этот человек чувствует себя в безопасности. У него, должно быть, есть какие-то сведения, достоверные или лживые, которые позволяют ему чувствовать себя в безопасности. У него есть какой-то материал против тебя, Спенсер, не известный ни тебе, ни мне, ни Майлсу. Такой человек, как он, никогда не полез бы на рожон, не уверенный по меньшей мере на пятьдесят процентов, что его обвинения не останутся голословны.

Он замолчал, попытался затянуться, с отвращением посмотрел на свою трубку и положил ее на стол.

Спенсер следил за ним, развлекаясь в душе. Чисто умозрительным путем Джон Арбэтт пришел к правильному выводу. Мозг Джона работает, как счетная машина, подумал Спенсер, учитывая самые ничтожные слагаемые и с невероятной точностью подводя итог, — триумф математики! И вдруг Спенсер сообразил, что улыбается, а Майлс, озадаченно нахмурившись, глядит на него.

— Наш вчерашний совет, — продолжал Джон, — остается в силе. Поезжай в Вашингтон, Спенсер. Повидай мистера Гувера. Узнай, что кроется за этой внезапной атакой. Реабилитируй свое имя. А уж затем подай в суд на мистера Фаулера. Если ты последуешь нашему совету, я совершенно уверен, что ты выиграешь.

Спенсер отрицательно покачал головой.

— Не будем слишком осторожны, Джон, — сказал Майлс. — Кое-что нужно предпринять немедленно. Необходимо сейчас же ответить на статью Фаулера. Мы можем приступить к делу, пока Донован будет в Вашингтоне. Мы...

Джон Арбэтт резко перебил его.

— Мы, Берни? Мы палец о палец не можем ударить Мы не можем защищать Спенсера. Нас вызовут как свидетелей. Это совершенно очевидно, не так ли? Он наш бывший компаньон.

Спенсер кивнул.

— Думаю, что вы правы.

Он не хотел стать причиной размолвки между Майлсом и Арбэттом. Майлс был за возбуждение дела, Арбэтт — против. Зная, что Майлс серьезно и бескорыстно пытается помочь ему, Спенсер в силу обстоятельств должен быть сейчас на стороне Арбэтта, заботящегося главным образом о том, чтобы остаться в стороне, и он снова почувствовал себя виноватым перед Майлсом, своим другом. Спенсер не хотел, чтобы его заставили принять решение тотчас же; ему не терпелось уйти и остаться одному.

— Вы оба и так уж уделили мне много времени. Большое спасибо. Можно позвонить вам завтра утром?

— Конечно, — сказал Майлс. — Мы всегда в вашем распоряжении.

Спенсер уже открыл дверь, чтобы уйти, когда Джон сказал:

— Между прочим, Спенсер, мне неприятно говорить об этом, но около часа назад звонил Стоукс, Родни Стоукс, фирма «Брэндбит и Стоукс». Мы ему рекомендовали тебя в качестве юрисконсульта, помнишь? Так вот, ему как будто не очень нравится эта возня. Он написал тебе сегодня. Надеюсь, ты не очень огорчишься. Он не бог весть какой выгодный клиент.

— Я понимаю, — сказал Спенсер и закрыл дверь.

Внезапно в ушах у него зазвучал высокий голос Кэрол Беквуд: «Бегите! Прошу вас, Спенсер, бегите!» На мгновение он даже остановился, словно от физического толчка. Ему потребовалось некоторое время, чтобы отогнать от себя странное чувство. Не страх ли это? — подумал он.