...Да поможет мне бог

31. Понедельник, 30 июля, 11.40 утра

Телезрители так и не увидели, что произошло в следующее мгновение: инженер, который вел передачу, был настолько поражен неожиданным заявлением Спенсера, что нажал не ту кнопку, и на экране исчезло изображение. Хотя перерыв продолжался не более чем полминуты, а звуковая часть передачи не переставала идти в эфир, в студию немедленно начали звонить протестующие телезрители.

Наиболее яркое описание инцидента появилось за подписью Майрона Вагнера в вечернем издании одной из вашингтонских газет и во многих ведущих газетах страны. Вагнер писал:

«Единый могучий вздох изумления пронесся по залу. Казалось, все лампочки фотографов вспыхнули одновременно. Потом наступила тишина. Но вот кто-то из женщин хихикнул, и вдруг все — и публика и конгрессмены на возвышении — с громкими возгласами вскочили со своих мест. Председатель что-то кричал и барабанил по столу молотком, тщетно призывая присутствующих к порядку. Зрители не аплодировали и ничем другим не выразили свидетелю своего одобрения. Такова была общая реакция на неожиданный поворот событий, и закончилась она так же внезапно, как началась.

Снова воцарилось молчание, и зрители заняли свои места.

В течение всей сцены свидетель стоял молча, вытянув правую руку, в которой держал письмо. Никто не тронулся с места, чтобы взять у него письмо, и его простертая рука бесцельно застыла в воздухе. Спенсер Донован стоял, слегка наклонившись вперед и опустив голову, в скромной, почти застенчивой позе, в этот, возможно, самый волнующий и драматический момент своей жизни».

— Мистер Донован, — начал председатель, — если вы задались целью удивить комиссию, то должен признаться, что вы добились своего, блестяще добились. Несомненно, вы разыграли перед телезрителями драматически захватывающую сцену. Ну а сейчас, когда вы сделали свое... необыкновенное заявление, возникает вопрос, почему вы утверждаете, что именно вы написали это письмо? Найдется ли вообще человек, который станет утверждать, что совершил подобный поступок? — Биллинджер говорил очень спокойно, почти с отеческой теплотой. Ирония заключалась в его словах, а не в его тоне.

— Господин председатель, — заговорил Спенсер, — посылая свое письмо в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности...

— Опять вы за свое, мистер Донован? — прервал Биллинджер. — Нельзя ли без речей? Я думал, мы уже договорились.

— Я пытаюсь ответить на ваш вопрос, сэр.

— Да, но разве нельзя попроще, без всяких там красивых фраз? Я хочу знать только одно — почему вы, как сами утверждаете, написали это письмо?

— Господин председатель, на ваш вопрос нельзя ответить только коротким «да» или «нет». Позвольте мне изложить причины. Я постараюсь быть кратким.

— В таком случае говорите, — смирившись, разрешил Биллинджер.

— Посылая в вашу комиссию письмо с доносом на самого себя, я почти не сомневался, что ФБР проведет по нему обычное расследование. Я знал, что ни одно из содержащихся в моем письме обвинений доказать невозможно. Но я знал и другое, а именно: как только станет известно о расследовании, некоторые элементы тут же начнут восстанавливать против меня общественное мнение и развернут грязную, клеветническую кампанию. И я, и вы, господин председатель, уже наблюдали такие вещи; каждый гражданин Соединенных Штатов наблюдал их или читал о них в газетах. Так и случилось, господин председатель, то же проделали и со мной и, должен признать, весьма успешно. Я превратил самого себя в наглядный пример, на котором американский народ воочию убедится: вот что может сегодня произойти в нашей стране с любым ни в чем не повинным человеком. Сейчас моя профессиональная карьера, по существу, погублена, само мое существование находится под угрозой. Думаю, что без иронии могу сказать: я доказал правильность своей точки зрения.

В зале было так тихо, что на фоне этой тишины мерное жужжание кинокамер казалось грохотом. Копия письма Спенсера передавалась конгрессменами из рук в руки. Между председателем и Корнелом произошел короткий обмен неразборчивыми репликами.

Затем Биллинджер кивнул головой и снова повернулся к Спенсеру. Изменившимся голосом он сказал:

— Если то, что утверждает свидетель, соответствует действительности, тогда, как мне кажется, свидетель самым безответственным образом использовал нашу комиссию для достижения своих личных целей. С помощью ФБР и конгресса Соединенных Штатов Америки он совершил чудовищный обман американского народа.

Дуглас Мак-Кенни нагнулся вперед. В руке он держал письмо.

— Господин председатель, позвольте мне задать свидетелю один вопрос. Мистер Донован, вы сами адвокат. Затевая эту... эту необычную авантюру, вы, должно быть, отдавали себе отчет, какие последствия могут иметь ваши действия лично для вас?

— Я все время отдавал себе в этом отчет, сэр.

— И вы добровольно подвергли себя столь мучительному эксперименту, хотя знали, что, достигнув своей цели, будете, возможно, привлечены к ответственности за неуважение к конгрессу и посажены в тюрьму?

— Да, сэр, я знал это.

— Другими словами, мистер Докован, вы погубили себя вполне добровольно, только для того, чтобы доказать правильность ваших утверждений? — Мак-Кенни посмотрел на Спенсера, а затем всплеснул руками: — Все это, мистер Донован, по меньшей мере не очень правдоподобно... С любой точки зрения неправдоподобно.

— Я прекрасно понимаю вас, сэр, — ответил Спенсер и негромко продолжал: — Я предпринял этот решительный шаг — комиссии это может показаться мелодраматичным, но таково мое глубочайшее убеждение, — чтобы разоблачить установившуюся в нашей стране опасную систему публичного осуждения людей еще до того, как доказана их виновность или невиновность. Я думал, что конкретный случай, вроде моего, с его — откровенно признаю это — сенсационностью, в конечном счете заставит американский народ понять, какая опасность угрожает нашим правам и самой нашей свободе, и, таким образом, положит конец подобным методам. Если бы я добился этой цели, то моя личная судьба казалась бы мне делом второстепенным.

Некоторые зрители стали бурно аплодировать. Дуглас Мак-Кенни, продолжая качать головой, откинулся на спинку стула, а Биллинджер, который о чем-то шептался с Корнелом, резко постучал молотком. Когда в зале снова наступила тишина, он сказал:

— У адвоката есть несколько вопросов к свидетелю.

— Мистер Донован, — начал Корнел, — вы под присягой показали, что сами написали это письмо в комиссию?

— Да, сэр.

— И вы предполагаете, что содержание письма, якобы написанного вами, идентично компрометирующим вас материалам, которыми располагает комиссия?

— Да, сэр.

— Если вы утверждаете, что данное письмо представляет собой единственную имеющуюся против вас улику, вы, несомненно, в состоянии доказать, что сами написали его?

— Да, сэр, — ответил Спенсер. Он сидел, напряженно выпрямившись, но сейчас внезапно почувствовал острый приступ боли в желудке и вынужден был опереться о стол обеими руками. Биллинджер, все время наблюдавший за Спенсером, заметил его движение, но промолчал.

— Когда я писал письмо на машинке, у меня в конторе сидел один человек, — продолжал Спенсер. — Он читал письмо и по моей просьбе оставил у себя копию. Однако в моих последующих действиях он никакого участия не принимал.

— Как фамилия этого человека, мистер Донован? — спросил Корнел.

— Лоуренс Хант.

— Он присутствует здесь на заседании?

— Нет, сэр.

— Тогда сообщите, пожалуйста, его адрес.

— Мистер Хант живет в Нью-Йорке, в гостинице «Савой-плаза» на Пятой авеню.

— Он и сейчас там?

— По-моему, мистера Ханта нет сейчас в Нью-Йорке.

— Нет?

— Насколько мне известно, нет, — сказал Спенсер. — Он уехал во вторник и еще не вернулся.

— Вы знаете, где он сейчас?

— В среду он был в Сан-Франциско, но уже уехал оттуда. Где он сейчас, я не могу сказать.

На лице председателя появилось изумленное выражение.

— Правильно ли я понял, мистер Донован, что вам неизвестно местонахождение единственного человека, который видел, как вы писали свое письмо, и который может дать показания по этому поводу? У ваших свидетелей какая-то странная манера предпринимать путешествия как раз в то время, когда им следовало бы присутствовать здесь и давать показания в вашу пользу. — При этих словах Биллинджера в зале кто-то захихикал. — Сначала миссис Беквуд, а потом мистер Хант...

— Ваше замечание, возможно, справедливо в отношении мистера Ханта, но не в отношении миссис Беквуд, — ответил Спенсер. — Я никогда не просил миссис Беквуд давать показания в мою пользу.

— Но вы просили мистера Ханта?

— Да, просил, господин председатель, но, как мне известно, мистер Хант уехал из Нью-Йорка по причинам частного свойства. Я полагаю, что комиссия сможет без особого труда найти мистера Ханта и обязать его явиться сюда.

— Господин председатель, — обратился Корнел к Биллинджеру.

— Слушаю вас, господин адвокат.

Фамилия Лоуренса Ханта что-то напомнила Корнелу, и он начал рыться в своих бумагах.

— Мистер Донован, чем занимается мистер Хант?

— Он был главой фирмы «Лоуренс Хант эркрафт», пока не продал ее два года назад. С тех пор он ничем не занимается.

— Вы давно знакомы с мистером Хантом?

— Около четырнадцати лет.

— И, основываясь на этом длительном знакомстве, вы попросили мистера Ханта быть вашим свидетелем, не так ли?

— Да, сэр.

Во время этого обмена репликами Корнел нашел то, что искал, и, передавая председателю папку, указал на какой-то документ. Биллинджер взглянул на Спенсера и увидел, что тот протянул руку за стаканом воды. Когда он брал стакан, рука его так дрожала, что часть воды расплескалась.

— В чем дело? — спросил Биллинджер. — Свидетель чувствует себя плохо? — Его голос опять звучал по-отечески мягко.

— Нет, ничего, сэр, спасибо, — с усилием произнес Спенсер.

Биллинджер помолчал. Сзади к нему подошел секретарь и шепотом сообщил, что время телевизионной передачи истекло. Председатель кивнул головой.

— Наше заседание по телевидению больше не передается, — сообщил он. — Полагаю, что свидетелю следует знать об этом... Так вы говорите, мистер Донован, что мистер Хант ваш друг?

— Да, сэр.

— Он ваш друг, ваш единственный свидетель, и он отправляется путешествовать как раз в тот момент, когда нужен вам больше всего. Как вы объясните это, мистер Донован?

— Не могу объяснить, господин председатель.

— Может быть, вы поссорились с мистером Хантом или поспорили с ним о чем-нибудь?

Спенсер промолчал.

— Мистер Донован, — сказал Биллинджер, — заседание приняло совершенно неожиданный оборот — неожиданный для комиссии. Вопросы, которые раньше могли казаться несущественными, сейчас, в изменившихся обстоятельствах, становятся весьма важными. Я не беру под сомнение вашу правдивость, но хочу напомнить, что вы находитесь под присягой.

— Я знаю, — сказал Спенсер. Боль в желудке уже прошла, и он выпрямился. — Мы поспорили с мистером Хантом по одному чисто личному вопросу.

— Понимаю. Скажите, мистер Донован, если вам известно, разумеется, мистер Хант — член коммунистической партии?

— Насколько мне известно, сэр, нет.

— Но он разделяет ваши взгляды, я хочу сказать — взгляды, которые вы сегодня так красноречиво изложили перед комиссией?

— Я думаю, что да, сэр.

— Вы думаете так или точно знаете?

— Господин председатель, в тот момент мне нужна была лишь пишущая машинка и кто-нибудь, кто видел бы, как я...

Дуглас Мак-Кенни прервал его:

— Одну минутку, мистер Донован. Прошу прощения, господин председатель.

— Пожалуйста.

— Мистер Донован, — сказал Мак-Кенни, — я только сейчас об этом подумал... Вы говорите, что писали письмо у себя в конторе, верно?

— Да, сэр, — ответил Спенсер. Он знал наперед следующий вопрос. Заседание проходило уже не так благоприятно для него, как вначале. Еще недавно он со спокойной уверенностью встречал каждый вопрос и столь же уверенно отвечал на него. Теперь вновь надвигался мрачный кошмар, теперь и вопросы и ответы одинаково ухудшали его положение. Он опять оказался в джунглях.

— А что вы скажете насчет машинки, на которой вы писали ваше письмо? Если вы представите машинку комиссии, то с помощью экспертов легко можно будет установить правду.

— Я писал письмо не на своей машинке, сэр. Я попросил машинку у мистера Ханта. Иначе могло обнаружиться, что письмо напечатано у меня в конторе.

— И вы не знаете, где эта машинка?

— Нет, не знаю. Прошу прощения, сэр, но мне это неизвестно.

— Понимаю, — заметил Дуглас Мак-Кенни.

Председатель повернулся к Корнелу, и тот покачал головой. Затем Биллинджер взглянул на других членов комиссии.

Конгрессмен Нисбет, который уже некоторое время сидел спокойно, произнес:

— Мистер Донован, вы не можете представить своего свидетеля, не можете представить пишущую машинку и хотите, чтобы мы поверили вашему... вашему нелепому утверждению, что вы сами написали письмо?

— Это утверждение может привести меня в тюрьму, сэр, — ответил Спенсер. — Зачем же мне выдумывать? — Его вопрос прозвучал неубедительно.

Нисбет откинулся на спинку стула.

— Знаете, мистер Донован, — заявил он, — бывали случаи, когда человек — не принимайте моего замечания на свой счет, — бывали случаи, когда человек признавался в меньшем преступлении, чтобы скрыть большее. Такие случаи бывали.

Точно так же думал и Лэрри. Лэрри было легче поверить в то, что Спенсер коммунист, чем в то, что Спенсер говорит правду. Круг замкнулся.

Председатель постучал молотком.

— Я думаю, так мы ничего не добьемся — простите, конгрессмен Нисбет. — Он тяжело дышал, не спуская глаз со Спенсера. — Я могу лишь сказать, что комиссия введена в заблуждение относительно цели данного заседания. Свидетель попросил дать ему возможность публично ответить на конкретные обвинения, выдвинутые против него. Комиссия охотно удовлетворила эту явно неискреннюю просьбу свидетеля. Я полагаю, что члены комиссии должны собраться сегодня во второй половине дня и попытаться подвести итоги настоящего заседания. А пока прошу адвоката комиссии обязать явиться мистера Лоуренса Ханта. Свидетель пусть приготовится присутствовать завтра в десять тридцать на закрытом заседании. Объявляю перерыв до завтра, до десяти часов тридцати минут.