...Да поможет мне бог

29. Воскресенье, 29 июля, 8.15 вечера

В вашингтонский отель «Карлтон» Спенсер прибыл в воскресенье вечером, в четверть девятого. Управляющий, которого он знал много лет, встретил его приветливо, так же как и другие служащие — посыльные, лифтеры и клерки. Это было резким контрастом враждебности, в последние дни омрачавшей в Нью-Йорке каждое его возвращение домой. Оказавшись внезапно в более дружественной атмосфере, Спенсер подумал, что теперь ему уже не будет нравиться его квартира на Ист-Ривер и что он уедет оттуда при первой же возможности.

Он наблюдал, как Ред заполняет регистрационные листки. Ред добился у Спенсера разрешения носить его портфель с материалами к предстоящему заседанию. Сейчас, неловко прижимая портфель левой рукой, он выводил свою подпись: «Кристофер Хайнс IV».

— Никто из нас никогда не пользовался этими именами, — пояснил Ред. — Нас всех всегда звали Редами.

Спенсер взял большой номер, состоящий из гостиной и двух смежных с ней спален. Ред нашел, что номер замечательный; Ред был более оживлен, чем обычно. Его хорошее настроение передалось Спенсеру, и он был рад, что взял юношу с собой.

Через несколько минут после того, как они вошли в номер, зазвонил телефон. Ред взял трубку.

— В вестибюле мистер Майрон Вагнер, сэр.

— Пусть поднимется сюда, — сказал Спенсер.

Майрон был лысый, круглолицый, с белесыми бровями полный мужчина почти одних лет со Спенсером. Он взглянул на Спенсера и заметил:

— Тебе, должно быть, чертовски досталось.

— А что, разве я так плохо выгляжу? — с улыбкой спросил Спенсер.

— Нет, конечно, нет! — поспешно ответил Майрон. — Ты ни капельки не изменился.

Он пригласил их пообедать в ресторане О’Доннела, но Спенсер, чувствуя усталость, отказался, и они потребовали обед в номер.

Во второй половине дня пронеслась гроза, и, когда Спенсер открыл окно, комнату наполнил свежий, чистый воздух; он видел тени вязов и вдыхал запах листвы. Для него этот запах всегда был неотделим от Вашингтона; в Манхэттене он постоянно скучал по зелени.

За обедом Майрон был очень разговорчив, явно наслаждаясь тем, что сидит за столом со Спенсером и является единственным во всей стране журналистом, которому известно его местонахождение. Мысленно ликуя, он представлял себе, как будут реагировать его коллеги, когда он расскажет им завтра утром, где провел сегодняшний вечер.

Наблюдая за Спенсером, Ред сидел молча и настороженно. Спенсер ничего не ел. У него опять появились боли в желудке. В последнюю минуту он сунул таблетки доктора Стролла в саквояж; сейчас, не говоря ни слова, он поднялся, пошел в спальню и достал их.

Приняв две таблетки, он через некоторое время вернулся в гостиную. По настоянию Майрона, для которого отсутствие аппетита было явлением совершенно загадочным, он попытался поесть, но должен был отказаться от этого намерения. Боль в желудке стала тупой и давящей; он чувствовал, что ему спирает горло. Он опять встал, виновато улыбнулся Майрону и Реду, подошел к кушетке и растянулся на ней.

Он сразу же заснул и спал тяжело, без сновидений, часто просыпаясь и сквозь сон прислушиваясь к монотонному шепоту Майрона и Реда, которые все еще сидели за столом. Значительно позднее, когда оба уже вышли из гостиной, он встал и направился в спальню. Он не видел, как Ред озабоченно наблюдал за ним из-за другой двери. На следующее утро он не мог вспомнить, как и когда перебрался с кушетки на кровать.

Спенсер и Ред уже кончали завтрак, когда зазвонил телефон. Ред отошел от телефона с недоумением на лице.

— К нам поднимается мистер Майлс, сэр.

— Мистер Майлс здесь? — удивился Спенсер.

Ред кивнул.

— Да, сэр, сейчас звонил администратор гостиницы.

Спенсер отложил газету. Казалось бы, сегодняшнее сообщение о предстоящем рассмотрении его дела заслуживало того, чтобы даже здесь, в Вашингтоне, появиться на первой странице, под сенсационным заголовком. Между тем заметка оказалась кратким и лаконичным объявлением о телевизионной передаче, сухо излагавшим суть дела. Было девять часов утра, и скоро им предстояло отправиться в комиссию. Ред знал, что ему нельзя будет присутствовать на закрытом заседании, но упросил Спенсера взять его с собой.

Широко улыбаясь, вошел Майлс.

— Ну-с, Донован, как вы себя чувствуете? Надеюсь, потрясены, что видите меня?

Он не пожал Спенсеру руку, а подошел прямо к столу, где они завтракали, и открыл крышку кофейника.

— Кофе в кофейнике много, сэр, — сказал Ред.

— Чудесно, мой мальчик, — ответил Майлс, потирая руки. — Все, что мне нужно, — это чашка кофе и ломтик поджаренного хлеба, или что там у вас еще осталось. Я приехал полчаса назад. — Он взглянул на Спенсера и добавил: — Закройте рот, Донован. Вам это не идет. Я здесь не случайно. Я здесь потому, что один молодой идиот-идеалист умудрился усесться на бочку с динамитом, которая будет взорвана ровно в одиннадцать часов, а я хочу собрать его бренные останки. — Он сел у стола и обратился к Реду: — Вам не следует слушать, мой мальчик. Я говорю о вашем владыке и хозяине, который еженедельно подписывает вам чеки на жалованье.

— Можно предложить вам свежеподжаренного хлеба? — спросил Ред.

— Нет, — решительно ответил Майлс, улыбаясь своими ясными глазами, — и я легко могу обойтись без вас в течение следующих десяти минут, мой мальчик. Более того, я даже скучать по вас не буду.

Ред ухмыльнулся. Закрыв за собой дверь, он ушел к себе в комнату.

— Славный паренек, — заметил Майлс, наливая кофе в одну из чашек, из которой уже кто-то пил. — Отзывчивый паренек. И хорошо во всем разбирается. Он далеко пойдет, если не отравится парами ваших этических разглагольствований. Скажите что-нибудь, Донован. Вам предстоит очень много говорить сегодня, и вы вполне можете начать теперь же...

У Спенсера было достаточно времени, чтобы оправиться от удивления. Он, безусловно, был искренен, когда сказал:

— Я очень ценю ваш приезд, мистер Майлс. Но я... я просто не знаю, что он означает.

— Он означает, что я просто-напросто пригласил самого себя быть вашим адвокатом во время предстоящего злополучного заседания, — ответил Майлс, спокойно намазывая маслом поджаренный хлеб.

Спенсер глубоко вздохнул.

— Извините, мистер Майлс. Я очень ценю ваше более чем великодушное предложение и затрудняюсь что-либо сказать. Но принять его я не могу.

— Если вы пытаетесь протестовать сейчас по соображениям вежливости и альтруизма, Донован, то, пожалуй, вам следует знать, что я имел с нашим общим другом Джоном Арбэттом, любителем гольфа и твидовых костюмов, оживленную дискуссию, которую на современном языке можно вполне, квалифицировать как первоклассную ссору. Наш разговор закончился полюбовным согласием сторон добиваться развода. Фигурально выражаясь, я сейчас нахожусь в Рено[3], в штате Невада, «для обычной цели», как сказал бы кое-кто из наших любимых журналистов. — Он намеревался продолжать разговор в таком же игривом тоне, но взглянул на Спенсера, и выражение его лица изменилось.

Щеки Спенсера стали землисто-серыми, он говорил с трудом.

— Я не могу позволить вам, мистер Майлс, сделать это.

— Что сделать, Донован?

— Я не могу допустить, чтобы вы были моим адвокатом. Прошу извинить меня, но я должен действовать один.

— Вы, может быть, объясните мне причину? — спросил Майлс, откидываясь на спинку кресла и наблюдая за Спенсером.

Спенсер покачал головой.

— Ну что ж, — медленно произнес Майлс, — я никак не могу преодолеть свое желание услышать какое-то объяснение.

Они помолчали.

— Может быть, вы и сами не захотите быть моим адвокатом, если узнаете, что я виноват, — сказал Спенсер.

Майлс быстро поднялся. Он вплотную подошел к Спенсеру и, почти касаясь его, резко сказал:

— Донован, вы спрашивали меня, верю ли я вам; вы спрашивали меня об этом несколько раз. Я отвечал, что верю. Ради бога скажите, уж не лгали ли вы мне?

— Нет, — ответил Спенсер, — я вам не лгал. Я не коммунист. Но за то, что я сделал, меня могут посадить в тюрьму, а вы не захотите впутываться в такое дело.

Майлс отвернулся, подошел к окну и долго стоял там спиной к Спенсеру.

— Сейчас я уже здесь, — произнес наконец он, — и должен сказать, что вы ухитрились разжечь мое любопытство настолько, что я хочу остаться и долее. Вы лишаете меня крупного адвокатского гонорара, на который я рассчитывал, но я отнесу расходы по этой поездке на ваш счет, когда буду вести дело о клевете — Донован против Фаулера.

— Я буду только рад, — ответил Спенсер.

Около десяти часов утра Спенсер расстался с Майлсом и Редом перед зданием Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности и по коридору, облицованному черным мрамором, направился к комнатам, в которых размещалась комиссия. В конце коридора его поджидала целая группа журналистов и фотографов. Они узнали его, но не остановили. Кто-то из них крикнул:

— Эй, Спенсер!

Спенсер прошел мимо них и оказался в большой прямоугольной комнате, пол которой покрывал тяжелый ковер. Очевидно, это была приемная. Он подошел к одной из многочисленных секретарш и спросил конгрессмена Биллинджера. Но прежде, чем девушка успела ответить, Спенсер услышал знакомый голос, окликавший его по фамилии, и очутился лицом к лицу с Винсентом Корнелом; он был главным следователем во время разбора дела Беквуда, а сейчас, насколько знал Спенсер, являлся старшим адвокатом Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.

— Мы, кажется, знакомы? — спросил Корнел. Они небрежно, после некоторого колебания, пожали друг другу руки. Лицо у Корнела было бледное, движения быстрые и порывистые. Спенсеру показалось, что он стал еще ниже ростом.

— Идемте ко мне в кабинет, — сказал Корнел. — Я представлю вас членам комиссии.

Слегка коснувшись плеча Спенсера, он прошел вперед.

В кабинете Корнела, сравнительно небольшой комнате, вокруг стола стояли девять членов комиссии.

— Джентльмены, разрешите мне представить вам мистера Донована, — сказал Корнел. — Наш председатель, конгрессмен Биллинджер.

Арнольд Биллинджер отличался таким же высоким ростом, как и его брат; он немного походил на него, но обладал более мягкими чертами лица и был моложе Лео. Холодно улыбнувшись, он ответил на поклон Спенсера, но не двинулся с места. Указав сразу на всех конгрессменов, он быстро назвал их фамилии. Некоторых из присутствующих Спенсер уже знал. Один, конгрессмен Дуглас Мак-Кенни, был, говорят, либералом. Несколько месяцев назад Спенсер встретил его в одной компании, и сейчас Мак-Кенни дружески махнул ему рукой. Он был худощав; казалось, что от его узкого лица отсекли подбородок.

Корнел ушел за свой письменный стол и взял из пепельницы недокуренную сигару.

— Мы можем начать наше закрытое заседание, господин председатель? Уже больше десяти часов.

Биллинджер кивнул в знак согласия, и все конгрессмены один за другим покинули кабинет Корнела. Спенсер шел позади. Они миновали канцелярию, направляясь к двери с темной панельной обшивкой. Некоторые секретарши встали со своих мест и присоединились к ним.

Все вошли в большой зал с длинным столом и множеством стульев. В зале было тихо. Равнодушным жестом Корнел указал Спенсеру на отдельное кресло, где ему полагалось сидеть. Одна из стенографисток переставила свой стул поближе к Спенсеру.

Никто не произнес ни слова, пока девять конгрессменов и секретари усаживались. Спенсер чувствовал, как напряжены его нервы. Ему казалось, что все лица по ту сторону стола похожи одно на другое.

Первым заговорил Биллинджер.

— Я думаю, что на закрытом заседании не следует соблюдать все формальности. Свидетеля можно сейчас не приводить к присяге, если комиссия не примет иного решения... — Он говорил плавно и чуть напыщенно, отчеканивая каждое слово. Биллииджер сделал паузу, но, так как никто не возразил ему, продолжал: — Я должен объяснить вам, мистер Донован, что комиссия обычно проводит закрытые заседания с целью определить поведение свидетеля и предоставить возможность слишком уж скрытному свидетелю давать показания, не подвергаясь давлению со стороны общественности. Однако в вашем случае, — он впервые поднял голову и посмотрел на Спенсера, — вы сами обратились с просьбой провести заседание, я хочу сказать — открытое заседание. Поэтому комиссия надеется, что в своих заявлениях на открытом заседании вы не проявите неискренности или уклончивости.

— Я бы предпочел давать показания на открытом заседании, — ответил Спенсер.

— Так я и понимаю, — подтвердил Биллииджер. Он наклонился в сторону Корнела, который сидел через несколько стульев от него. — Полагаю, что по этому пункту вам хочет кое-что сообщить адвокат комиссии.

— Благодарю вас, господин председатель, — сказал Корнел. Он поставил локти на стол, сложил ладони и слегка сгорбился — поза, хорошо знакомая Спенсеру еще по тем дням, когда слушалось дело Беквуда.

— Мистер Донован, — начал Корнел и уставился на Спенсера. — Я буду краток. Процедура подобных заседаний комиссии вам знакома. К тому же вы сами адвокат, так что юридические вопросы не составят для вас проблемы. Как вам хорошо известно, в функции нашей комиссии не входит расследование деятельности отдельных граждан, если они не занимают в обществе положения, которое позволяло бы им тем или иным путем оказывать влияние на общественное мнение и общественную жизнь. Говоря точнее, это правило распространяется и на вас, что, как я убежден, вам известно. Однако в прошлом вы были связаны с... ну, скажем, с не совсем ясным делом, которое рассматривалось на заседаниях комиссий конгресса и обсуждалось в публичных дискуссиях. — Все тем же сухим тоном он добавил: — Я лично могу подтвердить это. В последнее время против вас были публично выдвинуты обвинения, которые комментировались близкими к правительству лицами в форме, позволяющей широкой публике предположить, что эти обвинения встретили официальную или полуофициальную поддержку. Вот почему комиссия считает, что необходимо предоставить вам возможность выступить на открытом заседании, как вы и просили.

— Я очень рад, — заявил Спенсер, — и благодарю комиссию за эту привилегию.

— Комиссия ценит ваше к ней отношение, — отозвался председатель.

Корнел воспользовался этим коротким обменом репликами, чтобы снова зажечь сигару, и продолжал:

— В связи с тем, что на открытом заседании необходимо максимально избегать всяких споров, касающихся процедурных вопросов, комиссия хотела бы затронуть еще один пункт, мистер Донован. Известно, чго данный орган конгресса является комиссией по расследованию, а не судом. Поэтому комиссию не интересуют опровержения обвинений, сделанных против вас отдельными лицами, вроде известных журналистов и репортеров. Вам, как адвокату, известно, что подобные вопросы могут разбираться только судом. Предоставляя вам возможность дать показания на открытом заседании, комиссия не разрешит пользоваться ее трибуной для речей и заявлений, связанных с личными обидами. Отнюдь не собираясь ущемлять в процессе публичного заседания ваше право свободно выражать свое мнение, комиссия, однако, будет сама определять линию допроса. — Он замолчал, взглянул на председателя, который почти незаметно кивнул ему, и закончил: — Полагаю, что это все, мистер Донован!

Спенсер лихорадочно думал. Корнел хорошо обосновал поднятый вопрос. Он ожидал чего-то подобного, но предпочел бы, чтобы речь об этом зашла на открытом заседании. Если члены комиссии захотят прервать его, они смогут сделать это в любое время, утверждая, что он якобы отвечает Фаулеру.

— Есть ли у членов комиссии вопросы к свидетелю? — спросил Биллинджер.

Один из конгрессменов спросил:

— Я хочу знать, согласен ли свидетель с нами?

Вопрос задал молодой южанин с широким, пышущим здоровьем лицом. Позднее Спенсер выяснил, что фамилия его Нисбет, Уолтер Нисбет.

— В основном я согласен с заявлением адвоката, сэр, — ответил Спенсер.

— Мне не нравится расплывчатость вашего ответа, мистер Донован, — недовольно произнес конгрессмен. — Я предпочел бы короткое и ясное «да» или «нет».

— Я хочу быть честным, сэр, — ответил Спенсер. — В основном я согласен с точкой зрения комиссии, но в то же время не могу обещать, что не буду спорить, когда возникнут конкретные вопросы. Однако я полностью полагаюсь на беспристрастность комиссии и приложу все силы, чтобы помочь ей.

— Полагаю, что такой ответ вполне удовлетворяет комиссию, — одобрительно заявил Биллинджер и взглянул на остальных конгрессменов. Большинство из них кивнуло в знак согласия.

— Верно, — подтвердил Дуглас Мак-Кенни. Но Нисбет с недовольным видом откинулся на спинку стула.

Заседание продолжалось уже не в такой напряженной атмосфере. Спенсера спросили, намерен ли он огласить заранее подготовленное заявление и если да, то может ли передать его комиссии сейчас. Спенсер ответил, что собирается в сжатой форме рассказать о положении, в котором он оказался, однако, привыкнув выступать публично, набросал лишь отдельные пункты своей речи — так что записи его для комиссии бесполезны. Когда заседание подходило к концу, он попросил представить его отдельным членам комиссии. Пока Корнел выполнял его просьбу, Биллинджер держался в стороне. Спенсеру показалось, что председатель и адвокат, несмотря на обоюдную вежливость, находятся в натянутых отношениях.

После того как Биллинджер объявил заседание закрытым, один из секретарей встал и что-то прошептал ему на ухо. Сначала лицо Биллинджера казалось довольным, но через секунду на нем уже было написано раздражение. Подойдя к Спенсеру, он сказал:

— Фотографы просят нас позировать, мистер Донован. Давайте покончим с этим.

Он вышел из зала, жестом предложив Спенсеру следовать за ним. Они опять прошли канцелярию и в конце ее повернули в другой зал. В дверях их поджидало человек двадцать фотокорреспондентов и журналистов. Они наперебой просили Биллинджера и Спенсера принять те или иные позы. Биллинджер охотно повиновался газетчикам и даже шутил с ними, но ни разу не обратился к Спенсеру.

Теперь облицованный мрамором коридор был полон народа. Спенсеру показалось, что по мере того, как шум вокруг него возрастал, в нем самом наступала какая-то тишина. Она вызывала странное чувство, словно он находился в одиночной камере. Прямо перед его лицом вспыхивали лампы фотографов. Затем откуда-то сбоку появился Корнел, взял его под руку, они пошли все вместе, одной большой волной, — казалось, будто движется сам коридор; фотографы пятились перед ними, все время щелкая аппаратами и сверкая лампочками.

Внезапно они оказались в зале заседаний. Двери были широко открыты. Кто-то схватил Спенсера за плечо; он обернулся и увидел улыбающееся лицо Майрона Вагнера. Но оно вдруг снова исчезло и остались только незнакомые ему лица.

Он находился теперь в зале заседаний и шел навстречу ослепительному сиянию огней. Зал он видел словно в тумане, но чувствовал, что помещение огромно и полно людей. Какой-то молодой человек вежливо взял его за руку и проводил к установленным в ряд стульям. Прямо перед ним находилось возвышение, где сейчас собирались члены комиссии. Ниже, поблизости от него, стояли столы и стулья, а на небольшом возвышении — кресло для свидетеля. Он поискал глазами Майлса и Реда и увидел, что они сидят позади, почти вплотную к нему. Оба наклонились к нему и улыбнулись, а Майлс положил руку Спенсеру на плечо.

Раздался стук молотка. Внезапно наступила тишина. Ее нарушило вступительное замечание председателя. Председатель назвал фамилию Спенсера и предложил ему подойти к свидетельскому креслу.

Снова вспыхнули лампочки и зажужжали камеры. Спенсер стоял. Напротив него встал председатель.

— Свидетель, поднимите правую руку.

Спенсер повиновался.

— Клянетесь ли вы, что показания, которые вы сейчас дадите, будут правдой, полной правдой и только правдой, и да поможет вам бог?

— Клянусь, — ответил Спенсер.