...Да поможет мне бог

23. Понедельник. 23 июля, 9.10 вечера

В тот же вечер, вскоре после девяти часов, в квартире Спенсера раздался звонок. Он открыл дверь, и в квартиру вошел Ред. Его огненно-рыжие волосы были всклокочены, на лбу выступили капли пота.

— Я никак не мог прийти раньше, — сказал он и добавил: — сэр.

— Ничего, ничего.

Веки у Реда распухли, словно он недавно плакал. А ведь он совсем еще мальчик, подумал Спенсер. Готов поспорить, что он плакал.

— Хотите умыться? — спросил он.

— Да, сэр, если можно.

Спенсер указал ему на ванную комнату, и Ред зашел туда. Он позвонил Спенсеру около часа назад. Сьюзи была мертва. Ее труп нашли в реке Гудзон, около причала фирмы «Грэйс» между Пятнадцатой и Шестнадцатой улицами. Докеры видели, как она бросилась в воду, и побежали спасать, но, когда ее вытащили, было уже поздно. Никто не мог сразу установить ее личность, и труп отправили в морг. Мэри Шеппард на весь вечер уехала в Нью-Джерси — так сказала ее мать, — а соседка Сьюзи была в театре и готовилась к выступлению. Вот Реду и пришлось отправиться в морг, а к боссу он решил заехать потому, что в сумочке Сьюзи были найдены некоторые бумаги, на которых значилась фамилия Спенсера, — конверт для делового письма и отрывной купон ее последнего чека на жалованье. Полиция, возможно, пожелает говорить со Спенсером, а кроме того, в морге оказалось несколько репортеров.

Ред вернулся в гостиную.

— Вы не будете возражать, если я позвоню отцу, сэр? — спросил он. — Он не знает, где я.

— Пожалуйста, — ответил Спенсер и указал на письменный стол. Ред своей огромной ручищей начал неуклюже набирать номер телефона. — Да вы садитесь.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Ред, продолжая стоять. — Папа? Я сегодня немножко задержусь. Не беспокойся. — Он послушал некоторое время, а затем ответил: — Нет, нет... Да, случилось... Я тебе потом все расскажу. Сейчас не могу — я у мистера Донована. — Он взглянул на Спенсера. — Нет, папа... ничего общего с этим. Он? Он чувствует себя хорошо... Конечно, скажу... Да, да, я передам мистеру Доновану. До свидания, папа. — Он положил трубку. — Отец говорил что-то насчет телевизионной передачи, сэр. Я его не понял. Он просил передать вам, чтобы вы послали их ко всем чертям... сэр.

Спенсер улыбнулся.

— Попробую. Ну а сейчас садитесь. Хотите чего-нибудь выпить?

— С удовольствием, сэр. Немножко.

— Виски?

— Да, сэр. Виски со льдом, если можно.

Поднос с бутылкой и со льдом стоял на столе. Спенсер начал разливать виски.

— Вы когда-нибудь были в морге, сэр? — спросил Ред.

— Нет, не был.

— Я тоже не был, но видел в кино и по телевидению. Ведь по телевидению часто передают сцены, в которых действие происходит в морге. Как будто это одно и то же, но на самом деле там все страшнее и действительно ужасно.

Спенсер передал Реду стакан.

— Еще бы. Вам звонили из полиции?

— Да, — ответил Ред. — Спасибо, сэр. — Он залпом выпил половину. — Я был в конторе: мне казалось, что так будет лучше. Меня так взволновала эта история с Сьюзи. — Он помолчал, глядя в свой стакан. — Сьюзи была славная девчонка, иногда, правда, сумасшедшая, но у нас с ней были очень хорошие отношения... Вы знали, что она беременна? — спросил он.

— Мэри сказала мне сегодня утром.

— Ну а я, конечно, не знал, — сказал Ред. — Меня очень поразило, когда я узнал от полицейских. Не думал я, что она из таких. А впрочем, как это определишь?

— Все равно Сьюзи была хорошая девушка, — мягко заметил Спенсер.

Ред кивнул. Когда он снова взглянул на Спенсера, губы у него дрожали.

Он снова отпил из стакана и закашлялся.

— Сэр, по правде говоря, я зашел вот зачем, — сказал он. — Я уже говорил вам по телефону, что ваша фамилия им известна. Полиция вряд ли заинтересуется. Ну, зададут вам несколько вопросов, а возможно, даже и не зададут. Тут ведь явное самоубийство: люди видели, как Сьюзи бросилась в воду. Но репортеры как-то насторожились, когда услыхали вашу фамилию, и сразу же стали задавать мне всякие вопросы. Я сказал, что Сьюзи, так же как и я, служила в вашей конторе и что вы почти не замечали нас. — Он тяжело шевельнулся в кресле всем своим массивным телом. — Мне не хотелось втягивать вас в эту историю, сэр. У вас и своих неприятностей достаточно. Затем один тип начал расспрашивать меня, не была ли Сьюзи человеком с левыми взглядами и все такое прочее и где бы он мог найти вас. Я сказал, что вы уехали в Цинциннати — первое, что мне пришло в голову, — и вернетесь через неделю. Не знаю, поверил мне этот тип или нет, но он может попытаться что-нибудь предпринять. Вот я и решил, что лучше зайду сюда и все расскажу вам.

Он глубоко вздохнул, допил виски и поставил стакан на стол.

— Спасибо, Ред, — сказал Спенсер. — Вы действовали очень хитро и обдуманно. Хотите еще виски?

— Нет, спасибо, сэр, — заявил Ред. — Это все, что я могу выпить на пустой желудок. Не подумайте, конечно, что я... голоден, — поспешно добавил он, — но все равно спасибо.

В кухне послышалось гудение зуммера, и Спенсер взглянул на Реда.

— Внутренний телефон. Это, может быть, как раз то, о чем мы говорили, — и он пошел к телефону.

Швейцар Стив сообщил снизу:

— Здесь вас дожидается один человек, он хочет говорить с вами, мистер Донован. Раньше я его никогда не видел. Говорит, что он сотрудник газеты.

— Минутку.

Спенсер прикрыл трубку рукой и позвал Реда.

— Это репортер. Вы помните их фамилии?

— Нет, сэр, не помню. Извините.

Спенсер немного помолчал, размышляя. Затем он опустил руку и сказал:

— Стив, узнайте, из какой он газеты.

— Хорошо, сейчас спрошу.

Ред стоял, высокий, как столб, у кухонной двери. Протянув свою длинную руку, он взял пустой стакан и поставил его в раковину. В трубке снова послышался голос Стива.

— Он говорит, что из «Дейли пресс».

— Ну, хорошо, — сказал Спенсер. — Пусть поднимется.

— Слушаю, мистер Донован, — ответил Стив.

Репортер был круглый человек небольшого роста, средних лет, с веселым лицом. Он вошел с сияющей улыбкой и отрекомендовался Говардом Бертом из «Дейли пресс». Увидев Реда, он весело махнул ему рукой, словно говоря: «Ну вот, сынок, тебе не удалось меня провести».

Он извинился перед Спенсером за свое вторжение и сел, с вожделением поглядывая на поднос с виски. Он сказал, что не хочет отнимать у Спенсера много времени — всего несколько минут, даже, пожалуй, секунд. Он понимает самочувствие Спенсера. Этот трагический случай с такой молодой и такой привлекательной девушкой — по-видимому, она была очень привлекательна, хотя, конечно, когда он увидел ее... одним словом, неважно. А что скажет Спенсер по этому поводу?

— Не очень много, — сказал Спенсер. — Она работала у меня с того времени, как я открыл собственную контору. Она была сведущей и надежной сотрудницей и вообще славной девушкой.

Репортер поинтересовался, знал ли Спенсер что-нибудь о частной жизни Сьюзи. Известно ли ему, что девушка собиралась стать матерью и знает ли он человека, ответственного за это?

— Нет, не знаю, — ответил Спенсер.

Репортер нагнулся, чтобы завязать шнурок ботинка. От напряжения лицо его покраснело, он захихикал и сказал, что очень толстеет. Жена хочет посадить его на диету, но он не понимает — зачем. Он любит покушать и — иногда—выпить. Выпрямляясь, он снова взглянул на поднос с виски и поинтересовался политическими убеждениями девушки. Не вовлекли ли ее в работу какие-нибудь левые организации и не знал ли об этом Спенсер? Конечно, поспешно добавил он, ему понятно, что для Спенсера это сейчас больной вопрос, а получение такой информации все равно не входит в его, Берта, обязанности, но тем не менее его интересует, нет ли какой-нибудь связи между отчаянным шагом девушки и теперешними злобными нападками на ее хозяина. Широко ухмыляясь, он рискнул предположить, что кое-кто, может быть, и не захочет рассматривать данный факт, как простое совпадение.

Услыхав эти слова, Ред насторожился и начал демонстративно потягиваться, показывая репортеру свою мускулистую фигуру. Репортер весь как-то съежился.

— Откровенно говоря, мистер Берт, — сказал Спенсер, — я не вижу никакого смысла в вашем вопросе. Мне, конечно, ничего не известно о девушке, кроме того, что я знал о ней, встречаясь по службе у себя в конторе. Тем не менее причина ее самоубийства кажется совершенно очевидной.

— Казаться-то кажется, — ответил репортер. Наступила пауза.

— Я полагаю, это все? — неожиданно рявкнул Ред.

Прищурив глаза, репортер взглянул на Реда.

— Сынок, вам еще многому нужно поучиться.

— Ну уж, надеюсь, не у вас, — ответил Ред.

Репортер встал.

— У вас весьма грозный телохранитель, мистер Донован: огромный, сильный и очень преданный. По-видимому, вы действительно в нем нуждаетесь.

— Ред работает у меня в конторе, — сказал Спенсер, только сейчас обнаружив, что не помнит фамилии молодого человека.

Репортер засмеялся:

— Ред...³ Какое подходящее имя! — Он указал на волосы Реда и повернулся, чтобы уйти. — Ну что ж, с вашей стороны было очень мило принять меня.

Спенсер пошел проводить репортера, жестом попросив Реда оставаться на месте.

— Послушайте, мистер Берт, — спокойно начал Спенсер, — я не обязан был принимать вас сегодня. Вы не из полиции, у вас нет полномочий меня допрашивать, и я не брал на себя никаких обязательств отвечать вам на ваши вопросы.

— Я это ценю, — ответил репортер. Улыбка сошла с его лица, и он внимательно наблюдал за Спенсером.

— Я принял вас, — продолжал Спенсер, — потому, что уважаю право свободной прессы знать правду. Я уважаю газету, которую вы представляете, и уважаю вашу работу. Мне очень хотелось бы добавить, что я уважаю вас, как личность, как человека.

Репортер поклонился, и его губы широко растянулись в одобрительной улыбке.

— Прекрасно сказано, мистер Донован, прекрасно! Вы хорошо понимаете, как должен вести себя настоящий журналист. Надеюсь, вам удастся выкарабкаться из этой кутерьмы. Будьте здоровы, сэр. Благодарю вас.

— Извините, сэр, — заявил Ред после того, как репортер ушел. — Мне следовало бы помолчать, но этот тип вывел меня из терпения. Не понимаю, как вы могли с ним разговаривать!

— За последнее время у меня все получается как-то нескладно, — с улыбкой ответил Спенсер. — В моем положении каждый мой шаг может оказаться неправильным. Мне не следовало с ним разговаривать, но совсем не принимать его было бы еще хуже. Только небу известно, что написал бы он в таком случае, да вообще-то и сейчас не известно, что он напишет. — Он подошел к столу и снова налил себе виски. — Становится поздно, Ред. Вам пора. Я очень вам признателен, честное слово.

— Надеюсь, я не вовлек вас в неприятности, — неловко проговорил Ред.

— Ничего, ничего! Хотите выпить на дорогу?

— Нет, благодарю вас, сэр. — Он медленно пошел к двери, но остановился. — Сэр,— сказал он, запинаясь, — я не умею произносить речи, но хочу, чтобы вы знали, что можете всегда на меня рассчитывать. Я мало что значу, но я... за вас... так же как и мой отец. И, пожалуйста, сэр, обращайтесь ко мне во всякое время... и к нему тоже; он работает мастером на фабрике Макса Лаймэна «Чехлы для одежды». Он считает, сэр, что вы... замечательный человек. И я тоже так думаю.

Он не стал ждать ответа и быстро вышел из комнаты, чуть не споткнувшись и оставив дверь открытой.

Спенсер смотрел ему вслед. У лифта Ред обернулся, улыбнувшись Спенсеру.

— Вы чудесно произносите речи, Ред, — сказал Спенсер. — Спасибо вам и вашему отцу. До завтра.

— До завтра, — ответил Ред.

Спенсер подошел к письменному столу и вынул из ящика свой дневник. Последнюю запись он сделал в субботу, а сегодня понедельник — только понедельник, но, когда он читал написанное в субботу, ему казалось, что с тех пор прошло гораздо больше времени. Пытаясь вспомнить события истекших двух суток, он с трудом восстанавливал их точную последовательность. Интервью в «Дейли уоркер»... Заявление Марка Хелриджа для печати... Посещение врача... Разговоры с Лэрри, Луизой, Джин... Он пытался ограничиться в своих записях событиями и мыслями, которые касались его дела, и ничего не упоминать о своих личных проблемах. Но теперь он увидел, что невозможно провести грань между служебными и личными делами. Его отношения с Луизой определяли отношение Лэрри к выработанному им плану; самоубийство обманутой девушки, его сотрудницы, могло быть использовано, чтобы настроить общественное мнение против него. Нити его делового существования и личной жизни безнадежно переплелись, и он еще раз с полной ясностью осознал, что на карту поставлена вся его жизнь.

Это не испугало его. Да и никогда не пугало. Как юрист, он с самого начала понимал, что его действия в конце концов могут привести его в тюрьму; он отдавал себе отчет, что его могут привлечь к ответственности за неуважение к конгрессу. Силясь восстановить определенные ценности, которые он считал важными и истинными, он сознательно нарушил закон и общепринятые нормы поведения и был готов расплатиться за свои самонадеянный поступок.

Много лет назад, должно быть в 1934 году или что-то около того, он прочел интервью бежавшего из своей родной Германии семидесятилетнего эмигранта еврея, которому была предложена кафедра философии в одном из ведущих американских университетов. Спенсер забыл фамилию профессора — он теперь уже умер, — но навсегда запомнил ответ старика на один из вопросов. Журналист спросил его: «Если бы вас попросили указать на одну, наиболее важную причину прихода Гитлера к власти, какую бы вы назвали — политическую или экономическую?»

Старик покачал головой и с сильным немецким акцентом ответил: «Из этих — ни одной... ни одной». (Спенсер не помнил всего интервью, но ему запомнилось впечатление, которое оно произвело на него, его общий смысл.) «Если бы меня попросили указать на одну, наиболее важную причину, то я бы назвал готовность сторонников Гитлера умереть за него и за то, что он для них представлял. Слишком много людей готовы умереть за него, — продолжал профессор, — и слишком мало людей согласны умереть за дело свободы и за то, что называется демократией. Знаете ли вы, — спросил он журналиста, — что ночью, накануне последних выборов, лидеры немецких социал-демократов бежали за границу, предавая свою страну и миллионы избирателей, веривших им? Они были перепуганы, сэр, а вам не пристало бояться, если вы представляете идею. Бегство этих, с позволения сказать, вождей превратило выборы в решительную победу Гитлера».

Он печально умолк, а журналист осторожно спросил у него, не слишком ли наивна подобная концепция важного исторического события.

«Да, — ответил старик, — вы можете назвать ее наивной. Но ведь человеческому уму присущи многие характерные особенности и черты, в том числе и наивность». Он внезапно повысил голос и, указывая пальцем на журналиста, сказал: «Вы не будете отрицать, сэр, что человек всегда имел право умереть за дело, которое он сам выбрал?»

Журналист, застигнутый врасплох, с готовностью согласился, а старик добавил: «Конечно, для цивилизации было бы значительно лучше, если бы люди охотнее умирали за правое дело, чем за неправое, но, к сожалению, неправое дело более динамично и потому более привлекательно».

Хорошо, но ведь Соединенные Штаты — не гитлеровская Германия, и смерть пока не угрожает ему. Однако здесь, так же как и там, силы зла активны и горласты: они непрерывно наступают, тогда как честные элементы только обороняются. Бесстыдная наглость Фаулеров и Ааронов Купов преподносится стране как мужество, а умышленное искажение ими правды — как мудрость и государственная зрелость. Ложь превращается в правду путем простой перестановки понятий, и на фоне этой агрессивной политики речи и решения оппозиции производят жалкое впечатление.

Вот почему было логично, думал Спенсер, прийти к выводу, что требуются какие-то смелые действия — нечто динамичное и привлекательное, как говорил профессор, нечто такое, что захватило бы воображение людей. Придумать такое дело и приступить к его выполнению было сравнительно легко: окрыляло убеждение в собственной правоте. Гораздо труднее оказалось жить с этим кровожадным чудовищем изо дня в день, наблюдать, как оно набирается сил, выходит из повиновения, срывается с цепи и злобно набрасывается на своего создателя, отравляя воздух ядовитым дыханием, нанося удары, опутывая всех и вся своей липкой паутиной.

Спенсер спрятал дневник: писать он не мог. Он нуждался в чьем-нибудь обществе; ему нужен был кто-то — сейчас же, сию минуту, — кому бы он мог довериться, с кем мог бы поспорить, кто сумел бы успокоить его. Напрасно он не попросил Реда остаться. Ред выслушал бы его. Но он не смог бы ему помочь. Ред не знал, что задумал Спенсер.

Над ухом у него раздался телефонный звонок, и он нетерпеливо схватил трубку — его желание сбывалось, он мог с кем-то говорить.

— Мистер Донован? — Кому принадлежал этот неясный голос, мужчине или женщине, Спенсер не разобрал.

— Да.

— Ах ты, проклятый сукин сын...

С силой бросив трубку на рычаг, Спенсер встал. Эти голоса, как и письма на столе, преследовали его неотступно. Вся его жизнь, подумал Спенсер, напоминала теперь какой-то фантастический вымысел — реальными оставались только вот эти голоса, которые он слышал, и вот эти слова, которые он читал в письмах.

Телефон зазвонил снова, но он отошел от него. Он сменит номер своего телефона — девушка права. Стоя в вестибюле, Спенсер услышал звонок и в спальне. Он закрыл дверь. Через несколько секунд звонок оборвался: телефон переключили на бюро обслуживания. Он подождал, а затем, подстрекаемый любопытством, вновь подошел к письменному столу и сам позвонил в бюро обслуживания. Телефонистка сообщила, что его спрашивала Джин и просила позвонить ей.

Джин ответила сразу, но, услыхав его голос, замолчала. Потом она спросила:

— Что с тобой? Я никак не могу тебе дозвониться. Где ты?

— Дома. Я слышал телефонные звонки, но не знал, кто звонит. Мне слишком часто звонят незнакомые лица.

— Да?.. Спенсер, я думаю, нам следует поговорить. Как ты считаешь? — спросила она.

— Я тоже так думаю. Когда ты хочешь — сейчас?

— Нет, — ответила Джин, — не сейчас. Сейчас я устала. Я не выспалась.

— Завтра?

— Да, как-нибудь завтра, — и, немного помолчав, добавила: — Я видела по телевизору Фаулера и Купа.

— Я тоже, — сказал Спенсер.

— Что ты намерен предпринять?

Внезапно по причинам, которых он сам не понимал, Спенсер тоже почувствовал себя усталым и раздраженным.

— Не знаю, Джин.

— Ты один?

— Да.

— Я думала, что у тебя кто-нибудь сидит и ты...

— Нет, — резко ответил Спенсер. — У меня никого нет. Я один.

Она вздохнула.

— Ну, тогда... позвони мне завтра.

— Хорошо. Спокойной ночи, Джин.

— Спокойной ночи.

Этот разговор не принес ему облегчения. Ее голос прозвучал, как эхо угасших чувств и полузабытых переживаний. Завтра они встретятся и поговорят, а потом решат что-нибудь; по всей вероятности, они расстанутся, Он подумал: завтра я увижу ее в последний раз. Это должно было бы опечалить его, но не опечалило. Возможно, потому, что он никогда ее не любил. Вслух он сказал:

— Я никогда больше не увижу Джин.

И прислушался к своему сердцу. Но сердце не ответило.