...Да поможет мне бог

7. Четверг, 19 июля, 9.00 утра

В дверь кабинета тихо постучали, и появилась Мэри Шеппард. Она бесшумно подошла к письменному столу и положила перед Спенсером почту; бо́льшая часть писем была уже вскрыта. С минуту Мэри стояла, нерешительно поглядывая на Спенсера. Но так как он ничего не сказал, она вышла и закрыла за собой дверь.

Спенсер смотрел на письма, но не видел их. Голова его была пуста, и он ощущал это, наслаждаясь чувством полного покоя. Полированная темно-зеленая мебель в его кабинете — диван, два кресла и низкий курительный столик — отчетливо выделялась на фойе деревянных панелей и казалась семейством загадочных существ, живущих своей собственной, непонятной жизнью. Зазвонил телефон в приемной, и Спенсер очнулся. Он встал, снял пиджак и повесил его в стенной шкаф. Вернувшись к столу, он, все еще стоя, придвинул к себе газету и, быстро ее перелистывая, наткнулся на имя знаменитого голливудского актера. Этот актер давал показания перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности.

Спенсер сел. Актер признал, что в начале тридцатых годов он состоял в коммунистической партии. Он очень раскаивался, и его глаза, которые обычно называли неотразимыми, были полны искренних слез. Когда его попросили сообщить комиссии имена других людей, занятых в кинопромышленности и состоявших в партии, он сначала отказался их назвать. Но потом, после безжалостного допроса, под угрозой, что его обвинят в так называемом неуважении к конгрессу, он перечислил имена одиннадцати известных деятелей кино. Комиссия от всего сердца благодарила актера за содействие и хвалила его за патриотизм. Один член комиссии особенно успешно допрашивал свидетеля и способствовал получению нужных сведений. Это был член конгресса Арнольд Биллинджер.

Спенсер просмотрел почту и вызвал клерка Арта Дэниелса. Арт, окончивший Гарвардский университет, был высокий, стройный молодой человек с ниточкой светлых усиков и светло-голубыми глазами. Его поведение на службе всегда отличалось предельной корректностью и учтивостью. Спенсер не мог припомнить случая, чтобы Арт позволил себе какую-либо вольность, хотя однажды на вечеринке, где Сьюзи, помощница Мэри Шеппард, хватила немного лишнего, к своему удивлению, убедился, что в свободные от работы часы Арт любит пошутить и становится весьма развязен.

Почти час они обсуждали письмо, полученное от председателя правления компании «Алтуна миллз», одного из основных клиентов Спенсера. В письме сообщали об аннулировании некоторых правительственных заказов и поручали Спенсеру связаться с вашингтонским представителем фирмы Биллом Спайксом, чтобы в дальнейшем согласовывать свои действия с ним. Положение было затруднительным. Один из директоров основного конкурента фирмы «Алтуна миллз» приходился зятем сенатору Оуэну Кирквуду, а сенатор Кирквуд являлся членом финансовой комиссии и весьма влиятельной фигурой в республиканской партии.

Арт Дэниелс посоветовал передать все это дело вашингтонской конторе и рекомендовать ей обратиться к местному адвокату, имеющему первоклассные политические связи, но Спенсер, который знал Билла Спайкса и не особенно на него надеялся, не согласился с Артом. Он уже решил сам полететь в Вашингтон, когда вошла Мэри и сообщила, что ему звонит Бернард Г. Майлс.

— Может быть, у вас найдется время позавтракать со мной? — спросил Майлс. — Мы с Джоном хотели бы поговорить с вами.

— Нет, выбраться завтракать я вряд ли сумею, — ответил Спенсер. — Ко мне приехал клиент из Детройта. Но я могу прийти к вам в контору сразу же после завтрака, около половины третьего. Вас устраивает?

— Одну секунду, — сказал Майлс. В трубке что-то щелкнуло, но тотчас же снова раздался его голос: — Хорошо, в половине третьего. — Он помолчал. — Это относительно того дела, о котором мы беседовали вчера вечером.

— Понятно, — сказал Спенсер.

Наступило молчание.

— Значит, мы увидим вас в два тридцать.

— Да, — подтвердил Спенсер. — Большое спасибо.

Джону Арбэтту было за шестьдесят, но он все еще любил носить пиджаки из твида и яркие галстуки. Худой и жилистый, он увлекался игрой в гольф и однажды чуть не выиграл партию у знаменитого Бена Хогана — это произошло задолго до несчастного случая с чемпионом (Джон говорил, что потерпел поражение из-за пустяка).

Спенсер не видел Джона Арбэтта несколько месяцев. Майлс ввел его в кабинет своего компаньона.

— Вот наш мальчик, — сказал он.

— Здравствуй, Спенсер, — поздоровался Джон, вставая из-за стола. — Мне только нужно еще разок поговорить по телефону. После этого нас не будут беспокоить.

— Пожалуйста, мистер Арбэтт, — ответил Спенсер. Он сел в кресло с прямой спинкой, стоявшее возле окна. Кабинет был очень просторный, вдоль стен шли полки с тяжелыми фолиантами, темно-коричневый ковер повторял цвет занавесей. На письменном столе стояла ваза с красными гладиолусами, а рядом с ней — фотографии жены, детей и внуков Джона Арбэтта.

Зазвонил телефон. Джон взял трубку, трижды произнес «да» и положил ее.

— Вот и все, — сказал он и, откинувшись на спинку кресла, начал раскуривать трубку.— Как игралось в гольф, мой мальчик?

— Я не играю в гольф, мистер Арбэтт, — ответил Спенсер.

Джон пососал свою трубку.

— А я думал, играешь.

— Нет, я никогда им не увлекался, — сказал Спенсер.

Джон Арбэтт с удовлетворением посмотрел на свою трубку.

— Ну, тогда ты и не представляешь, как много потерял.

Майлс уселся на диване поудобнее.

— Он твердит мне это вот уже тридцать лет, Донован. Не верьте ему. Джон проводит свободное время, гоняя белые мячики, и пытается своим гольфом что-то доказать, но будь я проклят, если он меня хоть в чем-нибудь убедил. Спорт нужен для детей и спортсменов, а нам, городским жителям, он ни к чему.

Джон Арбэтт откашлялся.

— Берни рассказал мне о вашем вчерашнем разговоре. Имей в виду, Спенсер, мы не собираемся вмешиваться в твои дела. Надеюсь, ты это понимаешь?

— Да, — сказал Спенсер, — я очень благодарен вам.

Джон кивнул головой.

— Итак, все ясно. Мы не собираемся вмешиваться, но мы очень — как бы это сказать — интересуемся тобой, не только как многообещающим молодым юристом, но и как человеком. Мы считаем тебя, я бы сказал, членом нашей семьи законников.

— Спасибо, мистер Арбэтт, — ответил Спенсер.

— Так вот, — Джон чиркнул спичкой, чтобы снова разжечь свою трубку, — Берни полагает, что ты недостаточно, скажем, встревожен случившимся. Он считает — пожалуйста, поправь меня, Берни, если я ошибаюсь, — что ты отнесся к его совету довольно небрежно и вообще его рассказ не произвел на тебя должного впечатления. Если это так, Спенсер, — Джон Арбэтт встал и обошел стол, чтобы быть ближе к Спенсеру, — если это так, значит, ты ошибаешься. Страшно ошибаешься. Положение весьма серьезно. Ты должен бороться, и борьбу следует начинать немедленно.

Наклонившись к Спенсеру, он не сводил с него сверлящего взгляда. Затем, вынув изо рта трубку, посмотрел на нее и снова вернулся к столу, чтобы зажечь спичку.

— Может быть, лучше подождать, пока они сами придут ко мне? — спросил Спенсер.

Майлс отрицательно покачал головой.

— Нет, не думаю, Донован. Вчера вечером я сказал вам, что действовать нужно немедленно. Вам следовало бы сегодня утром первым самолетом вылететь в Вашингтон. Вы должны были добиться личного свидания с Эдгаром Гувером. Это можно было бы устроить. Он бы вас выслушал. Он всех выслушивает.

— Но Спенсер не поехал в Вашингтон, — сказал Джон Арбэтт. — Возможно, он был занят более важными делами. — Он с раздражением взмахнул правой рукой, в которой держал трубку. — Тем временем мы узнали нечто такое, о чем, полагаем, следует известить и тебя. — Он сел и заговорил драматическим шепотом: — Я сообщаю тебе это по секрету и ни слова не скажу об источнике наших сведений.

Он замолчал. Спенсер смотрел на него.

— Завтра или послезавтра мистер Уолт Фаулер опубликует статью о тебе. Легко себе представить, что это будет за статья. Помимо всего прочего, он собирается обвинить тебя в принадлежности к коммунистической партии, — сказал Джон Арбэтт.

— Это произойдет, вероятно, завтра, — добавил Майлс.

Спенсер знал, что ему следует притвориться удивленным и потрясенным: этого от него ждали. Он вспомнил, как подобные чувства изображал один актер. Он не мог сейчас восстановить в памяти ни имя актера, ни содержание спектакля, но сразу представил себе неуклюжие движения ног — актер садился в этот момент — и какую-то странную перемену в его лице: оно казалось сплющенным. Думая об этой сцене, Спенсер проделал или пытался проделать те же самые движения — полусознательно, ибо все происходило очень быстро, но он следил за собой и где-то в глубине души порадовался, что у него получается так удачно.

— Я думаю, что этому ничем нельзя помешать... — заметил он.

— Ничем, — подтвердил Джон Арбэтт. — Фаулер — малый самостоятельный. Он никого не спрашивает, о чем ему писать, — ни издателей, ни редакторов. Ты знаешь эту кухню не хуже, чем я.

— Да, — сказал Спенсер. — Быстрая работа. Сегодня утром мне позвонил из Вашингтона Майрон Вагнер и предупредил, что надвигаются события. С ним говорил Фаулер.

— И вы все еще продолжаете сидеть сложа руки? — спросил Майлс.

— Я совсем не намерен сидеть сложа руки, мистер Майлс, — ответил Спенсер. — Простите, если произвел такое впечатление.

— Должен признаться, что у меня тоже создалось такое впечатление, — заметил Арбэтт. Его трубка снова потухла; он положил се на стол и скрестил руки. — Однако решать тебе. Мне хочется сказать только одно: статья Уолта Фаулера будет перепечатана во всех газетах. Ее прочтет вся страна. Ее увидят твои клиенты, и нынешние и будущие. Возможно, ты сумеешь возбудить против Фаулера дело о клевете, но, если даже ты это и сделаешь, все равно ущерб будет уже нанесен: сила печатного слова, «нет дыма без огня» и всякие такие штуки. От всеми уважаемого гражданина до подозрительной личности, Спенсер, — лишь один маленький шаг, а ты адвокат, ты не вправе подвергать опасности свою репутацию. Даже на сутки.

— Вы хотите сказать, что гнусный борзописец, вроде Фаулера, может погубить кого угодно — и правого и виноватого? — спросил Спенсер.

— Да, — ответил Майлс.

— Погодите, погодите вы оба, — сказал Джон Арбэтт. — По-видимому, наш юный друг задирает нос. Отстаивать свою веру, защищать идеи, или как там это еще называется, прекрасно и благородно, но такая игра опасна, не правда ли? — Он не дождался ответа Майлса и повернулся к Спенсеру. — Не пойми меня превратно, мой мальчик. Я целиком на твоей стороне, я сам всегда любил хорошую драку, но по нынешним временам надо быть осторожным. Когда ты взял на себя защиту Гордона Беквуда, ты сам стал одиозной фигурой. Не хочется еще раз напоминать, что я предупреждал тебя, однако ведь это так, а? Как раз здесь, в этом самом кабинете, семь или восемь месяцев назад. Разве я не предупреждал его, Берни?

— Да, ты говорил ему, — кивнул Майлс.

— Ну вот, — заключил Джон Арбэтт.

Спенсер встал и сразу же забыл о том, что сам затеял все это дело. Его негодование было искренним. Джон Арбэтт коснулся больного места. Спенсер подошел к окну и повернулся лицом к старикам.

— Мистер Арбэтт, вы и мистер Майлс знаете законы лучше, чем когда-либо буду знать я. Поэтому то, что я собираюсь сказать, быть может, покажется вам наивным, а может быть, даже нескромным. В нашей стране человек считается невиновным до тех пор, пока не доказана его виновность. Это, как я понимаю, — самый важный принцип американского правосудия. — Он поднял руку, так как Джон Арбэтт открыл рот. — Нет, пожалуйста, позвольте мне закончить. Я не хочу, чтобы вы смотрели на меня как на упрямого фантазера. Принцип, о котором я говорю, — не фантазия, это — реальность. Поэтому человека, который сохраняет верность этому принципу, нельзя назвать фантазером. Он реалист. Я считаю себя реалистом, мистер Арбэтт.

Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.

— Во время слушания дела Беквуда мне стало ясно, что этот принцип медленно, но верно видоизменяется. Человека вынудили доказывать свою невиновность. И, так как доказать ее ему не удалось, его сочли виновным только потому, что против него возбудили дело. Вы идете еще дальше, мистер Арбэтт. Для того чтобы сделать человека парией, не требуется и разбора дела. Достаточно, чтобы он был одиозной фигурой. Как вы полагаете, следует ли нам считать это новым американским законом? Неужели вы действительно думаете, что я должен отправиться к мистеру Гуверу и сказать ему: «Послушайте, меня обвинили, но я невиновен и могу это доказать», — хотя, как адвокат, знаю, что тем нарушу основы американского правосудия?

Спенсер замолчал. Джон Арбэтт снова взял свою трубку и начал сосредоточенно ее раскуривать. Майлс сидел на диване, опустив голову. Они не смотрели на Спенсера.

— Все это не лишено логики и искренности, — сказал наконец Джон Арбэтт, — и я ни на минуту не сомневаюсь в твоей искренности, Спенсер. Мне хочется, чтобы ты понял... но... — Он пожал плечами и снова откинулся в кресле. — Боюсь, что тебе придется считаться с фактами. Нечего и говорить, что я не оправдываю извращения закона. Я согласен с тобой: не все так, как должно быть. Но ведь иного никогда и не бывает. Ты толкуешь о принципах и теориях, но забываешь о человеке. Люди боятся коммунизма, и они правы — этого ты не можешь отрицать. Страх порождает неуверенность, а неуверенность в свою очередь влияет на все области жизни, в том числе и на право.

— Практически это означает, что законов больше не существует, — заключил Спенсер. — Мы, которые знаем лучше, чем...

— Я не сказал, что знаю лучше. Нет, — прервал его Джон Арбэтт. Он взглянул на свою трубку и снова чиркнул спичкой, но он слишком торопился, и спичка погасла. — Я не могу объяснить это... это положение. Если ты можешь, поздравляю тебя. Только смотри не уподобься тому знаменитому хирургу, который сделал «успешную» операцию, а больной взял да и умер.

Он улыбнулся, довольный своей шуткой, и взглянул на Майлса, ожидая одобрения, но Майлс молчал.

— Скажи что-нибудь, Берни. Почему я должен тащить всю тяжесть один? Скажи нашему юному другу, против чего он идет.

— Я думаю, Донован понимает это, — ответил Майлс.

Джон Арбэтт выколачивал трубку о пепельницу.

— Сомневаюсь. Сомневаюсь, что он в самом деле понимает. — Он помолчал, взял со стола коробку с табаком и снова начал набивать трубку. — Позвольте мне быть вполне откровенным. С твоего разрешения, Берни, я расскажу мальчику, о чем мы говорили сегодня утром. — Он повернулся к Спенсеру. — Мы очень уважаем тебя, и с тех пор, как ты открыл собственную контору, мы несколько раз рекомендовали тебя клиентам, дела которых по той или иной причине сами не могли взять. Я говорю о Брэндбите, Стоуксе и об Эверетт Зальцбургер. Я не жду от тебя, Спенсер, взрывов благодарности. И мистер Майлс тоже, я уверен. Но, мой дорогой юный друг, у тебя должна быть определенная ответственность не только перед клиентами, но и перед нами. Все надеются — позвольте мне употребить это избитое выражение, — что руки у тебя будут чистые.

Джон Арбэтт набил трубку. Он посмотрел на нее со счастливой улыбкой.

— Если тебя начнут пачкать и поносить по всей стране, это не повысит твоей ценности как адвоката. Вполне ясно, не так ли?

— И вполне ясно также, — добавил Спенсер, — что я ничего не могу сделать. Вы сами сказали, мистер Арбэтт, что Уолта Фаулера остановить нельзя.

Джон Арбэтт энергично тряхнул головой.

— Допустим. Допустим. Но ты еще можешь отбиваться, можешь предотвратить дальнейшие атаки, поехать в Вашингтон и реабилитировать себя.

— Реабилитировать себя в чем? — спросил Спенсер.

На лице Джона Арбэтта появилось страдальческое выражение. Он помолчал, а потом сказал едва слышно:

— Я не собираюсь спорить с тобой, Спенсер. Делай что хочешь и как знаешь. У каждого есть свои собственные принципы, и, если твоя этика обрекает тебя на голод, кто я такой, чтобы сказать, что ты ошибаешься? Голодать придется тебе.

Теперь его трубка хорошо разгорелась. Он наслаждался, делая затяжки. Он встал, показывая, что разговор закончен.

Майлс вышел вместе со Спенсером. Секретарша Майлса Беатрис Стейнхардт оторвалась от бумаг и подала ему телеграмму. Майлс просмотрел ее и вернул секретарше.

— Мне очень жаль, Донован, — сказал он, — все это получилось довольно нелепо.

— Да, — подтвердил Спенсер.

Они пожали друг другу руки. Спенсер видел, как Майлс прошел к себе в кабинет и закрыл дверь. Он подумал, что сегодня у Майлса совсем стариковский вид. Внезапно он почувствовал, что его лицо и спина мокры от пота. Он только сейчас заметил, что день стоит жаркий. Впрочем, кабинет Джона Арбэтта был оснащен установкой для кондиционирования воздуха.