...Да поможет мне бог

26. Вторник, 24 июля, 3.30 дня

Спускаясь в лифте «Савой-плаза», Спенсер опять почувствовал боли в желудке, на этот раз особенно сильные. Вместе с ним в кабине находилась восторженная юная парочка и двое пожилых бизнесменов с кожаными портфелями. Чтобы не упасть, он бессильно прислонился к стенке лифта и тут же заметил, что его случайные спутники с явным раздражением отстранились от него, полагая, что он пьян. Но в тот момент Спенсера совершенно не трогало, что думали о нем другие, и он закрыл глаза. Когда лифт остановился на первом этаже, он медленно вышел из него и бессильно опустился в одно из больших кресел в холле.

Тут было прохладно, прохладнее, чем у Луизы в гостиной, прохладнее во всех отношениях. После тяжелого объяснения с Луизой он почувствовал себя лучше в этой безликой, казенной атмосфере. С того места, где сидел Спенсер, он видел газетный киоск и кабины телефонов-автоматов. Он позвонит Реду и отпустит его домой — все равно уже заканчивалась вторая половина дня. Он купит вечерние газеты — как бы он ни боялся их читать, он обязан знать, что пишут о нем. Затем он пойдет домой, примет таблетку и, может быть, немного успокоится.

Почувствовав себя лучше, но все же испытывая некоторую слабость, он встал, подошел к телефону и позвонил Реду. Ред сообщил, что к Спенсеру пытался дозвониться Майрон Вагнер из Вашингтона и просил передать, что позже позвонит ему домой. Было еще несколько телефонных звонков, но в общем не произошло ничего такого, что нельзя было бы решить завтра. Потом Спенсер купил все вечерние газеты — они составили объемистую пачку.

Направляясь к выходу, он чуть не столкнулся со своим коллегой — адвокатом, с которым довольно часто вместе обедал, Саймоном Рисом. Они остановились. Саймон обратился было к нему с дружеским приветствием, но улыбка тут же застыла на его лице, и он, проскользнув мимо Спенсера, буркнул себе под нос что-то нечленораздельное. Спенсер вышел через вращающуюся дверь и сел в такси.

Просматривая газеты, Спенсер только в одной из них увидел на первой странице фотографию Сьюзи, но зато все другие, правда на внутренних страницах, поместили его небольшой портрет. Это был все тот же, уже напечатанный однажды снимок, изображавший его в момент горячего спора при слушании дела Беквуда — вероятно, единственный, имевшийся у фотоагентства. Рассматривая фотографию беспристрастно, Спенсер подумал, что на ней он очень напоминает крайне самоуверенного ходатая по делам какой-нибудь гангстерской банды. Газеты использовали самоубийство Сьюзи, чтобы еще раз напомнить историю с Беквудом, выдвинутое Спенсером против сенатора Аарона Купа обвинение в убийстве и последние нападки Уолта Фаулера. Упоминались также отказ Марка Хелриджа выступить в качестве его адвоката и интервью в «Дейли уоркер». Заявление отца Сьюзи оказалось даже хлеще, чем можно было предположить на основании цитаты Майлса, — одна газета дала четыре колонки под шапкой: «Жертва свободной любви? Секретарь красного адвоката лишает себя жизни, бросившись в воду»; здесь же, в одной рамке, были помещены фотографии Спенсера и Сьюзи.

Доехав до своего дома, Спенсер расплатился с шофером и собрал газеты. Швейцар Стив, открывая ему дверцу такси, с повышенным интересом взглянул на них. Спенсер прошел через вестибюль, где беседовали лифтеры Брюс и Карл. Оба вежливо, может быть, даже подчеркнуто вежливо, поздоровались с ним, не отрывая глаз от газет, которые он держал под мышкой.

На коврике под его дверью лежало несколько журналов и больших пакетов. Остальная почта была разбросана по ковровой дорожке в передней. Писем и на этот раз поступило много — тридцать восемь, не считая журналов и реклам, причем большинство из них с адресами, написанными от руки. Спенсер положил их вместе с газетами на стол. Затем он вспомнил, что хотел принять таблетку, и подошел к столу, чтобы развернуть пакетик. На столе лежал конверт с номером квартиры вместо адреса. В нем оказалась написанная карандашом записка от управляющего домом Янсена: «Мистеру Спенсеру Доновану. В связи с неблагоприятно сложившимися обстоятельствами сожалеем, что не можем послать вам прислугу».

Спенсер швырнул записку в сторону, но затем, внезапно вспылив, схватил ее и изорвал на мелкие клочки, Он снял пиджак и с яростью бросил его на пол, резким движением развязал галстук и рванул ворот рубашки, оторвав пуговицу. Только после этого Спенсер почувствовал, что ведет себя глупо. Он поднял пиджак и галстук — пуговицы он не пытался найти — и отнес их в спальню.

Зазвонил телефон. Он хотел было снять трубку, но передумал. Звонки продолжались до тех пор, пока на них не ответили из бюро обслуживания. Его интересовало, что кроется за запиской мистера Янсена. Просто ли это враждебный жест или первая попытка сделать его пребывание здесь невыносимым? Нет, им не удастся выжить его. Это его квартира, и она ему нравится; договор на аренду, насколько он помнит, действителен еще в течение года — нужно будет посмотреть. Пока он обойдется и без прислуги. Возможно, Джин кого-нибудь ему подыщет. Впрочем, он не может обращаться к ней с такой просьбой. Сегодня вечером она придет к нему, и они будут разговаривать — несомненно, она захочет разорвать помолвку, черт побери; еще час-другой нервного напряжения и слез, а он уже не в состоянии этого вынести. Спенсер подумал, что последнее время его отношения с женщинами совсем не похожи на прежние беззаботные встречи — сплошные истерики и слезы. «Я либо устраиваю тебе истерики, либо плачу, когда я с тобой», — сказала ему Луиза; то же самое могла бы сказать и Джин. Возможно, это его вина; по правде говоря, он действовал на женщин именно так — доводил их до белого каления. Сейчас они платят ему той же монетой.

Вернувшись к столу, он позвонил в бюро обслуживания. Дежурная сообщила, что звонков было много — все того же характера. Кроме того, мистер Майлс просил позвонить ему. Разговаривая с телефонисткой, Спенсер вскрыл один из конвертов. В нем оказалась газетная вырезка.

— Собираетесь ли вы переменить номер телефона, мистер Донован? — снова спросила девушка.

— Да.

Это была заметка с последними светскими сплетнями. Спенсер не видел ее раньше, так как вообще не читал таких заметок.

— Делается это очень просто, сэр, — сказала телефонистка. — Вам достаточно позвонить в абонентный отдел телефонной компании. Я с удовольствием помогу вам.

— Большое спасибо, я последую вашему совету, — ответил Спенсер.

Один из абзацев газетной вырезки был отмечен чернилами. В нем говорилось:

«Мы видели очаровательную Джин Садерленд в «Колони» в обществе интересного молодого человека Поля Стенфорда-Трейхауна. Вряд ли они разговаривали о погоде, если судить по тому, как держались за руки и смотрели друг другу в глаза. Позже один из наших друзей видел юную пару в «Ла рю», где она танцевала почти до утра. Джин, одна из наиболее очаровательных представительниц нашего молодого поколения, официально помолвлена с нью-йоркским адвокатом Спенсером Донованом, имя которого недавно упоминалось на страницах газет в качестве ревностного пропагандиста левых идей. Не означает ли все сказанное выше, что Джин надоело краснеть?»

Вырезка была послана из 17-го почтового района, то есть из центральной части города, несомненно, каким-нибудь доброжелателем, опасавшимся, что Спенсер не увидит заметку в газете. Он почувствовал укол ревности, хотя и понимал, что ревновать глупо. Однако представить себе Джин в объятиях Поля было мучительно. Он позвонил Майлсу в контору.

— Я разговаривал с Джоном, — сказал Майлс. — Наш разговор был довольно длинным. Боюсь, что мы зашли в тупик. Джон по-прежнему считает, что нам не следует представлять ваши интересы, так как это может повредить вам.

— Я согласен с мистером Арбэттом, — заявил Спенсер. — Мне вообще неприятно, что вы вернулись к этому вопросу.

Майлс откашлялся.

— А мне нет, Донован, и по многим пунктам я не согласен с Джоном, но должен признать, что он мой компаньон и...

— Мистер Майлс, — прервал Спенсер, — я понимаю ваше положение и, поверьте, ценю ваши усилия.

— Вы отправили телеграммы в Вашингтон?

— Да, конечно.

— Вы собираетесь договориться с каким-либо другим адвокатом? — спросил Майлс.

— В данный момент — нет. Но...

— А как вы смотрите на Саймона Риса? Я вас часто встречал вместе. У него блестящая репутация.

Спенсер рассмеялся.

— А вы знаете, что случилось? — и он рассказал Майлсу о встрече с адвокатом в вестибюле гостиницы.

— Да, неприятно, — заметил Майлс. — Но не огорчайтесь. У нас достаточно адвокатов, которые с радостью согласятся представлять ваши интересы и получить деньги. Я подумаю о ком-нибудь.

— Я тоже буду думать. Спасибо, мистер Майлс.

— Обязательно дайте знать, как только получите ответ из Вашингтона. Кстати, вам пришла в голову блестящая мысль — послать телеграмму сенатору Купу. В этом Джон с вами согласен.

— Я рад, — ответил Спенсер.

В комнате было очень душно. Он встал, открыл дверь и вышел на балкон. Здесь он почувствовал себя немного лучше, хотя воздух был неподвижный и сырой. Откуда-то слабо донесся звонок. Он не сразу сообразил, что это телефон. Спенсер не пошевелился, и телефон вскоре умолк. Черный аппарат на столе был сейчас его врагом; такими же врагами были письма и почтальон, который их приносил, управляющий домом и лифтеры, газеты, которые продавались на улицах, его клерк — его бывший клерк — и телевизор. Но облик города и вид реки не изменились. Через реку шел паром, направляясь к Уэлфер-айленд, а большое нефтеналивное судно лениво двигалось к мосту Куинсборо. Может быть, завтра Спенсер получит ответ из Вашингтона? Интересно, чего хотел от него Майрон Вагнер? Он не разговаривал с ним после инцидента с Марком Хелриджем. Вот опять зазвонил телефон; возможно, это Майрон, но он не хотел отвечать на звонок.

Он почувствовал, что боли в желудке все еще продолжаются. Продолжаются?.. А может, начинаются снова? Ему придется принять таблетку. Майлс спросил его: «Вы платите своему врачу?» Майлс — странный человек; он, должно быть, вдвое старше Спенсера, настоящий старик. Но, слушая его, вы никогда этого не скажете. Что подумает о нем Майлс? Как он поведет себя, когда узнает правду? Мысль об этом беспокоила Спенсера. Если Майлс отвернется от него, он потеряет своего единственного друга — нет, не единственного, останется еще Ред. Майлс и Ред, старик семидесяти лет и юноша лет двадцати, — довольно странное сочетание.

Возможно, Лэрри еще даст о себе знать, но, даже допуская такую возможность, Спенсер вместе с тем в глубине души сознавал, что не может на это рассчитывать. Если ответ из Вашингтона будет положительным, ему придется немало потрудиться, чтобы разыскать Лэрри. Не исключено, что в конце концов он найдет Лэрри, но будет уже поздно добиваться его присутствия при слушании дела. Спенсеру придется выступать перед комиссией без своего свидетеля. Он скажет правду о письме — Спенсер был уверен, что его заявление само по себе произведет сенсацию, — но окончательный результат по меньшей мере сомнителен. Используя выгодный момент, Уолты Фаулеры и Аароны Купы сделают вид, что не верят его истории с письмом, и в таком случае вопрос останется «спорным», а сам он — по-прежнему под подозрением. Его жизнь... Спенсер внезапно подумал, что в той атмосфере, в которой он теперь живет, затравленный страхом, сплетнями и всеобщей неприязнью, для него нет разницы между невиновностью и виной и что одним своим поступком он сразу превратил себя из уважаемого гражданина в отщепенца.

Боли в желудке возобновились. Он вошел в комнату, оставив дверь на балкон открытой. Разрывая пакетик с аптечными таблетками, Спенсер вспомнил, что после завтрака у него во рту не было ни крошки. Не удивительно, что его желудок протестует. Вместо того чтобы глотать пилюли, Спенсер решил сначала испытать давно проверенное лекарство — пищу.

Он был в кухне, когда опять услыхал телефонный звонок, и так испугался, что чуть не выпустил стакан из рук. Он дождался, пока телефон перестал звонить, и только после этого в нервной спешке выпил молоко и съел сэндвич. Потом он подошел к столу и позвонил в абонентный отдел телефонной компании, но там уже никого не было, оставалось отложить дело до завтрашнего утра. Спенсер решил было снять трубку с рычага, но потом подумал, что на такой риск идти не следует: слишком многое могло случиться, к тому же он хотел дождаться звонка Майрона Вагнера. Бюро обслуживания ничего сообщить не могло: ему звонили трое, все мужчины, хотели переговорить с мистером Донованом. Ничего не поручали передать.

— Завтра же переменю номер телефона, — сказал Спенсер.

Ему о многом нужно подумать: Лэрри, Вашингтон, его контора, дело о клевете, прислуга — и это еще не все. Оставалось что-то более важное, но что тут важно и что нет? Невозможно разобраться. Он все еще не вскрывал писем, а ведь следовало бы их прочитать. Он сел, посмотрел на конверты и взял один из них — письмо было из Рочестера в штате Нью-Йорк. «Дорогой товарищ, наша любимая родина Россия...» Он отложил листок в сторону и встал.

Ему показалось, что боли в желудке прошли, но все же он чувствовал себя совершенно измученным. Спенсер пощупал лоб рукой; лоб был влажный. Оглядев себя, он вдруг заметил, что рубашка прилипла к телу, а от пальцев остаются на бумаге влажные следы. Не выпить ли ему чего-нибудь? Спенсер направился в кухню, но, сделав несколько шагов, остановился. Внезапно все звуки вокруг прекратились, и молчание навалилось на него свинцовой тяжестью. Он услыхал биение своего сердца, угрюмое, монотонное биение — тук... тук... тук, оно равномерно усиливалось, заполняя его уши, заполняя всю комнату; в него ворвался пронзительный звонок телефона — опять и опять; он сливался с биением его сердца, пока оба эти звука не превратились в нерасторжимое целое.

Спенсер не помнил, как добрался до спальни и проспал беспокойным сном часа три. Он не помнил, как в полусне взял с тумбочки телефон и сунул его под одеяло. Он снял с себя ботинки, но не разделся. Когда он наконец проснулся, весь в поту, то увидел, что простыня его скомкана. Скоро придет Джин, ему нужно было подготовиться к встрече.

Еще не совсем очнувшись от только что пережитых кошмаров, Спенсер разделся и пошел в ванную принять душ. Он открыл кран и стоял под сильными струями холодной воды до тех пор, пока в голове у него не прояснилось. Теперь он чувствовал себя бодрым.

Возвратившись в спальню, Спенсер нахмурился при виде беспорядка в комнате и отражения в зеркале виновника этого беспорядка. Он водворил телефон на тумбочку и оделся.

Джин пришла около девяти часов. Она вошла, улыбаясь, глядя на Спенсера своими ясными глазами, обняла его и поцеловала в щеку. Он не пытался ее удержать. А Джин, откинув назад голову, взглянула на Спенсера, прежде чем от него отойти. Неизвестно почему, оба молчали. Затем она сняла туфли, по-видимому машинально, так как тут же заколебалась, но потом в чулках вышла на балкон. Спенсер последовал за ней.

Подул слабый ветерок; Джин стояла у перил, лицом к нему; на ее губах блуждала странная улыбка — не веселая, но и отнюдь не горькая. В голубом платье, со слегка подкрашенными губами, Джин была очаровательна и казалась очень юной.

— Ты знаешь, зачем я пришла? — спросила она.

— Боюсь, что да, дорогая.

— Ну что ж, — она отодвинулась от перил и приблизилась к нему. — Тогда давай закончим поскорее, хорошо?

Он кивнул.

— Ты хочешь, чтоб я говорил?

— Нет, это моя обязанность, — решительно заявила Джин. — Мне нелегко и почему-то не хочется, чтобы было слишком уж легко. Это было бы несправедливо. — Она глубоко вздохнула, не спуская с него глаз. — Я не могу выйти за тебя замуж, дорогой. Не подумай, что я не люблю тебя. Я люблю тебя и, вероятно, еще долго буду любить, как бы я ни стала поступать дальше. Но у меня нет сил переносить все это.

Он молчал, а она все смотрела на него с той же улыбкой.

— Последние дни я проводила в обществе своих друзей. Мы часто бывали с Полем, и ко мне вернулось чувство свободы, которого я не испытывала... которого у меня нет, когда я с тобой. Я хочу быть счастлива, дорогой, но с тобой не могу. Я хочу быть частью чьей-то жизни, но мне никогда не удастся стать частицей твоей жизни. Сейчас мне это ясно. Мне кажется, что все время я одна несла всю тяжесть наших отношений. Не знаю, понимаешь ли ты меня, но...

— Я понимаю, — ответил Спенсер.

Она прошла в гостиную — легкая и благоухающая.

— Мне очень тяжело, Спенс. Мне давно уже очень тяжело. Прости, пожалуйста.

Джин подошла к письменному столу и, опустив голову, стояла спиной к Спенсеру. Он вспомнил, что на столе лежит газетная вырезка, и хотел взять ее, но опоздал, так как она уже увидела ее. Джин не повернулась к нему.

— Кто это тебе прислал?

— Не знаю. Какой-то... друг. Не обращай внимания.

— Какая мерзость! — медленно проговорила Джин.

— Забудь об этом!

— Спенсер, ты можешь честно ответить мне на один вопрос... сейчас? — спросила она, не меняя позы.

— Да, Джин.

Он знал, о чем она спросит.

— Ты любишь меня?

— Дорогая, я...

Она резко прервала его:

— Прошу тебя, Спенс, скажи, да или нет? Больше мне ничего не нужно.

— Нет, — помолчав, ответил Спенсер.

Прошло несколько секунд.

— Спасибо, дорогой, — прошептала Джин. — Спасибо. — Она повернулась, подошла к нему и, склонив голову ему на плечо, обняла его.

— А теперь послушай, что я хочу сказать, — хрипло проговорил Спенсер.

Она покачала головой. Ее темные волосы коснулись его лица.

— Но почему?

— Потому что ты одним словом сказал мне все, — ответила Джин.

В эту минуту настойчиво, не умолкая, зазвонил телефон. Они оба вздрогнули. Это, должно быть, Майрон, подумал Спенсер. Он легко отстранил ее от себя.

— Извини, Джин, я должен ответить.

— Хелло, мой мальчик, — сказал Майрон в Вашингтоне. — Что там произошло с этой девушкой?

— С какой девушкой? — спросил захваченный врасплох Спенсер и заметил, как Джин чуть приподняла голову.

— О боже, он еще спрашивает, с какой! — возбужденно загудел Майрон. — Да с той, что утопилась. Может, у тебя в конторе уже вошло в привычку, что...

— Да ну тебя! — воскликнул Спенсер. Он сел, повернувшись спиной к Джин. — Девушка была влюблена в одного молодого человека, который ее бросил, и она покончила с собой.

— Ты знаешь этого типа?

— Нет, — резко ответил Спенсер. — Если тебя интересует, была ли у меня с ней интрижка, то я отвечаю тебе, что нет.

— Я не спрашиваю тебя об этом, идиот, — с отвращением сказал Майрон. — Нечего сказать, хорошо ты относишься к человеку, который хочет тебе помочь!

— Я вижу, как ты помогаешь, — сказал Спенсер. — Точно так же ты помог мне в деле с Марком Хелриджем.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты выдал за факт то, что не было фактом, а мистер Хелридж обиделся и заявил...

— Но ты же сам сказал мне! — перебил Майрон.

— Я сказал тебе только, — Спенсер повысил голос, — что надеюсь получить согласие Хелриджа. Впрочем, теперь уже все равно. Отчасти виноват я сам. Мне следовало держать язык за зубами. Послушай, Майрон.

— Угу.

— Я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Выкладывай.

— Сегодня я послал телеграмму в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности и попросил выслушать меня на открытом заседании.

— Ах, черт...

— Кажется, такая возможность мне будет скоро предоставлена.

— А я могу напечатать это, мой мальчик?

— Да, — ответил Спенсер. — Я хочу, чтобы ты напечатал, но только о том, что я обратился с просьбой выслушать меня, а не о том, что мне кажется. Понятно?

— Говори, говори.

— Так вот, — продолжал Спенсер. — Мне нужно, чтобы ты побеседовал с кем-нибудь из своих коллег, а также с людьми из радио и телевидения и подготовил их соответствующим образом. Я хочу, чтобы дело получило самую широкую огласку. Ты хочешь мне помочь?

— Тебе нужен пресс-агент, — нерешительно заметил Майрон.

— Нет, — ответил Спенсер, — мне нужен друг.

Майрон засмеялся:

— Вот здорово, черт побери! Блестящий ход! — и серьезно добавил: — Ты, должно быть, очень уверен в себе?

— Да.

— Ну что ж, я рад это слышать, честное слово, рад. Я посмотрю, что можно сделать.

— Спасибо, Майрон.

— Звони.

— Надеюсь, мы скоро встретимся в Вашингтоне, — сказал Спенсер.

Джин стояла в центре комнаты, чуть склонив голову, и, хмурясь, смотрела на него. Он встал, взгляды их встретились.

— Звонил Майрон Вагнер, — сообщил Спенсер.

— Я не знала, что ты обратился в Вашингтон с просьбой выслушать тебя.

— Я еще не имел возможности сообщить тебе об этом.

— У тебя серьезные проблемы, — внезапно заявила она, — тебе нужно принимать важные решения, а я прихожу сюда с какими-то там любовными историями. — Он попытался что-то сказать, но она, повышая голос, продолжала: — На тебя нападают, клевещут, ты борешься за свое существование, а я, которая хотела быть твоей женой, только доставляю тебе новые хлопоты и бросаю тебя в тот самый момент, когда нужна тебе больше всего.

— Не говори так, — мягко попросил Спенсер. — Ведь дело обстоит совсем иначе.

— Нет, я должна так говорить, должна! — Она упрямо тряхнула головой. — И все же, Спенсер, несмотря на все, что ты сказал, я не могу остаться с тобой. Я понимаю, как ты себя чувствуешь, хотя и не подаешь виду; я представляю себе, как отнесутся к моему поступку люди. Но именно поэтому я и не могу остаться с тобой. Я... я не доросла до тебя. А когда несколько минут назад ты ответил на мой вопрос «нет», я поняла, что поступаю правильно... правильно в отношении себя.

— Дорогая, — проговорил Спенсер. — Пожалуйста, выслушай меня, Ты несправедлива.

— Я знаю, что несправедлива. Я вынудила тебя так ответить, а сейчас использую твой ответ против тебя же. Но я никогда не прощу тебе, никогда не забуду, что ты мог сказать мне «нет».

Она отвернулась и быстро пошла к двери, но остановилась и проговорила:

— Возвращайся в свой заколдованный круг, Спенсер, — к Лэрри и Луизе, к своему великому другу и своей драгоценной любви. Я не в состоянии снять с тебя чары.

Она протянула ему руку, он пожал ее, и Джин ушла.

Только теперь он почувствовал в своей ладони что-то маленькое и твердое. Взглянув, он увидел кольцо, которое когда-то подарил ей. Она, должно быть, все время держала его в руке.