Дева-Смерть (СИ)

Глава 8

Словеон, Старград. — Мэнд, Тайран.

1

Как взбесится безумный владыка мрачного Мэнда — истинный владыка. Когда не получит вожделенных душ. Тех, что так долго ждал. Предвкушал.

Но ради отважной зеленоглазой Элгэ Илладэн Рунос не вправе позволить отдать ее приемную мать голодной Змее. А ради себя самого — родного дядю. Отца красивой и смелой Анж.

А ради когда-то счастливого Мэнда и Белой Матери — древний Змей не должен получить такую жертву.

Ради этого можно рискнуть многим и отдать тоже многое. Тем более, возможно, именно сейчас это — важнее всего. Ни за что не допустить усиления проклятой Змеи. Не позволить Мэндскому злу окончательно затопить подлунный мир. Выплеснуться из прогнившего колодца в другие источники. Еще живые. И отравить гнилым ядом все быстрые реки и глубокие озера, куда те впадают.

Так чему же удивляться, что внезапного гостя Рунос пропустил? Почти. Заметил даже не на пороге.

Точнее, не гостя — властного хозяина. И тоже — почти. Северным Словеоном правит суровый князь Всеслав, но у Храма милосердного Творца — другой владыка.

И уж точно внезапное явление искренне удивленного князя-пленителя — не причина, чтобы отвлекаться. Светлая Нить важнее.

А вооруженный (в мирном Храме!) гость-хозяин терпеливо дождался. Хоть мог бы и поторопить.

И испортить всё. Руносу сейчас смерти подобно еще и отвлекаться на бой.

— Ты с некоторых пор уверовал в Творца, служитель Белой Матери?

— В существовании Творца как такового я никогда и не сомневался, — мягко объяснил целитель. — Больше — в его природе. Скорее, ревнивые церковники отрицают Белую Мать, чем она — более высшие и могущественные Силы, предшествующие ей. Кроме того, мне сейчас нужен весь Свет, что я смогу найти. Белая Мать это будет, Творец всего Сущего или древние словеонские боги — неважно. Представь, что ты умираешь от голода, князь. Станешь ли тогда требовать любимое блюдо или с благодарностью возьмешь, что дадут?

— Грубо, но верно. Наверное. Я мало смыслю в религии.

Зато немало — во лжи. И в ее смеси с правдой. А по тебе ведь и не скажешь.

— Не настолько мало, как говоришь, князь.

— Любопытно.

Рунос пожал плечами. Если он прав — говорить можно, что угодно. Ему ничего не грозит. Иначе не стали бы лечить. И уж точно не довезли бы до Старграда живым. Несмотря на заступничество Жанны и Ирии.

Здесь и впрямь в широкие окна льется мягкий, теплый свет. А за окном скользит по золотой листве. Уже почти облетевшей. Осень… Слишком теплая для Словеона — даже Южного.

За этими окнами уже пора кружить первой поземке. В этом году сошли с ума не только люди и страны.

Сколько ныне живых сумеют встретить новую весну? И обрадуются ли ей?

— Тебе не было никакой выгоды поддерживать безумного Карла против честного юноши Грегори Ильдани. Власти при нем ты получил бы не меньше. И он уж точно отблагодарил бы тебя за трон. В отличие от Карла.

— Ты неглуп, целитель. Не зря выжил при безумном Карле… почти. Продолжай.

— Мне нечего продолжать. Одни догадки. Ты знаешь что-то, чего не знаю я.

— Кто ты, целитель?

Потому еще и жив? Ради долгожданного ответа? Неразгаданной загадки?

Мягкий лучистый свет струится в просторные северные окна. Летом здесь белые ночи, но пленный целитель попал сюда осенью.

— Рунос. Служитель Белой Матери. Граф Алессандро, наследник престола Мэнда.

— Ничего себе, — скупо усмехнулся Всеслав. — Это объясняет многое. А я-то ставил на бастарда.

— В данном случае — неважно. Имеет значение лишь кровь.

— Еще как важно, целитель, — усмешка Словеонского правителя заледенела. — Ты даже представить не в силах, насколько. Если вы тоже ведете род от Сезарингов…

— От них самых, князь.

— А я опять надеялся на чьих-нибудь бастардов. Только я хорошо помню статуи во дворце. Не зови меня князем. Я не знатнее тебя. Сезаринги — паршивый, очень паршивый род, Алессандро. И не только потому, что их нелегко убить. Хотел бы я знать, что у них — у вас! — в крови. В одном ты прав точно: я — не сумасшедший. С ума когда-то сошли закадычные друзья покойного Ильдани. Зарвавшиеся вояки Тенмар и Коэн вообразили себя политиками. У них были причины — месть за герцога Арно, но они свернули не туда.

Храм тишины и покоя. И еще не угасла в душе Тропа Света, куда ушли две гордые, сильные души. Куда когда-то Алессандро не сумел отправить свою мать и младших. Еще не знал пути. Даже узкой, петляющей тропинки.

Найдет ли он ее для себя — когда придет время?

— Как это связано с Сезарингами?

— У них — у вас! — всегда четко известно, кто должен править. При всём вашем Мэндском… своеобразии и колорите. За любвеобильным Фредериком Юбочником шел его единственный законный сын Карл, а отнюдь не хваленый племянник Грегори. Если прямая линия рвется, любому узурпатору Золотой трон не удержать. Более того, ему и не жить. Вместе с теми, кто любезно оказал наглому самозванцу такую услугу. Без меня Анри Тенмар был бы уже покойником — со всей своей армией сразу. Более того — отдача бьет и семьи виновных. Всю ближайшую родню. У герцога Грегори Ильдани таковой нет. Но вот у Тенмара, у покойного Эдварда Таррента, у прочих… Остановить всё это можно, только как можно быстрее свергнув узурпатора. И уничтожив убийцу короля — если законный король убит, а убийца еще жив.

Кто опаснее — больной садист вроде малолетнего Карла или тот, кто точно знает, как надо?

— Всеслав, — вздохнул Рунос, — вы соображаете, что наделали?

— Вы хотите сообщить что-то новое о смерти Карла? — на «вы» перешел и северный князь. Будто готов схватиться за оружие. Раз уж оно не оставлено у порога храма, как положено по вере. По любой.

Впрочем, в любых храмах для такого слишком часто убивали. Правда, везде, кроме родного Мэнда, лишь в старые времена. Но нынешняя эпоха вот-вот переплюнет любую седую древность. По крови, безумию… и даже буйству Силы.

А если бы Рунос что и знал — не скажет, не надейся. Только не тебе, слишком многоликий князь.

— Нет, о смерти Фредерика Юбочника. Сезаринги умирают слишком тяжело — вы сами это только что сказали. Я почти уверен, что Фредерик умер не своей смертью. Кто его убийца?

Кажется, самоуверенный князь побледнел. Неужели?

— Тогда — либо Мальзери, либо Гуго.

— Один из них, возможно, жив и поныне. А если даже и нет — действовал он не в одиночку. А вы позволили предателю и узурпатору занять Золотой престол Эвитана. Гуго Амерзэну — прямому потомку Сезарингов и убийце своего брата. И не ваша заслуга, что Гуго уже тоже мертв. Но на троне опять узурпатор. Сезаринг Эрик Ормхеймский. Что ждет Лютену, Всеслав? От чего ты перекрыл границы Словеона?

— Не знаю, Рунос, — на плечи несгибаемого князя будто рухнула огромная гора. Северная, с неподъемной шапкой вековых снегов. — Но лишний раз вмешиваться в это не собираюсь. Хватит прошлого раза. Словеон отделяется и впредь не разделяет судьбу взбесившегося Эвитана. Я не могу спасти эту змееву страну и потому спасаю, что могу. Словеон.

Чтобы древний яд не перелился и сюда. Но кому теперь вычерпывать его из несчастной Лютены? Кому спасать ее жителей?

— Кто нынешний законный правитель Эвитана, князь? Принцесса Жанна, принц Грегори Ильдани или, может, Виктор Вальданэ?

— Вперед матери?

— Она погибла. Час назад.

— Если законный правитель — Кармэн Вальданэ, ее убийца должен умереть. Кто он?

Подошлешь лютых убийц из перекрытого Словеона, беспощадный князь? А обратно впустишь?

— Мой отец.

Тишина — тяжела, как грядущая зима. Никак не наступающая. Отравить правителя Мэнда невозможно даже из его собственного дворца. Его вообще убить теперь сложнее, чем сотню Сезарингов.

Творец и Белая Мать, сохраните родной Мэнд. Насколько еще возможно.

Спасите черноглазую Анж и такую теплую семью доброго дяди.

— Я отвечу на ваш вопрос, Рунос. Скорее всего, нынешний наследник — Грегори Ильдани. Хотя бы потому, что герцогиня Кармэн Ларнуа — действительно бастард. Что касается принцессы Жанны — она тоже наследует за Грегори. Только он, скорее всего, мертв.

— И потому Жанна в Словеоне?

— Ради ее же безопасности. Виктор Вальданэ — Сезаринг он или нет — тоже выживет вряд ли. Потому речь пойдет лишь о Жанне. Принцесса выйдет замуж за моего сына Руслана. Надеюсь, вы, Рунос, не против?

А как насчет самой отчаянной Жанны? Такие, как она, может, и не режут слишком юных мужей на брачном ложе. Но уж ветвистые рога-то она нелюбимому супругу обеспечит. Как потом разберешься с законным наследованием, хитроумный князь? Важна ведь только древняя кровь.

Впрочем, может, хоть тут обойдется без узурпаторов? Раз уж ты решил впустить в собственную семью про́клятую кровь Сезарингов.

Да и велика ли важность, кто отец, если Сезаринги идут по линии Жанны?

Но зачем тебе наследница обреченной страны, князь? Прийти потом и наготово править выжженным пепелищем?

Самому? Не юный же книгочей Руслан этого жаждет, в самом деле.

Творец и Белая Мать, вечная вам благодарность, что прекрасная и добродетельная супруга Всеслава княгиня Ксения — жива и в добром здравии. Иначе он не уступил бы такой чести даже родному сыну.

С очень юным Русланом взрослая и закаленная в дворцовых интригах Жанна справится. С матерым и прожженным политиком-интриганом — нет.

2

Небо за окном оплакивает Элен. Сквозь плотные шторы. И толстую решетку. Сквозь непроглядную тьму в запертой снаружи комнате и четыре душных одеяла. Взаперти, куда Элен вернули.

Тяжелый шум осеннего дождя. В южном Мэнде должно быть вечное лето, но оно царило лишь до последней династии королей — бездушных жрецов Великой Змеи.

Мрачное окно зашторено темной портьерой, а небо за ним — тяжелыми тучами. Так же плотно.

И неважно, ночное оно или дневное. Уже всё равно. Всё неважно.

В детстве Элен мечтала плыть под тугими парусами сквозь яростную бурю — далеко-далеко. Рядом со смелым капитаном. С тем, кто спасет хрупкую Элениту от любой опасности. И всегда у храброго героя было лицо Виктора.

Свинцовые тучи тоже плывут по небу — как корабли. Куда захотят. Как только сбросят лишний груз — дождевую воду. Тогда они будут абсолютно свободы.

Вот так же и Виктор сбросил Элен — чтобы не мешала выживать самому.

Кармэн была последней надеждой всех беззащитных пленников. Приемной матерью многим. Ясным и теплым солнцем далеких Вальданэ и Аравинта. Но живое солнце погасло, съеденное мэндской тьмой. Больше надежды нет. Остальные умрут в ледяной мгле.

Осталось только рыдать в теперь уже вечном мраке. А когда горьких слез не остается — тихо всхлипывать, как раненый зверек. Дожидаться, пока добьют.

Здесь ведь нет достаточно глубокой норки, откуда не достанут. А у жалкого зверька — ни острых зубов, ни когтей. Отродясь не было.

Легкий скрип нарушил хрупкую иллюзию зыбкого покоя. Элен сжалась в комок, забиваясь в угол постели. Ближе к тяжелому ковру — во всю темную стену. Кажется, на ней выткан уже потертый камин. Наверное, тоже давно погас. Пленница его видела слишком давно. Еще когда не боялась зажигать предательские свечи.

Она опять забыла забраться под кровать. Поглубже. Да и зачем? Вытащат отовсюду.

Густая тьма и легкие шаги. Еле слышные, приглушены толстым ковром. Другим — напольным, с густым ворсом. Ни яркого факела, ни тусклой свечи, ни слабого лучика — сквозь тяжелые шторы. В кромешной тьме приходят уже не затем, чтобы вести на казнь в черно-алый зал.

В черной ночи просто тихо душат. Без шума.

Горло пересохло, как давно мертвый колодец в хеметийской пустыне. Элен жалко всхлипнуть удалось лишь со второго раза. Даже ей самой — еле слышно. Да и всё равно бесполезно кричать — кто здесь придет? Еще одна шайка очередных убийц?

Безжалостные палачи и обреченные жертвы — больше никого просто не осталось. Только не в мрачном Мэнде. И уж точно — не в змеином дворце.

А роль Элениты определена изначально. Обреченного статиста в трагической пьесе. Проходного персонажа на заднем плане. Храбрая и добрая Кармэн просто отсрочила смерть хрупкой воспитанницы. На сколько-то дней и ночей бесконечного ужаса. Или часов. Элен утонула в безвременье слез, страха и тьмы.

Наверное, лучше было умереть сразу. Сейчас бы уже всё кончилось.

Нет! Великая Змея ведь поглощает бессмертные души. У них не будет даже посмертия.

Как Эленита могла об этом забыть? Что теперь с душой бедной Кармэн? Виктор никогда не простит…

Только кому нужно прощение друг друга — если посмертия не получит никто? Никому не вырваться. Только не отсюда.

Сильная рука зажимает рот — слишком внезапно. Еще бы один вздох! Еще раз увидеть теплое золотое солнце!

Так уже было. В ало-черной, как эбеновый зал, спальне Короля-Жреца. И в ритуальном зале у столба.

Слезы горьким водопадом хлынули из глаз. Надо было всё же закричать!

Отчаянная Элгэ сейчас вырывалась бы. Дико и яростно дралась и кусалась. Плевать, что бесполезно. Она всегда боролась до конца — потому Виктор ее и любил.

Сейчас Элениту просто придавят душной подушкой и…

Может, хоть так ее душа отправится к милосердному Творцу? Змеи ведь здесь нет.

— Элен, тише. Не бойся и только не закричи. Это я, Вик.

Любимый! Он пришел — после того, как дождливую вечность назад облил жгучим как яд презрением. И бросил умирать.

Как он сюда попал? Его пропустили? Почему Элен не слышала скрипа ключа?

— Эленита, — еле слышно шепчет Виктор, — если бы я там попробовал тебя спасти, он убил бы тебя тут же. У меня на глазах. Это же безумный зверь — хуже Карла и Гуго вместе взятых.

Что в его голосе? Почему Элен еще Виктора слушает?

— Я… — шепчет она.

— Знаю, ты тоже не могла иначе. Ты спасала ребенка. И я — не мог.

В его голосе много тепла, но нет раскаяния. Виктор уверен, что прав. И что она должна это понять.

А Элен еще не знала ни о каком ребенке. Да и сейчас до конца не уверена. От будущего ребенка ей так плохо или просто от бесконечного, как Бездна, горя и ужаса?

— Как ты сюда…

— Нет времени. Как я пришел, так мы сейчас и уйдем.

Куда? Неважно. Если здесь есть любой выход — надо бежать. Пока не явились жесткорукие убийцы с гнилыми от злобы сердцами. Жрецы в черных сутанах и девы в золотых платьях.

А это случится вот-вот. Про Элениту не могли забыть совсем. И не могли решить ее пощадить. Такого не бывает.

Здесь не щадят никого. Король-зверь Мэнда и впрямь — страшнее всех пьяных Карлов и всех Гуго подлунного мира.

Узкая потайная дверь оказалась за настенным ковром. Рядом с выцветшим камином. Абсолютно неразличимая. Элен бы никогда ее не нашла. В одиночку.

Протиснуться можно только боком. Хорошо, что будущее дитя еще не раздуло ее тонкое тело.

Камин всё же согрел Элениту — напоследок.

Но ведь она теперь снова — не одна.

И лучше пока не говорить, что не уверена в ребенке. Вдруг Виктор готов ее спасти только ради этого?

3

Очередная лужа крови на полу, очередные тела они тащат с дороги. С видных мест. Прячут по темным углам. Их здесь много. И углов, и теперь — мертвых тел. Всё больше и больше. С каждым шагом. С каждым встреченным противником.

А засыхающая кровь — остается. Смешивается с грязью. Просто ее не видно на темном полу.

Очередной нож у горла очередного дрожащего пленника. Будто Вит, Гор и Белла явились не из солнечного Аравинта, где зреет лиловый виноград. Где цветут закатные вишни и алые гранаты. А юноши и девушки танцуют вокруг летних вечерних костров.

Будто и не было стольких счастливых лет в Аравинте, Ильдани и Вальданэ. Будто Арабелла и Гор и не родились в мирных семьях. В любви. И не выросли в тепле и заботе родных и близких.

Будто всегда было только пепелище вместо цветущего Аравинта. Дым сгоревших, разоренных деревень и мертвые дети на дымящихся руинах.

А потом — мрачные улицы кровавого Мэнда, где нет даже воровского дна. Съедено.

И подземные дворцы вечно голодных Детей Ночи.

Когда-то в прежней жизни прежняя Арабелла Вальданэ мечтала о страшной мести злобным врагам. И не думала, что прежде чем доберешься до самозваных Регентов, ты убьешь тысячи солдат. И погубишь тысячи своих. Грегори это уже видел, а она — нет. Как и Виктор.

Что сейчас за дворцовыми стенами — ясный день, лунная ночь, розовое утро, закатный вечер? Или теперь в змеином Мэнде ничего, кроме вечной ночи, не бывает? И недоступное небо всегда затянуто лишь в черный бархат с далеким золотым узором ледяных звезд.

Белла ведь целую вечность не видела теплого дня, солнечных лучей, пронзительной синевы небес. С первого шага в древние подземелья вечно юных Детей Ночи. Но для них она — родная мать, а ледяной мрак — друг. А вот для живых людей…

Сколько уже бездыханных тел эвитанцы оставили позади, в мрачных коридорах бесконечного дворца? И никто из заколотых — не змеиный жрец. И уж точно — не бездушный король Мэнда.

И почти никто не убит честно. Противнику не давали времени поднять шум. И кликнуть близкую подмогу. Тоже — не честную.

У истинной войны — именно такое лицо. Кровавое и озверевшее. И не только у пьяных наемников пьяного Гуго.

И с каждой новой жертвой — всё суровее лица Витольда и Грегори. Они всё понимают. Просто отступить нельзя. Им не оставили выбора. Теперь — только вперед. К новым смертям.

И где-то внизу безумно хохочет голодный Ормос. Он доволен. И набирается сил. Его наконец-то кормят досыта. И не только преданные жрецы.

Как скоро древний демон сможет выйти сам и охотиться уже лично?

«У тьмы нет власти!»

Нет и не будет!

— Где Кармэн и Виктор Вальданэ? — узкий нож в руке Грегори царапнул горло очередному пленнику. Багровое пламя факелов, багровая корка крови на острых клинках. Уже засохла. Не считая свежих потеков. — Где король Георг?

— У себя… — бормочет дрожащий голосишка.

Вранье, подлое вранье! Черную дубовую дверь «покоев» Виктора охраняли двое, но внутри никого не было! Это теперь есть. Хладные трупы — под кроватью. Кровавый лик истинной войны.

А холодная камера бедного дедушки Георга вообще была уже пуста. И не охранялась.

Никого нет на месте, никого!

— Врешь! — бешеная ярость вскинула руку Арабеллы. Заставила полоснуть беспомощного пленника по дернувшейся щеке. Не увернулся. Не сумел. А живая кровь вновь окрасила кинжал. Смоет ли предыдущую? — Говори, живо! Или уйдешь отсюда слепым, глухим и немым калекой! Да, еще холостым мерином.

— Не знаю! — дико взвыл он. Попытался отшатнуться, отодвинуться. Не выйдет.

Лик истиной войны помешает. И три пары жестких рук.

— Не ори! Их там нет, — взглядом остановил Беллу Грегори. А тихим, но действенным окриком — слишком голосистого пленника. Тот испуганно замолк. — Где они могут быть? И лучше тебе не врать.

— Я не знаю! Вы сможете найти сами, я клянусь! — тощий мэндец — даже с офицерской лентой — захлебывается диким ужасом.

Лейтенант. Совсем молодой. Но старше Арабеллы точно. И не младше Виктора.

Так почему достоин жить больше — в черном, ночном мире, где умирают дети? Где их убивают на пепелище родных деревень. И приносят в жертву Ормосу. Где даже их душам не суждено спастись.

Радуйся, дрожащий трус. Твоя душа угодит к Творцу или к Темному, но хоть не дохлой Змее на корм.

— Не убивайте! Я покажу вам Зеркальный Зал.

— Зачем он нам? — хмуро процедил Грегори.

Только в зеркала попялиться еще и осталось! Красотой неземной полюбоваться. Своей и боевых товарищей. Или этого… храброго воина Мэнда.

— Отдай этого труса и вруна мне! — хрипло усмехнулась Белла. — Он сейчас всё, что нужно, скажет.

Субтильный пленник затрясся. Хрупкую девушку боятся больше, чем сильных мужчин, надо же.

Как здесь душно. Будто дым чадящих факелов ест не глаза, а пересохшее горло.

— Оттуда видно весь дворец, клянусь! Всё, что захотите. Я точно знаю, великий повелитель часто там бывал. Пощадите!

— Тебе откуда это известно? — Грегори жестом остановил Беллу — опять. Ну зачем? Она бы прибавила честности холую маминого мучителя. — Повелитель с тобой был настолько откровенен?

— Нет. Это известно не только мне. Это знают почти все.

— Сколько человек охраняет зал?

— Не знаю… — запнулся пленник. — Обычно — десяток… или больше.

Витольд быстро и сноровисто вяжет пленного. Арабелла склонилась забрать оружие из трупов. И у трупов. Им оно уже без надобности.

Особенно с собой сгодятся пистолеты. До сих пор эвитанцы ими не пользовались. Слишком много шума. Но если диверсантов найдут в хваленом Зеркальном Зале — об осторожности можно уже забыть.

— Десяток… — Грегори сунул кляп из тряпки в рот пленника. А тряпка — пленников же рукав. Черный. — Нас всего двое.

— Трое, — из последнего задора возразила Арабелла.

— Трое, — не стал спорить Гор. — Их — десяток. И это — обученные воины.

А до сих пор кто был? Младенцы и дряхлые старики?

— Я знаю, — пожилой пленный слуга до сих пор старался казаться как можно незаметнее. — Я знаю потайной ход в Зеркальный Зал.

Странно, что не попытался удрать. Но кто бы его отпустил живым? А со спутанными руками далеко не сбежишь. Тут у каждого — метательные стилеты. И каждый умеет ими пользоваться.

— Почему молчал до сих пор?

— Вы не спросили. И откуда мне было знать, для чего он нужен? Кто из нас по доброй воле туда сунется? За любопытство здесь — верная смерть.

Что в глазах мэндского офицеришки — осуждение? Да еще и… презрение? Да пошел ты!

Слуга хоть трясется меньше.

— Веди, — усмехнулся Грегори. — Если приведешь не туда…

— Сам знаю — убьете. И эти — убьют. А если проведу — не убьете и отпустите.

— Слово офицера. Слово принца.

— Первому верю больше. Принцы у нас и свои есть. И даже король. А вот офицеры в армии вашего маршала Ильдани и вправду что-то в чести еще понимали. Не то что эти.

Слуги здесь презирают солдат не меньше, чем наоборот, надо же.

Очередной гобелен — с раскрашенными актерами прежних времен. Сейчас так ярко не малюются. И показывают не только глупые комедии с вечными толчками и пинками. И обсыпанием белой мукой каждого второго.

Кривятся в натужной улыбке перекрашенные лица-хари. То ли смеются над незваными гостями, то ли зарабатывают черствую краюху хлеба и кружку дешевого вина.

Арабелла сама распорола скользким кинжалом пятнистый балахон «шустрой служанки». Зацепив еще и «ушлого лакея». И обоих щедро замарала кровью. Наградила. Вместо хлеба и вина.

И застыла на низком пороге темного зала. Без окон. Даже узких щелей под потолком.

Первыми туда шагнули пленники, оба — Грегори опасался ловушки. Следом — он сам, потом — Белла, замыкающим — Витольд.

Багровые всполохи сверкнули сразу десятками. Со всех сторон.

Сколько здесь всевозможных зеркал? Мелких, крупных, средних, с ладонь? Сотни? И в кромешной тьме отблески багровых факелов выхватывают… что? Режущие осколки чужих тайн?

И почему так страшно заглянуть? Будто тогда там, за призрачной зыбкой гранью, останется часть твоей души. Еще один мелкий осколок. И Арабелла навсегда затеряется в мире режущих стекол и кривых отражений.

Если ее там еще нет. Вдруг за гранью — прошлое, и маленькая Белла играет там на коленях отца? Можно ли взглянуть в лицо самому себе?

Можно — если хочешь спасти родных! Если их жизнь — дороже твоей.

Даже если в кривом зазеркалье — твоя застывшая могила.

Будто острая игра воткнулась в еще живое сердце. Или ледяной зеркальный осколок. Затерялся там, напиваясь живой крови. Заставил Беллу обернуться. И заглянуть в очередное окно в чужую жизнь.

Или в смерть. В ее кривой оскал.

Ара еще успела потерянно оглянуться, потянуться к Грегори. Но тот вместе с Витом искал другие залы. И даже нашел. Кого-то.

— Грегори, это левое крыло… — будто из-под мутной воды доносится голос.

Белла тоже нашла. То, что так долго искала. И теперь умирает, замерзает, тянется к тусклой искре тепла. Из последних сил. Из их осколков. Леденеющим взглядом. Из-под мутной, болотной воды. Уже задыхаясь.

Наверное, Гор понял. Потому что вдруг оглянулся. Стремительно. К ней.

Слишком поздно. Трещина расколола тонкий, тающий лед. Змеями ползет во все стороны, ломает зеркальную гладь. Проминается под слабеющими ногами, уводит под ледяную стынь зимней воды. В вечный голодный сумрак Мэндского склепа.

— Мама… — замерзшие губы не слушаются. — Там… мама…

— Белла, что?..

Он увидел тоже. Обнял, прижал к себе.

Слишком поздно. Арабелла уже заглянула в чужую смерть. И осталась там.

Зеркало ее души раскололось.