Дискотека. Книга 1 [СИ]

Глава 10

Танцы в поселке Капканы устраивали в старом клубе, который — бывшая церковь, и на фасаде, сто лет не крашеном, над полукруглой дверью просвечивали очертания сорванного тыщу лет назад креста, хоть и забелено, но все же видно.

Капканы были то ли еще городом, то ли уже нет, Ленка об этом никогда особо не задумывалась, тем более, цыплячье дошкольное детство она провела еще дальше. По маршруту того же автобуса номер один, в поселке Стройгородок. И хотя названия остановки носили — поселок такой-то и такой-то, а еще сразу за Стройгородком была горстка домов с названием поселок Опасное, но длинный маршрут городского автобуса делал их для жителей просто отдаленными районами Керчи. Потому проехаться от остановки «Фабрика-кухня», которая у местных именовалась «Биржа», еще четыре остановки до Капкан особым приключением не считалось. И дальше ездили, когда вдруг хотелось на море, как говорили «на ту сторону»: на конечной автобуса бежали на паром, пересекали Керченский пролив и купались уже на пляжах противоположного, кубанского берега.

Совсем другое дело, поехать, к примеру, пригородным отдельным автобусом в большое село Заветное, или в Курортное, которое взрослые называли странным старым именем Мама Русская, делая ударение на второй слог — МамА. Туда и ехать нужно по расписанию, покупая в кассе билетик. И дольше, а если обратно не поторопишься, рискуешь остаться на ночь, потому что в день рейса три или четыре. А тут — сели на автовокзале, полчаса поболтались в длинной коробке с черной гармошкой посередине (девочки любили стоять именно там, на поворотном круге, соединяющем две секции автобуса, забившись к самой гармошке, где полукругом шел никелированный поручень), что валко тормозил на каждой остановке, выпуская городских дамочек с лаковыми сумками на боку, и громких уже деревенских теток с мешками и корзинами, и вот он — клуб, только перебежать дорогу напротив остановки.

Но вечером, с танцами, Ленка видела его в первый раз. Желтый фасад привычной клубной архитектуры, с высокой передней частью и боковыми пристройками, на церковь и не похоже совсем, наверное, потом еще перестраивали, думала Ленка, цокая каблуками через блестящий фонарным светом асфальт. Над аркой входа — лампа на черной короткой дуге. И по сторонам крылечка в три ступеньки — кучкуется народ. Сигаретный дым, смех и крики. Расстроенная музыка из щели в высоких дверях, которые, то открывались, то снова захлопывались. И еще в правой пристройке — окошечко кассы, полузакрытое плечами и головами небольшой очереди.

Оля под взглядами курильщиков независимо вздернула подбородок и, отведя назад локотки, устремилась к кассе. Ленка и Викочка послушно зацокали следом, стараясь не озираться и делая вид, что им все по барабану. Встали в конец очереди, а за ними тут же устроились два парня, очень громкие и подвижные, следом трескучие барышни, которые, после оглядывания городских соперниц, понижали голоса до сиплого шепота с гмыканьем и снова трещали, заглушая неровную музыку.

Наконец Оля отошла от окошка, неся в руке билетики, ступила ближе к стене, оделяя девочек бумажными хвостами.

— Чего, по шесят всего копеек? — удивилась Викочка, разглядывая ссыпанную в ладонь сдачу, — блин, надо было еще сухаря взять тогда.

— Семки, увянь, — прошипела Оля, заслоняя ту от света и взглядов, — у нас и так пузырь ноль семь, куда тебе еще-то?

— Ноль семь на троих совсем мало выходит, — мрачно возразила Викочка, пихая мелочь в карман коттоновой юбки, — будем ни в одном глазу.

Оля выразительно посмотрела сверху на гладкую викочкину макушку и подвела накрашенные глаза. Промолчала. Не то место, а то бы высказалась, про семкины капризы. Ах, девки, я сегодня не буду, бухайте сами, вам как раз на двоих бутылка, очень даже хватит. А как найдут кусты поуютнее, то сразу, ой, я тоже хочу. И выходит на каждое рыло меньше стакана сухаря, который почти лимонад, и потом всем троим — что пили, что не пили. Сегодня благоразумно взяли большую бутылищу, хорошо, стоит тоже копейки. Тем более, место чужое, надо еще поискать, где заквасить.

Она огляделась, прикидывая и размышляя. Вечером места, мимо которых днем ездили или выходили просто погулять, а то и забрести в местную маленькую библиотеку, куда притащила их как-то Ленка, ностальгируя о своем поселковом детстве, она даже записана в нее была, так вот, вечером эти места казались совсем незнакомыми и странными. Низкое здание библиотеки за перекрестком маячило слабо освещенным фасадом. Беленый забор утекал в тень густых деревьев.

— Ну, — спросила она у Ленки.

Та кивнула, тоже глядя в сторону библиотеки. И девочки пошли за ней следом, огибая кучки парней и девчонок в плащах и курточках. Мимо крылечка библиотеки Ленка прошла, будто собралась идти дальше, там, в густой тени свернула и пробираясь вдоль полуразрушенного забора, уцепилась за края пролома в стене, задирая ногу на камни. Пыхтя, осторожно спустилась в кромешную темноту, цепляясь волосами за тонкие ветки.

— Давай, да не маячь там, Семки. И — тихо.

— В какашки бы не встать, — пожаловалась Оля, громко сопя — принюхивалась, — не, вроде не воняет. Все равно, не топчитесь особо.

— Курнуть бы…

Вместе они зашипели на Семки, запрещая. Надо стоять тихо-тихо, чтоб снаружи не поняли, что тут, за проломом кто-то есть. А то пристанут, мало ли.

Через десять минут, засунув в кусты пустую бутылку, барышни перелезли обратно, тихо смеясь и поправляя одежду.

— Семки! Ты чего там застряла, черт?

— Я писяю, — Семки умолкла, и, подтверждая слова, тихо зажурчала.

— Грамотно, — одобрила Рыбка, — а мы с тобой, Малая, чучи. Через полчаса сюда снова бежать?

— Я лучше сейчас, — согласилась Ленка, отпихивая вылезающую Семки, и полезла обратно.

— О Боже, — умирающим голосом сказала Оля. И, дождавшись, когда Ленка вернется, сунула ей сумочку, вздыхая, тоже вернулась в кусты.

Наконец, закончив вершить важные дела, они вышли на свет, осматривая друг друга и поправляя волосы и одежду. Не торопясь, но с уверенным видом, направились к распахнутой уже двери.

— Курить, — мрачно сказала Викочка. И махнула рукой, когда подружки хором зашипели, возмущаясь.

И правда, танцы всего пару часов, из них уже полчаса они тут толкутся. Успеется, покурят потом. В перерыве.

В длинном зале по стенкам стоял народ, ярко светили замызганные плафоны и от них все казалось покрытым желтой пылью. В дальнем конце громоздились барабаны, сверкая желтыми бликами на хромированных цацках, клонил голову тонкий микрофон. И за ним, в своей импортной вязаной кофте-куртке, распахнутой так, что наружу блестящие кнопочки на модном батнике, стоял с гитарой Ганя. Нагнув большую башку в кольцах светлых волос, прислушивался к струне, подкручивая колки. Еще трое парней ждали, переговариваясь и тенькая.

Ленка прислонилась к стене, держа вспотевшей ладонью крошечную сумочку с кожаным клапаном. Глаз не могла оторвать. А рядом, так же смотрела на любимого Оля Рыбка, стискивая длинные пальцы на замке неуклюжего ридикюльчика.

— Га-а-а, — закричал кто-то, смеясь, и толпа подхватила, скандируя, — давай, Ганя! У беды глаза, давай, а? Зеленые!

Громко засмеялись какие-то барышни, Ленка тайком оглядела ближайшую их стайку и успокоенно отвела взгляд — ничего опасного, деревенские малолетки в платьях ниже колена и каких-то непонятных штанах. Крашеные, как мартышки.

Ганя поднял голову, выпрямился, улыбаясь, и в зале снова закричали и засвистели. В больших колонках бахнуло и завизжало, стихло, визгнуло и, наконец, прорвался настоящий звук. Ганя тронул струну и запел, глядя в зал светлыми глазами на широком лице. Под первые слова у стен, неохотно, не выходя на середину, затоптались пары, шоркая спинами побелку.

— У беды глаза зеленые, — пел Ганя хорошим, сильным голосом, ухмыляясь поддатой ухмылкой, — опалят, не пощадят… с головой иду склоненною… виноватый прячу взгляд…

Ленка смотрела и смотрела, не замечая, что смотрит уже через чье-то плечо, а сама танцует, послушно ступая следом за шагами партнера. Рядом топталась Оля, встряхивая гривкой русых волос, ее парень ржал, отмахиваясь головой и она, нервно улыбаясь, убирала прядки за ухо. И стояла у стены Викочка Семки, мрачно отводя глаза от танцующих подружек.

— Ночи ночи раскаленные, — орал Ганя, и слышно было — голоса у него хватит еще на сто таких песен, и на тысячу Ленок и Оль, — сон-травою шелестят, у беды глаза зеле-е-еные, неотступные глядя-ат…

Шаркали ноги в паузах, потом снова гитара и снова голос. Не мигая, разглядывал головы и плечи яркий свет, и никакой цветомузыки, никаких вспышек, бросающих из света в темноту. Ленка, спохватившись, оторвала глаза от Гани, осмотрела плечо в черном кожзаменителе, деревянно согнутую руку, держащую ее ладонь, край щеки, смуглой, нещадно выскобленной, и кольца темных волос над ухом. Не нашла ничего для себя интересного и, задерживая дыхание, чтоб пореже нюхать запах дешевых папирос и крепкого перегара, снова уставилась на рок-звезду.

Выпевая последние слова, Ганя обвел глазами толпу, увидел девочек и подмигнул Оле. Та, краснея, нахмурилась, опуская лицо к плечу партнера.

В шуме и стуке, отойдя к стене, выдохнули, разыскивая глазами Викочку. Ее пепельная макушка маячила поодаль.

— Семки никто не пригласил, — расстроилась Оля, — снова все мозги проест своими страданиями.

— Ну, а что делать-то, — резонно ответила Ленка, — не заставишь же.

И подумала, увлекаясь за следующим кавалером ближе к гремящим колонкам, Семки лучше бы не надувалась, как мышь на крупу, а то кто ее пригласит, такую сердитую, с красным лицом и злыми глазами.

— Я пришел в магазин, за бутылкой вина! — кричал Ганя, и все хохотали, нестройно подпевая.

— А вино как назло разобрала шпана!

Я впервые не знал, что мне делать с рублем!

Целый день был закрыт магазин за углом!

Кто-то дернул Ленкин локоть и она, обернувшись, увидела совсем рядом, над девичьим плечом, знакомое лицо с мягкой улыбкой на пухлых красивых губах.

— Пашка? Ты тоже тут?

Пашка сложил губы, посылая ей поцелуй, и увел партнершу в повороте за пределы видимости.

— И тогда я решил, я весь мир обойду!

Только водку найду!

Только водку найду!

— Водку найду-у-у! — заорали вокруг.

— Вод-ку най-ду-у-у…

Заголосили дальше, подхватывая гитарный проигрыш. И смеясь, остановились, не расходясь, уже разгоряченные танцами и песней. Ленка кивнула парню, выдирая рукав из его руки, пошла через толпу, разыскивая Пашку. Тронула его за спину коттоновой курточки, отвлекая от стайки барышень у стены.

— Ленуся, — умилился Пашка, неловко поворачиваясь и обнимая ее шею согнутым, жестким от нового коттона локтем, — танцевать?

— Паш. Там Семки. Вика. Ну, с нами которая. Ты ее пригласи, а?

Ленка держала его, чтоб не валился вплотную, но вытягивала шею, приближая губы к уху — Ганя снова орал что-то веселое и очень громко.

— Зачем?

— Ну… ну я потом скажу, ладно? Сейчас пригласи. Пожалуйста.

— Ладно, — послушно согласился Пашка, — давай свою Вику.

Ленка потащила его ближе, прячась за черными спинами. Выглянула. И толкнула Пашку вперед.

— Вон, светленькая со стрижкой. Да не перепутай, черт. В юбке которая. И в сапогах.

— Ну, Малая… — Пашка покрутил башкой, пошел вперед, иногда оглядываясь и выразительно поднимая черные брови, тыкал рукой в сторону Семки, уточняя, верно ли идет.

— Фу, — пробормотала Ленка в панике, что та увидит его партизанские жесты, — да. Да! Давай уже.

И выдохнула с облегчением. Пашка шаркнул, покачиваясь. Принял недоверчивую Семки к груди и повел, ласково распихивая мешающих.

Ленка прислонилась к стене, проверив, не пачкает ли побелка, и стала отдыхать, укрываясь за спинами и высматривая Семки с Пашкой и Олю еще с кем-то.

— А перерыва — не будет! — через визг микрофона заявил с невысокой эстрады Ганя, — потому что у нас тут — новые исполнители! Прошу! Песни знаменитой группы «Чингис-хан» в исполне… сказал уже? Да хрен с ним, исполнении ансамбля «Осенние цветы»!

Его команда, гремя и волоча шнуры, спускалась с одного края, а с другого на их места поднимались ребята, таща гитары попроще.

— О-о-о, — сказала, выдравшись из толпы Рыбка, — о-о-о! «Чингис-хан», ничего себе! Их же запретили. Потому на дискаре не играют. А эти что, сами, что ли, споют? Ну-ну, послушаем.

«Осенние цветы», солист которых выступал в жуткой розовой рубашке, украшенной жабо и воланами по всем местам, подхватили гитары, выставили вперед по ноге, и ударили по струнам, немного, впрочем, запоздав к вступлению на магнитофоне, что поставили прямо на эстраде и включили на полную громкость.

— Фу! — удивилась Оля, уже выскакивая в грохоте в середину зала и немедленно включаясь в общее прыгание и скачки, — то запись!

— Что? — Ленка прыгала рядом, крича и оря немудреный припев:

— Чин-чин-чин-гисхан, лалала лалала лалала ухаха!

Оля выразительно тыкнула пальцем в крутящиеся бобины магнитофона.

— А-а-а! Та! — возразила Ленка и запрыгала дальше. Потому что стоять под эту музыку — кто устоит?

Прыгали все. Скакали выбеленные кудряшки, летали черные волосы, падали из заверченных причесок-ракушек шпильки с пластмассовыми цветочками, ползал под ногами чей-то мятый пакет с перекошенным лицом Боярского. Поднимались над скачущими головами руки в задранных сбитых рукавах курток, сверкали рубашки и волочились сбитые шарфы.

Рядом Ленка вдруг увидела Ганю, засмеялась, когда он улыбнулся ей. И встала, опуская руки, одна неподвижная, среди скачущей толпы. Ганя заслонил широкой спиной Рыбку, покачиваясь и притопывая ногой, топырил локти, чтоб прыгающие не наваливались на них. Опуская голову, что-то ей говорил.

Ленка попятилась и отошла к стене, задыхаясь, поправила на плече ремешок сумки. Музыка билась в уши, такая — чересчур громкая, слишком веселая. И никак не кончалась.

— Моско, моско! — заорал без паузы магнитофон, и толпа подхватила, нестройно ревя:

— Закидаем бомбами, заровняем танками, будет вам олимпиада, охо-хо-хо-хо!

Из толпы вывернулась Оля, поправляя волосы, подошла быстро, одна, потеснила Ленку к стене, нагибаясь к уху.

— Лен, я пойду. Ну, в общем, мы пойдем, с Колей.

— А я? — глупо спросила Ленка, падая в черную тоску. Ремешок сумочки резал плечо, будто в ней, маленькой, напихано булыжников.

— Так Семки же, — торопясь ответила Рыбка и повернулась, мелькнула среди голов русой лохматой стрижкой. И Ленка, раскрыв рот, осталась одна, среди воплей и топанья. Танцевать совсем расхотелось, и вдруг тревожно заныло сердце. Пробираясь вдоль стены, натыкаясь на ломаные стулья с торчащими ножками, она высматривала Викочкину светлую голову и красный короткий плащ.

Увидев, побежала к ней, с облегчением переводя дух.

— Семки! Ну, слава Богу, я уже испугалась. Собирайся, давай, еще минут двадцать и надо ехать, а то автобусы.

Викочка покусала накрашенные розовым блеском губы, оглядела зал поверх голов.

— А Паша?

— Что Паша? Он обещал да? Проводить? Слушай, класс, он нас с тобой как раз к самому дому…

— Нет, — перебила Викочка, набычиваясь и глядя исподлобья.

— Что? — не расслышала Ленка, — что ты…

— Я с ним пойду. Сама! Он меня провожает!

— Семки! Ты с дуба упала, что ли? Вы меня бросаете, да? Одну?

— Оля пусть! — прокричала Семки, отступая в толпу, — тебя пусть Оля.

— Так Оля же!..

Ленку чуть не сбили с ног, она качнулась, взмахивая руками. А когда посмотрела опять, то Викочку не увидела. Сказала сердито:

— Вот черт!

На нее уже посматривали и пару раз хватали за руку, пытаясь увлечь в гущу танцующих. Ленка руку вежливо отнимала, и наконец, поняла — стоять столбом в толпе себе дороже. Расправила плечи, нацепила улыбку, и рассеянно поглядывая по сторонам, протолкалась к выходу. Слезы закипали, щекоча глаза изнутри, вот-вот польются. Слезы обиды. Вот значит как, сначала Олька потребовала, что она крутила с ее ненаглядным Ганей, а теперь развернулась, ушла. И Семки в одну секунду променяла ее на Пашку, которому она нафиг не нужна, и ведь не расскажешь, что Ленка сама заставила его пригласить.

Сбегая с крыльца, Ленка быстро осматривалась, решая, куда пойти, чтоб не торчать на виду у курильщиков и бухающих. А куда идти в чужом районе в темноте? Только на остановку, где уже толокся народ, провожаясь и разъезжаясь. Визжали барышни, кто-то, солидно матерясь, рассказывал анекдот и сам ржал над ним по ходу рассказа. Черная фигура тискала кого-то, прижимая к волнистым стеклянным плиткам боковой стенки, а другая черная, растопырив руки, гонялась за орущей девой.

Ленка аккуратно обошла людей и деревья, ступила на тротуарчик, готовясь перебежать дорогу.

— О! — сказал кто-то, все же хватая ее руку и оттаскивая обратно в густую тень под дерево.

— Я, — сердито сказала Ленка, вырывая руку, — пусти!

— А то что? — спросил другой кто-то из темноты и цвиркнул, сплевывая.

Несмотря на страх, в голове у Ленки закрутилось вдруг удивленно-насмешливое — вот же, а думала, врут, думала так только в книжках, чтоб с плевком, первый парень на деревне…

— Мне домой. И там встречают, — соврала, показывая невидимой рукой в сторону остановки.

— Да ну? — голос, кажется, принадлежал третьему кому-то, и Ленка совсем затосковала.

— Покричи, чо, — насмешливо предложил первый, ступая так, чтоб не выпустить ее на свет.

— Угу, — поддержал другой. И заржал, уже с угрозой.

— Витя блядь! — грохнул над ленкиным ухом женский, очень раздраженный, — Витя, какого хера, я жду!

— Отъебись, — рассвирепел невидимый Витя, — пошла нахуй отсюда.

— Витенька, — сменила тональность принцесса, — Витечка, пойдем домой а? Я покушать сделала. Еще ж Сережика от бабушки забрать. А, Витечка?

— Нахуй, — сказал неумолимый Витечка.

Ленка с надеждой слушала, болея за семейную жизнь и стараясь незаметно, мелкими шажками, сдвинуться на открытое место.

— Все деньги, блядь, — зарыдала Витечкина жена, мать маленького Сережика, — все! Ты получку куда унес, скотина такая.

— Нахуй, — Витя по-прежнему был непреклонен.

— А ты куда? — спохватился другой голос, цепкие руки толкнули Ленку снова в глубину тени, — стоять!

— Паша! — заорала она, — Паш-ка! — И замолчала, уворачиваясь от машущей в темноте руки, край рукава задел ее щеку.

— С нами пойдешь! — сказали ей уверенно.

— Что за хуйня? — заорала Витечкина жена, выступая на свет и толкая мужа. Оказалась длинной, в белой куртке с широкими плечами и пышно взбитым начесом над бледным злым лицом, — ты козел, стоишь тут, а я щас этой суке…

Ленка отскочила, дергая край своей куртки, и помчалась через дорогу, с беспомощной яростью глядя, как медленно, хлопая дверями, отваливает от остановки просвеченный желтым светом автобус, внутри — качаются черные фигуры.

«Полчаса», билось в голове в такт быстрым шагам, «полчаса теперь… ждать… черт…»

— Стой, — орали, топая, позади.

— Витя! — кричала жена.

Влетев в каменную коробку остановки, Ленка огляделась, всхлипывая и дрожа. Пусто. В углу сидит скорченная фигура, свесив с колен руки, спит. А через бледный свет фонаря, топая по золотым искоркам асфальта, бегут к ней эти… из темноты. И следом — белая куртка, юбка путается в коленях, кивает высокий начес.

Пересекая тени бегущих, у тротуара вдруг затормозил белый жигуль с буквами на верхнем крае переднего стекла. Раскрылась задняя дверца.

— Эй, Малая, — позвал смутно знакомый голос, — прыгай. Ну?

Ленка подбежала к машине. И встала, мучаясь неуверенностью. Тут хоть какие-то люди, а там внутри, кто? И чей это голос?

— Сигай, малолетка! — голос рассмеялся, в темном нутре замаячило лицо над воротом кожаной куртки.

— Строган? Ой, Валера!

Она взялась за дверцу, еще колеблясь. Лицо исчезло. Хлопнула дверца с другой стороны и Строган лениво выбрался наружу, встал, расправляя плечи и скрещивая на груди руки. Длинный, что каланча, с темной стриженой головой. В короткой кожанке и темных джинсах. Облокотился задом на машину.

— О, — подбегая, сказал один из преследователей. Сплюнул в сторону, вытер лоб, потом вытер руку о рубашку. И подал Строгану. Тот лениво пожал и отпустил. Помахал ладонью белой куртке:

— Привет, Манки. О, Лорик! Привет, Лорик, как семейная жизнь?

Лорик хмуро кивнула и, подцепив под локоть притихшего Витечку, уволокла его обратно.

— Ну, — стесненно сказал Манки, двигая сутулыми, и правда, обезьяньими плечами, — ладно, чо. Я ж не знал, что ваша бикса. Ладно, бывай, Строган.

— Ага, — ответил спаситель, — наша. Теперь знай, понял?

— Да понял. Понял!

Через крышу машины Строган посмотрел на Ленку.

— Спасибо, — сказала та, держась за дверцу потной рукой, — ну ладно. Я автобуса тут. Подожду.

— Совсем ты, Малая — малая еще. Мы только отъедем, они за тобой вернутся. Садись, подбросим. Да не трону, ты ж малолетка, себе дороже.

Уселся внутри, хлопнув дверцей. И Ленка устроилась с другой стороны, стараясь сидеть подальше от расставленных джинсовых колен.

На сиденье водителя маячила блондинистая голова, и рядом тоже сидел кто-то, невнятно-русый или темноволосый, не поворачивался.

Машина мягко ехала, впереди по пустому асфальту прыгали толстые полосы света. Редкие фонари заглядывали внутрь, освещали ровный нос, короткие темные усы на длинном лице Валеры Строгана, и уходили в темноту.

— Тебя куда? — спросил он, поворачиваясь и кладя на свое колено белую большую ладонь.

— Ее на автовокзал, — вдруг сказал пассажир с переднего сиденья, и Ленка удивленно уставилась на стриженый затылок. Это еще кто?

— Понял, давай, Мерс, — кивнул Строган водителю, и Ленка, наконец, вспомнила про машину.

Это тачка Саши Мерседеса. Он год назад пришел из армии, и папик ему машину отдал. На переднем стекле Саша наклеил пленку с английской надписью MERSEDES, и ясное дело, сходу кличка к нему и приклеилась. Был Саша небольшого роста, красивенький и стройный, и в машине у него всегда катались крутые мальчики, изрядно старше обычной дискотечной публики. Лет уже двадцати пяти. Как вот Валера Строган, что приходит на дискарь не танцевать, а чаще — делать какие-то свои дела. Хотя и поплясать он тоже не дурак. Иногда катается с ними Юра Бока, безнадежный негодяй, который, то садится за драку на год или два, то снова выходит, чтоб покуролесить с полгода и опять в тюрьму. Но тот редко — у Боки совсем своя компания. И хорошо. Но кто сейчас сидит на переднем сиденье, Ленка понять не могла. А он ее знает.

Незнакомец повернулся, скрипя кожаной курткой, и Ленке показалось, машина ему тесна, сейчас лопнет по швам, подаваясь вокруг широких плеч. Блеснули зубы в свете очередного фонаря, блик отразился в глазах.

— А там — пятый по счету дом, или шестой? Да, Леночек?

— А… — растерянно сказала Ленка. И кивнула, — шестой да. Спасибо…

Незнакомец снова отвернулся и тихо заговорил с Мерседесом, тот, покашливая, солидно кивал, щелкая своими там ручками и рычажками. Строган потер рукой колено и сунул руки в карманы короткой куртки, откинулся и прикрыл глаза.

В тишине ехали дальше, Ленка по-прежнему сидела, выпрямившись, еле касаясь мягкой спинки напряженными плечами. Ей казалось — если расслабится и сядет так, вольно, как Валера, то вдруг что-то случится, нехорошее…

Когда машина сворачивала в знакомый проезд между домами, незнакомец повернулся и, не дослушав Сашу, спросил:

— А что ж подружка, бросила тебя? Чего одна шастаешь по злачным местам? Где злобные Манки.

— Манки, это потому что обезьяна, да? — непоследовательно спросила в ответ Ленка и спохватилась, — ой…

— О, — удивился стриженый, навалился на спинку кресла, разглядывая ее.

— Нет, умничка. Манки, потому что фамилия у него — Манкин. И подошло, село, как влитое, верно?

— Да уж, — сказала Ленка, вспоминая сутулые плечи и длинные руки, — тут остановитесь. Я дальше сама.

— Как скажешь, — собеседник кивнул Мерседесу и Саша послушно тыкнул машину у края дома.

Ленка вылезла, сказала внутрь, очень поспешно, чтоб не заговорили и не стали о чем-то договариваться:

— Спасибо. Спасибо вам, до свидания.

И побежала мимо молчаливого дома, ступая по желтым квадратам, изрисованным черными мультиками теней.

За ее спиной, ворча, развернулась машина. И уехала, увозя тихую музыку в невидимых динамиках, Валеру Строгана в курточке сильвер, маленького важного Сашу Мерседеса. И стриженого незнакомца с бархатным голосом и широкими плечами. Который знает, где она живет, и о подружке, с которой они вместе возвращаются с дискотеки, тоже знает.